355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеймс Фенимор Купер » Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.) » Текст книги (страница 9)
Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.)
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 19:15

Текст книги "Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.)"


Автор книги: Джеймс Фенимор Купер


Жанр:

   

Вестерны


сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА XVII

Взяв под руку свою дочь, судья Темпль подошел к молодому человеку, который стоял, опираясь на ружье, и задумчиво глядел на индейку, лежавшую у его ног. Присутствие судьи не прекратило состязания, и теперь разгорелся громкий и шумный спор по поводу условий стрельбы в индейку гораздо худшего качества, чем предыдущая. Только Кожаный Чулок и могикан оставались возле своего товарища.

– Я жестоко обидел вас, мистер Эдвардс, – начал судья, но внезапно остановился, пораженный резким и необъяснимым движением молодого человека, вздрогнувшего при этом обращении.

Судья подождал немного и, видя, что волнение юноши понемногу улеглось, продолжал:

– Но, к счастью, я имею возможность до некоторой степени вознаградить вас за то, что сделал. Мой родственник, Ричард Джонсон, получил назначение, которое не позволяет ему в будущем оставаться моим помощником и лишает меня возможности пользоваться его пером. Ваши манеры, несмотря на внешность, достаточно доказывают ваше образование, а раненое плечо не позволяет тебе работать. (Мармадюк, увлекаясь, бессознательно для себя самого перешел к фамильярному обращению квакеров.) Мой дом открыт для тебя, молодой человек! В этой новой стране мы не питаем подозрительности к незнакомым. Сделайся моим помощником, хотя бы на этот год, и позволь мне назначить тебе вознаграждение, которого будут заслуживать твои труды.

По-видимому, ни в предложении, ни в манерах судьи не было ничего такого, что могло бы объяснить отвращение, граничившее с ненавистью, с каким молодой человек слушал его слова. Однако, сделав над собой усилие, он ответил спокойно:

– Я готов был бы служить вам, сэр, или кому угодно за приличное вознаграждение, так как не стану скрывать, что мои обстоятельства плохи, хуже даже, чем можно подумать по моей внешности, но я боюсь, что новые обязанности помешают другому, более важному для меня делу, и потому должен отклонить ваше предложение и добывать средства к существованию своим ружьем.

– Изволите видеть, кузина Бесс, – шепнул Ричард Елизавете, которая немного отошла от говоривших, – это естественное отвращение метисов к культурной жизни. Их привязанность к дикому, бродяжническому состоянию, я думаю, непобедима.

– Это очень неверное существование, – сказал Мармадюк, не слышавший замечания шерифа, – оно может навлечь на тебя зло хуже твоих теперешних невзгод. Поверь мне, друг, я опытнее тебя, и я говорю тебе, что бродячая охотничья жизнь очень плохо обеспечивает человека.

– Нет, нет, судья, – перебил Кожаный Чулок, на которого судья до сих пор не обращал внимания, – возьмите его к себе в дом, если хотите, но говорите ему правду. Я прожил в лесах сорок лет, пять лет провел в такой чаще, где не попадалось расчистки шире той, что бывает от бурелома, а найдите-ка человека, который бы в шестьдесят восемь лет добывал средства к жизни так легко, как я, несмотря на все ваши расчистки и законы об оленях. Что же до честности или справедливости, то я не спасую перед самым длиннополым проповедником во всем вашем округе.

– Ты – исключение, Кожаный Чулок, – возразил судья, благодушно кивая охотнику, – так как отличаешься умеренностью, необычайной для твоих сотоварищей, и здоровьем, против которого бессильны годы. Но этот юноша создан из материала слишком хрупкого, чтобы растрачивать его в лесах. Прошу тебя, живи в моей семье по крайней мере до тех пор, пока выздоровеет твоя рука. Моя дочь, хозяйка моего дома, подтвердит, что мы рады тебя принять.

– Конечно, – сказала Елизавета, живость которой умерялась естественной сдержанностью, – наш дом открыт для всякого нуждающегося, а тем более для того, кто пострадал по нашей вине.

