Текст книги "Хижина на холме"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА IV

Приветствую тебя, прекрасный вечер! Тебя, который облегчает утомленный мозг и страдающие сердца, который дает отдых в труде и отсрочку в печали. При твоем наступлении мудрец, выходя из своего убежища, изучает законы вселенной и бард начинает нежные разговоры с духами, не видимыми простым глазом, и находит счастье в небесных тайнах .

Сандс

После описанных событий прошло десять лет. Такой период – целый век в истории только что начатого хозяйства. Перемены, происшедшие за это время, были поразительны, и колония представляла теперь благословенный уголок, где все говорило о богатстве природы и предприимчивости ее обитателей. На месте прежнего бобрового пруда теперь лежали обработанные поля, кое-где пересеченные дорогами. Сама же хижина мало изменилась. Верхняя часть ее, сделанная из дерева, потемнела от дождей; на чердаке проделали слуховые окна. Новое крыло к дому было пристроено вдоль отвесной стены, и так как это место считалось безопасным от выстрелов, то окна были сделаны здесь наружу, и из них открывался чудный вид на окрестности. В доме теперь жило уже одно только семейство Вилугби с домашней прислугой, все же остальные рабочие жили в небольших домиках, построенных у опушки леса. Здесь же находились конюшни, скотный двор и все вообще хозяйственные постройки. Большая часть рабочих поженились, и население колонии увеличилось до ста человек, считая в том числе и детей; двадцать три человека из этого населения могли быть хорошими защитниками крепости. Ворота, к слову сказать, по-прежнему стояли прислоненными к стене; петли успели уже заржаветь, сами створки покрылись плесенью и мхом, а колонисты все еще не успели выбрать свободной минуты и поставить их на место. У дома весь склон холма был разбит на клумбы, между которыми прихотливо вились во все стороны тропинки.

В один теплый весенний вечер вся семья Вилугби собралась в этом цветнике. Капитан, теперь уже шестидесятилетний, но еще бодрый и крепкий старик, сидел на скамеечке и любовался закатом солнца; возле стояла его жена, несмотря на свои сорок восемь лет выглядевшая еще далеко не старухой, и разговаривала с капелланом Вудсом, одетым в длинное платье англиканского священника. Он служил капелланом в одном гарнизоне с Вилугби, но вот уже восемь лет как вышел в отставку и поселился в колонии своего друга, где был и духовником, и доктором, и даже учителем.

Белла в широкополой соломенной шляпе наблюдала за работой Джеми Аллена; каменные постройки все были кончены, и он остался в колонии в качестве садовника. Мод играла в волан с маленькой разбивальщицей, заставляя ту поминутно бегать. Вдруг негритянка дико вскрикнула.

– Что с тобой, Дездемона? – спросил капитан, недовольный, что прервали его думы. – Сколько раз я говорил тебе, что Господь Бог не любит этих диких вскрикиваний.

– Но, мистер, это так неожиданно… посмотрите, вон старый Ник!

Действительно, вдали показался Ник. Целых два года он уже не заглядывал в хижину на холме.

– Вероятно, есть что-нибудь важное, он так быстро бежит, – сказал капитан. – Два года мы не видели его. Он рассердился на меня за то, что я не купил у него другого бобрового пруда, за который он просил бочонок пороха.

– Может быть, Гуг, он серьезно рассердился на нас за это? Не лучше ли будет дать ему этот порох? – спросила встревоженная госпожа Вилугби.

– Нисколько, моя дорогая. Я его знаю уже больше двадцати лет. Три раза я вынужден был побить его за это время; но это было раньше, в последние же десять лет я пальцем не тронул его.

– Но ведь дикие никогда не прощают побоев! – сказал с некоторым страхом капеллан.

– Их бьют так же, как солдат.

– Сколько лет ему, капитан?

– Ему за пятьдесят; это был храбрый и искусный воин.

