Текст книги "Кружным путем"

Автор книги: Джеймс Сигел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Вот что я думаю, – продолжал адвокат. – Домой вам нельзя. Пока нельзя. Им не понравится, если ваши знакомые узнают, что вы вернулись.

– Пожалуй. – Зараженный оптимизмом Майлза, Пол на какое-то время взбодрился, но когда адвокату ни с кем не удалось связаться, снова пал духом.

– Будем продолжать в том же направлении. Во всяком случае, сейчас. А до тех пор, пока кого-нибудь не найдем, вы можете оставаться у меня.

Пол снова кивнул. Ему хотелось одного: по-детски подчиняться. Если Майлз советует остаться у него, он останется. Слушаюсь, сэр. Он был измотан, устал как собака и хотел одного – уронить голову на подушку.

Майлз объяснил жене. Пол слышал, как он шептался с ней в соседней комнате. Затем адвокат провел его наверх, мимо детской, где два его сына с пультами в руках едва оторвались от компьютерных игр.

В конце коридора оказалась небольшая гостевая спальня.

Адвокат щелкнул выключателем.

– Располагайтесь как дома. Если захотите принять душ, ванная в коридоре. Подушки в шкафу.

– Спасибо, – поблагодарил его Пол. Если вспомнить, что произошло на мосту Трайборо, ему в самом деле остро требовался душ. Но сил не осталось.

Майлз уже собрался уходить, сделал несколько шагов к двери, но вдруг обернулся.

– Я все время буду набирать тот номер. Не застанем его сегодня – застанем завтра. И не тревожьтесь, мы их спасем. И Джоанну, и девочку. Сделаем все возможное.

Отличная молитва на сон грядущий. Пол на это сильно надеялся.

Он снял ботинки, носки и, не потрудившись достать подушку, лег на кровать.

Он проснулся в середине ночи. Часы показывали четырнадцать минут четвертого.

Какое-то время он не мог сообразить, где находится и что с ним произошло. Даже решил, что рядом лежит Джоанна, а в соседней комнате мирно посасывает пустышку Джоэль.

Но вот вернулась действительность. Пол понял, куда попал. И почему. Восемнадцать часов наступили и истекли, и теперь неизвестно, жива ли его жена. Он закрыл глаза, стараясь снова заснуть.

Но не сумел.

Наоборот, возбужденный, на грани отчаяния и паники, он совершенно проснулся. Перевернулся на бок, затем на другой. Достал из шкафа подушку, снова лег и закрыл глаза. Никакого эффекта. Мысли безостановочно проносились в голове.

«Привет, Ариас, рад тебя видеть».

«Буэнас ночес, [26]26
  Buenas noches – доброй ночи (исп.).


[Закрыть]Пабло».

«Галина, привет».

Пол представил, как Джоанну выводят из комнаты. Его жену, его королеву воинов.

Через час он поднялся.

Стояла гробовая тишина. В такое время человеку кажется, что он на планете один.

«Не будь дурачком, – говаривал ему отец, когда он начинал дрожать под одеялом. – Темнота ничего тебе плохого не сделает».

В это трудно поверить. Ведь ему постоянно твердили, что и многие другие вещи ничего плохого ему не сделают. Например, рак. Но он истощил его мать, превратил ее в скелет, и она умерла за три дня до одиннадцатилетия сына. Отец держался отстраненно и не часто появлялся дома. Кормилицей семьи была мама. Пол много и истово молился о ней. И когда она все-таки угасла, когда их семейный священник взял его за руку, а маму – да нет, не маму, а всего лишь ее тело – понесли вниз по лестнице, завернув в простыни, он втайне отрекся от веры в высшие силы. И нашел утешение в холодной логике цифр. Он построил вселенную порядка и согласованности, где царили строго просчитанные вероятности и процентные соотношения. Где всегда можно определить вероятность нежелательных событий и этим себя успокоить.

Пола не случайно потянуло к профессии, единственная цель которой – держать под контролем риски.

