Текст книги "Том 2. Пионеры, или У истоков Саскуиханны"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

  ГЛАВА XI

Глупцы, пришедшие, чтоб насмехаться,

Остались, чтоб молитву вознести.

Голдсмит. «Покинутая деревня»

Несмотря на все соединенные усилия Ричарда и Бенджамена, длинный зал представлял собой удивительно убогий храм. Вдоль него тянулись ряды грубо сколоченных, неуклюжих скамей для прихожан, а священника вместо кафедры ожидал неказистый помост, приткнутый у середины стены. Перед этим возвышением было установлено что-то вроде аналоя, сбоку от которого виднелся покрытый белоснежной скатертью столик красного дерева, принесенный из дома судьи. Он заменял алтарь. В щели, которыми зияли косяки, притолоки и мебель, наспех сооруженные из плохо высушенного дерева, были воткнуты сосновые ветки, а бурые, скверно оштукатуренные стены были в изобилии украшены гирляндами и фестонами. Зал смутно освещался дюжиной скверных свечей, ставней на окнах не было, и, если бы не яркий огонь, трещавший в двух очагах, расположенных в его дальних концах, более унылое место для празднования сочельника трудно было бы придумать. Но веселые отблески огня плясали на потолке, скользили по лицам прихожан, и от этого становилось как-то уютнее.

Места для мужчин и для женщин разделялись широким проходом, открывавшимся прямо перед кафедрой; в этом проходе стояли скамьи, предназначенные для самых влиятельных жителей поселка и его окрестностей. Надо сказать, что обычай этот был введен скорее беднейшей частью жителей, а привилегированная верхушка вовсе не настаивала на таком праве.

На одной из вышеуказанных скамей расположились судья Темпл, его дочь и его друзья, и, кроме доктора Тодда, никто больше не посмел сесть в этой святая святых длинного зала, потому что никому не хотелось, чтобы его обвинили в чванстве.

Ричард, собираясь исполнять роль причетника, опустился в кресло, которое стояло возле стола неподалеку от кафедры, а Бенджамен, подбросив дров в огонь, устроился поблизости от мистера Джонса, чтобы быть под рукой, если понадобится.

Надо признаться, мы не в силах подробно описать прихожан, заполнивших скамьи, ибо костюмы их были столь же разнообразны, как и лица. Женщины были одеты просто и бедно, как обычно одеваются в лесной глуши, но почти каждая постаралась как-то принарядиться ради такого торжественного случая, вытащив из сундука украшение или какой-нибудь предмет туалета, хранившийся там с незапамятных времен. Одна облачилась в выцветшее шелковое платье, которое носила еще ее бабушка, а из-под него выглядывали грубые черные шерстяные чулки; другая поверх скверно сшитого платья из дешевой коричневой ткани накинула шаль, пестротою напоминавшую радугу. Короче говоря, и мужчины и женщины постарались чем-нибудь приукрасить свою грубую будничную одежду, сшитую из домотканой материи. Какой-то мужчина облачился в мундир артиллериста (некогда он  служил волонтером в восточных штатах) только потому, что другой парадной одежды у него не было. Несколько молодых людей щеголяли синими панталонами с красным суконным кантом (часть формы темплтонской легкой пехоты), желая похвастать «купленной одеждой». А кто-то даже вырядился в «стрелковую рубаху» такой безупречной белизны, что при одном взгляде на нее становилось холодно; однако скрытая под ней теплая куртка из домотканого сукна вполне согревала ее владельца.

Все прихожане были чем-то похожи друг на друга, особенно те, кто не принадлежал к сливкам местного общества. Лица у них были обветренные от постоянного пребывания на воздухе, держались все степенно, но к обычному хитроватому выражению в этот вечер примешивалось сильное любопытство. Однако кое-где можно было заметить лицо и наряд, совершенно не похожие на описанные выше. Краснолицый рябой толстяк в гетрах и хорошо сшитом сюртуке был, несомненно, английским эмигрантом, которого судьба занесла в этот глухой уголок, так же как и бледного костлявого шотландца с резкими, суровыми чертами лица. Невысокий черноглазый мужчина, смуглостью лица напоминавший испанца, который то и дело вскакивал, чтобы дать дорогу местным красавицам, входившим в зал, был сыном зеленого Эрина [39]39
  Эрин – поэтическое название Ирландии.


