Текст книги "Пылающий лес"

Автор книги: Джеймс Оливер Кервуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава IV

Первым побуждением Карригана, таким же внезапным, как и охватившая дрожь, было окликнуть гребцов невидимой лодки, И слова уже готовы были сорваться с его губ, но он удержался. Они не могли миновать его или не услышать его голоса, а потому он решил подождать. В конце концов, осторожность могла быть и не лишней. Когда он снова пополз к своей винтовке, то почувствовал, что движение не причиняет ему больше сильной боли. В то же время он не упускал ни одного доносившегося с реки звука. Говорили тихо, да и удары весел были очень осторожны; наконец их почти уже не было слышно, хотя он знал, что лодка подходит все ближе. Что-то боязливое и таинственное было в ее приближении. Может быть, женщина с дивными глазами и блестящими волосами вновь изменила свои намерения и возвращалась только с целью прикончить его.

Эта мысль заставила его еще сильнее напрячь свое зрение. В окутывавшем реку сумраке выделилась легкая тень, затем она приняла очертания; что-то тихо зашуршало о камни и песок, а вслед за этим послышался всплеск прибрежной воды под осторожно идущими ногами; кто-то вытаскивал лодку на берег. За первой тенью показалась другая. Прошли несколько шагов и остановились. Чей-то голос тихонько окликнул:

– Мсье! Мсье Карриган!

В голосе слышалась тревога, но Карриган молчал. Потом раздалось снова:

– Он здесь, Бэтиз! Я уверена в этом.

В голосе звучала еще большая тревога; он дрожал от волнения.

– Бэтиз, а если он умер?.. Он там, под этими деревьями.

– Он не умер! – немного приподнявшись, ответил Карриган. – Он здесь, снова за скалой.

Женщина бросилась туда, где лежал он, сжимая рукой холодный ствол винтовки и обернувшись к ней лицом. И вновь он увидел перед собой ее лучистые глаза, а при бледном свете, который лился с неба перед восходом луны, она показалась ему еще прекраснее, чем при солнечном блеске. Опустившись на колени, она близко наклонилась к нему, положив ему руки на плечи; сердце у нее сильно билось, что видно было по учащенному дыханию.

– Вы не очень тяжело ранены? – спросила она.

– Не знаю! – ответил Дэвид. – Это был отличный выстрел. Думаю, моей голове изрядно досталось. Во всяком случае, я не могу встать на ноги.

Она приложила свою ладонь к его лбу. Это походило на прикосновение холодного бархата. Потом позвала человека, которого звали Бэтизом. Когда он подошел ближе, то напомнил Карригану огромного шимпанзе с его несоразмерно длинными руками. Карриган еще крепче сжал приклад своего ружья. Женщина о чем-то быстро заговорила по-французски, но Дэвид уловил смысл. Она приказывала Бэтизу бережно перенести его в лодку. «Мсье тяжело ранен, ранен в голову», – волновалась она. Бэтиз должен был особенно беречь голову. Дэвид засунул свой револьвер в кобуру, когда Бэтиз нагнулся над ним, и попытался благодарно улыбнуться женщине, которая, чуть не убив его, теперь о нем так заботилась. Ночь становилась все светлее, и он мог лучше разглядеть свою странную спасительницу. Серебряная полоса света легла на реку; взошла несколько бледная луна, радуясь, что тучи закрыли солнце на целый час раньше обычного. Эта светлая лунная дорожка была заслонена, однако, головой Бэтиза, головой настоящего дикаря, повязанной, как у пиратов, большим платком. Он подсунул свои длинные руки под спину Дэвида и без всякого усилия осторожно поставил его на ноги, а затем легко поднял, как ребенка, и пошел с ним по песку.

Карриган не ожидал этого. Он был слегка ошеломлен и сконфужен. Ему не нравилось, что его понесли, как малого ребенка, хотя бы и в присутствии того, кто умышленно привел его в такое состояние. А Бэтиз нес его с такой дьявольской легкостью, словно он был мальчишкой, ничтожным карликом, а Бэтиз – мужчиной. Он предпочел бы проковылять на своих собственных ногах или проползти даже, а потому и сердился на Бэтиза, пока они двигались к лодке. Он считал в то же время, что ему обязаны дать некоторые разъяснения. Эта женщина даже и теперь, чуть не убив его, разрешала себе явно бесцеремонное с ним обращение. Она могла хотя бы заявить ему, что ошиблась и теперь раскаивается, но она с ним больше и не заговаривала. Не говорила она и с Бэтизом, и пока метис укладывал его в середине лодки, молча стояла на берегу. Потом Бэтиз перенес в лодку его винтовку и дорожный мешок, который подложил ему под спину, чтобы он мог сидеть. А затем, не спрашивая позволения, взял на руки женщину и перенес ее, чтобы она не промочила ноги.

