Текст книги "В Скалистых горах"

Автор книги: Джеймс Уиллард Шульц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Ззз!.. Я завопил от восторга, когда стрела попала в цель и птица свалилась с ветки. Рванувшись вперед, я подхватил ее на лету и жадно ощупал жирное тельце.

– Мясо! Смотри, у нас есть мясо! – крикнул я, высоко поднимая добычу.

– Замолчи! Ты спугнул всех птиц, – сердито проворчал Питамакан.

Действительно, три тетерева, сидевшие на той же сосне, улетели, испуганные моими воплями. Питамакан, поднимая упавшие стрелы, посмотрел на меня укоризненно. Мне стало стыдно.

Мы знали, что на соседних деревьях еще сидят тетерева, но увидели их не сразу, так как их оперение сливалось со стволами деревьев. Наконец разглядели мы трех птиц на ближайшей сосне. Питамакан стал стрелять, а я поднимал и приносил ему стрелы.

Нам не везло. Он делал промах за промахом, и в конце концов тетерева, слегка задетые стрелами, улетели.

Мы перешли к другому дереву, и здесь Питамакану посчастливилось: он подстрелил двух птиц. Захватив добычу, мы поспешили «домой», к костру.

Я предложил зажарить сразу трех птиц и поесть досыта, но Питамакан заявил, что этого он не допустит.

– Одну мы съедим сейчас, одну – вечером, и одну – завтра утром, – решительно сказал он.

Мы были так голодны, что не стали ждать, пока дожарится наша птица. Мы сняли ее с углей, разделили пополам и съели полусырое мясо. Конечно, досыта я не наелся, но никогда ни одно кушанье не казалось мне таким вкусным. И, в сущности, съели мы немало: синие американские тетерева – крупные птицы. Поев, мы пошли за хворостом, а когда стемнело, уселись в шалаше перед костром и стали строить планы на будущее, которое представлялось нам далеко не в столь мрачных тонах, как накануне.

– Если бы у нас был хороший лук и настоящие стрелы, мы могли бы всю зиму кормиться тетеревами, – сказал я.

– Нам нужны лыжи, – возразил Питамакан. – Через несколько дней выпадет столько снегу, что мы будем проваливаться по пояс.

– Лыжи мы сделаем из дерева, – предложил я, припоминая рассказы трапперов.

– Но мы не можем ходить босиком. Через день-два наши мокасины развалятся. Посмотри, у меня уже разорвана подошва. Брат, если мы хотим дожить до весны, увидеть зеленую траву, вернуться к родным, нам нужна не только пища, но и нитки и иголки, кожа для мокасин, одежда и теплый вигвам. Скоро ударят лютые морозы.

У меня сжалось сердце. Я думал о еде и забыл обо всем остальном. Перечень нужных нам вещей привел меня в ужас. Иголки и нитки! Мокасины!

– Ничего не поделаешь, Питамакан, придется нам умереть, – воскликнул я. – Нам не раздобыть всех этих вещей.

– Раздобудем! – весело отозвался Питамакан. – И прежде всего мы сделаем хороший лук и настоящие стрелы с наконечниками из кремня или камня, похожего на лед. Завтра же примемся за работу… Слушай!

Я едва мог расслышать жалобный писк, но Питамакан сразу понял, в чем дело.

– Бежим! Кролик попал в силки! – крикнул он.

Мы выбежали из шалаша и бросились в кусты. Питамакан не ошибся: в петле, задыхаясь, бился кролик. Мы вынули его, снова наставили ловушку и, веселые и счастливые вернулись к костру.

В тот вечер мы съели не одного, а двух тетеревов. Мы зарыли их в золу, и на этот раз у нас хватило терпения подождать, пока жаркое будет готово.

5. ГНИЛАЯ ТЕТИВА

– Мой дед говорил мне, как это нужно делать. Вот смотри! – сказал Питамакан.

Положив на ладонь левой руки пластинку обсидиана, он постукивал по ней треугольным камнем, который держал в правой руке.

– Но есть и другой способ, – продолжал он. – Нужно нагреть пластинку на огне, а затем осторожно капнуть воды на ту часть ее, которую ты хочешь отколоть.