[Закрыть]; несколько лет он торговал по округе вразнос, но недавно открыл в Темплтоне постоянную лавку.

Короче говоря, тут можно было отыскать представителей почти всех стран Северной Европы, но они ни платьем, ни наружностью уже не отличались от коренных американцев – никто, кроме англичанина. А этот последний не только сохранял свой национальный костюм и привычки, но некоторое время даже пытался пахать свое усеянное пнями поле точно так же, как он когда-то проделывал это на равнинах Норфолка. Но в конце концов дорого купленный опыт убедил его, что местные жители лучше случайного пришельца знают, как вести здесь хозяйство, и что ему следует поскорее побороть свое предубеждение, забыть упрямство, высокомерие и учиться у них.

Элизабет скоро заметила, что глаза всех присутствующих обращены только на мистера Гранта и на нее. Поэтому, охваченная смущением, она вначале лишь украдкой оглядывала зал и тех, кто в нем находился; но когда шарканье ног прекратилось, кашель замер и прихожане приготовились слушать службу с надлежащим благоговением, она осмелела и посмотрела вокруг. Постепенно шум совсем затих, и в наступившей глубокой тишине никто уже не решался громко откашляться. Слышно было только потрескивание дров в пышущих жаром очагах, и все лица и глаза обратились к священнику.

В эту минуту из нижнего коридора донесся топот, словно кто-то пытался отряхнуть снег, прилипший к обуви. Затем все стихло, не было слышно ничьих шагов, но тем не менее в зал вскоре вошел индеец Джон в сопровождении Кожаного Чулка и молодого охотника. Их ноги, обутые в мягкие мокасины, ступали совсем бесшумно, и даже теперь, когда они вошли, звук их шагов можно было различить только благодаря полному безмолвию, царившему в зале.

Индеец важно прошествовал по проходу и, заметив свободное место рядом с судьей, неторопливо уселся, сохраняя все то же спокойное достоинство. Он плотно укутался в одеяло, закрыв нижнюю часть лица, и в этой позе сидел неподвижно до конца проповеди, которую, впрочем, слушал очень внимательно. Натти прошел мимо скамьи, на которой так бесцеремонно расположился его краснокожий товарищ, и примостился на толстом чурбаке, лежавшем возле самого очага. Зажав ружье меж колен, он погрузился в размышления, очевидно не слишком приятные. Молодой охотник нашел место на одной из задних скамей, и снова наступила глубокая тишина.

Мистер Грант встал и произнес первые слова молитвы. Вид у священника был такой торжественный, что все присутствующие встали бы и без того примера, который поспешил подать им мистер Джонс. После короткого молчания мистер Грант продолжал молитву, и некоторое время слышался лишь его звучный и выразительный голос, но, к несчастью, Ричард в эту минуту заметил какое-то упущение в убранстве зала и, вскочив с места, на цыпочках выбежал за дверь.

Когда священник опустился на колени, его слушатели тоже опустились – но на скамьи, и до самого конца службы большинство продолжало сидеть, несмотря на все усилия священника. Кое-кто по временам вставал, но остальные не считали нужным даже склонять голову, и хотя все слушали священника внимательно, это было скорее внимание зрителей, присутствующих на спектакле, нежели благочестие верующих. Мистер Грант продолжал службу, но причетник покинул его, и некому было повторить за ним слова молитвы, а прихожане и не думали прийти ему на помощь. После каждого обращения к богу он делал небольшую торжественную паузу, однако все хранили гробовое молчание.