Доставая весло, она повернулась к Дэвиду и с минуту смотрела на него.

– Вы не находите нужным сказать мне, кто вы и куда мы направляемся? – спросил он.

– Меня зовут Жанна-Мари-Анна Булэн! – ответила она. – И моя партия расположилась ниже по течению, мсье Карриган.

Он удивился быстроте ее признания: как представитель полиции, он счел ее ответ за признание. После столь хладнокровного покушения на его жизнь нельзя было ожидать, что она так быстро согласится назвать себя. И она так спокойно говорила о своей партии. Он слышал о партии Булэна. Насколько он припоминал, это имя было связано не то с Чипевайаном, не то с фортом Мак-Мурреем. «Булэн… Булэн!..»– повторял он про себя.

Бэтиз оттолкнул лодку, а женщина ударила веслами по воде, блестевшей при лунном свете. Он никак не мог выкинуть этого имени из своей головы. Ведь он слышал его раньше и с ним связывалось что-то особенное. Он начал рыться в своей памяти. «Булэн!»– он сказал это сам себе шепотом, не спуская глаз со стройной фигуры сидевшей впереди него женщины, которая, легко покачиваясь, работала веслами; когда же ничего не пришло в голову, им овладело легкое раздражение, досада на бессилие своей памяти. В голове вновь начало мутиться.

– Я где-то слышал это имя раньше, – сказал он возможно более отчетливо, хотя его отделяло от нее расстояние всего в пять-шесть футов.

– Возможно, мсье.

У нее был прелестный голос: чистый, как пение птицы, но такой мягкий и низкий, что с трудом верилось, чтобы говорила именно она. Ему хотелось, чтобы она повернулась к нему и что-нибудь сказала. И прежде всего он хотел бы спросить ее, зачем она пыталась убить его. Он вправе был требовать от нее объяснения. Мало того, он обязан был доставить ее на Пристань, где она должна дать отчет правосудию. И она безусловно знала это. Она могла узнать его имя только из его документов, которые вынула, пока он лежал без сознания. В таком случае она должна была знать, что он – сержант королевской Северо-западной конной полиции. И тем не менее это ее, по-видимому, мало смущало. В ней не замечалось никаких признаков боязни или даже простого волнения.

Он немного подвинулся к ней и вызвал этим движением острую боль между глаз. С трудом удержавшись от крика, он с усилием заговорил:

– Вы хотели убить меня, и это вам чуть не удалось. Вы ничего не скажете мне об этом?

– Сейчас ничего, мсье, кроме того, что произошла ошибка, о которой я весьма сожалею. Но вам нельзя говорить. Вам необходимо спокойствие. Боюсь, что у вас поврежден череп.

Боится, что у него поврежден череп! И выражает эту боязнь так, словно говорит о зубной боли! Он снова откинулся на мешок и закрыл глаза. Пожалуй, она права. Эти приступы головокружения и тошноты очень подозрительны. Но если она так думает, то почему не обращается с ним немного повнимательнее? Бэтиз с его бычьей силой совершенно не нуждается в ее помощи. Она могла бы хотя бы сесть к нему лицом, если уже отказывается от более точных объяснений.

Ошибка, говорит она! И она сожалеет о ней! Она холодно заявила об этом, но голос ее звучал, словно музыка. Она прекрасно говорила по-английски, но в ее произношении слышалась бархатистая мягкость французской речи. И ее звали Жанна-Мари-Анна Булэн!

Закрыв глаза, Карриган обозвал себя идиотом за то, что думает сейчас о таких вещах. Прежде всего он – ищейка, и на нем лежат серьезные обязанности, исполнить которые нужно здесь, сейчас же, за тысячу миль от Черного Роджера Одемара, закоренелого убийцы, за которым его послали. Он готов был поставить в заклад свою голову, что Черный Роджер не мог более обддуманно пойти на преступление чем эта самая Жанна-Мари-Анна Булэн, доставшая его за выступом скалы.

