Текст книги "Выживший"

Автор книги: Джеймс Фелан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Раз уж ты, – восстанавливая дыхание, сказала она и присела на скамейку, – все равно за мной ходишь…

Двумя большими ведрами я стал носить воду с колонки в огромный дом с тропическими птицами. Минут через десять Рейчел тоже взяла ведро и стала помогать мне.

В одну из ходок я заметил указатель к вольеру с белыми медведями. Мне захотелось рассказать Рейчел, как я мечтал о «новой земле», о том, что на месте разрушенного катка вырастет чудесный лес–сад и станет домом для белого медведя. Он будет царствовать там и, может, даже заведет медведицу, и у них родятся медвежата. Только, наверное, Рейчел решит, что я псих – ей некогда думать о таких глупостях: изо дня в день она делает все, чтобы звери хотя бы выжили. Интересно, как она представляет себе будущее?

В тропической зоне, куда мы носили воду, было гораздо теплее: настоящий зеленый оазис посреди снежной пустыни.

Гидродинамические насосы или что–то в этом роде… Папа бы объяснил: он устроил такую систему у нас дома. В грунт укладываются заполненные жидкостью трубы и выводятся в бетонный пол – так земля отдает свое тепло. Ну и, конечно, играло свою роль большое количество окон: они позволяли использовать каждый лучик, подаренный скупым нью–йоркским солнцем.

Рейчел заметила, что я смотрю на крышу.

– Это пассивный солнечный коллектор, – стала объяснять она, показав на секцию с экраном из алюминиевой фольги, к которой сходились большие окна, позволяющие целый день улавливать солнечный свет. – На крыше стоят солнечные панели, от них работают тепловые насосы. Мы выжили только благодаря им.

Мне понравилось, что она сказала «мы» о себе и о животных – как об одной семье. Что бы ни готовили нам грядущие дни, будущее, о котором я мечтал, уже наступало.

– Чему ты улыбаешься? – спросила она, когда мы остановились, чтобы перевести дух.

– Просто так, – ответил я с улыбкой. – Помогать хорошо.

Рейчел кивнула и подошла к вольеру с разноцветными птицами. Она провела рукой по спине крупной ярко–красной тропической красавицы – я и подумать не мог, что такие встречаются в природе, – а та даже не дернулась: так и продолжала клевать корм.

– Как она называется?

– Красный ибис.

Наевшись, ибис устроился на толстой ветке и принялся спокойно чистить клювом перья: его совершенно не волновало, что за стенами вольера весь мир пошел кувырком.

– Так ты учишься на ветеринара, да? – спросил я.

– Да. У меня в семье – все врачи, но это не для меня.

– Ты любишь животных больше людей?

– Наверное. С ними легче и спокойнее, они не предают. Две недели я заботилась о них, а они спасали меня.

Рейчел улыбнулась: ее броня дала еще одну малюсенькую трещину.

Она стала немного понятнее. Все это время она жила, заботясь о животных. Она любила птиц – они отвечали ей тем же. Они, как их «хозяйка», все время были чем–нибудь заняты: или клевали корм, или чистили перышки.

Я помог Рейчел поправить заборчик в задней части зоопарка, натаскал еще воды – казалось, руки у меня вот–вот отвалятся, а затем пошел за ней кормить снежных барсов. Рейчел дала им ведро мяса, и мы молча смотрели, как едят огромные кошки. Уже почти стемнело, поднялся ветер. Барсы с треском разгрызали кости.

– Зоя и Шоколад, – сказала Рейчел, будто ни к кому не обращаясь. – Меня назначили их смотрителем. Я за них отвечала.

– А теперь ты отвечаешь за всех.

Рейчел кивнула: она уловила смысл моих слов и, думаю, была довольна, что я понял ее. Она смотрела на барсов, а они, не отрываясь от еды, иногда поглядывали на нее.

– Я остаюсь здесь только из–за них, – тихо произнесла она и заплакала. – Они умрут, если я уйду. Поэтому я никогда не уйду.

9

Я прекрасно понимал, что Рейчел чувствует себя ответственной за животных в зоопарке, но это никак не вязалось с моим намерением выбраться из города. Интересно, у меня получится переубедить ее и увести с собой, или я только потеряю время? Сначала нужно найти Фелисити. На записи казалось, что она и не думает сдаваться: совсем наоборот, готова бороться и искать выход. Может, ей удастся уговорить Рейчел.