Не найдя кремней, мы принесли куски обсидиана, которые были спрятаны под нависшими ветвями сосны. А рано утром мы осмотрели ловушки и в каждой нашли по кролику. Теперь они висели на ветке дерева в двух шагах от шалаша; кролика, пойманного накануне, мы съели за завтраком.

Я тоже попытался сделать из куска обсидиана наконечник для стрелы. Но работа у нас не клеилась, а материала было мало. Мы испортили много пластинок: они раскалывались, если мы слишком сильно ударяли по ним камнем.

Решив испробовать второй способ, мы принесли расщепленную ветку ивы, которая должна была заменить нам щипцы, и положили горсть снега в выбоину камня, напоминавшего по форме блюдце. Решено было, что я буду нагревать обсидиан, а Питамакан – придавать пластинкам форму наконечника. Он выбрал почти треугольный кусок, длиной в четыре сантиметра, толщиной – в один. Одна сторона его была заострена, как лезвие бритвы, две другие – тупые.

Следуя наставлениям Питамакана, я взял пластинку щипцами за острый край, подержал над тлеющими углями, которые мы выгребли из костра, и лишь после этого поднес ее к огню. Питамакан опустил в воду кончик сосновой иглы и осторожно капнул водой на тот кусок пластинки, который мы хотели отколоть. Послышалось шипение, вода испарилась, но с пластинкой обсидиана, казалось, никаких изменений не произошло. Питамакан вторично капнул водой на то же самое место. От пластинки отскочил кусок величиной с ноготь мизинца. Мы оба радостно вскрикнули: опыт удался!

Вскоре мы убедились, что пластинку нужно держать наклонно – так, чтобы капля воды стекла по той линии, вдоль которой должна была пройти трещина. После двухчасовой работы мы сделали из куска обсидиана маленький наконечник для стрелы. Конечно, дед Питамакана с презрением выбросил бы этот наконечник, но мы были им очень довольны.

Работали мы целый день, и к вечеру у нас было пять вполне сносных наконечников. На закате солнца прекратился снегопад, и мы пошли посмотреть на силки для кроликов, но нашли их пустыми. Тогда мы перенесли обе ловушки на другую тропинку. Снегу выпало много, мы увязли выше колен, и ходить было очень трудно.

Нам предстояла работа, не менее трудная, чем выделывание наконечников: нужно было найти подходящий материал для луков и стрел. В тот вечер мы ничего не нашли, но на следующее утро, осмотрев силки и вынув из петли одного кролика, мы случайно наткнулись на деревца, похожие на ясень, из которого черноногие делают свои луки.

Сбегав в шалаш за большим плоским камнем, служившим нам наковальней, и за камнями, заменявшими ножи, мы срубили два прямых стройных деревца; стволы их имели в диаметре около пяти сантиметров. Древки для стрел мы решили сделать из прямых ветвей ивы. На берегу реки мы нашли несколько шероховатых кусков песчаника, которые могли заменить нам напильник.

Два дня потратили мы на изготовление луков и стрел. Луки мы обстругивали и обтачивали сначала кусками песчаника, затем ножами из обсидиана. Но мы боялись держать их на огне, так как дерево могло треснуть; поэтому наши луки были менее упруги, чем им следовало быть.

Немало потрудились мы и над выделкой стрел. Расщепив конец стрелы, мы вставляли в щель наконечник и привязывали его кроличьими сухожилиями. Для оперения мы пользовались перьями тетеревов и привязывали их к древкам теми же сухожилиями.

К счастью, кролики ежедневно попадались в силки, и мы не голодали, но нам надоело питаться одним кроличьим мясом.

Наконец луки и стрелы были готовы; оставалось сделать тетиву. Мы хотели взять для этой цели завязки от мокасин, но они были широкие, шероховатые и непрочные. Как-то вечером Питамакан решил отрезать прядь волос для тетивы, но, проснувшись на следующее утро, заявил, что ему приснился сон, который он истолковал как запрещение отрезать волосы. Все черноногие верили в сны, и я не стал спорить с Питамаканом, зная, что мои доводы не произведут на него никакого впечатления.