В это время Ник уже подходил к ним, и разговор прекратился. Несмотря на то что индеец только что быстро поднялся на холм, он стоял бодрый и спокойный, точно он не бежал перед тем, а тихо прогуливался.

– Саго, саго, – начал капитан, – очень рад видеть тебя, Ник, таким бодрым!

– Саго, – ответил индеец, склоняя голову.

– Не хочешь ли освежиться с дороги сидром?

– Ром лучше, – ответил тускарор.

– Ром крепче, оттого он и нравится тебе больше. Хорошо, ты получишь стакан рома. Какие вести ты принес мне?

– Стакана мало за те вести, что я принес. Госпожа даст за них мне два графина.

– Я? Но что же ты можешь сказать мне? Мои две дочери со мной, слава Богу, они здоровы.

– Разве у вас только дочери? А сын, офицер, великий начальник? Он там – он здесь.

– Роберт! Что же ты знаешь о нем?

– Я все скажу за графин. Ром в доме, новость у Ника. Одно стоит другого.

– Хорошо, ты все получишь. Скажи же скорее, что знаешь о моем сыне.

– Вы его сейчас увидите, через десять, пять минут. Он послал Ника вперед, чтобы предупредить мать.

Мод вскрикнула и побежала навстречу Роберту, уже показавшемуся из леса. Шляпа съехала у нее на затылок, золотистые волосы развевались по ветру; вдруг она остановилась и закрыла лицо руками, а через минуту была уже в объятиях брата. Десять минут спустя Роберт был уже среди своих, переходя из одних объятий в другие. Подошли слуги, всем хотелось поздороваться с ним. Только полчаса спустя все понемногу стихло и успокоилось; все разошлись по своим делам, и семья Вилугби одна собралась в столовой. Вудс хотел было уйти, но капитан остановил его, желая, чтобы все шло своим порядком.

После приветствий и расспросов о родных и знакомых капитан спросил:

– Где ты встретил Ника?

– Я встретил его возле Каньюгари. Ник мне сказал, что он идет по тропе войны. Кажется, эти индейцы дерутся между собой время от времени, а он пристает то к тем, то к другим, смотря по тому, что выгоднее. Я взял его проводником, но он говорил, что и без того собрался идти к нам.

– Я уверен, что он сказал об этом, получив прежде с тебя деньги.

– Совершенно верно.

– Ник не рассказывал, сколько скальпов он взял у неприятелей?

– Кажется, три, хотя я не видел у него ни одного.

– О, несчастный! А раньше я знал Ника отличным воином. Он дрался против нас в первые годы моей службы, и наше знакомство началось тем, что я спас его от штыка одного моего гренадера. В продолжение нескольких лет он питал ко мне чувство благодарности, но, кажется, после побоев, полученных от меня, он забыл о ней, и теперь все его помыслы направлены на ром.

– Вон он там, – сказала Мод, наклоняясь в окно, – сидит с Миком на берегу ручья и о чем-то рассказывает. Кружка стоит между ними.

– Я помню, Мик сначала всерьез принял Ника за дьявола, но потом они сошлись и теперь хорошие друзья. Я думаю, это оттого, что они оба очень любят ром.

Все общество подошло к окну и могло видеть, как Мик и Ник потягивали из кружки, и по мере того, как в ней пустело, разговор становился оживленнее.

– Все здесь идет по-старому? – спросил Ник.

– О! Да. Здесь все постарело – и капитан, и госпожа, а жене Джоэля можно дать сто лет, хотя ей всего тридцать, да и сам Джоэль, этот плут, кажется старше своих лет.

Ник пристально посмотрел на ирландца.

– Почему, – спросил он, – один белолицый ненавидит другого, почему ирландец не любит американца?

– Черт возьми! Любить подобную тварь!

– Кого же любит ирландец?

– Я люблю капитана, он такой справедливый, люблю госпожу, она такая добрая, люблю мисс Беллу, мисс Мод; не правда ли, она восхитительна?