Губы Элизабет шевелились, но она не решалась произнести вслух нужные слова. Привыкнув к торжественной службе в нью-йоркских церквях, она испытывала теперь большую неловкость и жалость к священнику. Вдруг тихий, нежный женский голос повторил вслед за ним: «Мы не сделали того, что должны были бы сделать...» Удивленная тем, что здесь нашлась женщина, сумевшая побороть естественную робость, мисс Темпл поглядела в ту сторону, откуда донесся этот голос. Вблизи нее на коленях стояла молодая девушка, смиренио склонив голову к молитвеннику.

Незнакомка (Элизабет видела ее впервые) была тоненькая и хрупкая. Одета она была скромно, но изящно, и ее бледное, несколько взволнованное лицо казалось особенно привлекательным благодаря грустному и кроткому выражению. Она подала ответ священнику во второй и в третий раз, но тут к ней присоединился красивый мужской голос, раздавшийся в другом конце зала. Мисс Темпл сразу узнала голос молодого охотника, и, преодолев робость, тоже стала негромко повторять слова молитвы.

Все это время Бенджамен прилежно листал молитвенник, но так и не сумел найти нужное место. Однако священник еще не кончил молитвы, когда в дверях появился Ричард и ничтоже сумняшеся принялся отвечать ему громовым голосом. В руках мистер Джонс нес маленький ящичек без крышки, на котором черной краской было написано: «8 X 10». Он поставил его перед кафедрой вместо скамеечки, чтобы священнику удобнее было преклонять колени, а затем вернулся к своему столику как раз вовремя, чтобы прогудеть заключительное «аминь». Все прихожане, естественно, оглянулись на мистера Джонса, когда он вошел в зал со своей странной ношей, но затем вновь обратили на священника взгляды, полные внимания и любопытства.

Большой опыт мистера Гранта очень помог ему в тот день. Он отлично понимал этих людей, весьма простодушных в вопросах религии, но ревниво оберегающих свои верования,– каждый из них считал свою секту единственно правильной и вовсе не желал выслушивать наставления какого-то нового пастыря. Мистер Грант приобрел этот опыт, изучая великую книгу человеческой природы, открытую для всех, и хорошо понимал, что всякое прямое наступление опасно и что добиваться своего ему следует исподволь. Однако он сам веровал искренне и не слишком дорожил обрядовой формой; он умел горячо молиться и без помощи причетника и был весьма красноречивым проповедником.

В этот вечер он во многом уступил предрассудкам своих слушателей, и, когда он кончил, все они пришли к заключению, что служба была куда менее «языческой», чем можно было бы ожидать от священника епископальной церкви.

Таким образом, мистер Грант, сам того не зная, оказался хорошим союзником Ричарда.

В проповеди мистер Грант тоже избрал средний путь и, не отступая от положений своей церкви, говорил больше об этических принципах, признаваемых всеми христианскими церквами. Мы уже упоминали, что в поселок приезжали служители самых разных сект, и жители его привыкли, что каждый из них утверждает превосходство своей догмы. Этого же они ждали и от мистера Гранта, но он избегал всех подводных камней так искусно, что проповедь его произвела на всех сектантов большое впечатление, никого при этом не отпугнув. Правда, Хайрем и два-три других влиятельных члена секты методистов обменялись недовольными взглядами, но этим дело пока и ограничилось, и собравшиеся, получив благословение мистера Гранта, разошлись в подобающем молчании.

  ГЛАВА XII

Пусть могут толпы ваших богословов

Сплетать хитро вероучений ткань,

Но сатану один господь лишь может

Изгнать из глубины людских сердец.

Дуо.