В то утро мы нашли в силках двух кроликов. И добычу и силки мы отнесли в шалаш, так как теперь те же ремни должны были пойти на тетиву. Один ремень разорвался, как только мы его высушили и натянули. Связав концы, мы скрутили из двух ремней веревку, которую натянули на лук Питамакана. А я остался без тетивы и должен был ждать, пока мы не убьем какого-нибудь крупного зверя, чьи сухожилия пригодны для тетивы. Я совсем не был уверен, что ремень на луке Питамакана окажется достаточно прочным.

– Попробуй-ка его натянуть, – предложил я.

– Нет! – возразил Питамакан. – Пусть лучше он порвется после первого выстрела.

Мы спустились в долину. Ярко светило солнце, но день был очень холодный, и деревья потрескивали от мороза. Не оберни мы ноги кроличьими шкурками, заменявшими нам носки, мы не могли бы далеко отойти от костра.

Звериные тропы в лесу перекрещивались и переплетались, напоминая сеть, раскинутую на снегу. Следуя по этим тропам, мы не проваливались в снег, но нам часто приходилось с них сворачивать, так как они вели не в ту сторону, куда мы шли.

Мы шли медленно и старались не шуметь. Нам хотелось подкрасться к какому-нибудь животному, отдыхающему в кустах. Из-под ветвей сосны выпорхнула стая тетеревов, но в них мы не стреляли, опасаясь – в случае промаха – испортить наконечники стрел. Попади стрела в сук или ствол дерева, расшатался бы плохо укрепленный наконечник. Мы решили на будущее время брать две стрелы с тупыми концами для охоты на птиц.

Какой-то черный зверек, прыгая по снегу, скрылся в зарослях. Подойдя ближе, мы увидели на снегу отпечатки лап куницы. Индейцы и трапперы часто приносили в форт глянцевитые шкуры этих зверьков, но никогда еще не видел я живой куницы. Я пошел было по ее следам, но Питамакан вдруг схватил меня за руку и указал на маленького рыжего зверька, который, добежав до конца длинного сука, перепрыгнул на соседнее дерево.

– Да ведь это только белка, – презрительно сказал я.

Но вслед за белкой пробежала по суку куница и прыгнула на то же дерево. Это был удивительно красивый зверек, гораздо крупнее домашней кошки.

Проваливаясь в снег, мы бросились к ели, но куница, преследуя белку, уже прыгнула на соседнее дерево. Белка заметалась, перескакивая с ветки на ветку, потом перелетела на сук ели, под которой мы стояли. Куница догоняла свою добычу, но вдруг, заметив нас, круто повернулась, отказалась от погони и, перепрыгивая с дерева на дерево, быстро скрылась из виду.

– Эх, жаль, что мы ее не убили! – воскликнул я.

– Не беда, – отозвался Питамакан. – Здесь водится много куницы, а до весны далеко, мы еще поохотимся.

Я промолчал. Мне казалось, что Питамакан сулит то, чего быть не может. Он обещал сделать иголки и нитки, но разве я мог этому поверить!

– Идем! – сказал я. – Холодно стоять на одном месте.

Мы подошли к зарослям ивы, где несколько дней назад на нас чуть было не напал олень. На снегу, выпавшем накануне, отчетливо виднелись оленьи следы: олень со своим семейством долго бродил в зарослях, а затем спустился к реке.

– Они находятся где-нибудь неподалеку, – сказал Питамакан, – но лучше не подходить к ним, пока у нас нет второго лука.

Выйдя из зарослей, мы увидели большого белохвостого оленя-самку. Она медленно шла к реке, изредка останавливалась и грызла нежные веточки ив и молодых березок. Мы спрятались за деревом и ждали, пока она не скрылась в ельнике.

– Она ляжет там на снегу. Идем! – воскликнул Питамакан.

Он двинулся к реке, а я покорно следовал за ним, недоумевая, почему он не идет прямо по следам самки. Наконец я не выдержал и спросил его об этом.