Индеец ничего не ответил, но казался недовольным. Помолчав несколько минут, Мик спросил:

– Ты был на войне, Ник?

– Да. Ник опять был начальником и взял скальпы.

– Но ведь это ужасно! Если рассказать об этом в Ирландии, то не поверили бы.

– Там не любят войны? Да?

– Нет, не то, у нас тоже бывают войны, но мы бьем по голове, а не сдираем кожу.

– Я скальпирую, вы бьете, что же лучше?

– Ах, но скальпировать – ведь это ужасно! Сколько скальпов взял ты в последнюю войну?

– Три с мужчин и женщин. Один такой большой, что может сойти за два, так что я считаю четыре.

– Фу! Ник, ты просто дьявол. Тебе мало трех скальпов, ты готов обманывать самого себя и один скальп считаешь за два. Ты никогда, верно, не думаешь о смерти? Исповедуешься ли ты когда-нибудь?

– Я всегда думаю о смерти, но до тех пор я надеюсь еще много найти скальпов. Мик, здесь их много есть!

Эти неосторожные слова сорвались у Ника, но Мик настолько уже опьянел, что не понял их смысла. Кружка уже опустела, друзья сердечно расстались и отправились спать каждый в свой угол.

ГЛАВА V

Душа, монсеньор, устроена, как лира: ударьте внезапно по одной струне – и все другие задрожат.

Гилльгауз

Быстро спустилась на землю ночь. Кругом хижины царила тишина, и среди этой тишины она казалась еще более уединенной, отдаленной от всего света.

Эти мысли пришли в голову Роберту, когда поздним вечером в день своего приезда он стоял у раскрытого окна со своими сестрами.

– Здесь очень уединенно, милые сестры. Отчего вас не вывозят в свет?

– Мы каждую зиму ездим в Нью-Йорк, с тех пор как папу выбрали депутатом. Отчего мы не встретились там с тобой прошлую зиму? Мы так надеялись на это.

– Мой полк стоял тогда в западных провинциях, а отпуск неудобно было брать, так как я только что был произведен в майоры. Бывает ли у вас кто-нибудь здесь?

– Конечно, – живо вскрикнула Мод, потом, как бы раскаявшись, что вмешалась в разговор, тихо проговорила: – Я хочу сказать, что изредка. Здесь мы так далеко от всех.

– Кто же это? Охотники, трапперы, дикие или путешественники?

– Охотники чаще других заходят к нам, – отвечала Белла, – а индейцы с тех пор, как ушел Ник, редко заглядывают; зато при нем их бывало много, они приходили всегда большими толпами. Что касается путешественников, то это – самые редкие гости. Не так давно к нам заходили два землевладельца; они отыскивали свои земли.

– Странно. Впрочем, в этой бесконечной степи действительно трудно отыскать свою землю. Кто же эти землевладельцы?

– Один старик, кажется, товарищ покойного сэра Вильяма; его зовут Фонда; другой – молодой, он получил наследство, которое и отыскивал. Говорят, у

– него сто тысяч акров земли. Это – Бекман.

– Что же, нашел он свою землю? В этой местности и тысячи акров могут затеряться.

– Да, нашел. Он заходил к нам и на обратном пути, зимой, и пробыл из-за урагана несколько дней. В ту же зиму мы часто встречались с ним в городе.

– Отчего же, Мод, ты ничего не писала мне об этом?

– Неужели не писала? Ну, Белла не простит мне, что я не нашла местечка в письме для Эверта Бекмана.

– Да, я его нахожу очень милым и умным, – проговорила спокойно Белла, а яркий румянец, вспыхнувший на ее щеках, многое сказал бы еще Роберту, но было темно, и никто не заметил этого. – Я не знаю, нужно ли было писать о нем?

– Понимаю, понимаю, – засмеялся Роберт. – Теперь скажи мне что-нибудь в этом же роде о Мод, и я буду знать все семейные тайны.