После конца службы мистер Грант подвел к скамье, на которой сидели Элизабет и судья Темпл, юную особу, о которой мы упомянули в предыдущей главе, и представил им ее как свою дочь. Элизабет приветствовала ее со всей сердечностью, какую только позволяли местные обычаи и хорошие манеры, и девушки немедленно прониклись взаимной симпатией. Судья, который также впервые увидел дочь священника, с радостью заметил, что она по годам и по воспитанию может оказаться подходящей подругой для Элизабет и поможет ей свыкнуться с уединением Темплтона после шумной городской жизни. Элизабет, на которую кротость и благочестие мисс Грант произвели большое впечатление, скоро сумела дружеским обращением рассеять ее робость. Они принялись болтать и за те десять минут, пока расходились прихожане, уже успели договориться не только о свидании на завтра, но, вероятно, распределили бы и все оставшиеся зимние месяцы, если бы священник не перебил их, обратившись к Элизабет со следующими словами:

– Не увлекайтесь так, дорогая мисс Темпл, или вы совсем избалуете мою девочку! Вы забываете, что она ведет мое хозяйство,– если Луиза примет хотя бы половину этих любезных приглашений, наш дом придет в упадок...

– А почему бы вам и совсем его не покинуть, сэр? – перебила его Элизабет.– Вас ведь только двое, и я уверена, что мой отец был бы счастлив, если бы вы согласились поселиться под его кровом. В нашей глуши, сэр, общество – это большое благо, и светские церемонии здесь следует забыть. Мой отец не раз говорил, что в новых поселках гостеприимство – это не добродетель, а одолжение, которое гость оказывает хозяину.

– Я уже убедился, что и в этом отношении слово судьи Темпла не расходится с делом, но мы все же не должны злоупотреблять его радушием. О, вы и так будете видеть нас достаточно часто, особенно Луизу. Ведь мне нередко придется отлучаться, посещая дальние селения. Однако, чтобы заслужить доверие этих людей,– добавил он, оглядываясь на небольшую кучку любопытных, которые, остановившись в дверях, с интересом посматривали на них,– чтобы заслужить их доверие, священнику не следует возбуждать в них зависть или подозрение, ища приюта под крышей столь великолепной, как крыша вашего отца.

– Ах, так вам, значит, нравится наша крыша, мистер Грант! – воскликнул Ричард, расслышавший только последние слова священника (все это время он следил за тем, как гасили огонь в очагах, и распоряжался уборкой помещения).– Рад наконец встретить человека с тонким вкусом. А вот Дьюк, например, только и делает, что ругает ее почем зря. Впрочем, оно и понятно: судья он неплохой, но плотник никуда не годный. Ну что ж, сэр, я думаю, можно сказать не хвастая, что служба прошла великолепно, не хуже, чем в любой столичной церкви, вот только органа не хватало. Но зато учитель очень неплохо задавал тон в псалмах. Прежде я сам это делал, но в последнее время я перешел на бас. Чтобы петь басом, требуется большое искусство, но зато можно показать всю силу голоса. У Бенджамена тоже приличный бас, хотя он порой перевирает слова. А вы когда-нибудь слышали, как Бенджамен поет песню «По Бискайскому заливу»?

– Если не ошибаюсь, мы имели удовольствие слушать отрывок из нее сегодня вечером, такие трели он испускал,– сказал, смеясь, Мармадьюк.– По-моему, мистер Пенгиллен, как все те, кто владеет каким-нибудь особым искусством, ничего другого, кроме этой песни, петь не умеет. Как бы то ни было, один мотив он знает превосходно и поет его с чувством: ревет, как северо-западный ветер над озером... Однако, господа, дорога уже свободна, а сани ждут. До свиданья, мистер Грант. До свиданья, милая барышня, и не забудьте, что завтра вы обедаете под коринфской крышей с Элизабет.

Судья, его гости и Элизабет покинули зал, и Ричард, спускаясь по лестнице, подробно объяснил мосье Лекуа, как следует петь псалмы, заключив свою речь горячим восхвалением известной песни «По Бискайскому заливу» в исполнении его приятеля Бенджамена.