– Все лесные животные, ложась отдохнуть, поворачиваются мордой к тропе, по которой только что пришли, – объяснил он. – Иногда они бывают еще более осторожными: сделают круг и ложатся в сторонке, откуда им видна эта тропа. Если по ней идет охотник, они припадают к земле и лежат неподвижно, пока он не пройдет мимо. Потом потихоньку встают и убегают. Запомни одно: нельзя идти по следам животного, за которым охотишься. Когда ты определил по следам направление, которого держится олень, сверни с тропы и иди вперед, пока не увидишь холмика или зарослей – словом, удобного местечка, где животное могло бы лечь и отдохнуть. Тогда осторожно подходи к этому месту кружным путем. Если олень здесь не остановился, ты увидишь его следы. Если следов нет, иди вперед медленно, шаг за шагом.

Это объяснение показалось мне разумным; я сказал это Питамакану.

– Идем скорее, – добавил я. – Незачем зря терять время.

– Спешить некуда, – возразил он. – Нужно дать время животному лечь и задремать.

Но день был такой холодный, что долго ждать мы не могли. Подойдя к реке мы увидели, что вода у берегов замерзла, и только там, где течение было быстрее, виднелись длинные узкие полыньи. Мы прошли шагов двести по льду, к низовьям реки, и немного отдохнули, так как лед еще не был покрыт снегом. Подойдя к ельнику, мы не нашли свежих оленьих следов и убедились, что лань осталась в зарослях.

Отойдя от реки, мы двинулись в обход, пробираясь между деревьями. На ветвях лежали толстые подушки снега. Деревья росли здесь так близко одно к другому, что мы видели не дальше чем на десять шагов вперед. Я шел за Питамаканом, от которого зависела теперь наша судьба. У меня тревожно билось сердце. Если бы нам удалось убить оленя, насколько улучшилось бы наше положение!

Войдя в ельник, мы стали пробираться вперед шаг за шагом. Вдруг Питамакан задел плечом ветку ели, и снег посыпался тяжелыми хлопьями. Я видел, как шагах в десяти от нас поднялось облако снежной пыли, и заметил оленью самку, которая вскочила и, делая гигантские прыжки, бежала из ельника на открытую поляну. Но Питамакан успел в нее прицелиться и пустил стрелу.

– Я не промахнулся! – крикнул он. – Я видел, как опустился хвост!

Это был верный признак. Когда белохвостый олень, спугнутый охотником, обращается в бегство, он всегда задирает свой короткий белый хвост и помахивает им, словно маятником. Если животное ранено, хотя бы и очень легко, хвост мгновенно опускается.

– А вот и кровь! – воскликнул Питамакан, заметив красные пятна на снегу.

Но крови было очень мало. Я утешал себя тем, что древко стрелы, вонзившейся в тело, не дает крови вытекать из раны. Выйдя из ельника, мы побежали по следам оленя, но вскоре замедлили шаг: красные пятна на снегу попадались все реже и реже. Плохой знак!

Вскоре мы подошли к тому месту, где животное остановилось и оглянулось на пройденную тропу. По-видимому, олень стоял довольно долго, так как снег был хорошо утоптан, но здесь мы не увидели ни капли крови.

– Не стоит идти по ее следам, – печально проговорил Питамакан. – Она легко ранена, и боль не мешает ей бежать. Нас она к себе не подпустит.

Питамакан был огорчен больше, чем я, так как считал себя виновником неудачи.

– Не беда! – сказал я, стараясь его ободрить. – Оленей здесь водится много, а до ночи еще далеко. Идем! Быть может, в следующий раз нам повезет.

– Я очень устал, – пожаловался он. – Не вернуться ли нам к костру? Отдохнем, выспимся, а завтра пойдем на охоту.

Питамакан все время шел впереди, прокладывая тропу по рыхлому снегу. Неудивительно, что он устал. Я предложил занять его место и проложить дорогу к реке, а затем идти по льду и высматривать дичь, бродившую в лесу, окаймлявшем реку.

– Ты прав! – воскликнул он, и лицо его осветилось улыбкой. – Иди вперед. Скорее бы добраться до реки!

Через несколько минут мы уже шагали по льду, и Питамакан снова шел впереди. Впервые с тех пор, как мы вышли на охоту, я перестал сомневаться в успехе и с уверенностью сказал себе, что домой мы вернемся не с пустыми руками. Наши ноги, обутые в мокасины, бесшумно ступали по гладкому льду: конечно, нам удастся близко подойти к намеченной добыче, и на этот раз Питамакан не промахнется. Мы спугивали тетеревов, заметили двух-трех выдр, но на снегу вдоль реки и дальше, в лесу, виднелось столько следов крупных животных, что на мелкую дичь мы решили не обращать внимания.