– Да, – сказал Ричард, – а если вы охотник до индеек, молодой человек, то их довольно в нашем птичнике, и притом наилучшего качества, могу вас уверить!

Найдя такую «искусную» поддержку, Мармадюк продолжал настаивать. Он подробно объяснил, какие именно обязанности возлагаются на его помощника, как велико вознаграждение, перечислил все пункты, которые считаются важными у деловых людей. Молодой человек слушал с заметным волнением. В душе его, очевидно, происходила борьба. По временам он как будто хотел согласиться, но затем на его лице снова появлялось выражение необъяснимого отвращения, точно черная туча в ясный день.

Индеец прислушивался к предложениям судьи с интересом, возраставшим при каждом слове. Понемногу он придвинулся поближе к группе, и когда его зоркий взгляд заметил на лице молодого товарища желание согласиться, он внезапно стряхнул с себя выражение стыда и смущения и, приняв гордую осанку индейского воина, с достоинством подошел к говорившим и сказал:

– Послушайте вашего отца, его слова – слова опытности. Пусть Молодой Орел и Великий Вождь едят за одним столом, пусть они спят под одной кровлей, не опасаясь друг друга. Дети Микуона не любят крови; они справедливы и хотят поступать справедливо. Солнце должно взойти не раз, прежде чем люди соединятся в одну семью, это дело не одного дня, а многих зим. Минги и делаваы, – прирожденные враги; их кровь никогда не смешивается в одном вигваме; она никогда не прольется за общее дело в битве. Но что делает врагами брата Микуона и Молодого Орла? Они одного племени, их отцы и матери одни и те же. Научись ждать, сын мой! Ты – делавар, а индейский вождь умеет быть терпеливым.

Эта образная речь, по-видимому, оказала большое влияние на молодого человека, который постепенно сдался на увещания Мармадюка и условно принял его приглашение, с тем, чтобы быть свободным в любую минуту отказаться от новой службы.

Странное и плохо скрываемое отвращение юноши к предложению, которое большинство людей в его положении считало бы неожиданной удачей, немало удивляло всех и произвело впечатление не совсем в его пользу. Когда собеседники разошлись, оно послужило предметом разговора между судьей, его дочерью и Ричардом, медленно возвращавшимися в усадьбу.

– Не понимаю, – сказал Мармадюк, – что может так пугать его в моем доме, разве только твое присутствие и лицо, Бесс!

– Нет, нет, – простодушно возразил Ричард, – это не кузина Бесс. Но где же ты видел метиса, Дюк, который бы мог выносить цивилизацию? На этот счет они хуже дикарей. Заметили вы, кузина, какой у него дикий взгляд?

– Я не следила за его взглядами и заметила только, что он не в меру горд. Действительно, дорогой папа, я думаю, что он жестоко испытывал твое терпение. Мне очень не понравилась его манера задолго до того, как он согласился сделаться членом нашего семейства. Право, это высокая честь для нас! Какое помещение ему отвести, сэр? – иронически добавила Елизавета.

– С Бенджаменом и Ремаркабль, – подхватил Джонс. – Не думаете же вы заставить этого юношу есть вместе с неграми? В нем есть индейская кровь, но здешние туземцы с презрением относятся к неграм. Нет, нет, он скорее умрет с голода, чем сядет за один стол с черными.

– Он будет есть за одним столом с нами, – сказал Мармадюк, – и я не хочу слышать о таком оскорбительном предложении, как твое, Дик!

– В таком случае, сэр, – сказала Елизавета с слегка недовольным видом, как будто подчиняясь воле отца против собственного желания, – вам угодно относиться к нему, как к джентльмену?

– Конечно! Будем относиться к нему соответственно месту, которое он займет, пока он не покажет себя недостойным его.

– Ну, ну, Дюк, – воскликнул шериф, – трудновато будет тебе сделать из него джентльмена!

– Здесь все равны, кто умеет держать себя с достоинством, и Оливер Эдвардс войдет в семью на равной ноге с главным шерифом и судьей.