Во время вышеприведенного разговора могиканин продолжал сидеть, опустив закутанную в одеяло голову и так же не обращая внимания на расходящихся жителей поселка, как они не обращали внимания на старого вождя. Натти тоже не встал со своего чурбака; он сидел, опустив голову на руку, а другой рукой поддерживая ружье, которое небрежно положил поперек колена. На лице его было написано волнение, и во время службы он не раз оглядывался по сторонам – очевидно, старика что-то сильно тревожило. Но он продолжал сидеть из  уважения к индейцу, с которым, несмотря на всю свою грубоватость, всегда держался очень почтительно.

Молодой товарищ этих двух дряхлых обитателей лесов тоже не покинул зала; прислонившись к стене возле погасшего очага, он, видимо, ожидал Натти и индейца. Кроме них троих, в зале теперь оставались только священник и его дочь. Как только общество из «дворца» удалилось, Джон встал, сбросил одеяло на плечи, откинул с лица густую черную гриву, подошел к мистеру Гранту и, протянув ему руку, торжественно сказал:

– Отец, я благодарю тебя. Слова, которые были произнесены со времени восхода луны, вознеслись к небу, и Великий Дух рад. То, что ты сказал своим детям, они запомнят и будут хорошими.– Он помолчал, а затем, выпрямившись со всем величием, присущим индейскому вождю, добавил:– Если Чингачгук доживет до того, чтобы отправиться в сторону заходящего солнца к своему племени, и если Великий Дух проведет его через озера и горы, он передаст своему народу эти добрые речи, и они поверят ему, потому что все знают, могиканин не лжет.

– Пусть он больше полагается на милосердие божье,– ответил мистер Грант, которому такая гордая уверенность индейца показалась не слишком благочестивой,– и господь его не покинет. Когда сердце полно любовью к богу, в нем нет места греху. Мой юный друг,– обратился он к спутнику Натти,– теперь я обязан вам не только спасением, как и все те, кого вы встретили сегодня вечером на склоне горы,– я должен еще поблагодарить вас за вашу своевременную помощь в весьма трудную и неловкую минуту. Я был бы рад, если бы вы стали навещать меня в моем жилище: ведь беседы со мной помогут вам укрепиться на той стезе, которую вы, кажется, избрали. Я никак не ожидал, что человек вашего возраста и вашей наружности, живущий в лесной глуши, может так хорошо знать обряды нашей церкви, и я чувствую, что это как бы сокращает расстояние между нами, и мы не должны более считать, что незнакомы друг с другом. Кажется, вы прекрасно знаете слова службы: я не видел в ваших руках молитвенника, хотя добрейший мистер Джонс и разложил их по скамьям.

– Было бы странно, если бы я не знал епископальную службу, сэр,– ответил юноша скромно,– ибо я принадлежу к этому вероисповеданию и никогда не посещал иных церквей. Всякая другая служба показалась бы мне столь же странной и непривычной, как была непривычна наша для тех, кто сегодня присутствовал здесь.

– Я счастлив слышать это, мой дорогой сэр! – воскликнул священник, сердечно пожимая ему руку.– Вы сейчас пойдете ко мне. И, пожалуйста, не отказывайтесь – моя дочь еще должна поблагодарить вас за спасение ее отца. Я не принимаю никаких отговорок. Этот почтенный индеец и ваш друг пойдут с нами. Подумать только, человек вырос в этих краях и ни разу не бывал на молитвенных собраниях сектантов!..

– Нет, нет,– перебил его Кожаный Чулок,—мне пора возвращаться в наш вигвам; там меня ждет работа поважнее молитв и всяких праздников. А малый пусть идет с вами, он умеет водить компанию со служителями божьими и говорить с ними о разных разностях. Да и Джон тоже – он ведь крестился у моравских братьев во время той войны. Ну, а я человек простой, неученый и хоть послужил в свое время королю и родине против французов и краснокожих, но в книги никогда не заглядывал и даже ни единой буковки не знаю. И что толку сидеть над книгами в четырех стенах? Этого я никак понять не могу, хоть давно уже облысел и, бывало, за один сезон убивал по двести бобров, не считая всякой другой дичи. А коли вы мне не верите, то спросите Чингачгука: я ведь охотился в стране делаваров, и старик может подтвердить каждое мое слово.