Мы приближались к тому месту, где высокие сосны подступали к самой реке. И вот тогда-то надежда вспыхнула с новой силой: мы увидели, как осыпался снег с ветвей молодой ивы и деревце затрепетало, словно по нему ударили топором. Мы остановились прислушиваясь, но вокруг было тихо. Потом посыпались хлопья снега с куста неподалеку от нас. Питамакан сжал лук. Из кустов вышел лось и остановился, повернувшись к нам боком, в шагах двадцати от реки.

«Ну уж он-то от нас не уйдет!» – подумал я.

Затаив дыхание, я ждал, посматривая то на лося, то на Питамакана.

Питамакан прицелился, натянул тетиву и вдруг, круто повернувшись, сел прямо на лед. Тетива разорвалась!

Это был страшный удар: мы лишились добычи, и всему виной была гнилая тетива! Лось скрылся из виду, как только Питамакан опустился на лед. Долго сидел он с опущенной головой, жалкий и подавленный. Наконец он глубоко вздохнул, встал и предложил идти домой.

– Подожди! Попробуем связать концы ремня, – сказал я. – Быть может, он протерся только в одном месте.

Питамакан безнадежно покачал головой и зашагал по льду. Но через минуту он остановился.

– Нет у меня надежды, но все-таки попробуем.

Ремень был длиннее, чем требовалось для тетивы. Мы связали концы узлом, и Питамакан, приладив стрелу, медленно стал натягивать тетиву. Мне казалось, что ремень выдержит, но вдруг раздался треск: тетива лопнула снова, и на этот раз в другом месте. Об охоте нечего было и думать, если мы не раздобудем новой, прочной тетивы. Питамакан молча продолжал путь, а я следовал за ним, тщетно стараясь найти какой-нибудь выход.

Мы шли по льду, следуя всем извивам реки, так как слишком устали, чтобы идти кратчайшим путем по глубокому снегу. До вечера было еще далеко, когда мы подошли к нашему шалашу, разложили костер и поджарили кусок кроличьего мяса.

– Теперь и кроликов у нас не будет, – заметил я. – На ремне столько узлов, что из него не сделаешь хорошей петли.

– Верно, брат, – отозвался Питамакан. – Выход у нас один: если в той пещере за рекой залег медведь, мы должны его убить.

– Дубинками?

– Да, конечно. Я уже тебе говорил, что не могу отрезать прядь волос. Значит, нам не из чего сделать новую тетиву.

– Идем! – в отчаянии крикнул я. – Идем к пещере и поскорее покончим с этим делом.

Поев кроличьего мяса и напившись воды из источника, мы срубили острыми камнями две молодые березки. Вооружившись тяжелыми дубинками, мы поспешили к реке. Много снегу выпало с того дня, как нашли мы здесь отпечатки лап черного медведя, но и сейчас еще можно было отыскать его следы, ведущие к пещере.

6. МЕДВЕДЬ И ЛОСЬ

Мы шли по едва заметным следам, ведущим через лес к пещере у подножия скал. Что касается меня, то я не имел ни малейшего желания спешить. На полпути я остановился и окликнул Питамакана.

– Давай придумаем какой-нибудь план, – предложил я. – Обсудим, как взяться за дело.

– Не знаю, какой тут может быть план, – отозвался он, поворачиваясь ко мне.

– Мы подойдем к пещере, заглянем в нее и крикнем: «Эй, медведь, вылезай!» Он испугается и вылезет, а мы с поднятыми дубинками будем стоять справа и слева от входа. Как только он выйдет, мы изо всех сил ударим его по переносице. Он упадет, и мы будем его бить дубинками, пока он не издохнет.

Я припоминал рассказы индейцев и трапперов об охоте на медведей; никогда не слыхал я, чтобы медведя убивали дубинками.

– Та-ак, – протянул я, выслушав план Питамакана.