Выражаясь языком актуариев, уменьшать вероятность нежелательных событий.

Но в эти дни умение принимать в расчет риски его как будто оставило.

Пол скатился с кровати и встал босиком на доски. Они показались ему холодными и какими-то древними. В комнате не оказалось ни телевизора, ни радио.

А ему требовалось какое-нибудь занятие, чтобы отвлечься. Что-нибудь почитать.

Он на цыпочках спустился по лестнице, но ступени все равно скрипели и стонали. Пол понятия не имел, где включается свет в коридоре, и от перил пробирался к стене на ощупь.

Наконец он оказался в кабинете Майлза и, пошарив рукой, обнаружил выключатель.

Щелк.

Подошел к книжным полкам. Хорошо бы нашлось какое-нибудь легкое чтиво. Но ему не повезло. В кабинете стояли книги, наличие которых и следовало ожидать у юриста. Тома, посвященные праву, – целые скопища. Толстые, в кожаных переплетах и нисколько не привлекательные. А кроме них, еще несколько изданий, но ничего интересного. Еврейская библия в треснутой, облупившейся обложке, «Каббала» и вафельно-тоненькая книжица под названием «Книга Руфь».

На худой конец хотя бы это.

Пусть будет Руфь. Хоть какой-никакой сюжет.Пол не без труда вытащил томик, поскольку он был зажат между «Статутным правом нью-йоркской недвижимости» и «Принципами судебного законодательства». Но тут из него посыпалась кипа листков.

Пол наклонился, чтобы их подобрать.

Судя по виду, это были старые письма. От совершенно пожелтевших до относительно белых, с желтоватым оттенком. Они начинались с обращения:

«Дорогой папа, папочка, папуля… отец!»

Наверное, это один из тех парнишек, что так увлеченно мучили видеоигру наверху, присылал их из летнего лагеря.

Пол почувствовал себя соглядатаем, шпионящим за семейством Гольдштейнов. И вдруг вспомнил собственную семью, которой сейчас с ним не было.

Его охватила внезапная сильная тоска с примесью чего-то еще, что он определил, как ревность. Майлзу повезло: его жена не сидела под стражей, а два его юных отпрыска аккуратно писали из летнего лагеря, перебирая всевозможные обращения к отцу.

Полу для счастья хватило бы одного.

«Дорогой папа, папочка, папуля, отец! Помнишь, как ты отвел меня в зоопарк и там оставил?»

Майлз водил своих сыновей в зоопарк, и один из них вспоминал, что с ним приключилось. Как отец взял его с собой и потерял. Мальчик вдруг оказался один в толпе разглядывающих обезьян зевак, пока папа пошел купить сахарную вату. Пол сочинял собственную историю семьи Гольдштейнов, как иногда поступают бездетные люди, чтобы развеяться.

Он бы и дальше раскручивал сюжет, но в коридоре послышался резкий звук. Один из сыновей Майлза стоял на пороге в голубой пижаме и тер морщившиеся от света полуоткрытые глаза. Что-то около четырнадцати лет, решил Пол. Голенастый, мучительный возраст между детством и отрочеством. Ноги паренька казались слишком длинными для его фигуры. Над верхней губой, как мазок помады, темнел легкий пушок.

– Мне послышалось что-то на лестнице, – сказал он.

Пол и раньше чувствовал себя подглядывающим в замочную скважину, а теперь и вовсе смутился. Попался с поличным на чтении его писем к отцу, словно имел на это право.

– Вот… потянул книжку, а это выпало, – сбивчиво объяснил он.

Мальчишка пожал плечами.

Пол запихнул письма в томик и поставил все на место.

– Теперь снова спать.

Мальчик кивнул и пошел к лестнице. Пол выключил свет и последовал за ним. Так вместе они и потащились наверх.

– Ты был в лагере? – спросил парнишку Пол.

– Что? – не понял Гольдштейн-младший.

– Отдыхал в летнем лагере, когда был моложе?