– Я не сомневаюсь, друг мой, что в молодые годы вы были и храбрым солдатом, и искусным охотником,– сказал священник,– но этого мало теперь, когда вам пора подумать о том, что конец ваш близок. Быть может, вы слышали изречение: «Молодой человек может умереть, но старик умрет обязательно».

– Я никогда не был так глуп, чтобы надеяться жить вечно,—сказал Натти, рассмеявшись своим беззвучным смехом.– Такие мысли не приходят в голову тем, кто выслеживает индейцев в лесу или проводит самые жаркие месяцы на озерных протоках. У меня здоровье крепкое, я знаю, что говорю: разве я не пил сотни раз воду из Онондаги, поджидая оленей у солончаков? В ней полным-полно было семян лихорадки, словно гремучих змей на Крамхорне. А я пил – ведь все равно когда-нибудь помирать придется. Правда, и посейчас живы люди, которые еще помнят лес на Немецких равнинах, да к тому же люди ученые и понимающие в религии. А теперь там неделю ищи —ни одного пня не найдешь, хоть они еще по сто лет стоят, когда само дерево уже давно сгнило.

– Вы говорите о нашем земном времени, друг мой,– сказал мистер Грант, который начал тревожиться зa душу своего нового знакомого,– а я хотел бы, чтобы вы приготовились к вечности. Вам следует аккуратно посещать церковь, и мне очень приятно, что сегодня вы исполнили свой долг перед богом. Разве пошли бы вы па охоту, оставив дома шомпол и кремень? И так же тщательно должны вы готовиться к переходу в мир иной.

– Ну, только желторотый птенец не сумеет вырезать себе шомпол из молоденького вяза или отыскать в горах «огненный камень»,—ответил Натти, снова засмеявшись.– Да-да, я не собираюсь жить вечно, но эти горы сильно изменились за последние тридцать лет, а особенно за последние десять. Но кто силен, тот и прав, и закон всегда возобладает над стариком, учен ли он или такой же бедняк, как я. А мне теперь куда легче поджидать в засаде на тропе, чем гнаться за оленем вместе с собаками, как бывало. Ох-хо-хо! Я уж знаю: когда в поселке начинаются проповеди, дичь исчезает, а порох дорожает; а вот порох-то не так просто изготовить, как шомпол или индейский кремень.

Священник, заметив, что его неудачное сравнение обратилось против него самого, благоразумно не стал спорить, хотя в то же время принял твердое решение вернуться к этому разговору при удобном случае. Он снова начал убеждать молодого охотника, и тот в конце концов сдался на его просьбы и согласился вместе с индейцем проводить священника и мисс Грант до скромного домика, который временно предоставил ему заботливый мистер Джонс. Кожаный Чулок не отказался от своего намерения вернуться в хижину и расстался с ними у дверей «академии».

Миновав несколько домов, мистер Грант, который шел первым, свернул в поле и, пройдя через калитку, оказался на узкой тропке, где можно было двигаться только гуськом. Луна уже достигла зенита, лучи ее падали в долину почти совсем вертикально, и черные тени наших путников скользили по серебристому снегу, словно бесплотные духи, спешащие к месту своего ночного сборища. Мороз все не ослабевал, но в неподвижном воздухе не чувствовалось ни малейшего дыхания ветерка. Извилистая тропинка была так плотно утоптана, что юная девушка ступала по ней без всякого труда, но снег скрипел даже под ее легкими шагами.

Во главе этой странной процессии шел священник, одетый в черный суконный сюртук; время от времени он оглядывался на своих спутников, и на его кротком ласковом лице снова можно было подметить выражение тайной грусти. За ним шагал индеец, кутавшийся в одеяло; голова его была непокрыта, и длинные черные волосы свободно падали на плечи. Пока лунные лучи освещали его смуглое, непроницаемо спокойное лицо сбоку, он казался воплощением смирившейся старости, которая выдерживала бури чуть ли не целого столетия, но стоило ему повернуть голову так, чтобы свет луны упал прямо на его темные гордые глаза – ив них можно было прочесть повесть безудержных страстей и мыслей, вольных, как ветер.