– Что? Почему ты замолчал? Что ты хотел сказать?

– Боюсь, что мы подвергаемся большой опасности, – сказал я. – Мне говорили, что зверь, загнанный в тупик, всегда защищается.

– Но мы никуда не будем загонять этого медведя, Мы займем места по обеим сторонам входа. Из пещеры он может бежать по склону прямо в лес. Он увидит, что путь свободен, и мы едва успеем нанести ему удар. Помни: бить нужно изо всех сил. Если он не упадет после первого же удара, мы его не догоним – он убежит в лес.

Мы побрели дальше. Слова Питамакана меня успокоили; теперь мне хотелось поскорее довести дело до конца. Судьба наша зависела от того, убьем ли мы медведя. Если он от нас уйдет, размышлял я, быть может, Питамакан преодолеет суеверный страх и срежет прядь волос для тетивы, Выйдя из лесу, мы стали карабкаться по крутому склону. Шагах в двадцати от пещеры мы сделали печальное открытие: тропа, по которой мы шли, круто сворачивала налево, а затем уводила назад, в лес. Мы переглянулись и Питамакан глухо сказал:

– Конец охоте. Медведь почуял наш запах и побоялся идти в пещеру. Значит, у него на примете какая-нибудь другая берлога.

«Плохо дело! – подумал я. – Неужели Питамакан не согласится срезать прядь волос? Постараюсь его убедить…»

Но убеждать его мне не пришлось. Осматриваясь по сторонам, я заметил справа от пещеры следы медвежьих лап, тянувшиеся вдоль подножия скал. Молча схватил я Питамакана за руку и указал ему на эти следы. Глаза его сверкнули, он улыбнулся во весь рот и чуть было не пустился в пляс.

– А, так вот почему тот медведь убежал в лес! – воскликнул он. – Другой медведь уже занял его берлогу, а он побоялся вступить с ним в бой. Идем, идем!

Но, пройдя несколько шагов, он остановился и задумался. Потом повернулся и посмотрел на меня как-то странно, словно впервые меня увидел. Вглядываясь в мое лицо, он, казалось, старался угадать, что я за человек. Не очень-то приятно, когда на тебя так смотрят! Сначала я терпел, потом рассердился и спросил, что ему нужно. Ответ был неожиданный.

– Мне пришло в голову, что там, в пещере, залег не черный медведь, а гризли. Конечно, я в этом не уверен. Как нам быть? Идти ли вперед – быть может, навстречу смерти – или вернуться? Если ты боишься, повернем назад.

Конечно, я боялся, но положение наше было отчаянное, а кроме того, мне стыдно было признаться в трусости.

– Идем, – сказал я, – идем! Я ни на шаг от тебя не отстану.

Мы вскарабкались по склону и остановились перед пещерой. Низкий ход был завален снегом, только в середине виднелась узкая щель: снег засыпал дыру, в которую пролез медведь. Следы, ведущие к пещере, были почти заметены снегом, и мы не могли определить, кто здесь прошел – черный медведь или гризли.

Одно было несомненно: зверь находился там, в этой темной берлоге, в нескольких шагах. Пар от его дыхания вырывался из узкой щели. Питамакан приказал мне стать справа от входа, а сам занял место слева. Когда я по его знаку поднял дубинку, он наклонился к щели и закричал:

– Пак-си-куо-йи, сак-сит! (Липкий Рот, выходи!)

Медведь не показывался. Ни одного звука не доносилось из пещеры. Питамакан крикнул еще несколько раз, но безрезультатно. Знаком приказав мне следовать за ним, он стал спускаться по склону.

– Придется просунуть жердь в пещеру и расшевелить его, – сказал Питамакан, когда мы вошли в лес. – Он спит и ничего не слышит.

Вскоре мы увидели сухую стройную сосенку. Быстро отломали мы полусгнившие ветки, и в нашем распоряжении оказалась жердь длиною в семь метров.

– Я сильнее тебя, – говорил Питамакан, взбираясь по склону. – Ты просунешь жердь в дыру, а я буду стоять у входа, и как только медведь вылезет, я его ударю дубинкой по голове. Жердь ты держи в левой руке, а дубинку в правой; быть может, и ты успеешь нанести ему удар.