– Все? – возразила Мод. – А о майоре Вилугби разве нечего рассказать?

– Совсем нечего. Я люблю только тех, кто живет здесь. Да и время теперь такое неспокойное, что некогда солдату думать о чем-нибудь постороннем. Между метрополией и колонией завязывается серьезная ссора.

– Но не такая серьезная, чтобы дело дошло до войны? Эверт Бекман думает, что могут быть только волнения.

– Эверт Бекман! Вся семья его – очень порядочные люди; а каких убеждений держится он?

– Я думаю, что ты будешь считать его мятежником, – ответила, смеясь, Мод, тогда как Белла хранила молчание, предоставляя объяснения своей сестре. – Он не очень ярый противник Англии, но все-таки называет себя американцем. А ты, Роберт, как называешь себя?

– Я американец по рождению, но англичанин по службе… Да, это место очень пустынно и уединенно, особенно для таких девушек, как вы. Я хочу уговорить отца проводить больше времени в Нью-Йорке.

– Короче говоря, ты думаешь, что нам нужны поклонники. Не так ли, майор Вилугби? – смеясь, спросила Мод, насмешливо смотря на брата. – Однако до свидания! Отец велел отослать тебя к нему в библиотеку, когда ты нам достаточно надоешь, а мама присылала сказать, что уже седьмой час: в эту пору все порядочные люди уже ложатся спать.

Роберт обнял сестер и направился в библиотеку. Там сидел капитан с Вудсом; они курили трубки и время от времени прихлебывали коньяк, разбавленный водой. Разговор шел о Роберте, и оба старика возлагали на него большие надежды. Когда молодой человек вошел, отец придвинул ему стул к столу.

– Я думаю, что ты не привык еще курить. В твои годы я ненавидел трубку, мы нюхали только пороховой дым. А что англичане и их соседи – американцы?

– Я за тем и здесь, чтобы рассказать вам об этом, – ответил Роберт, осмотрев предварительно, хорошо ли заперта дверь. – Я теперь среди врагов.

Капитан и капеллан оставили свои трубки, пораженные словами Роберта.

– Что за дьявол! Ты среди врагов, когда ты в доме своего отца! Этого еще не хватало!

– Я говорю не о вас, батюшка, и не о господине Вудсе. Но в этой местности есть и еще люди; если бы они знали, что я у вас, вы не могли бы быть уверены в своей безопасности.

Удивление слушателей возрастало.

– Но что же случилось, сын мой?

– Началось восстание.

– Если так, то это дело серьезное.

– Да, и была уже схватка.

– Схватка?! Неужели ты хочешь сказать, что с обеих сторон дрались вооруженные армии?

– Армия американцев состояла из волонтеров Массачусетса. Все это мне хорошо известно, так как мой полк участвовал в схватке. Излишне добавлять, что я был там.

– Конечно, волонтеры не устояли перед вами? Майор покраснел и послал в душе Вудса ко всем чертям: так не хотелось ему отвечать на этот вопрос при нем.

– Напрасно вы так дурно думаете о них, – почти шепотом ответил он, – дело было жаркое, потому что они стояли за стеной, а это, вы сами знаете, какое преимущество. Они нас принудили отступить.

– Отступить?

– Да, отступить. Но мы отступили только после того, как исполнили все то, что было приказано. Однако я должен сознаться, что нас сильно теснили, пока мы не получили подкрепление.

– Подкрепление, мой дорогой Роберт?! Твой полк… наш полк не нуждается в подкреплении против всех янки Новой Америки!

Майор не мог не улыбнуться этой преувеличенной гордости капитана; но врожденная правдивость не позволила ему скрыть правду.

– И все-таки мы в нем нуждались. Офицеры, участвовавшие в последней войне, говорили, что не видали такой жаркой схватки. В ней мы потеряли около трехсот человек.

Капитан побледнел и после продолжительного молчания попросил сына подробно рассказать ему, как было дело. Тот повиновался; похвалив волонтеров, он старался смягчить рассказ об отступлении своего полка, видя, как мучительно было старику слушать об этом.