Наступил вечер. Рейчел по–прежнему была настороже, но, по–моему, немного успокоилась: перестала торопиться и взваливать на себя больше работы, чем нужно. Мы зашли в здание арсенала и плотно закрыли двери; Рейчел задвинула засовы снизу и сверху. Было довольно холодно, но хоть ветер стих.

– Ты можешь остаться на ночь здесь, – сказала она, когда мы поднимались по лестнице. – Ванная вон там. Только умываться придется из ведра, ну и смывать тоже. Ничего?

– Конечно, ничего. Я привык.

Мы зашли в кабинет. Деревянные половицы полуторавекового здания поскрипывали под ногами. Внутри стоял большой старый диван – видно, Рейчел на нем спала все это время; два больших окна закрывали плотные шторы, возле открытого камина лежали дрова. Я посмотрел на импровизированную постель, на небольшую стопку одежды, запас еды и воды: ровно столько, чтобы в одиночку протянуть короткое время. Я снял куртку и мокрые кроссовки.

– Разведу огонь, – сказала Рейчел.

По вмятинам на ковре с замысловатым орнаментом я понял, что придвинутый к стене огромный деревянный стол с обтянутой кожей столешницей раньше стоял перед камином. В золе еще тускло тлели угольки. Рейчел пошевелила их кочергой, подложила из стоявшего рядом ведра расколотое бревно и пару угольных брикетов. Она подождала, пока дерево задымится, немного подула, чтобы взялся огонь; затем встала и зажгла керосиновую лампу: самую настоящую, с фитилем под стеклянным абажуром и маленьким колесиком, чтобы регулировать язычок пламени. В свете лампы лицо Рейчел показалось мне мягче и добрее.

– Извини, Джесс, – сказала она, обводя рукой скромные запасы пищи, – я не особо богата едой, деликатесов не предложу.

– У меня кое–что есть, – с этими словами я начал выкладывать из рюкзака свои припасы. – Будешь суп?

– Еще бы!

Рейчел достала кастрюльку и открывашку. Я пристроил в углу свой фонарик лампочкой кверху, так чтобы круг света падал в центр потолка.

Вывернув в котелок банку куриного супа и банку овощного, я поставил его на угли в камине. Рейчел сняла флисовую куртку и осталась в одной футболке. Руки у нее были совсем худенькие – гораздо тоньше моих.

Она посмотрела на меня и тыльной стороной руки, не снимая рабочих перчаток, вытерла пот со лба.

– Ты приехал на каникулы?

– На лидерский тренинг в ООН.

– ООН? В смысле «Организация объединенных наций»?

– Да.

– Ну, тогда я ничему не удивляюсь…

– Ты о чем?

– Что–то ты слишком молод для ООН.

Я рассмеялся:

– Я приехал в лагерь. Лагерь для старшеклассников.

И я рассказал Рейчел о том, как выжил в метро во время атаки, как прятался в небоскребе, и о том, что видел со смотровой площадки. Рассказал обо всем. Даже о Дейве, Анне и Мини, о том, как они прошли со мной весь путь.

– Да, непростая история.

– Пожалуй, – кивнул я.

Рейчел произнесла последние слова очень по–доброму, без всякой издевки, только вот слово «непростая» слабо отражало суть всего, что со мной случилось. Было больно осознавать, что с самого начала я отдалялся от своих друзей, хотя очень хотел, чтобы они были рядом.

Я с самого начала обманывал сам себя. Не знаю, плохо это было или хорошо. Я по собственной воле двенадцать дней не желал мириться с реальностью. Во мне постоянно боролись два чувства: желание покинуть свое убежище и желание затаиться и ждать, пока все не образуется само собой.

Интересно, что было бы, прими я правду в искореженном вагоне метро? Я бы не сидел здесь вместе с Рейчел – это уж точно. И не нашел бы видеодневник Фелисити. Так или иначе, всегда приходится чем–то жертвовать.

Я рассказал Рейчел все, что знал о Фелисити, о том, что вчера она не вернулась ночевать домой.