Тоненькая фигурка мисс Грант, слишком легко одетой для такой суровой зимы, являла собой резкий контраст живописному одеянию и угрюмому лицу делаварского вождя, и замыкавший шествие молодой охотник, тоже не отличавшийся заурядной внешностью, во время пути не раз задумывался о многообразии человеческого облика, невольно сравнивая лицо индейца и нежное личико мисс Грант, чьи глаза соперничали цветом с голубизной небес, когда шедшие впереди него оборачивались, чтобы полюбоваться ярким светилом, которое освещало тропу, бежавшую по полю в некотором отдалении от окраины поселка. Они коротали путь разговором, то стихавшим, то вновь оживлявшимся.

Первым молчание нарушил священник.

– Поистине,– начал он,– трудно представить себе юношу вашего возраста, который хотя бы из любопытства не зашел на молитвенное собрание людей другого вероисповедания, и я с большим удовольствием послушал бы историю жизни, свидетельствующей о такой твердости в вере. Судя по вашим манерам и речи, вы, должно быть, получили превосходное образование. Скажите мне, мистер Эдвардс,– если не ошибаюсь, вы так назвались судье Темплу,– какого штата вы уроженец?

– Этого.

– Этого? А я никак не мог догадаться: вы говорите на очень чистом языке, совсем не похожем на диалекты тех штатов, где мне приходилось бывать. Так, значит, вы жили больше в городах? Ведь, к сожалению, только там верные сыны епископальной церкви и могут постоянно молиться в своих храмах.

Молодой человек выслушал речь мистера Гранта с улыбкой, но по причинам, возможно связанным с его теперешним положением, ничего ему не ответил.

– Я очень рад познакомиться с вами, мой юный друг.– продолжал священник,– ибо я не сомневаюсь, что ум столь острый, как тот, которым вы, несомненно, обладаете, явится благим примером преимущества наших доктрин и нашей службы. Вы, разумеется, заметили, что мне сегодня вечером пришлось приспосабливаться к заблуждениям моих слушателей. Добрейший мистер Джонс непременно хотел, чтобы я дал сегодня причастие и вообще прочитал всю утреннюю службу, но, к счастью, во время вечерни это необязательно. Так можно было бы отпугнуть моих новых прихожан, но завтра я это сделаю непременно. Вы причащаетесь, мой друг?

– Боюсь, что нет, сэр,– ответил юноша неуверенным голосом и еще больше смутился, когда мисс Грант от неожиданности остановилась и удивленно на него посмотрела.– Я не считаю себя достойным. Я никогда еще не приближался к алтарю и не хочу этого делать, пока сердце мое полно мирскими заботами.

– Разумеется, каждый решает за себя,– заметил мистер Грант,– хотя мне кажется, что человек, никогда не осквернявший слуха ложными доктринами, человек, столько лет бывший верным сыном истинной церкви, мог бы ничего не опасаться. Однако в одном вы правы, сэр: таинство причастия надлежит принимать с чистым сердцем, дабы не обратить его в пустую форму. Я же заметил сегодня вечером, что вы питаете к судье Темплу неприязнь, близкую к одной из самых дурных страстей человеческих – к ненависти... Ручей мы перейдем по льду, который достаточно крепок и не провалится под нами. Осторожнее, не поскользнись, дитя мое.– С этими словами мистер Грант свернул с тропы, спустился в небольшой овражек и перешел один из ручьев, впадавших в озеро.

Обернувшись, чтобы посмотреть на дочь, он увидел, что молодой охотник уже приблизился к ней и помогает ей перебраться на другой берег.

Когда переправа благополучно закончилась, священник, взбираясь по крутому откосу, продолжал свою речь:

– Дурно, любезный сэр, очень дурно поддаваться таким чувствам при любых обстоятельствах, а особенно, когда обида нанесена без злого умысла, как это было с вами.