– Угу, – сонно ответил мальчик. – В лагере Бет-Шемель в горах Катскилл. Тоска зеленая.

– Да. Я тоже не любил эти сонные лагеря. – Пола отправили в летний лагерь в тот год, когда умерла его мать.

На верхней площадке лестницы он простился с мальчиком и вернулся в свою спальню, где еще два часа не мог заснуть.

* * *

Когда Пол проснулся, утро давно наступило и Майлза дома не было.

– Отправился на работу несколько часов назад, – объяснила его жена. – Сказал, пусть уж, пожалуйста, устраивается. Так что будьте любезны, – добавила она с застенчивой улыбкой.

Пол нашел миссис Гольдштейн на кухне после того, как надел носки и ботинки и рискнул спуститься вниз. За столом сидел сын Майлза и читал юмористическую книгу «Человек-паук вершит возмездие». Это был второй его сын – года на два моложе своего брата.

– Привет, я Пол, – поздоровался с ним Пол.

Мальчик что-то буркнул, не поднимая глаз. Миссис Гольдштейн вздохнула.

– Назови свое имя. Когда с тобой знакомятся, ты должен представиться в ответ.

Паренек вскинул голову, закатил глаза, сказал: «Дэвид» – и тут же снова окунулся в приключения героя, который подвешивал своих врагов вниз головой в липкой сети.

Миссис Гольдштейн снова была в парике, но на этот раз Пол заметил, что с одной стороны из-под него выбивалась ее собственная прядка. Она была густой и черной, и Пол понял, что не рак, а вера заставляла женщину скрывать свои волосы.

– Хотите кофе, мистер Брейдбарт?

– Пожалуйста, называйте меня Пол.

– «Пожалуйста» – в том смысле, что хотите кофе, или «пожалуйста» – в том смысле, чтобы я называла вас Полом?

– Пожалуйста – и в том и в другом смысле.

– Хорошо. Но в таком случае называйте меня Рейчел. – Она произнесла свое имя, как немцы, с гортанным «ч».

– Согласен. Спасибо.

– Садитесь. Он не кусается.

Пол сел рядом с мальчиком, который, как видно, не слишком удивился, что за завтраком возле него за столом оказался какой-то незнакомец.

Влажность в этот день стала не такой заметной. В оконный проем меж горшков с геранью проникал масляно-желтый солнечный свет. И Пол подумал, что если бы Джоанна и Джоэль возвратились вместе с ним, они пошли бы сегодня в Центральный парк, расстелили одеяло для пикников на Овечьей лужайке и стали бы наслаждаться только что обретенной атмосферой семьи.

Потом он принял душ, надел отглаженную до хруста рубашку Майлза, которую щедро предоставила ему миссис Гольдштейн, прочитал две газеты, причем одну из них еврейскую, которую честно пролистал, не поняв ни слова. Словом, делал все, лишь бы не выскочить из собственной кожи. Только после этого позвонил адвокат.

– Держитесь, – сказал он. – Мне наконец удалось.

– Что?

– Вчера вечером я звонил еще несколько раз. С нулевым результатом. Десять раз утром – и тоже ничего. И наконец достал его днем. Нашего приятеля Пабло.

– И что? – В Поле шевельнулась слабая надежда.

– Он, конечно, отнесся ко мне с подозрением. Мягко говоря. Не хотел признаваться, что знает вас. Даже после того, как я назвался и сказал, что в курсе всего, что там произошло. Потом заявил: да, мол, он вас припоминает, но понятия не имеет, о чем я толкую. Возил вас туда-сюда, что было, то было, но это все. Я сказал, чтобы он успокоился, – никто не собирается обращаться в полицию. Тут память вроде бы к нему вернулась. Я упомянул, что названный вам дом сгорел, сообщил, что наркотик по-прежнему у нас. Думаю, все будет хорошо. Он обещал перезвонить и сказать, как передать пакет. Куда и когда.

– А Джоанна? А моя дочь? Они…

– Они в порядке.