– Я не спорю, только заставь его уважать законы, иначе я покажу ему, что даже в этой стране свобода не значит распущенность.

– Конечно, Дик, ты не казнишь его раньше, чем я его осужу. Но что скажет Бесс по поводу нового члена нашей семьи? В конце концов мы должны считаться с мнением дам в этих вещах.

– О, сэр, – возразила Елизавета, – я, кажется, похожа в этом отношении на некого судью Темпля – нелегко отказываюсь от своего мнения. Однако вы можете быть уверены, что я отнесусь с уважением ко всякому вашему решению.

Пока происходил этот разговор, Бумпо, Эдвардс и старый Джон молча пробирались по околице деревни. Только когда они достигли озера и направились по его замерзшей поверхности к хижине, стоявшей у подошвы горы, молодой человек воскликнул:

– Кто бы мог предвидеть это какой-нибудь месяц тому назад! Я согласился служить Мармадюку Темплю, жить в доме моего злейшего врага! Но, что же мне было делать? Эта служба не может быть продолжительной, и когда причина, заставившая меня согласиться, перестанет существовать, я стряхну ее, как пыль со своих ног.

– Разве он минг, что вы называете его своим врагом? – сказал могикан. – Делаварский воин остается спокойным и ждет, когда придет время. Он не женщина, чтобы плакать, как дитя.

– Меня берет сомнение, Джон, – заметил Кожаный Чулок, лицо которого в течение всего разговора выражало недоверие и тревогу. – Говорят, что здесь вводят новые законы, и я уверен, что обычаи в здешних горах меняются. И теперь уже не узнаешь прежних озер и рек, – так все переменилось. Не доверяю я этим краснобаям. Я знаю, что белые умеют вести сладкие речи, когда хотят отобрать земли у индейцев. Это я всегда скажу, хотя я сам белый и родился близ Йорка от честных родителей.

– Я покорюсь, – сказал юноша, – забуду, кто я такой. Не напоминай мне, могикан, что я потомок вождя делаваров, которые были когда-то владельцами этих холмов этих прекрасных долин и вод, над которыми мы идем. Да, да, я сделаюсь его слугою! Разве это не почетная служба, старик?

– Старик! – торжественно повторил индеец, приостанавливаясь, как всегда, когда он был вззолнован. – Да, Джон стар! Сын моего брата! Если бы могикан был молод, разве бы молчало его ружье? Разве мог бы укрыться от него олень? Но Джон стар; его рука – рука сквау; его томагавк поражает не врагов, а камыш и лозняк для корзин и щеток. Голод и старость приходят вместе. Вот Соколиный Глаз! Когда он был молод, он мог по целым дням оставаться без пищи, а теперь, если он не подложит хвороста в костер, пламя угаснет.

– Правда твоя, я уже не тот, что был, Чингачгук, – отвечал Кожаный Чулок, – но я и теперь могу при случае обойтись без еды. Когда мы преследовали ирокезов в «Буковых лесах», они гнали перед собою дичь, так что у меня крошки во рту не было с утра понедельника до вечера в среду, а затем я застрелил на пенсильванской линии оленя, лучше которого не попадалось на глаза человеку. Весело было смотреть, как делавары – я воевал тогда с ними заодно – принялись за еду. Индейцы лежали неподвижно и поджидали, пока случай пошлет им дичи. Я отправился на поиски, выследил оленя и уложил его, прежде чем он сделал десяток прыжков. Я был слишком слаб и голоден, чтобы ждать мяса, и напился его крови, а индейцы ели мясо сырьем. Джон был там и помнит это. Но теперь такая голодовка была бы мне не под силу, хотя я всегда был плохой едок.

– Довольно разговоров, друзья мои! – воскликнул молодой человек. – Я чувствую, что жертва необходима с моей стороны, и она будет принесена, но прошу вас, не будем больше говорить об этом. Этот разговор невыносим для меня.