А теперь, когда все было кончено и он остался в живых, она держала себя так холодно и невозмутимо, словно они возвращались с увеселительной прогулки. Карриган плотнее закрыл глаза и спросил себя, правильно ли он рассуждает. Он знал, что тяжко ранен, но был глубоко убежден, что его умственные способности в полном порядке. И он продолжал спокойно лежать, прислонив голову к мешку, с закрытыми глазами, надеясь, что речная прохлада прогонит его тошноту.

Он скорее чувствовал, чем сознавал быстрое движение лодки. Сила течения и ловкость гребцов несли ее со скоростью шести-семи миль в час. Он слышал журчание воды, которое иногда напоминало звон маленьких колокольчиков, и чем больше он прислушивался, тем громче звенели колокольчики. Они выбивали все одну и ту же ноту, а затем к этой ноте присоединилась другая, и в ритмическом журчании реки он схватывал все те же монотонные звуки: Булэн – Булэн – Булэн… Это было наваждение. Что-нибудь да значило оно. И он узнал бы, что именно, если бы мог подчинить себе непослушную память. А как только пытался сосредоточиться, начиналась отчаянная головная боль.

Он опустил руку в воду и приложил к глазам. И после этого не поднимал с полчаса головы. За все это время Бэтиз и Жанна-Мари-Анна Булэн не обменялись ни словом. Для жителей лесов сейчас было не время говорить. Быстро поднималась луна, и гасли звезды. Еще так недавно окутанный сумраком мир был залит теперь потоком золотого и серебристого блеска. Карриган почувствовал сначала, как этот блеск струится сквозь его пальцы, а затем отнял руку и открыл глаза. Головокружение проходило.

Прямо напротив него сидела Жанна-Мари-Анна Булэн. Сумрак исчез, словно поднятый занавес, и она вся залита была лунным сиянием. Перестала грести и глядела вдаль. В ее фигуре было что-то восхитительно-девичье. Голова была открыта, как и тогда, когда он в первый раз ее увидел, а распущенные по спине волосы напоминали при лунном свете бархатистый песок. Что-то подсказало Карригану, что она сейчас повернется к нему, и он снова закрыл рукой глаза, немного раздвинув пальцы. Он угадал. Она повернулась лицом к луне и пристально взглянула на него, с явной тревогой, как ему показалось. Она склонилась немного, чтобы лучше видеть, а потом отвернулась и вновь принялась грести.

Карриган был несколько утешен. Может быть, она уже не раз так смотрела на него за последние полчаса. И она была встревожена, она беспокоилась о нем. Мысль, что она – убийца, видимо, начинала мучить ее. Несмотря на красоту ее глаз и волос, несмотря на все исходившее от нее обаяние, он не чувствовал к ней никакой симпатии. Он сказал себе, что отдал бы год жизни за то, чтобы сейчас засадить ее в тюрьму. Проживи он хоть сто лет, то и тогда не забудет, как прятался за скалой в течение почти целого часа. И пусть она прекраснее Венеры и всех граций, он все-таки рассчитается с ней за все, если только останется в живых. Он злился на самого себя за то, что вот только что так глупо загляделся на блеск ее волос при лунном свете. Да и на ее глаза. А на кой черт нужна ему ее красота? У разбойника Фэнчета тоже была красивая сестра, и все же эта красота не спасла его. Закон наложил на него свою тяжелую руку, несмотря на все слезы, пролитые огромными черными глазами Кармин Фэнчет. И он сам был олицетворением этого правосудия. А Кармин Фэнчет была красива, дьявольски красива. И тем не менее негодяй Фэнчет был повешен.

Карриган тихонько выпрямился. Ему захотелось узнать, что сказала бы Жанна-Мари-Анна Булэн, если бы он рассказал ей о Кармин. Но между Фэнчетами и Булэнами была огромная разница. Фэнчеты являлись выходцами с Аляски. И оба были большими негодяями. По крайней мере, все судили о Кармин Фэнчет по ее брату. А Булэны…

Опустив руку, он задел свою кобуру; ни Бэтиз, ни девушка и не подумали его обезоружить. Это было неосторожно с их стороны, если только Бэтиз не следит за ним сзади…

Карриган заволновался от новой тревоги. Он начал понимать, что допустил крупную ошибку и вел недостаточно умную игру. Эта девушка, Жанна, стреляла в него. Эта же Жанна стояла потом над ним в ту минуту, когда он пытался выстрелить из своего револьвера. Она покушалась на его жизнь, а потом размякла, когда пришлось довести дело до конца. Но все это он должен был скрывать от нее; в этом случае удобнее было бы действовать, когда наступит подходящий момент. Но и сейчас еще не поздно исправить свой промах. И он решил попытаться.