Пол почувствовал, что скрученный в животе узел стал распускаться. По крайней мере немного.

– Я спросил у Пабло, насколько он в этом уверен, – продолжал Майлз. – Сказал прямо, чтобы он понял: не будет Джоанны и Джоэль – не будет наркотика. Мне кажется, он усвоил. Это как судебная тяжба. Надо делать вид, что последнее слово за тобой, даже если на самом деле нет ничего подобного. А что мы теряем? Ведь наркотик в конце концов у нас. Так?

– Так.

– Так? И только-то? И вы не скажете: «Что за молодец этот Майлз. Потрясающе. Я в восторге от таких новостей»?

– Я в восторге от таких новостей.

– Не похоже.

– Просто я волнуюсь.

– Волнуетесь? Конечно. А кто бы не волновался на вашем месте? Но сохраняйте веру! Хотите – позаимствуйте у меня, дарю бесплатно. Говорю вам, мы все преодолеем. Он мне перезвонит. Мы сплавим им кокаин и выберемся из этой передряги.

– Все так. Но есть кое-что еще.

– Что такое это «кое-что еще»?

– Что, если мы отдадим им наркотик…

– И?

– …а они не отпустят Джоанну и Джоэль?

Законный вопрос. Об этом спрашивала его Джоанна в той комнате. Вопрос, о котором он не хотел слишком глубоко задумываться и слишком часто вспоминать. И пока он прорывался через таможню и удирал от торговца наркотиками, это ему удавалось.

Но теперь – нет. Теперь, когда он вот-вот отдаст в нужные руки наркотик стоимостью два миллиона долларов.

Майлз пожал плечами:

– Не знаю, как на это ответить. Наверное, верить им – это и есть плата за вход. Извините, но, наверное, так оно и есть.

Глава 22

Ее перевели в другое место без предупреждения.

Когда это было? В полночь? Или в полдень? Она не знала. Сознавала одно – что провалилась в бездонную дрему и теперь сладко спала. Ей грезилось, что она дома с Полом и сейчас летний день, когда можно немного побездельничать. Скорее всего воскресенье. По воскресеньям они выбирались из постели не раньше десяти, чтобы безмятежно полистать «Санди таймс», прихлебывая холодную воду «Старбакс».

Сон передавал это воскресное ощущение.

Затем дверь с треском отворилась. Ей почудилось, что она в своей квартире на 84-й улице услышала удар грома. За ним последовал ливень.

Но на самом деле последовало совершенно иное. Кто-то стащил ее с матраца и грубо вырвал из сна. Остро пахло сердитыми, разгоряченными мужчинами. Раздались команды на исковерканном английском. Видимо, эти мужчины – нет, скорее подростки – слышали такие слова в фильмах про кунг-фу.

– Чоп-чоп. Vamos. [27]27
  Пошли (исп.).


[Закрыть]

На голову натянули маску из чулка, только задом наперед. Прорези для глаз оказались где-то на затылке, и она видела одну только черноту.

«Что это? – думала она. – Конец. Первый шаг на пути к безвестной могилке. К тому, чтобы оказаться на одной из этих отвратительных фотографий в газетах». Она ощутила собственный страх – неприятный привкус на языке.

В последнее время Джоанна много размышляла о своей смерти. С тех самых пор, как Галина коротко сообщила ей, что Пол не сумел выполнить задание. В словах колумбийки были сила и торжественность смертного приговора, который судья зачитывает перед виселицей.

Да и мальчишка, регулярно приносивший Джоанне завтрак, больше не держался как официант, рассчитывающий на чаевые. Исчезло его улыбчивое «С добрым утром». Кто-то сообщил и ему: эта женщина больше не дойная корова, а жертвенный ягненок.

И другие охранники тоже изменились – стали мрачными, недовольными, раздражительными. Разговаривали с ней с едва сдерживаемым гневом и плохо скрываемым презрением. В воздухе носилась угроза.