– Результатом этой битвы при Лексингтоне было то, – прибавил майор, оканчивая свой рассказ, – что всю страну охватило страшное волнение, и один Бог знает, чем все это кончится. Когда мы узнали настроение провинций, генерал Гэдж только послал со мной депеши генералу Триону. Трион послал меня к вам. Он думает, что вы не откажетесь действовать в пользу правительства.

– Генерал Трион оказывает мне большую честь, – ответил холодно капитан, – но мое влияние не идет дальше бобрового пруда, и в моем распоряжении всего пятнадцать или двадцать человек рабочих. Ты же честно выполнил свою задачу, и я прошу Бога, чтобы Он помог тебе вернуться благополучно в свой полк.

– Значит, батюшка, вы ничего не имеете против того, что я буду участвовать в этой ссоре и держать сторону правительства, хотя я и родился в колониях? Вы очень обрадовали меня этим.

– Ты будешь исполнять свой долг, но я не пойду против колонистов, несмотря на то что родился в Англии, а не в Америке.

– Неужели это ваше мнение, капитан? – сказал заинтересованный капеллан. – Вы знаете, что по рождению я американец, и мой взгляд на это… но, я не знаю, позволит ли майор мне высказать его…

– Говорите, говорите, господин Вудс, вам нечего бояться, мы ведь старые друзья с вами.

– Я в этом не сомневаюсь. Я должен признаться, меня очень обрадовало известие, что королевские войска отступили перед моими соотечественниками.

– Весьма понятно, что вы рады, что победа осталась за янки; точно так же понятно и разочарование отца, что полк, в котором он сам служил, принужден был отступить.

– Конечно, мой дорогой майор, конечно, мой милый Роберт, все это верно и очень естественно. Я предоставляю капитану Вилугби молиться за успехи королевского войска, а сам я буду просить бога за своих соотечественников.

– Но вы, – возразил капитан, – забываете о короле и правительстве, которые так много сделали для американских колоний. Это все равно что в семейных спорах не позволять отцу разобрать самому, в чем дело.

– Этот вопрос не касается короля. Но если бы он захотел действовать в наших интересах, мы бы повиновались ему.

– Вот странное понятие о своих обязанностях! Если король делает то, что нам хочется, – он наш король; но если нет – мы не признаем его. Я старый солдат, Вудс, и воля короля для меня священна!

Видя, что спор между отцом и Вудсом начинает принимать нежелательное для него направление, Роберт ушел спать, ссылаясь на усталость. Долго еще после его ухода старики спорили, попыхивая своими трубками.

В то время как в библиотеке шел горячий спор, госпожа Вилугби удалилась в свою комнату и жарко молилась там: все, кого так горячо любило ее материнское сердце, были здесь, с нею, и хижина не казалась ей теперь уединенной. Увы! Она не знала еще, какая черная туча собирается над ее родиной, сколько горя придется ей перенести…

В своих комнатах, просто, но с комфортом меблированных, Роберт нашел все в том же виде, как было и в последний его приезд в прошлом году; прибавилось только несколько новых вещиц.

Здесь были даже его игрушки; но серсо, в которое он так любил когда-то играть, теперь красиво было перевязано лентами. «Это, верно, матушка, – подумал Роберт, – позаботилась об этом: она все еще не может отвыкнуть считать меня ребенком. Посмеюсь с ней над этим завтра». Повернувшись к туалетному столику, он увидел корзинку со свертками. Эту корзину с подарками он находил у себя в каждый свой приезд. Он развернул один сверток: в нем были теплые шерстяные чулки.