– Она продержалась одна столько времени, – задумчиво сказала Рейчел. – Думаю, ничего не случилось: ей просто пришлось заночевать в другом месте.

– Хочется верить.

– Ты ушел из ее квартиры сегодня?

– Да.

– Всего сутки. Она в порядке, вот увидишь, – с этими словами Рейчел поставила котелок с водой в противоположный уголок камина.

– А ты? – я затронул тему, которая, скорее всего, воскресит неприятные воспоминания. – Где ты была во время атаки?

– В подвальном этаже.

В глазах Рейчел отражались огоньки пламени.

– Я услышала взрывы. Они длились около получаса, не меньше. Меня не было в Нью–Йорке в две тысячи первом, но я подумала, что это снова террористы. Решили довести задуманное до конца. Ведь так?

Я пожал плечами, не зная, что сказать. Для себя я решил, что все это не может быть делом рук кучки сумасшедших фанатиков, атака такого масштаба по силам только целой стране, армии. Но ведь Рейчел не видела, во что превратился Нью–Йорк за стенами зоопарка.

– Когда раздались первые взрывы, начали эвакуировать посетителей и вспомогательный персонал. Остальные спустились в подвал. Мы просидели там несколько часов. Я не хотела выходить, но поддалась на уговоры, – Рейчел улыбалась. По глазам было видно, что она полностью ушла в воспоминания. – Мы поднялись наверх и увидели их… Охотников, да?

– Да.

– Эти люди были безумными. В тот же вечер мы стали свидетелями того, как они охотятся друг на друга: и здесь, в парке, и на Пятой авеню. Мы не знали, как быть. Нас осталось мало, и мы продолжали ухаживать за животными. А на следующий день все ушли, и осталась только я. Они пытались связаться с семьями, с друзьями, но ничего не работало – ни городские телефоны, ни мобильные, молчало и радио, и телевидение. Было непонятно, что случилось. Они говорили, что приведут помощь, но…

– Я тоже все перепробовал. – Как же обидно и страшно было Рейчел, когда ее вот так бросили! – Все виды связи, все каналы – везде пусто. На всех радиочастотах либо помехи, либо странный стук, будто дятел долбит. Один раз я вроде поймал музыку в машине, но, наверное, мне показалось от усталости.

10

Я вздрогнул, представив, каково было Рейчел эти двенадцать дней: сидеть вот так и не иметь ни малейшего понятия о том, что творится снаружи. Я молча поправил головешку, чтобы она не выпала на пол, и обрадовался, когда Рейчел нарушила тишину, заговорив совсем о другом.

– А где ты жил в Австралии?

Мне понравился ее вопрос. Целый день мы проработали молча, и я боялся, что из–за шока она замкнулась и теперь сможет говорить только о выживании и ни о чем другом.

– В Мельбурне. Это в южной…

– Мы летали туда с родителями, когда мне было столько, сколько тебе, – она немного помолчала. – Красивый город, но мы там провели всего пару дней, в основном жили в Сиднее и ездили по бушу[1]1
  ^*Типичный австралийский ландшафт: равнина, поросшая кустарником.


[Закрыть].

– А ты откуда?

– Я родилась в Техасе, в Амарилло. А когда училась в школе, мы переехали на западное побережье.

Рейчел рассказывала мне о своем детстве, отвечала на мои глупые вопросы про ковбоев и нефть, говорила о своей семье и о музыке. Мы оба скучали по дому и по многим другим вещам. Оказалось, что я люблю британских рокеров, а она слушает американский панк–рок. Мы оба немного учились играть на фортепьяно, пели под душем и искренне не понимали, почему в жизни не бывает супергероев.

– Помнишь Пипца?

– Ага. И где наши Убивашка с Папаней[2]2
  Пипец, Папаня и Убивашка – герои культового кинокомикса «Пипец» (англ. «Kick–Ass»), комедийного боевика, снятого по мотивам одноименного комикса.


[Закрыть]? – «возмутилась» Рейчел, макая в суп печенье. – И вообще, где наши Ангелы–хранители[3]3
  Речь идет о движении гражданской самоохраны «Ангелы–хранители» (англ. Guardian Angels), участники которого добровольно патрулировали станции метро и улицы в Нью–Йорке.


[Закрыть]?

– Это те, которые дежурили раньше у станций подземки в красных беретах и куртках?