Когда мы вернулись к пещере, я убедился, что воспользоваться советом Питамакана нельзя. Одной рукой я не мог протолкнуть жердь сквозь сугроб; тогда я воткнул дубинку в снег и обеими руками сжал жердь. Все глубже входила она в снежную глыбу; я увлекся, налегал на нее изо всех сил. Вдруг жердь прошла сквозь глыбу, а я потерял равновесие и упал ничком.

Падая, я слышал – что-то тяжелое ударило по концу шеста, находящемуся в пещере. Потом раздалось заглушенное сердитое ворчание, от которого у меня волосы зашевелились. Не успел я вскочить, как ворчание послышалось над самой моей головой и на меня навалилось тяжелое косматое тело. Острые когти вонзились в мою ногу. Я корчился, извивался, пытался, кажется, кричать, но так как я лежал, уткнувшись лицом в снег, то не мог издать ни звука.

Я был уверен, что на меня напал гризли и настал мой последний час. Вдруг, к великому моему изумлению, мне удалось высвободиться из-под тяжелой туши; я перевернулся на спину и мельком увидел Питамакана с занесенной над головой дубинкой. Тотчас же я вскочил, схватил свою дубинку и не мог не заорать от восторга; медведь барахтался в снегу, а Питамакан колотил его по голове. Я успел нанести два-три удара раньше, чем медведь перестал корчиться.

Только тогда я убедился, что это не гризли, а самый обыкновенный черный медведь, вдобавок не из крупных. Напади на нас гризли, нам обоим не пришлось бы вернуться к костру.

Не сразу принялись мы за работу. Сначала Питамакан должен был мне рассказать, как он стоял у входа и нанес медведю удар по голове, когда тот выскочил из пещеры, и как он осыпал его ударами, когда медведь примял меня. Мне тоже очень хотелось рассказать, что я испытал, когда на меня навалился медведь и я с минуты на минуту ждал смерти. Но слов у меня не хватило, да и острая боль в ногах давала о себе знать. Штаны мои были разорваны, ноги окровавлены, но раны оказались неглубокими. Набрав пригоршню снега, я приложил его к икрам.

Медведь был небольшой, но жирный, и поднять его мы не могли. Весил он, вероятно, не меньше девяноста килограммов. Мы взяли его за передние лапы и поволокли домой. Тащить его вниз по склону и по скованной льдом реке было нетрудно, но дальше начался подъем, и когда мы добрались до нашего шалаша, уже спустились сумерки. Несмотря на сильный мороз, мы оба обливались потом.

К счастью, у нас под рукой был запас топлива. Питамакан разгреб золу, прикрывавшую тлеющие угли, и развел костер. Мы отдохнули и поджарили кусок кроличьего мяса. Никогда еще не были мы так счастливы, как в тот вечер, когда сидели у костра, жевали безвкусное мясо и любовались нашей добычей.

Думаю, доисторические люди восхищались ножами из обсидиана, как великолепным орудием. Но мы привыкли пользоваться ножами из острой стали, и эти самодельные ножи жестоко испытывали наше терпение. Но в конце концов с их помощью мы содрали шкуру с медведя. Однако немало времени прошло, пока мы сделали разрез вдоль брюха, от нижней челюсти до хвоста. Подкожный слой жира был толщиной в пять сантиметров, и когда мы наконец содрали шкуру, вид у нас был такой, словно мы валялись в жиру. Взглянув на Большую Медведицу, я убедился, что было после полуночи, но Питамакан и не помышлял об отдыхе: сначала он хотел отделить сухожилия от костей и высушить их у костра.

Многие утверждают, что индейцы выделывали свои тетивы и нитки из ножных сухожилий животных. Это неверно. Сухожилия, которыми пользовались индейца, тянутся, словно ленты, вдоль позвоночного столба, длина и ширина их меняются в зависимости от размеров животного. У бизона эти сухожилия имеют около метра в длину, семь-восемь сантиметров в ширину и полсантиметра в толщину. Их нужно высушить, а затем они легко расщепляются на нитки.