– Я хотел бы извиниться перед вами! – сказал он. – Вы мне позволите?

Она вздрогнула, словно ее хлестнули кнутом по обнаженной шее. Но как только она обернулась, а он улыбнулся ей, в ее лице и глазах появилось нескрываемое облегчение.

– Вы полагали, что я уже умер, – усмехнулся он. – Нет, мисс Жанна. Я снова полон жизни. Во всем виновата эта проклятая лихорадка, и теперь мне хочется просить у вас прощения. Я помню, я знаю, что обвинял вас в покушении на мою жизнь. Конечно, этого не могло быть. В здравом уме я не могу этого допустить и совершенно уверен, что это дело рук одного негодяя метиса. А вы пришли как раз вовремя, чтобы отогнать его и спасти меня. Можете вы простить меня и принять мою благодарность?

В лучистых глазах девушки словно отразилась его собственная усмешка.

– Я рада, что вы чувствуете себя лучше, мсье.

– И вы прощаете меня за… за мое свинство?

Она была прелестна, когда улыбалась, а теперь она улыбнулась ему.

– Если вы хотите, чтобы я простила вашу ложь, то да! – сказала она. – Я прощаю вас, потому что ложь иногда входит в ваши обязанности. Это я покушалась на вашу жизнь, мсье, и вы знаете это.

– Но…

– Вам нельзя говорить, мсье. Это повредит вам. Бэтиз, попроси мсье больше не разговаривать.

Карриган услышал позади себя какое-то движение.

– Мсье, замолчите сейчас же или я размозжу вам голову веслом! – раздался у самого его плеча голос Бэтиза. – Поняли вы меня или нет?

– Понял, старина! – проворчал Карриган. – Отлично понял вас обоих.

И он откинулся на свой мешок, по-прежнему не сводя глаз со стройной фигуры прелестной Жанны-Мари-Анны Булэн, которая снова взялась за весла.

Глава V

После неожиданного и внушительного предостережения со стороны Бэтиза Карриган открыл во всем этом деле совершенно новую и очень интересную сторону. Он неоднократно убеждался в том, что всеми своими сыскными успехами он обязан был не своему умственному превосходству над сослуживцами, а присущему ему чувству юмора и полному отсутствию всякого тщеславия и корыстолюбия. Он увлекался этой игрой только потому, что был страстным любителем приключений. Просто и честно исполнял свои обязанности, перед начальством не лебезил, так как служил не из-за долларов и центов. Быть сержантом конной полиции, и особенно N-ской дивизии, – это прежде всего значило для него жить так, как он любил, то есть полной и захватывающей дух жизнью. И самые сильные переживания он испытывал тогда, когда ему попадался противник не глупее, а умнее его самого.

На этот раз этим противником была женщина или девушка. Кто именно, он определить еще не мог. Ее низкий мелодичный голос, ее движения, ее ясная спокойная красота – от всего этого веяло женщиной; когда же она сидела на носу лодки, было что-то нежно-девичье в ее фигуре или, может быть, ее делали такой мягкие блестящие распущенные волосы. И опять он становился в тупик, определяя ее возраст: восемнадцать или тридцать? Но девушка или женщина, она сумела его оплести так тонко, что досада начала в нем уступать место восхищению. Чтобы сказал начальник N-ской дивизии, если бы увидел того, кто послан был за Черным Роджером Одемаром, лежащим посреди лодки пленником прекрасноволосой, весьма опасной представительницы прекрасного пола и метиса с бычьей шеей и обезьяньими руками!