– Они и сейчас кое–где стоят, – сказала Рейчел и тут же поправилась: – Вернее, стояли. Меня интересует, где армия, где полиция, где власти?

И я снова принялся рассказывать, как прожил эти двенадцать дней. Наконец, поделился с Рейчел тем, что произошло сегодня утром, что видел людей в военной форме на грузовиках, передал разговор со Старки.

– А ты спросил у него, куда они идут, эти солдаты?

– Он бы не сказал. Только… они были не совсем солдаты.

– Как это?

– Думаю, они действовали против приказа, вне закона. Просто объединились с определенной целью. Они уже не молодые, возраста моего отца. А еще, – вспомнил я, – в одном грузовике был большой зеленый ящик, размером с хороший холодильник, с какой–то непонятной аббревиатурой, я расшифровал только конец – «армия США».

– Ну да, тогда блокпосты выглядят вполне логично. Может, эти люди – первая разведывательная группа, отряд опережения, а за ними придет настоящая помощь, спасатели… Я думаю, как–то так.

– Может и так, только знаешь, что странно: Старки, с которым я разговаривал, сказал, что им удалось обойти блокпосты и так попасть в город.

– Обойти?

– Именно. Я еще тогда подумал: значит, предполагается, что их здесь быть не должно.

– А они не объяснили тебе, что случилось?

Я отрицательно покачал головой.

– Я пересказал все почти слово в слово.

Мне стало легче после разговора с Рейчел, показалось даже, что она понимает некоторые вещи лучше, чем я.

Я постарался есть медленнее и чуть не подавился от смеха.

– Ты чего?

– Отвык есть в компании. Я двенадцать дней заглатывал еду, как удав, и все.

– Не бери в голову.

– Понимаешь, я, как умел, старался не сойти с ума. Ни секунды не сидел без дела: изучал здание, приготовил на крыше сигнальный костер, высматривал на улицах и на горизонте признаки помощи.

– Работа помогает. Когда занят, не так тяжело.

– Ты ведь тоже постоянно трудилась. Я выжил только благодаря тому, что не сидел на месте, – ну, и без удачи не обошлось.

– Мы оба родились в рубашке, – сказала Рейчел налив нам по кружке колы. – Ты все время жил на верхних этажах Рокфеллеровского небоскреба?

Я кивнул.

Дзынь–дзынь – чокнулись мы кружками с колой.

В глазах Рейчел отражалось теплое пламя камина.

– И больше нет выживших?

– Я никого не видел. Но точно сказать нельзя. Может, люди отсиживаются по офисам и квартирам, выжидают, пережидают, надеются, что придет помощь или смерть – ведь рано или поздно что–то должно случиться.

– Ты знаешь, а я так и думала. Мне казалось, что ты должен был видеть других людей.

– Нет, я совсем один. У тебя есть родственники на Манхэттене? – тихо спросил я, глядя, как поднимается дымок от чашки с супом.

– Нет, почти вся моя родня живет на юге Калифорнии. Я здесь уже три с половиной месяца, снимаю квартиру в Вильямсбурге – это стразу за Ист–Ривер.

Я молча куснул печенье и отхлебнул супа.

– Мне нечем было их кормить.

– Ты о чем?

– О белых медведях. У меня мало корма – на всех не хватило бы, поэтому я выпустила медведей.

Неужели она считает, что я осуждаю ее, не одобряю ее решений и поступков?

– Они не пропадут. Сейчас зима, будут держаться снега и выйдут на север, домой…

– Я им даже завидую, – сказала Рейчел.

– Потому что они сильные?

– Да, пожалуй. Они сильные и обладают врожденным чутьем, чтобы выжить во враждебных условиях и найти дорогу домой. А мы сотни, тысячи лет слабели, превращались в ленивых тюфяков, и теперь шансов выжить у нас – кот наплакал.

За зашторенным окном бушевала непогода. Мне нравилось есть в компании, только вот для Рейчел наш ужин был чем–то вроде обязанности, повинности: она ела, только чтобы завтра у нее были силы кормить и поить животных – ведь без нее они умрут. Скрестив ноги, обхватив пустую чашку ладонями, она смотрела на огонь.

– Ничего, если ты ляжешь здесь? – спросила она, указав на стопку одеял, на которой я сидел.

– Без проблем.

Я расстелил одеяла, выключил фонарик, забрался в теплое «гнездо» и стащил с себя мокрую одежду. Рейчел молча взяла у меня джинсы, рубашку и аккуратно развесила их на стуле возле камина.

– Спасибо, – сказал я.

Она присела возле огня, пошевелила угли кочергой, подложила еще одно бревнышко и пошла ложиться, выключила лампу. В темноте я завороженно наблюдал, как пляшут, отражаясь на потолке, красноватые языки пламени. В маленькой комнате мне было тепло и уютно – наверное, лучше, чем когда–либо до этого.

– Я могу остаться и помогать тебе. Хочешь?

Рейчел молчала, но я знал, что она не спит и все слышит.

– Или…Или я найду Фелисити, и мы – если ты согласишься, – мы вместе попробуем выбраться с Манхэттена.

Конечно, бесполезно было предлагать это Рейчел: ни за что, никогда она не согласится бросить своих беззащитных подопечных. Я был уверен, что где–то в глубине души ей очень хотелось домой, но она не могла – просто не могла – оставить зоопарк. Что должно было случиться, чтобы Рейчел передумала?

Она долго молчала, и я уже начал засыпать. Вдруг Рейчел заговорила. По голосу стало ясно, что она и не думала спать, а внимательно слушала меня, взвешивала «за» и «против».

– Что бы мы ни решили – особой разницы нет.

– А что мы можем решить? Мы застряли в этом городе: ни туда, ни сюда.

11

Наступило ясное солнечное утро, но просыпаться никак не хотелось. Я перекатился с бока на спину и лежал, уставившись в потолок. На какое–то время мне удалось забыть, где я. Впервые за тринадцать дней я спал крепко и спокойно.

Часы показывали четверть десятого. Я потянулся: из–за лежания на твердом болела спина. Посплю еще пару минут, подумал я и стал проваливаться в сон. Вдруг подскочил на постели, как от внезапного толчка: двадцать минут десятого! Меня замутило от страха. Я же обещал ждать Фелисити возле входа на каток! Нельзя опаздывать!

За ночь одежда высохла – спасибо Рейчел. Кроме того, она оставила мне чистую футболку и пайту с капюшоном. На столе лежало десятка полтора радиоприемников – вернее, портативных раций. Видно, через них переговаривались служащие зоопарка. Но ни одна не работала, потому что сели аккумуляторы. Я засунул две штуки и зарядное устройство в рюкзак: подключу к генератору в своем небоскребе. Да вообще, нужно как можно скорее добыть для Рейчел генератор.

Завтракать я не захотел, хотя на столе стояли растворимая каша и молоко: времени не было.

Рейчел кормила в вольере обезьян. Я не стал звать ее: просто ждал, пока она выйдет, переступая с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть.

– Ты уходишь? – спросила она совсем без удивления, не прерывая работы: будто у нее и секунды нет остановиться и поговорить.

– Ненадолго, – ответил я. Пришлось почти бежать, чтобы догнать ее и идти рядом.

Рейчел подошла к большой бочке, вытерла рукавом бровь. Она заглянула в бочку, чуть приподняла ее, оценивая, сколько там еще осталось. Внутри лежали мятые подпорченные фрукты, проросшая картошка, какие–то овощи. Рейчел зачерпнула и высыпала в ведро полный ковш, подумала и добавила еще немного.

– Когда у животных кончится корм?

– У барсов осталось еды на четыре дня. У других хищников еды чуть больше, но ненамного: морским львам хватит дней на шесть–семь. Остальным я постараюсь растянуть рацион хотя бы на две недели.

– Ясно. Разберемся.

– В смысле?

– Я вернусь с едой, – объяснил я, застегивая куртку. – Принесу, сколько смогу.

Рейчел остановилась перед входом в Тропическую зону, опустила ведро, посмотрела на меня:

– Ты серьезно?

– Конечно, – ответил я, подтягивая лямки рюкзака. – Мне все равно идти в город, а животным нужна еда.

– Ты уходишь прямо сейчас?

Взглянув на часы, я кивнул.

– Хочешь найти эту девушку?

– Я же оставил ей записку.

– А если… – начала Рейчел и замолчала. По ее лицу пробежала тень.

Она, вроде, не сомневалась, что с Фелисити все в порядке, так за кого она переживала: за себя, за животных? Или за меня? Я не мог этого понять.

– Я вернусь сегодня до темноты, – я не дал ей закончить фразу, потому что и так знал, что она скажет: «А если она не придет?» или даже «А если она погибла?». – И принесу столько еды, сколько смогу.

Рейчел кивнула. Я подошел и обнял ее – какой же маленькой и хрупкой оказалась эта девушка.

Я разжал руки и отступил назад. Рейчел не шевельнулась, лицо ее не выражало ничего, кроме усталости. Потом она снова принялась за работу. Ну и ладно: пусть не верит мне, посмотрим, что она скажет, когда я приведу Фелисити и принесу столько всякой еды, что ей и не снилось.

Через двадцать минут я вышел на пересечение Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы Ист. Стоявший на углу Пятьдесят седьмой и Пятьдесят шестой улиц небоскреб рухнул и завалил перекресток. Скорее всего, этой ночью, потому что на развалинах вообще не было снега, а вокруг ноги проваливались аж по колено. Огромная куча обломков «жила» своей жизнью: какие–то куски, предметы сползали, падали, производя самые разные звуки. Я присмотрелся: вот погнутая тележка для перевозки почты – ей больше не суждено ездить прямо; вот упавший на бок кожаный диван без единой царапины; вот разбитый телик, а рядом – целехонький бокал; вот оторванная человеческая нога – белая, как снег.

Почти бегом я двинулся обратно на восток, обходя завал: я старался держаться середины дороги, чтобы успеть отскочить и убежать, если из какого–нибудь темного магазина вылезет охотник. Миновав квартал, я остановился: из открытой двери банка неспешно вылетали и кружились в воздухе банкноты – бесполезные фантики.

Я внимательно присмотрелся к дороге: нет ли следов. Но снег лежал идеально ровным пушистым ковром, переливаясь в лучах утреннего солнца. Передо мной раскинулась Авеню Америк. Постоянно был слышен какой–то странный звук: то ли свистящий, то ли сосущий, но очень тихий. Может, завывание ветра в полуразрушенных зданиях? Раздумывать было некогда. По оглушительно скрипящему в тишине снегу я выбежал на следующий перекресток. Контрастный черно–белый пейзаж ослепил меня. Я повернул на юг и…

Ноги потеряли опору. Я стремительно проваливался в снег: вниз ушли колени, пояс, грудь. От сильного удара грудной клеткой остановилось дыхание. Я выбросил вперед руки, лихорадочно пытаясь ухватиться хоть за что–нибудь, задержать падение. Никак не получалось сделать вдох.

Я сползал вниз: под толстым слоем снега и льда я просто не заметил дыру в асфальте и теперь висел над пустотой – скорее всего, угодил в открытый люк. Изо всех сил я старался удержаться, но обледенелый асфальт неумолимо скользил под перчатками. Когда над поверхностью оставалась только голова, руки окончательно соскользнули – я упал в темноту.

12

Ветер выл громко и протяжно. В столбе падающего с улицы солнечного света неторопливо кружились снежинки. Мне показалось, что я маленькая песчинка в огромных песочных часах.

Яма, в которую я сорвался, не была люком. Короткий полет в пустоту завершился падением на большой кусок дорожного полотна, провалившегося под землю, – упасть полностью ему не давало переплетение подземных труб. Я продолжал медленно съезжать под землю, а улица оставалась все выше и выше.

Внизу оказалась станция метро: солнечные лучи тускло высвечивали плиточный пол платформы. В пустом туннеле гудел ветер. Полотно дороги обрывалось на приличной высоте от пола – падать будет больно.

Двумя руками мне кое–как удалось ухватиться за торчащий кусок асфальта, ноги повисли в воздухе. Я попытался подтянуться, но руки в перчатках съехали, а кусок асфальта стал рассыпаться. Я сорвался вниз, в пустоту.

Удар оказался такой силы, что на какое–то время внутри все сжалось. Я упал на спину – почти пустой рюкзак немного смягчил падение. Вокруг завывал ветер. Грудная клетка болела так, будто сломались все ребра сразу – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Что–то воткнулось в ногу. Я быстро сел.

Вокруг было темно. Я сидел в единственном пятне проникающего с улицы света и чувствовал, будто нахожусь на дне глубокого колодца. Сильный сквозняк мел в глаза сыплющийся сверху снег. Я отполз со света и прислушался.

В туннеле монотонно гудел ветер, где–то быстро капала вода: будто забыли закрутить большой кран. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я рассмотрел, что на станции белые стены. А затем обнаружил источник дикого сквозняка: потоки воздуха из туннелей засасывало в еще одну дыру под потолком станции.

Я прополз немного и увидел, что слева от меня через небольшое отверстие пробивается дневной свет.

Но что–то в туннеле было не так. Меня настораживал запах.

Очень аккуратно, стараясь не издать ни единого звука, я снял рюкзак и расстегнул молнию на боковом кармане. Руки вспотели; во время падения я потерял одну перчатку, бинты размотались. Ощупью я вынул фонарик и включил, но тусклого света не хватало: пришлось накрутить его.

Яркий луч выхватил толпу людей: все как один они повернулись к источнику света.

Охотники.

Не меньше сотни бледных, изможденных лиц смотрело на меня. Люди стояли и сидели на платформе, некоторые лежали на рельсах. И все – все до единого – смотрели на меня.

Не выпуская фонарика и схватив другой рукой рюкзак, я стал отползать влево. И уткнулся в охотника. Поднял глаза – он был лишь одним среди многих. Я вскочил и рывком бросился сквозь толпу на свет. Обернулся: они не пошевелились, так и стояли молча, равнодушно. Этим охотникам не нужна была кровь – они довольствовались водой.

В свет фонарика попало несколько фигур: Охотники, стоя на коленях, пили из луж, в которые просачивалась сверху вода, – некоторые черпали ее сложенными лодочкой рукам, некоторые набирали в бутылки. Их было много, и все, как загипнотизированные, устремили взгляды на фонарик.

Падая, я мог порезаться до крови, а они, учуяв, увидев ее, превратились бы совсем в других охотников: получив легкую добычу однажды, навсегда бы перестали быть тихими и покорными.

А вдруг мне суждено погибнуть в страшной подземной западне? Даже улицы этого города норовят проглотить тебя живьем. Я вздрогнул: умру здесь, а кто–то потом будет ходить по моей могиле…

Из толпы охотников пришел и стал быстро нарастать какой–то новый странный звук. Безвольное стадо зашевелилось, ожило: один из охотников рванулся сквозь сбившихся в кучу людей. Я метнул луч света в темноту, пытаясь увидеть выход. Охотники стали расступаться, освобождая дорогу бегущему. Он посмотрел на меня и вытер рукавом окровавленный рот.

Я повернулся и побежал. На огромной скорости я врезался в турникет, перекувырнулся через него и упал. Скользкая жижа под ногами не давала подняться. В этот момент охотник схватил меня за рюкзак.

Я с разворота ударил его кулаком в голову. Охотник не удержал равновесия и упал, выпустив меня: то ли не слишком удачно схватился за рюкзак, то ли не ожидал удара.

До выхода оставалось совсем чуть–чуть, на заснеженные ступеньки уже падал тусклый дневной свет.

Не сбавляя темпа, я перепрыгнул через поваленный кофейный автомат. Охотник несся по пятам – в ушах отдавался каждый его шаг.

Задыхаясь, я карабкался по лестнице, по колено заваленной снегом. Оглянулся: охотник отставал на пять ступенек, а за ним шевелилась черная живая стена: сотни глаз вот–вот увидят страшную развязку. Нестерпимая боль пронзала руку, на белый снег быстро капала ярко–красная кровь.

Отдавая все силы, на негнущихся ногах, я преодолевал последние ступеньки к свету. Выход почти полностью занесло – в снегу маячило маленькое окошко. Я сжал окровавленную руку в кулак – сквозь пальцы и по запястью полилась теплая кровь – и выбросил ее наподобие тарана. Так, с выставленной вперед рукой, почти плашмя упав на последней ступеньке, я вырвался из метро и оказался на улице. Повернул голову: охотник уже был наверху и смотрел прямо на меня.

Теперь моя жизнь зависела только от того, сумею ли я убежать. И я понесся по улице, лавируя между разбитыми машинами, заскочил на такси, оказавшееся на пути, и на ногах съехал с капота. По глухому удару понял, что мой преследователь на что–то налетел.

Я свернул за угол и влетел в темноту какого–то магазинчика. Быстро оглядевшись, рванул к светлевшему за перевернутыми стеллажами выходу. Поскользнулся, потерял равновесие и ударился затылком о полку. До прямоугольника двери, из–за которой пробивался тусклый дневной свет, оставалось совсем немного.

В проходе появился силуэт. Я отполз за стеллаж. От страха стучали зубы и колотились сердце. Я пытался дышать как можно тише, но у меня не получалось.

Охотник – коренастый, крепкий – вошел в магазин. Он шел по следу, он был на охоте.

Я нащупал боковой карман рюкзака. Каждый шаг охотника, внимательно оглядывающего магазин, гулко разносился по пустому помещению. Я нашарил и вытащил пистолет: дрожь никак не унималась, рука с «Глоком» ходила ходуном. Спина занемела, каждый вдох отдавался болью.

Я вспомнил, как впервые выстрелил. Палец тогда сам лег на предохранитель: страх и уверенность пришли одновременно. Что–то в глубине души настойчиво требовало выкинуть пистолет, никогда больше не прикасаться к оружию. Чем ближе подходил ко мне тот охотник, тем больше я нервничал: почему–то казалось, что он заметил наставленный на него пистолет.

Я вспомнил, как целился в еле живого, измученного паренька, который оказался такой же жертвой, как и я.

Я бесшумно засунул «Глок» в карман куртки. Не хочу, не буду больше стрелять в людей – ни сегодня, ни завтра, никогда. Прошли еще три секунды, растянувшиеся в вечность: охотник бродил где–то среди стеллажей. Больше нельзя было ждать. Я прикинул, сколько шагов до выхода, вскочил и побежал.

Охотник появился из–за стеллажа прямо передо мной, схватил меня за рюкзак и дернул вправо, заваливая на пол.

С диким криком «Нет!» я выхватил из кармана «Глок» и со всей силы ударил наклоняющегося ко мне охотника тяжелым заряженным пистолетом в висок.

Он всем весом упал прямо на меня и замер: только чувствовалось, как немного поднимается и опускается грудная клетка. По крайней мере, живой – я его не убил. Кое–как я выбрался из–под обмякшего тела и вышел из магазина.

Я брел по улице, держась одной рукой за стены зданий, то и дело останавливаясь передохнуть.

Дыра на перекрестке оказалась разинутой пастью страшного монстра, готового сожрать меня в любой момент.

13

Все те же пожарные машины, все та же огромная воронка на месте катка – с тех пор, как я ушел отсюда, ничего не изменилось.

Я бродил по площади, знакомой до каждого сантиметра, в надежде найти следы Фелисити: она казалась мне тем недостающим звеном, которое соединит цепочку, и поможет вернуться домой.

На часах было одиннадцать с хвостиком. Если Фелисити прочитала мою записку и пришла, как там сказано, в десять, то я сильно опоздал. Площадь была мертва: только бились флаги и завывал пронизывающий ветер.

Я высмотрел на снегу цепочку следов. Они привели меня к Рокфеллеровскому центру, но возле входа Службы новостей затерялись среди множества других – беспорядочных, не имеющих четкого направления.

Где–то вдалеке прогремел взрыв, отразившись эхом от зданий, и снова все стихло.

Я зашел в Рокфеллеровский небоскреб и почувствовал знакомый запах – запах дома.

Все было по–прежнему. Я решил быстро подняться и забрать кое–какие вещи. Хотя и еду, и одежду можно легко найти где–угодно… Все–таки желание еще раз посмотреть на город с высоты, снова оказаться в месте, ставшем почти родным, пересилило. Главное, не задерживаться наверху без надобности.

Целую минуту я накручивал фонарик. От волнения дрожали руки, во мне боролись страх и любопытство. Яркий луч прорезал темноту, но, конечно, не смог осветить холл целиком. Синеватый свет придавал предметам какой–то неживой, мертвенный оттенок. Там, на станции метро, и без того бледные лица охотников произвели на меня жуткое впечатление: голубоватая полупрозрачная кожа, запавшие глазницы, огромные круги под глазами.