Сухожилия, проходившие вдоль позвоночного столба убитого нами медведя, имели в длину около полуметра, но этого было вполне достаточно, чтобы сделать из них две тетивы. Мы их отделили от туши и положили на длинную толстую палку, к которой они пристали. Растянутые на этой палке, они сушились у костра. Тогда только мы улеглись спать, но часто просыпались, вскакивали и подбрасывали хворост в костер.

На следующее утро я решил полакомиться медвежатиной и поджарил кусок мяса на тлеющих углях. Но мясо оказалось таким вонючим, что я не мог проглотить ни кусочка. Питамакан поделился со мной остатками кроличьего мяса. Мой друг скорее согласился бы умереть с голоду, чем притронуться к медвежатине, так как черноногие считают медведя священным животным и близким родственником человека, а потому никогда его не едят.

По мнению черноногих, человек, убивший гризли, совершил такой же великий подвиг, как если бы он убил индейца враждебного племени, например, сиукса. Но охотнику разрешается взять, в виде трофея, только когти убитого зверя; шкуру он должен оставить. Знахарь, после многих молитв и жертвоприношений, имеет право отрезать полоску шкуры, чтобы заворачивать в нее священную трубку.

Питамакан, следуя заветам своих предков, хотел выбросить шкуру черного медведя, но когда я заявил, что собственноручно и без его помощи вычищу ее и растяну для просушки, он согласился поспать на ней разок и пользоваться ею и впредь, если его не будут преследовать кошмары.

Я охотно принялся за работу и вскоре очистил шкуру от жира и клочьев мяса. Тем временем Питамакан сделал две тетивы из сухожилий медведя. Сначала он растрепал их на нитки, затем скрутил из ниток веревку, которую высушил перед костром. Заострив сухую ветку березы, он сделал из нее шило и оставшимися нитками зашил наши разодранные мокасины. В полдень отправились мы на охоту, волоча за собой ободранную тушу медведя. Перейдя реку по льду, мы оставили тушу в лесу, надеясь воспользоваться ею как приманкой для других зверей.

Затем мы снова спустились на лед и пошли к верховьям реки. В тот день мы оба были уверены в успехе. Луки наши высохли и сделались более упругими, тетивами мы также были довольны. За ночь выпал снег, и мы легко могли отличить новые следы крупной дичи от старых следов. И лед, сковавший реку, был покрыт снегом, на котором отпечатывались копыта животных, переправлявшихся на другой берег; копытные животные редко осмеливаются ходить по гладкому льду: они боятся поскользнуться и повредить себе ноги.

Вскоре мы увидели тетеревов, стоявших рядышком у самого края полыньи, куда они слетелись пить. При нашем приближении они убежали в кусты, а затем вспорхнули и рассеялись на ветвях елей. Четырех птиц мы убили тупыми стрелами. Я убил только одну, так как стрелял гораздо хуже, чем Питамакан, который не расставался с луком чуть ли не с тех пор, как научился ходить.

Зарыв птиц в снег у самого берега, мы продолжали путь и наткнулись на следы нескольких лосей, которые перешли на северный берег реки, пересекли рощу и скрылись в густом ельнике. Мы побежали по следам и остановились там, где начинался ельник. Здесь Питамакан занял сторожевой пост, а меня послал в обход. Я должен был войти в ельник с противоположной стороны, пересечь его и вернуться к Питамакану.

– Тебе незачем пробираться потихоньку, когда ты войдешь в ельник, – сказал он мне. – Чем больше шуму, тем лучше. Лоси побегут назад, по старой тропе, и здесь я их подстерегу. Дай-ка мне одну из твоих стрел. Вряд ли тебе представится случай стрелять.

Теперь у меня осталась только одна стрела с наконечником из обсидиана, и однако я твердо решил убить сегодня лося. В то утро я, как и Питамакан, чувствовал себя сильным и верил в удачу. Все охотники знают это чувство и поймут меня, если я скажу, что нисколько не удивился, когда, войдя в ельник, увидел большого лося-самца, объедавшего веточки какого-то кустика.

Находился он шагах в пятидесяти от меня и не обратил внимания на шорох. Видеть меня он не мог – нас разделяла стена из молоденьких елочек. Но когда я вышел на просеку, он встрепенулся, мотнул головой и приготовился к прыжку.