И вот настало время: ее выволокли из двери, потащили по коридору, заставили спускаться вниз по ступеням. Одна, вторая… Джоанна споткнулась и чуть не упала. Ей связали руки, и грубая веревка впилась в запястья.

– Я ничего не вижу, – проговорила она и была неприятно поражена, услышав в своем голосе беспомощность и страх.

Джоанна была ветераном работы с кадрами. Она давно привыкла к тому, что перед ее столом нескончаемой чередой проходят девочки-недотроги. Почему-то это всегда были одни девчонки: они всхлипывали и жаловались, что их по-всякому обидели. Она их выслушивала, кивала, улыбалась, сочувствовала, но в душе всегда хотела спросить: «А что же вы сами за себя не постояли?»

Сейчас она оказалась на их месте и тоже могла только хныкать и умолять. Запястья уже горели, а она по-прежнему находилась в доме. В нос ударили запахи подгоревшего жира, масла и ананаса. Видимо, она проходила через кухню. Вернее, не проходила, а ковыляла, спотыкаясь и чуть не падая.

Джоанне никто не ответил. Или ответили по-своему. Когда она сказала: «Я ничего не вижу», ее сильнее дернули за веревку, так что она ударилась плечом о стену.

Вот такой был их ответ – заткнись.

Потом они оказались на улице. Джоанна ощутила терпкий аромат сосны, сладкий привкус розы и знакомую тошнотворную вонь бензина. Воздух был особенный – не ночной, но предрассветный, уже насыщенный утренней росой. Было до боли прекрасно вновь оказаться на улице и вдохнуть прохладу тихого ветерка. Вот только ее уводили от уже знакомого к совершенно неведомому.

Прочь и от Джоэль.

Открылась дверца машины.

Нет, оказалось, что это не дверца – ее затолкали в багажник. Не нашлось добрых рук, чтобы поддержать, и Джоанна, ударившись щекой о пол багажника, вскрикнула.

– Silencio, [28]28
  Тихо (исп.).


[Закрыть] – приказали ей.

Крышка захлопнулась. Страх скрутил сильнее, чем веревка на запястьях. В багажнике не так уж много воздуха. Рано или поздно он кончится, как бы редко она ни старалась дышать. Грудь Джоанны вздымалась, словно она только что вернулась после интенсивной утренней пробежки.

«Успокойся, – твердила она себе. – Прекрати панику».

Мотор с урчанием завелся, затем открылись и закрылись дверцы. Машина тронулась с места. Сначала медленно, переваливаясь, как лодка, с боку на бок. Плавно повернула направо, налево и набрала скорость.

Шоссе?

Куда? Или откуда?

По крайней мере, она не задохнется в дороге. Как только машина устремилась вперед, в лицо Джоанне ударила струя холодного воздуха. Чтобы пленница могла дышать, из-под багажника выдрали часть обшивки.

Это ее немного обнадежило. Если тюремщики позаботились о том, чтобы куда-то доставить ее живой, может быть, не убьют и в конце поездки. Надо надеяться.

Надо держаться.

Они ехали час. А может быть, два.

Тяжелее всего было переносить скрюченную позу. Связанные руки, зажатые между туловищем и полом, вскоре онемели. Хуже всего приходилось плечам. Как только машина попадала в очередную выбоину, плечи и грудь пронзала режущая боль. Автомобилю срочно требовались новые амортизаторы, а дороге – ремонт покрытия. Несколько раз Джоанне казалось, что они проваливаются в какую-то дыру.

Мужчины в машине включили радио. Шел репортаж о какой-то игре с мячом, наверное, о футболе.

Но что бы там ни было, передача приковала внимание ее тюремщиков. Они смеялись, шумно спорили, ругались. Их оказалось трое – Джоанна различала три разных голоса.

Но чем дольше она находилась в темноте багажника, тем сильнее становилось ощущение, что рядом с ней есть еще кто-то.

Джоэль.