– Это все мама заботится, чтобы я не простудился. Дюжина рубашек, и на одной из них пришит билетик с именем Беллы. Куда мне столько белья? Если бы я забрал все белье, которое они шьют мне, то мой чемодан не уступил бы генеральскому! А это что? Хорошенький шелковый кошелек и опять с именем Беллы; ничего от Мод. Неужели Мод обо мне позабыла! А это? Ах, какой прекрасный шелковый шарф! Вероятно, это от отца, даже, может быть, один из его прежних, но он совсем новый. Завтра же спрошу об этом. Но странно, что от Мод ничего нет.

Потом молодой человек отложил в сторону свои подарки, поцеловал шарф и – стыдно признаться – не помолившись Богу, лег спать.

Посмотрим теперь, что делается в комнате сестер. Мод, как более живая и проворная, уже разделась, помолилась и, завернувшись в большой платок, с нетерпением ожидала, когда Белла кончит молитву. Едва та поднялась с колен, Мод проговорила:

– Майор, вероятно, уже рассмотрел подарки; я слышу, как ходит он взад и вперед по комнате.

– Да, как вырос Боб! Он очень стал похож на папу, не правда ли?

– Ну, что ты выдумала! Нисколько! Волос он своих не пудрит, как папа, да они у него и гораздо светлее.

– Странно. А мы с мамой сегодня вечером просто поражены были этим сходством и очень рады были этому; ведь папа наш красивый и Боб тоже.

– Они оба могут быть красивыми и быть непохожими. Бесспорно, папа самый красивый старик, какого я только видела, а Боб ничего, так себе. Но разве можно сравнивать двадцатисемилетнего со стариком… Знаешь, Боб меня уверил, что он хорошо теперь играет на флейте.

– Он делает хорошо все, за что ни возьмется. Несколько дней тому назад господин Вудс говорил мне, что он ни разу не встречал мальчика, который так хорошо понимал бы математику, как Боб!

– Я уверена, что и другие также легко могли понимать ее. Это господин Вудс преувеличивает. Я не верю в исключения, дорогая Белла.

– Ты меня удивляешь, Мод; я всегда думала, что ты его любишь. А ему нравится все, что ты ни делаешь. Еще сегодня он так хвалил твой эскиз нашего дома.

Мод покраснела и опустила голову, и насмешливая улыбка появилась на ее губах.

– Ну, вот пустяки! Да он, впрочем, и не понимает ничего в живописи. Я думаю, он с трудом отличит дерево от лошади.

– О, как ты говоришь о брате?! – удивилась Белла, которая не видела никаких недостатков в Роберте. – А помнишь, когда он учил тебя рисовать, ты считала его великим художником.

– Это правда, я очень капризна. Но как бы там ни было, я не могу относиться к Бобу по-прежнему. Мы редко видимся теперь, и ты знаешь… военная жизнь так влияет на людей; одним словом, я нахожу, что он очень изменился.

– Я очень рада, что тебя не слышит маменька, Мод. Она смотрит на него как на ребенка, невзирая на его майорский чин. Да и на всех нас она тоже смотрит еще как на детей.

– Милая мама!.. Я это знаю, – сказала Мод с навернувшимися слезами на глазах, – все ее слова, поступки, желания, надежды, мысли полны любви и добра.

– Да, я знаю, как ты любишь маму, но я так же люблю и брата, и отца.

– Разве я могу любить майора инфантерии так же, как люблю маму? Что касается папы, я его люблю, конечно, не меньше мамы, я его просто обожаю.

– Еще бы, мы все видим, что вы обожаете друг друга. Но если мама узнает, что ты не любишь Боба так, как мы, это ее очень огорчит.

– Я не могу, Белла.

– Почему?

– Но ты знаешь… я уверена, что ты помнишь…

– О чем? – спросила Белла, встревоженная волнением Мод.

– Ведь я не родная его сестра.

В первый раз Мод напомнила о своем рождении. Белла побледнела, задрожала, и глухие рыдания вырвались из ее груди.

– Белла, моя сестра, ты моя родная сестра! – воскликнула Мод, бросаясь в ее объятия.

– О, Мод! Ты моя сестра и всегда будешь ею!