– Мой отец хорошо сказал! – воскликнул индеец, внезапно останавливаясь, так что другим тоже пришлось остановиться.– Так говорил и Микуон. Белый должен поступать, как его учили предки, но в жилах Молодого Орла течет кровь делаварского вождя, она красна, и пятно, которое она оставляет, может быть смыто только кровью какого-нибудь минга.

Мистер Грант, изумленный этими словами, повернулся и поглядел на могиканина. В глазах вождя он увидел яростную решимость, и на его кротком лице отразился ужас: не таких слов ждал он от дикаря, принявшего христианство. Воздев руки к небу, мистер Грант воскликнул:

– Джон, Джон! Ужели этому учили тебя твои наставники в вере – моравские братья? О нет, я не оскорблю их таким подозрением. Они люди благочестивые, кроткие и смиренные, они не потерпели бы таких греховных мыслей. Вспомни, чему учил спаситель! «А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Это заповедь божья, Джон, и, если человек не будет ей следовать, он не узрит лика господня.

Индеец внимательно выслушал священника. Яростный огонь в его глазах померк, и лицо снова стало непроницаемо спокойным; однако он ничего не ответил и только сделал мистеру Гранту исполненный достоинства знак продолжать путь. Священника так взволновало упрямство могиканина, что он, сам того не замечая, ускорил шаги; индеец легко держался наравне с ним, но молодой охотник с удивлением заметил, что девушка начинает отставать.

– Вы устали, мисс Грант,– сказал он.– Снег тут недостаточно утоптан, и вам трудно поспевать за нами, мужчинами. Прошу вас, обопритесь на мою руку и попробуйте идти по насту. Вон тот огонек, я думаю, светит в доме вашего батюшки, но до него, кажется, еще не близко.

– Я совсем не устала,– ответила она тихим, дрожащим голосом,– но меня испугал этот индеец. Какие страшные были у него глаза, когда он повернулся к моему отцу и луна осветила их... Ах, извините меня, сэр, я забыла, что он ваш друг, а, судя по его словам, может быть, даже и родственник.

Молодой охотник поднялся на сугроб, который легко выдержал его вес, и почтительно, но настойчиво заставил девушку последовать своему примеру. Осторожно поддерживая ее за локоть, он снял шапку и откинул со лба черные кудри, словно гордо разрешив ей проникнуть в самые тайные свои мысли. Луиза, однако, бросила на него лишь один короткий взгляд и ускорила шаги, что благодаря его помощи ей было нетрудно сделать.

– Вы мало знаете этот своеобычный народ, мисс Грант,– сказал он,– иначе вам было бы известно, что индейцы считают месть делом праведным. Их с младенчества учат, что ни одна обида не должна остаться неотмщенной, и охранять обидчика, когда он в их власти, может только закон гостеприимства, который они чтут еще выше.

– Неужели, сэр,– воскликнула мисс Грант, невольно отнимая у него свою руку,– вам тоже внушили уважение к такому безбожному обычаю?

– Вашему почтенному батюшке я ответил бы просто, что меня воспитывали в лоне епископальной церкви,– ответил охотник,– но вам я скажу, что жизнь преподала мне много суровых уроков, которые научили меня прощать. Тут, я полагаю, мне не в чем себя упрекнуть, и надеюсь, что так будет и впредь.

Говоря это, он остановился, держа свою руку наготове, и, когда он кончил, девушка снова оперлась на нее, и они продолжали свой путь.

Индеец и мистер Грант уже дошли до домика и остановились перед дверью, поджидая молодых людей. Мистер Грант не стал тратить времени зря и тут же приступил к исправлению дурных наклонностей своего спутника, которые он обнаружил во время их беседы у ручья. Индеец слушал его поучения почтительно, хотя и хранил глубокое молчание. Но тут к ним присоединились мисс Грант с охотником, и все вошли в дом.