Она пять лет мечтала завести ребенка. И вот вошла в сиротский приют Святой Регины и приняла на руки необыкновенную маленькую девочку. Сила любви к ребенку была сейчас ее слабостью. Джоанна поняла, что связь между ними прочнее, чем пуповина, – она на всю жизнь.

«Я принесу ее опять», – пообещала Галина.

Но чего стоит обещание похитительницы людей? Особенно теперь, когда Джоанну куда-то везли. Из глаз хлынули слезы и промочили маску. Шерсть сильнее запахла пылью.

«Прекрати!»

Через некоторое время она, наверное, задремала.

Потому что внезапно поняла, что машина не движется. Струя воздуха больше не била в лицо, ухабистая дорога не выворачивала наизнанку желудок. Радио в салоне не работало.

Джоанна услышала, как где-то неподалеку громко и чисто пропел петух.

Крышка багажника открылась, и сквозь переплетение шерстяных нитей маски просочился серый свет. Ее вытащили за ноги. Джоанна ударилась губой о металлическую кромку и ощутила вкус крови.

Теперь она стояла на ногах. Мужчина, который так грубо с ней обошелся, не упустил возможности провести ладонью по ее грудям, рассмеялся и проговорил нараспев:

– Bueno. [29]29
  Неплохо (исп.).


[Закрыть]

По спине Джоанны пробежал холодок страха: среди всех возможных концов, среди различных унижений и насилий, которые она мысленно перебирала в самые жуткие минуты, такое даже не представлялось.

Хотя – почему нет?

Мужчина перестал ее лапать и куда-то повел. Под шерстью маски Джоанна различала неясные тени. Они оказались в доме.

В дверь вела высокая ступенька, о которой ее никто не предупредил. Джоанна споткнулась и стукнулась коленом о твердый камень. Ее тут же снова вздернули на ноги и ввели в помещение, которое, должно быть, служило коридором. Она смутно ощущала стены по обе стороны.

«Пахнет фермой», – подумала она.

Овцы, коровы, курицы. Неотделанные деревянные балки. Свежевыпеченный хлеб.

Внезапно они остановились, и с головы Джоанны стянули маску-чулок.

Она оказалась в небольшой комнате, ненамного отличавшейся от той, которую недавно покинула. Окна были тоже забиты. На полу валялся грязный матрац – близнец того, на котором она проспала восемь ночей. Но была одна существенная разница: здесь находились люди.

Две женщины.

Когда охранники удалились, они подошли прикоснуться к Джоанне, словно не доверяли глазам и хотели убедиться, что она в самом деле существует.

– Hola, – поздоровалась одна из них, на вид лет сорока пяти.

– Я американка, – ответила Джоанна. – Вы говорите по-английски?

– Не часто. Да и тебе теперь тоже нельзя, – улыбнулась другая.

* * *

Их звали Маруха и Беатрис.

Маруха была журналисткой – ровно до тех пор, пока ее не вытащили из машины прямо на площади Боливара. А Беатрис занимала ответственный пост в правительстве и предложила применять к бандитам более строгие меры. Она поплатилась тем, что ее похитили на улице средь бела дня, на ее глазах убив телохранителя.

Через несколько минут после того, как привели Джоанну, в комнате появился мрачного вида человек, который назвался доктором. Он объявил, что всякие разговоры между ними запрещены. И при этом погрозил пальцем, словно рассерженная наставница в монастырской школе для девочек.

Другие охранники более снисходительны, сказала Маруха. Или, по крайней мере, обращают на своих пленниц меньше внимания. По вечерам они главным образом слушают репортажи с футбольных матчей по радио в коридоре или смотрят по телевизору «мыльные оперы».

Джоанна потеряла Пола, затем Джоэль. Теперь ее окружали люди, которые прошли те же испытания, что и она. У них были семьи, дети, родители. И они ее понимали.

Женщины шептались и переговаривались жестами. Маруха и Беатрис поведали Джоанне свои истории, показали фотографии своих супругов, детей и даже домов. Одна из них жила в фешенебельном районе Боготы Ла Калера, другая обосновалась на холмах над городом.