Его спутники умолкли, и вскоре они добрались до хижины и вошли в нее, разобрав довольно хитроумный и сложный затвор, несколько странный здесь, где, по-видимому, не было никакого ценного имущества. Хижина была завалена с одной стороны сугробами, с другой перед ней возвышалась куча хвороста, сучьев и веток, обломанных ветром. Небольшой столб дыма поднимался из трубы, сложенной из бревен, вымазанных глиной.

К вечеру хлынул дождь как из ведра. Черные верхушки пней начали показываться из-под снежных шапок. Изгороди и заборы, заметные до сих пор только по грядкам снега, стали выступать над его поверхностью. Обугленные деревья зачернелись резче, обнажаясь от быстро тающего снега и льда.

Защищенная от непогоды в теплом зале отцовского дома Елизавета, в обществе Луизы Грант, с удивлением смотрела на быстро изменяющуюся картину природы. Деревня, еще утром одетая пеленой снега, сбрасывала этот белый покров, показывая темные крыши и закопченные трубы. Сосны стряхивали свою снежную одежду, и все принимало природную окраску с необычайной быстротою.

ГЛАВА XVIII

Когда наступившая темнота окончательно скрыла деревню и ее окрестности от глаз Елизаветы, она отошла от окна, у которого сидела до тех пор, пока последние лучи заходящего солнца еще озаряли верхушки сосен. Сцены лесной жизни скорее возбуждали, чем удовлетворяли ее любопытство.

Юная хозяйка дома медленно прохаживалась с мисс Грант взад и вперед по зале, припоминая эпизоды своего детства и, может быть, останавливаясь по временам мыслью на странных обстоятельствах, которые ввели в дом ее отца молодого человека, чьи манеры и тон так поражали ее. Теплый воздух жарко натопленной комнаты вызвал яркую краску на ее щеках, тогда как мягкие черты Луизы едва подернулись слабым, болезненным румянцем, придававшим ее красоте грустный оттенок.

Глаза джентльменов, еще угощавшихся за столом, стоявшим в конце залы, превосходными винами судьи Темпля, часто следили за двумя молчаливыми женскими фигурами. Ричард по обыкновению был в веселом настроении и проявлял его порою очень шумно. Майор Гартман еще не дошел до надлежащего градуса. Мармадюк, из уважения к пастору, сидевшему за его столом, не давал воли даже легкому юмору, составлявшему одну из черт его характера.

Ставни уже были закрыты и в различных местах залы были зажжены свечи, сменявшие свет угасшего дня. Появление Бенджамена, сгибавшегося под тяжестью огромной вязанки дров, прервало беседу собутыльников.

– Как, мистер Помпа! – крикнул новоиспеченный шериф. – Разве лучшая мадера Дюка не достаточно греет в такую оттепель? Помните, старина, что судья трясется над своими буками и кленами, так как уже предвидит недостаток дров. Ха! Ха! Ха! Дюк, ты хороший, добрый родственник, но у тебя бывают странные идеи.

Веселись назло судьбине…

Его громкий голос постепенно превратился в глухое мурлыканье, а дворецкий, сбросив вязанку, с важностью повернулся к нему и сказал:

– Изволите видеть, сквайр Джонс, может быть, ваш стол действительно под теплой широтой, но меня бы это не согрело. Мою температуру может поддержать только старый ямайский ром, хорошие дрова или ньюкестльский уголь. Но если я что-нибудь смыслю в погоде, то не мешает нам заткнуть все щели поплотнее да подбросить дров. Недаром же я плавал по морям двадцать семь лет да еще семь прожил в этих лесах.

– Так вы думаете, Бенджамен, что погода переменится? – сказал хозяин дома.

– Ветер меняется, ваша честь, – ответил дворецкий, – а когда ветер меняется, в здешнем климате можно ожидать перемены погоды. Я был в эскадре Роднея, когда мы поколотили де Грасса, соотечественника мосье Лекуа. Ветер был юго-восточный, а я готовил внизу грог для военного начальника, который обедал в этот день в капитанской каюте. Приготовив его наконец по своему вкусу, попробовав не раз, потому что на солдата не так-то легко угодить, я собрался было нести, и вдруг – хлоп! Ветер меняется! Бац! Фок шлепается о грот-мачту, и – трах! Корабль перевертывается, точно волчок, и громаднейшая волна окатывает палубу. Никогда в жизни мне не случалось проглотить столько соленой воды, потому что я как раз стоял лицом к ахтер-люку.