И почему эта таинственная пара решила спасти его жизнь, хотя один из них всего только несколько часов тому назад на него покушался? На этот вопрос дать ответ могло только будущее. Сам же он решил больше не мучить себя догадками. Настоящее само по себе было достаточно интересно, да и вне всякого сомнения приближались и другие, не менее важные события. Это было видно уже из того, как держали себя Жанна-Мари-Анна Булэн и ее слуга с разбойничьей физиономией. Бэтиз пригрозил размозжить ему голову, и он готов был поклясться, что эта девушка или женщина одобрительно улыбнулась на эту угрозу. Но он не сердился на Бэтиза; в нем пробуждалась непонятная симпатия к этому человеку, как не мог он подавить в себе и все возраставшего восхищения перед Жанной-Мари-Анной. О существовании Черного Роджера он позабыл совершенно. Ведь Черный Роджер был далеко от него, а Бэтиз и Мари-Анна находились здесь, под боком. Он стал мысленно называть ее Мари-Анной; ему нравилось это имя; только «Булэн» раздражало его той упрямой настойчивостью, с какой оно звучало в его ушах.

Впервые с тех пор, как началось их путешествие, он с блестящей черной головки и стройной фигуры на носу лодки перевел свои глаза в раскрывавшиеся перед ним дали. Стояла дивная ночь. Река струилась перед ним потоком расплавленного серебра. Словно развешенные восточные ковры, тянулись по обоим берегам стоявшие сплошной стеной леса. Небо казалось таким близким, а поднимавшаяся красная луна с почти уловимой глазом быстротой становилась нежно-золотистой. И душа Карригана открылась, как всегда, лучезарной красоте северного неба. Ему казалось, что можно вечно оставаться юным и сильным под этим чистым сиянием далеких миров, которые безмолвно говорили ему больше всех человеческих слов. Они наделены были более полной и значительной жизнью Сравнительно с той, которая одушевляла его собственное тело. И он лучше понимал их, когда кругом царила тишина. А в эту ночь было очень тихо, так тихо, что плеск весел казался заглушенной музыкой. Из лесной чащи не доносилось ни единого звука, но он знал, что там скрывалась жизнь, широко раскрыв свои ищущие глаза и трепеща в бархатных крыльях и тяжелых лапах; словом, та самая жизнь, которая была и в нем, и в Мари-Анне, и в метисе Бэтизе, плывших в этой лодке. И казалось невозможным крикнуть в эти мгновения, словно кто-то невидимый и властный требовал, чтобы всюду в мире господствовала тишина.

И вдруг эту тишину разорвал внезапный шум; берега сблизились, река сузилась и вместо густой зелени кедров, сосен и елей показались огромные серые скалы. Все громче раздавался шум и все выше поднимались скалы, громоздя утес над утесом. Карриган понял, что они приближались к порогам. Это удивило его. Ведь еще сегодня он думал, что до этих порогов по крайней мере миль двадцать или тридцать, а теперь они подходили к ним; он видел, как Бэтиз и Жанна-Мари-Анна Булэн спокойно и невозмутимо готовились к переходу через это опасное место. Невольно ухватился он обеими руками за борта лодки, когда отдаленный шум перешел в глухой рокочущий гром. Залитые лунным светом скалы сдвинулись еще ближе и сдавили реку двумя отвесными стенами; у Карригана дух захватило при виде бурно пенившихся волн.

Он взглянул на сидевшую впереди женщину. Стройное тело держалось чуть прямее, и озаренная луною головка вздернулась немного выше. Ему захотелось теперь заглянуть ей в лицо и уловить то чудесное выражение, которое, наверно, было сейчас у нее в глазах, когда она так бестрепетно глядела в лицо опасности. Ведь он чувствовал, что она не замирала от страха, а восторженно глядела на опасность, опьянялась ею, и кровь в ее жилах кипела, как этот бурный поток. Порывы бушевавшего в этом ущелье ветра раздували ее распущенные волосы, словно блестящую вуаль. Спустившись через борт Лодки, концы их длинных прядей упали в воду. Он задрожал, ему хотелось крикнуть Бэтизу, что это безумие – так рисковать ее жизнью. Он совсем забыл свою собственную беспомощность, позабыл о том, что если опрокинется лодка, то ему придет верный конец, в то время как женщина с Бэтизом еще могли бы спастись. Все его мысли сосредоточились на женщине – он не сводил глаз с нее – и на том, что ждало их впереди. Снежным сугробом встала перед ним кипучая пена, в которую лодка ринулась с быстротой стрелы. Брызги ударили ему прямо в лицо и на мгновение ослепили.

Затем лодка снова вырвалась на волю, и ему показалось, что женщина засмеялась, но он тотчас же обозвал себя дураком за такую выдумку. Ведь пороги еще не кончились и продолжали грозить им смертью, а полная жизни и силы женщина в лодке то проворно вскидывала, то опускала сверкавшие весла и звонко вскрикивала, в ответ же слышалось глухое мычание Бэтиза. Волны то падали, то вздымались; черные скалы, у подножия которых клубилась пена, стремительно неслись мимо, словно живые существа; и вот гром перешел в ужасающий рев, и потом – словно они обогнали его на крыльях – внезапно смолк позади. Перед ними расстилалась спокойная водная гладь. Река расширилась. Луна еще ярче осветила ее, и Карриган заметил, что волосы женщины отливали влажным блеском и с ее рук капала вода.

В первый раз он обернулся и взглянул на Бэтиза. Метис ухмылялся, словно кот.

– Странная же вы парочка! – проворчал Карриган и, снова отвернувшись, увидел Жанну-Мари-Анну Булэн такой же невозмутимой, как если бы переход через пороги при свете луны составлял самое обыкновенное развлечение. И как ни старался он отнестись к ней по долгу своей службы, он все же не мог заставить свое сердце не биться чуть сильнее, когда глядел на нее. Тщетно твердил он себе, что она нечестивая маленькая Иезавель, которая едва его не угробила. Увы, она могла быть подобно Кармин Фэнчет падшим ангелом, а он не мог все же противиться обаянию ее отваги и дерзости, не мог не ломать голову над тем, что за отношения у нее с Бэтизом. Он вспомнил с неприятным чувством что-то откровенно-собственническое в том, как метис взял ее на руки и как потом без всякого раздумья пригрозил размозжить ему голову, если он не перестанет с ней разговаривать.

Все пережитое в бурных порогах умиротворяюще подействовало на Карригана. Словно с него сняли какую-то тяжесть, какой-то железный обруч, сжимавший ему череп. Он не хотел, чтобы Бэтиз заметил в нем эту перемену, и глубже откинулся на свой мешок, по-прежнему не спуская глаз с сидевшей впереди женщины. Сама она бросила грести, и теперь на весла налег Бэтиз, так что узкая лодка летела стрелой вниз по быстрому течению реки. Через сотню-другую ярдов был поворот, и когда лодка с головокружительной быстротой обогнула береговой мыс, перед ним открылась спокойная широкая водная гладь. А вдали светились огни.

Лес отступил от реки и уступил свое место усеянной каменными глыбами поляне да широкой черной полосе вдоль самого берега. Карриган знал, что это так часто встречающийся на Дальнем Севере пропитанный смолою песок, начало тех природных богатств, которые сделают когда-нибудь американский Север новым Эльдорадо.

Огни все приближались, и вдруг ночную тишину разорвала чья-то буйная песня. Дэвид услышал, как из горла Бэтиза вырвались какие-то глухие звуки; женщина что-то тихо ответила, и Карригану показалось, что она выше подняла свою озаренную луной головку. Все громче звучала вольная страстная песня, которая вот уже полтораста лет раздается на берегах трех великих рек. Это не была песня цивилизованного мира: просто свободный человеческий голос рвался из груди с дикой силой, трепетавшей от безумной любви к жизни. Эта песнь заставляла напрягать изо всей силы горловые мускулы; певцы старались перекричать друг друга, словно быки в припадке бешеного восторга. А затем голоса смолкли так же неожиданно, как и раздались в ночной тишине. Чей-то одинокий крик пронесся над рекой; послышался чей-то смех. Зазвенела жестяная посуда, залаяла собака. Потом еще кто-то крикнул в последний раз, и ночь снова погрузилась в прежнее безмолвие.

Эти люди, которые распевали среди ночи, хотя давно уже должны были спать, так как вставали с восходом солнца, и составляли партию Булэна. В пылавших на берегу огнях Карригану показалось что-то особенное. Теперь он понял, что люди Жанны-Мари-Анны Булэн разбили лагерь на смоляных песках и подожгли бившие из земли многочисленные нефтяные ключи. Такие огни ему не раз встречались на берегах здешнего Триречья; случалось, зажигал их и он сам, варил на них себе пищу, а потом заливал для забавы водой. Однако он никогда еще не видел ничего подобного тому, что открылось сейчас перед его глазами. На пространстве в полгектара било семь фонтанов желтоватого пламени, высились гигантские факелы высотой в десять-пятнадцать футов. А вокруг них кипела жизнь. Взад и вперед сновали человеческие фигуры, казавшиеся издали карликами, жителями какого-то волшебного крошечного мира. Могучими ударами весел Бэтиз подогнал лодку ближе, и тогда фигуры выросли, огненные же фонтаны стали выше. Теперь все происходящее стало понятно Карригану.

Партия Булэна воспользовалась ночной прохладой, чтобы приняться за добывание смолы. Он почувствовал смолистый запах и в желтоватом свете заметил несколько огромных Йоркских лодок. Их было с полдюжины, и обнаженные до пояса люди смазывали кипящей смолой их днища. Огромный черный котел кипел на газовом ключе, и между этим котлом и лодками взад и вперед бегали с ведрами люди. Недалеко от огромного котла другие наполняли бочонки драгоценной черной жидкостью, сочившейся из земных недр, и ее густо-черные лужи блестели при свете газовых факелов. Как показалось Карригану, работало человек тридцать. Шесть больших йоркских лодок лежали на черном песке с опрокинутыми вверх килями. У берега стояло в потемках одинокое судно. К этому-то судну и направил Бэтиз лодку. И чем ближе они подплывали, тем больше казалось Карригану дивной сказкой все то, что открывалось его глазам.

Никогда еще не видел он таких людей. Индейцев среди них не было. Гибкие и ловкие, с непокрытыми головами, с обнаженными до пояса телами, блестевшими в призрачном освещении, они оживленно возились с кипящей смолой. Они не заметили приближавшейся лодки, а Бэтиз не стал обращать на себя их внимания и тихо причалил к одиноко стоявшему судну. Там уже приготовились к их встрече. Женщина вышла из лодки, а над ним снова наклонился Бэтиз. Вторично подхватили его, словно ребенка, обезьяньи руки метиса. Он разглядел при лунном свете, что судно было много больше других, обычно плавающих здесь по верховью, и две трети его были заняты каютой. В эту-то каюту и перенес его Бэтиз, положив в темноте на что-то, напоминавшее собой привинченную к стене койку. Прислушиваясь к движениям Бэтиза, он закрыл глаза, когда тот чиркнул спичкой. Через минуту Бэтиз захлопнул за собой дверь, и тогда Карриган вновь открыл глаза и приподнялся.

Он был один, а когда увидел, где он, то вскрикнул от изумления. Ни на одном плавающем по этим рекам судне он не встречал еще такой каюты. Она была тридцати футов в длину и по крайней мере восьми в ширину. Стены и потолок из полированного кедра; но прежде всего его внимание привлекла к себе изумительная тонкость работы. Потом его удивление перешло и на другие предметы. У постели лежал темно-зеленый пушистый бархатный ковер, а за ним во всю комнату были разостланы две великолепные белые медвежьи шкуры. Стены были увешаны картинами, а на четырех окнах висели кружевные занавеси. Прикрепленная к стене лампа, которую Бэтиз зажег недалеко от него, была из полированного серебра, и яркий свет ее смягчал абажур, цветом похожий на старое золото. Еще три таких же лампы оставались незажженными. Дальний угол каюты тонул во мраке, но Карриган разглядел, что там стояло пианино. Не веря своим глазам, он встал и добрался до него, цепляясь за стулья. Рядом с пианино была другая дверь и широкий диван с той же самой пушистой зеленой обивкой. Обернувшись, он увидел, что сам он только что лежал на точно таком диване. Рядом были книжные полки, столик с журналами и газетами, и среди них – женская рабочая корзинка, в корзинке же – спавшая глубоким сном кошка, а над столом и спящей кошкой он увидел треугольное знамя. На черном фоне изображен был могучий северный белый медведь, обороняющийся от целой стаи полярных волков. И то, что с такими усилиями стирался припомнить Карриган, сразу воскресло в его памяти: белый медведь, дерущийся с волками, – герб Сен-Пьера Булэна!

Он быстро шагнул к столу и тотчас же схватился за спинку стула. Что это с его головой? Не закачалось ли у него под ногами судно? Кошка закружилась в своей корзинке; знамен оказалось с полдюжины. Лампа на своей подставке зашаталась, пол дрогнул, и все представилось ему в отвратительно искаженном виде. Тьма, словно пеленою, застилала ему глаза, и сквозь эту тьму, шатаясь, как слепой, он направился к дивану. Он добрался до него ровно настолько, чтобы свалиться на него, словно труп.