Когда они спросили, есть ли у Джоанны дети, она ответила: «Да. Девочка». Но никаких фотографий у нее нет. Только образ, который она хранит в мыслях. Джоанна рассказала, что произошло с ней и Полом. Маруха и Беатрис вздыхали и сочувственно качали головами.

Все трое спали на одном матраце – валетом. Маруха, в той, прошлой, жизни бывшая неисправимой курильщицей, ужасно храпела. Беатрис, пытаясь ее утихомирить, толкала под ребра. Разумеется, с любовью, по-сестрински.

Они, должно быть, находились в горах, решила Джоанна. Ночью стало безумно холодно, при дыхании изо рта вырывался пар, и они, пытаясь согреться, прижимались друг к другу. А утром доски на окнах покрылись пятнышками инея.

На второй день у Джоанны возникло ощущение, что все это – какая-то нескончаемая вечеринка в пижамах. Они заплетали друг другу волосы. Кто-то из охранников дал Марухе пузырек дешевого лака для ногтей «Алая страсть». И они по очереди делали друг другу маникюр и педикюр.

Мужчина, который щупал груди Джоанны, больше не приближался, и ее страх перед насилием постепенно померк, уступая место другим страхам. Разумеется, страху перед смертью.

И другому, грызущему изнутри, который был едва ли не страшнее: удастся ли когда-нибудь отсюда выйти?

Маруха и Беатрис были похожи на давно сидящих в тюрьме и уже угасающих узниц; их лица посерели. И Джоанна спрашивала себя, как скоро и ее кожа приобретет такой же оттенок.

Иногда, сообщила Беатрис, охранники позволяли им смотреть вместе с ними телевизор. И они с нетерпением ждали выпусков новостей. В этих выпусках время от времени появлялись их мужья и дарили крупицу надежды.

«Мы ведем переговоры. Мы пытаемся вас вытащить. Бодритесь».

Джоанна понимала, что у нее такого утешения не будет. Пол уехал и растворился в эфире так же мгновенно и бесследно, как ее прошлая жизнь.

На третье утро раздался стук в дверь. Это само по себе было необычно: охранники привыкли вваливаться в комнату, когда им заблагорассудится, не обращая внимания на то, что их пленницы могли лежать, шептаться или даже, полураздевшись, протирать себя губкой из ведра с чуть теплой водой. «Купание шлюхи» – кажется, это так называлось?

Но на этот раз все трое сидели одетые в центре комнаты и коротали время, составляя список своих любимых городов. Беатрис выбрала Рим, Рио и Лас-Вегас. Маруха – Сан-Франциско, Буэнос-Айрес и Акапулько. Настала очередь Джоанны. Но она не могла придумать ничего, кроме Нью-Йорка. Города, в котором жила и в который изо всех сил желала вернуться.

Дверь открылась. В комнату вошла Галина.

До какой же степени отчаяния дошла Джоанна, если вид ее похитительницы вызвал у нее прилив… чего же именно? Радости? Облегчения? Или просто удовольствия от вида знакомого лица?

Может быть, такое чувство возникло от того, что Галина выглядела по-другому, чем в прошлый раз, когда мрачно объявила Джоанне, что Полу не удалось выполнить задание. Теперь она была больше похожа на другую Галину – ту, с которой каждый с удовольствием посидел бы на солнышке на скамейке в парке.

Она поманила к себе Джоанну – хотела ей что-то сказать.

– У нас есть вести от вашего мужа. – Галина сжала ей руку. – Подождите, все еще образуется.

Сердце Джоанны, или ее дух, – словом, то, что способно вознести человека на седьмое небо, всколыхнулось в груди. И не потому, что она услышала радостную новость. Нет.

Галина приехала в горы не одна. Следом за ней вошел один из охранников – тот застенчивый паренек, что выглядел лет на тринадцать.

Он нес на руках Джоэль.