– Удивляюсь, Бенджамен, что вы не умерли от водянки! – сказал Мармадюк.

– Так бы, пожалуй, и было, – отвечал Бенджамен, осклабившись, – да у меня лекарство оказалось под рукой. Я сообразил, что грог-то, в который плеснула волна, вряд ли придется по вкусу командиру, а вторая волна испортит его и для меня, – и осушил кружку, не сходя с места. А тут закричали: «к помпам», и мы принялись выкачивать…

– Хорошо, Бенджамен, но погода? – перебил Мармадюк. – Вы начали о погоде.

– А насчет погоды… ветер был южный весь день, и сейчас затихло, не шелохнет, точно из мехов вышел весь воздух. Но к северу, над горами, я заметил полоску не шире вашей ладони, а над ней собираются тучи, и звезды блещут так ярко, точно сигнальные огни, а это значит, если я что-нибудь смыслю в погоде, что нужно хорошенько топить печи, а не то, будьте уверены, бутылки с портером и вином в буфете полопаются к утру от мороза.

– Ты заботливый сторож, – сказал судья. – Ну, делай, как знаешь. Можешь не жалеть моих лесов, по крайней мере, на этот вечер.

Бенджамен растопил печи. Не прошло и двух часов, как его предусмотрительность оказалась как раз ко времени. Южный ветер упал и сменился затишьем, которое обыкновенно служит предвестником резкой перемены погоды. Задолго до того, как семья разошлась на ночь, наступил сильный мороз, и когда мосье Лекуа отправился восвояси, при свете луны, он принужден был попросить одеяло в дополнение к многочисленным облачениям, которыми он предусмотрительно запасся. Пастор с дочерью остались ночевать в усадьбе, и так как бессонная ночь накануне утомила джентльменов, то они рано разошлись, и задолго до полуночи в усадьбе все стихло.

Елизавета и ее подруга еще не успели заснуть, когда северо-западный ветер завыл на дворе. Прислушавшись сквозь дремоту к гулу ветра, Елизавета услышала какой-то продолжительный жалобный вой, слишком странный для собаки, хотя и напоминавший голос этого верного животного, когда ночная темнота возбуждает его бдительность. Луиза Грант инстинктивно прижалась к своей подруге, которая, видя, что она еще не спит, сказала вполголоса, точно опасаясь нарушить очарование ночи:

– Этот отдаленный вой хотя и очень жалобен, но, по-моему, красив. Это, верно, собаки в хижине Кожаного Чулка.

– Это волки спустились с гор к озеру, – прошептала Луиза. – И только огни мешают им забраться в деревню. С тех пор, как мы здесь, голод однажды пригнал их к самым дверям нашего дома. Ах, какую ужасную ночь я провела! Но судья Темпль достаточно богат, чтобы устроить себе безопасное жилище.

– Судья Темпль укротил даже лесных зверей! – воскликнула Елизавета, приподнимаясь на постели. – Как быстро распространяется цивилизация! – прибавила она и снова прислушалась к отдаленному вою. Заметив, однако, что ее робкой подруге неприятны эти тоскливые звуки, Елизавета снова улеглась и вскоре забыла о переменах в местности и в ее собственной судьбе, погрузившись в глубокий сон.

На следующее утро возня служанки, явившейся в спальню, чтобы затопить печь, разбудила девушек. Они встали и стали быстро одеваться при утреннем холоде, проникшем в комнату, несмотря на все предосторожности. Одевшись, Елизавета подошла, к окну, отдернула занавес и открыла ставню, желая взглянуть на деревню и озеро. Но плотный слой инея, насевшего на стекло, не позволял рассмотреть что-нибудь. Она отворила окно и залюбовалась пейзажем.

Белоснежный покров озера сменился гладким темным льдом, отражавшим, как зеркало, лучи восходящего солнца. Дома блестели, как полированная сталь, а огромные ледяные сосульки, свешивавшиеся с крыш, сверкали и искрились всеми цветами радуги. Но больше всего очаровала Елизавету картина бесконечных лесов, одевавших холмы, громоздившиеся один над другим. Огромные сучья сосен гнулись под тяжестью льда, а их верхушки выдавались над волнистыми вершинами дубов, вязов и кленов, точно серебряные колокольни над куполами из того же металла.

Вдоль западной окраины неба тянулась яркая светлая полоса. Все: деревня, горы, озеро, леса – блестело и сияло, отражая лучи всевозможных оттенков соответственно своей естественной окраске и местоположению.

– Взгляните! – воскликнула Елизавета. – Взгляните, Луиза! Какая перемена!

Луиза подошла к окну и сказала вполголоса, словно опасаясь, что ее услышит кто-нибудь посторонний:

– Действительно, перемена удивительная! Не понимаю, как мог он так скоро преобразиться.

Елизавета взглянула на нее, удивленная этим ответом, и заметила, что голубые глаза мисс Грант, вместо того, чтобы любоваться пейзажем, смотрели на хорошо одетого молодого человека, который стоял у дверей дома, беседуя с ее отцом. Вглядевшись, она узнала молодого охотника в простом, но приличном костюме.

– В этой волшебной стране чудеса на каждом шагу, – сказала Елизавета, – и среди всех перемен эта, конечно, одна из самых замечательных. Актер достоин сцены.

Мисс Грант покраснела.

– Я простая деревенская девушка, мисс Темпль, – сказала она, – и боюсь, что вы найдете меня слишком простоватой. Я, кажется, не так поняла вас. Но, право, я думала, что вы хотите обратить мое внимание на перемену в мистере Эдвардсе. Разве она не удивительна? Говорят, он наполовину индеец…

– Он довольно благообразный дикарь. Но пойдемте вниз и напоим «сахема»[27]27
  «Сахем» – так индейцы называли своих мудрейших вождей. (Примеч. ред.).


[Закрыть]
чаем.

Девушки сошли в залу, где встретились с судьею Темплем, который отвел дочь в сторону, чтобы сообщить ей о перемене во внешности их нового жильца.

– Он, кажется, не любит вспоминать о своем прошлом, – продолжал Мармадюк, – но из его слов я понял, – да оно видно и из его манер, – что он знавал лучшие дни. И, право, я склоняюсь к мнению Ричарда насчет его происхождения. Часто случается, что белые дают хорошее воспитание своим детям от индианки и…

– Хорошо, дорогой папа, – перебила его дочь, улыбаясь и опуская глаза, – пожалуй, об этом довольно, но так как я не понимаю ни слова на языке могавков, то ему придется довольствоваться английским. Что касается его поведения, то вы, конечно, будете наблюдать за ним.

– Да; но, Бесс, – сказал судья, удерживая ее за руку, – не нужно говорить с ним о его прошлой жизни. Он просил меня об этом, как об одолжении. Может быть, он все еще сердится за раненое плечо, но рана, кажется, очень легкая, и когда она заживет, он станет разговорчивее.

– Я вовсе не томлюсь жаждой узнать его прошлое. Я буду считать его сыном Маисового Стебля или Маисового Плантатора или другого великого вождя, пожалуй, хоть самого Большого Змея, и относиться к нему соответственно этому, пока он не оправится настолько, что обреет свою красивую голову, подвесит полдюжины моих сережек, вскинет на плечо свое ружье и исчезнет так же внезапно, как появился. Идемте же, дорогой папа, и не будем забывать обязанностей гостеприимства на то короткое время, пока он остается с нами.

Судья Темпль улыбнулся едкой шутке своей дочери и, взяв ее под руку, пошел с ней в гостиную, где они нашли молодого охотника, сидевшего с таким видом, который показывал решение устроиться в доме с наименьшими церемониями.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю