Текст книги "Карантин"
Автор книги: Джеймс Фелан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Третью точку Боб отметил в самом центре Нью–Йорка. Я спросил:
– В Центральном парке?
– Именно, в Центральном парке, рядом с водохранилищем. Шахта 13В.
– И что, Боб? Какое это имеет отношение к делу?
– А такое, что мы можем попасть туда и спокойно уйти из города.
– Что? – Я не знал, как реагировать. Он считает, что мы должны пойти в Парк и выбираться из Нью–Йорка по туннелю, водному туннелю?
– Это выход, Джесс. Безопасный выход из города, – сказал Даниэль.
– То есть, мы спустимся в туннель и поплывем себе, отталкиваясь от стенок?
Боб, сдерживая смех, ответил:
– Нет. Туннель номер три на многих участках еще не введен в эксплуатацию: идут строительные работы, так что мы даже ноги не замочим, а там, где есть вода, его легко можно перейти по мостикам. – Боб победно улыбнулся и добавил: – Будет у нас персональная магистраль.
Мне стало вдруг невыносимо жарко: возможность была такой реальной!
– Только…только как мы туда попадем? Как пройдем мимо Охотников, которые кишат у водохранилища?
Боб и Даниэль одновременно кивнули в знак того, что ожидали подобного вопроса.
– Будет нелегко, но найти выход – всегда нелегко, – сказал Даниэль.
– А если… если он тоже разрушен, как тот, который ты видел?
Боб покачал головой.
– Вероятность есть, но я сильно сомневаюсь. Тем двум туннелям уже почти по сотне лет стукнуло. А наш строят всего полвека, и он гораздо крепче, чем те два в день постройки. Думаю, он целехонький.
– Какого размера эти туннели? – спросил я.
– Больше семи метров в поперечнике.
Семь метров! Да в нем проедет пара автобусов и еще место останется. Надежный туннель под городом, только…
– А глубина, Боб?
Он прочертил в пыли линию носком ботинка, будто не решаясь ответить.
– Двести с лишним метров.
– Двести метров под землей! – воскликнул я. – Слушайте, это гениальная идея – вот так выбраться с Манхэттена, только из сорока человек не больше десятка сумеют одолеть семь кварталов за день. О том, чтобы дойти до Центрального парка, я вообще молчу, а еще нужно спуститься на две сотни метров!
– Все равно что пройти несколько кварталов…
– Речь о другом, – перебил я Боба, и он кивнул в знак того, что понимает меня. – Чтобы добраться до Центрального парка, придется покрыть приличное расстояние. Но ведь нужно еще зайти внутрь! – Я посмотрел на Даниэля. – Вы двое хотите уйти, я не сомневаюсь, но неужели вы серьезно надеетесь убедить остальных, после всего, что случилось с первыми смельчаками?
– Будет нелегко, Джесс, – согласился Даниэль. – Но все данные, которые нам удалось собрать за это время, в том числе и твой рассказ, говорят о том, что легкого выхода из города не существует. Люди передумают.
– Вариант беспроигрышный, – сказал Боб. – Мы будем под землей, глубоко под землей, в прочном надежном туннеле, а это значит, мы, совершенно ничем не рискуя, выберемся из города. Когда мы спустимся, я заблокирую вход, так что перед началом пути можно будет отдохнуть.
– Ты уверен, что внутри безопасно?
– Всего несколько человек знают, где находятся входы. Черт, я теперь, скорее всего, вообще единственный в мире в курсе, как найти люки доступа.
Я посмотрел на него. Лучи фонариков отражались от пола и освещали наши лица.
– А других точек доступа, где–нибудь поближе, нет?
– Есть две шахты на Десятой и на Тридцатой улице, но я проверил их три дня назад: к обеим не подступиться. Одна была в фундаменте, в другую можно было попасть через станцию метро: но и дом, и станция разрушены. А люки доступа к спускным клапанам выдержат бомбежку и закрываются похлеще любого банковского хранилища: они рассчитаны на то, чтобы не допустить террористов к городской системе водоснабжения. Так что все будет в порядке.
– Там повсюду Охотники, – произнес я, рассеянно глядя на чертеж в пыли. – Других вариантов нет?
Боб ответил:
– Будь у нас время на поиски, я бы, вероятно, нашел что–нибудь еще. Можно было бы попробовать другие туннели: под рекой Гарлем проходят коммунальные сети «Кон Эдисон» с подстанцией в Инвуде, но я не знаю деталей. То есть, при необходимости я бы поискал документы, чертежи…
– Чем меньше людям придется передвигаться по городу, тем лучше, – уверенно заключил Даниэль и добавил: – Чем раньше мы уйдем, тем лучше.
Снова заговорил Боб:
– Вот как мы поступим: я отправлюсь в Парк на разведку, проверю люк, вернусь, и мы уйдем все вместе.
Боб посмотрел на Даниэля и кивнул. Они уже обсудили этот вопрос, рассмотрели плюсы и минусы и приняли решение.
– Куда выводит этот туннель? Где мы подымемся на поверхность? – спросил я.
– Есть несколько вариантов. Во–первых, камера для обслуживания сливного клапана в парке Ван Кортланд в Бронксе…
– Это на севере? – перебил я.
– Да. Мы можем дойти до водохранилища Хиллвью в Йонкерсе, а если сильно захотеть, то и до Бруклина, но эта идея мне не слишком по душе.
– Решить нужно заранее, – сказал Даниэль.
– Пора отправляться на разведку. – Боб поднялся.
– Подожди! Ты что, идешь прямо сейчас? – поразился я.
– А к чему откладывать?
– Погода безумная!
– А то! Зато на улицу никто не сунется.
– И ты собираешься дойти пешком до водохранилища в Центральном парке?
– Да.
– Там тысячи зараженных!
– Я осторожно, – сказал Боб, похлопал меня по спине и взбежал по лестнице. Я повернулся к Даниэлю.
– Он вернется к утру, – сказал тот. – Дойдет до водохранилища, все разведает, переночует и вернется.
– И вы уйдете?
– Если Боб скажет, что туннель свободен.
– Всей группой?
Даниэль поправил сползший на глаза бинт.
– Хорошо бы. Но если не получится, уйдем с теми, кто захочет.
В горле собрался комок. Мне предстояло сыграть важную роль в убеждении остальных, а значит, придется задержаться до вечера. Фелисити с Рейчел будут волноваться, но выбора у меня нет: нельзя упускать такой шанс. Может, пока мы с Бобом и Даниэлем в городе, Пейдж переговорит с отцом, может, он хотя бы попробует взвесить аргументы «за» и «против» и придет к выводу, что уходить группой – единственно верное решение.
– Если туннель свободен, мне нужно будет оставить Челси Пирс пораньше, забрать девчонок из зоопарка. А с вами встретимся на месте.
– Именно, – согласился Даниэль. Мы пошли наверх. Он приблизился к ногам распятого Иисуса – фигура Христа была крупнее человеческой – склонил голову, закрыл глаза и стал молиться.
– В одном из выступлений мэр Нью–Йорка сказал, что старая система водоснабжения – ахиллесова пята нашего города; если что–нибудь случится хоть с одной ее частью, город окажется на коленях, – говорил Даниэль, и эхо множило его слова в пустом помещении. – Он говорил о возможном апокалипсисе. Мы оказались в гораздо худшей ситуации, Господи, поэтому я прошу Тебя: помоги нам выбраться из нее.
11
– Давай подъедем к тротуару, – попросил Даниэль.
Я сбросил скорость и припарковался, но мотор глушить не стал. Видимость стремилась к нулевой, хотя было только начало одиннадцатого. Небо затянуло черно–сизыми тучами, а снег валил такой стеной, что свет фар не пробивал ее, а отражался и освещал наши лица. Утешало лишь то, что в кабине тепло.
– Как там Боб?
– С ним все будет хорошо, – сказал Даниэль. – Тут носки собственных ботинок не разглядеть, так что и его никто не заметит.
Я улыбнулся. Конечно, с ним все будет хорошо: даже я вон сколько времени продержался один, а ведь он меня почти вдвое больше.
– Откуда Боб столько знает про коммуникации?
– Он работал на Департамент по защите окружающей среды. Говорит, как–то провел под землей три месяца, вместе с водолазами: так и жил, не выходя на поверхность, занимался ремонтом старых туннелей. Даже представить сложно! Жить в маленьком домике под самым городом, спрятанным под землей на такой же глубине, на какую высоту Крайслеровский небоскреб поднимается в небо. Веришь?
– Я теперь всему верю. И удивить меня после всего очень сложно.
– Верно. Боб говорит, там очень жарко, не то что на поверхности. Если на улице мороз, то под землей не меньше двадцати градусов тепла, мелкий туман и пары.
– Да уж, после нынешней погодки мы там окажемся как в тропиках на курорте.
– Смотри–ка! – Даниэль махнул рукой через улицу. Сквозь густую пелену снега я различил на той стороне отель и несколько магазинов. – Раз уж мы все равно тут застряли, давай глянем: вдруг найдем что–нибудь полезное.
– Без проблем. – Я заглушил двигатель, сунул ключи в карман, и мы побежали через дорогу. Ледяной ветер сек по лицу и шее; за пару мгновений я промерз до костей.
– Еле–еле, – выдохнул я, протискиваясь через приоткрытые в холл отеля двери, которые, по–видимому заело. Даниэль шел вторым, но, как мне показалось, попал внутрь без особых проблем.
– Бобу путь сюда закрыт, это точно, – сказал я, и Даниэль засмеялся.
Мы осветили помещение фонариками: в отличие от большинства других отелей и магазинов, разворованных и полуразрушенных, этот выглядел совершенно нетронутым. Одна из дверей вела в небольшой отельный магазинчик, торговавший всем понемногу. Я выбрал новые часы – в моих треснуло стекло циферблата. Даниэль взял себе еще одну куртку. Мы сняли с полки две сумки на колесиках, чтобы собирать в них то, что покажется нам нужным.
– Поищем кухню, – предложил Даниэль. Мы пересекли вестибюль, открыли несколько дверей, за которыми оказались офисы и туалет, и, наконец, оказались в огромном банкетном зале, полностью выгоревшем изнутри. Луч фонаря не доставал до стен, высвечивая только обугленный пол и остатки мебели.
– Шикарный интерьерчик…
Сгоревший ковер трещал при каждом шаге так, будто мы ступали по засыпанной толстым слоем сухих листьев дорожке в осеннем парке.
– Вон дверь, – сказал Даниэль, и мы направились к паре блестящих в луче фонарика медных ручек в углу темного помещения. За нами подымались и оставались висеть в воздухе облака густой пыли, похожие на клубы сизого дыма.
Двустворчатая дверь скрипнула, и мы увидели сияющую начищенной нержавейкой кухню, которой совершенно не коснулся пожар.
– Много брать не будем: только то, что легко унести.
– Ура! – завопил я. Продуктов в кладовке оказалось просто море. Я вспомнил квартиру в Рокфеллеровском небоскребе, набитую запасами так, что хватило бы на несколько лет. – Да этой едой полсотни человек будет питаться несколько лет!
– А то и дольше, – согласился Даниэль. Он ушел в дальний конец кухни, и голос его звучал глухо.
Внезапно я осознал смысл собственных слов. Нужно готовиться к уходу – в Челси Пирс нам остаются считанные часы, а мы по–прежнему думаем в категориях недель и месяцев. Я добавил:
– Будем надеяться, они нам не пригодятся.
Я стал грузить в сумки коробки с шоколадом, печенье, банки с вареньем и разные консервы. Помня о том, что дверь заклинило и выход из вестибюля на улицу очень узкий, я не набивал сумки доверху – только до половины; затем поволок их по кафельному полу к Даниэлю. Тот как раз положил на язык две болеутоляющих таблетки и запил водой из бутылки.
– Как вы себя чувствуете?
Он кивнул в знак того, что все в порядке. Вдруг мы оба дернулись от резкого звука.
В банкетном зале кто–то был.
Я бросился через кухню, притормозил возле двери и, хотя старался не шуметь, ударился плечом о висевший на стене огнетушитель. Чтобы немного приглушить свет фонарика, закрыл ладонью стекло.
Приложив ухо к щели между дверными створками, я слушал: из зала снова донесся шорох. Я полез в карман за пистолетом. Черт! Оружие осталось в рюкзаке, а рюкзак – в машине.
Больше не доносилось ни единого звука. Может, там просто что–то упало само по себе? Я оглянулся на Даниэля: он не шевелился, настороженно прислушиваясь.
Я снова повернулся к дверям: из щели на меня смотрели безумные глаза.
Раздался утробный рык.
Я отпрянул назад. В этот же миг двери распахнулись и в дверном проеме возникли из темноты Охотники. Трое. Ударом ноги я захлопнул одну створку: с глухим стуком она сбила первого Охотника с ног.
Проповедник бросился на двери и оттеснил нападавших обратно в банкетный зал. Поднявшись на ноги, я навалился на вторую створку, но мы не сумели сдержать Охотников: они ломились с такой силой, что после короткой борьбы мы с Даниэлем оказались на скользком кафеле.
Луч упавшего фонаря выхватил из темноты искаженное безумием лицо…
Даниэль на четвереньках пытался держать двери, по которым молотили Охотники.
– Сейчас! – заорал я и сорвал со стены огнетушитель, выдернул чеку и, прижав свободным плечом вторую створку, выпалил: – На счет три отпускаем двери, я заливаю их, и мы прорываемся к машине.
– Понял!
– Один!
– Два!
Резким рывком двери распахнулись. Даниэль оказался прижат створкой к стене, а я упал на спину и выронил огнетушитель.
Охотники ворвались в кухню. Худые, напряженные как пружина, гибкие. Беспощадные хищники, не оставляющие жертвам ни единого шанса. Все втрое остановились, глядя на мои…
Бах!
Неожиданный удар створки, за которой оказался Даниэль, отвлек их всего на мгновение, но я успел схватить огнетушитель, направил на них сопло – белая пена покрыла лица Охотников.
– Даниэль! Вперед!
Мы выскочили в банкетный зал. Без фонариков здесь было совершенно темно, только вдалеке маячило светлое пятно выхода на улицу. Мы бок–о–бок бежали к нему. Пепла на полу было по щиколотку. Охотники не отставали. Я по–прежнему держал в руках тяжелый огнетушитель в руках, но бросать его пока не хотел.
– Осторожно! – заорал Даниэль.
В мутном луче света возник еще один Охотник: как раз на пути к выходу. Я оказался перед ним первым и с силой приложил огнетушителем по голове. Звонкий удар – и несчастный рухнул на пол.
– Догоняй!
Даниэль был на пару шагов впереди. Я поскользнулся на толстом слое пепла и упал. Подымаясь, увидел, как мой товарищ миновал холл и через узкую щель протиснулся на улицу. Выставив вперед огнетушитель, боком сунулся в приоткрытые двери и…
– Я застрял! – выкрикнул я. Стало очень страшно. Как я ни пытался, грудная клетка не проходила в щель. Я начал задыхаться. – Они близко!
Два Охотника, которых я залил пеной, преодолели почти весь зал. А я так и торчал в дверях: наполовину внутри, наполовину снаружи. Я извивался, рвался, но продвигался слишком медленно…
– Тащи меня! Тащи! – заорал я Даниэлю, вцепившемуся мне в рукав, а сам что есть мочи пнул первого Охотника ногой в живот. Второй тут же налетел на меня и…вытолкнул наружу.
Даниэль выпустил по Охотникам остатки пены из огнетушителя и помог мне подняться. Мы рванули через дорогу: бежать пришлось наугад, потому что сквозь снежную завесу машину было не рассмотреть. Я несся вслепую, стараясь не потерять Даниэля.
Ноги уехали вперед. Падая, я ударился головой обо что–то твердое, и мир улица окрасилась красно–сине–черным цветом.
12
Меня разбудили похлопывания по руке. Вокруг было темно, и я не сразу понял, что это из–за упавшего на лицо капюшона. Затем капюшон подняли, и я часто–часто заморгал от хлынувшего в глаза света. Склонившееся надо мной лицо я узнал не сразу: на меня смотрел Том.
Даниэлю удалось втащить меня в машину и кое–как дорулить до Челси Пирс. Все это время я полусидел–полулежал на пассажирском сидении, а голова безвольно болталась из стороны в сторону, будто шея не хотела ее больше держать.
– Давайте, берите его за ноги. Понесем наверх, – сказал Том.
На руках меня выгрузили из кабины и занесли в спорткомплекс. Не помню, говорил я что–то или нет.
Меня опустили на носилки. Комната бешено вращалась, а в глаза бил яркий солнечный свет. Мне даже показалось, что поездка завершилась и я, наконец–то оказался дома, в Австралии. Дома…
Но солнце оказалось всего лишь фонариком, которым Том светил мне прямо в глаза. Осматривал.
– Сотрясение, открытая травма головы, дай кетгут.
Я чувствовал, как иголка прокалывает кожу на лбу, но сил сопротивляться у меня не было. Боль не ощущалась, просто каждый прокол стягивал кожу: семь, восемь, девять… Укол над левым глазом. Руки в резиновых перчатках двигались очень быстро. Пахло кофе и мылом.
– Готово. Вымойте его и осмотрите на предмет других травм, – сказал Том.
С меня снимали одежду. Голову только чуть приподняли и тут же снова опустили на подушку. Я посмотрел, кто проделывает со мной эти манипуляции, и увидел женщину, которая вчера ухаживала за ранеными в лазарете. Она стащила с меня ботинки и носки, джинсы и футболку разрезала ножницами.
– П–придется носить ш–шлем.
– Тихо, не разговаривай. Все будет в порядке.
Заболела голова. Я перестал чувствовать лицо – замерзло, что ли? Я с силой хлопнул себя по щеке ладонью: руку пронзила боль. Санитарка сняла правую перчатку, а левую ей пришлось разрезать. Кисть распухла почти вдвое со вчерашнего дня: пальцы стали ярко–красными и так раздулись, что казалось, натянутая кожа вот–вот лопнет. Уже второй раз за последнюю неделю мне повстречался такой неестественно красный цвет в природе: первый раз у тропической птицы в зоопарке. Красный ибис, так она называется? Хорошо, Рейчел меня не видит.
Даниэль принес какао.
– Ему можно?
Женщина пожала плечами, а я кивнул.
Напиток оказался таким вкусным, таким теплым, только вот держать стакан было тяжело. Вокруг меня собралось несколько человек. Хотелось верить, что снять с меня подштанники санитарка не успела.
– Как себя чувствуешь? – спросил Даниэль.
– К–как я в–в–выгляжу?
– Точно с того света.
– Т–так и д–думал. – Ароматный дымок от какао согревал лицо. – Ч–что с–с–случилось?
– Ты поскольнулся, ударился головой и вырубился, – стал рассказывать Даниэль, присаживаясь на корточки и прикрывая мой обнаженный торс одеялом. – Так мело, что я тебя не сразу нашел. Пришлось засунуть тебя в кузов, потому что зараженные были слишком близко.
Теперь понятно, почему у меня так замерзло лицо и сам я весь в снегу. Лишь бы не порезали спасательскую куртку: я привык к ней, она мой старый верный друг.
– Спасибо, – проговорил я. Даниэль придерживал стакан, а я пил теплое, сладкое какао, потихоньку отогреваясь и переставая стучать зубами.
Народу в лазарете почти не было. Санитарка закончила осматривать меня. Губы у нее двигались – она что–то говорила. А у меня в голове играла старенькая песня Майкла Джексона, в которой поется, что мир еще не поздно исцелить. Интересно, как управлять этим воображаемым проигрывателем? Я бы включил что–нибудь не такое старое и тоскливое.
Даниэль с санитаркой отвели меня в душевую. В маленьком зеркале я увидел свое отражение: черное лицо, черная шея, черные волосы – я весь оказался покрыт толстым слоем пепла, сажи и грязи. Перемазался в выгоревшем отеле? На черном фоне блестели белки глаз и зубы.
Меня завернули в теплое влажное полотенце, от которого подымался к потолку пар. Санитарка усадила меня на пластиковый стул, а Даниэль приподнял и опустил мои ноги в таз с теплой водой. Женщина осторожно умыла меня – на белый кафель ручейками стекала грязно–серая вода; затем она, макая губку в ведро с теплой водой, обмыла меня всего. Я понемногу прогревался, но как только она переставала водить губкой, снова начинал дрожать. Когда я был отмыт, меня подняли со стула, вытерли и отвели в лазарет, положили на кровать – на самую настоящую кровать, с пружинным матрасом, белой простыней – и укрыли несколькими одеялами. Под голову мне подсунули высокую подушку, так что я полулежал–полусидел, а Даниэль, точно добрый волшебник, в ту же секунду протянул мне еще один стакан горячего какао на сгущенке.
– Спасибо.
– Не за что.
Я слышал его, но очень плохо. Заболела голова в месте свежего шва: видно, мне все же сделали какое–то несильное обезболивающее и теперь оно переставало действовать.
Вернулся Том. Отец Пейдж. Пластический хирург. Санитарка что–то говорила ему. Он встал на колени рядом с моей кроватью, взял меня за левое запястье и приподнял его с постели. Рука показалась мне чужой: я не чувствовал ее, она была просто куском мертвой плоти. Том с озабоченным видом подержал руку на весу, повертел, потыкал по ней пальцем. Без повязки глубокая, воспаленная, рваная рана на ладони имела довольно устрашающий вид.
Том опустил мою руку на постель и подошел к санитарке. Она подала ему штуку, при помощи которой лор–врачи осматривают уши: такой хитрый фонарик с лупой, похожий на обычную шариковую ручку.
– Это только мне слышна песня Майкла Дженсона? – спросил я, но никто не ответил. Том заглянул мне в уши и снова принялся тыкать пальцами по руке. Налил на нее какой–то вонючей жидкости и вколол прямо в ладонь несколько уколов.
– Даниэль, ну успокойте меня! Слышите музыку? – Я даже попробовал напеть ему, но Даниэль только покачал головой.
Появились Пейдж с Одри и стали рядом с проповедником. Я вспомнил лицо девушки, когда она выстрелила из моего пистолета. Какая же она клевая сейчас: брючки в обтяжку, курточка с капюшоном. Она скинула капюшон: покрасила волосы – теперь они стали гораздо темнее, почти черными – а губы такие ярко–красные. Клевая, чертовски клевая…
Я подтянул вверх колени, чтобы поправить одеяло, и посмотрел на Тома: он как раз вытаскивал у меня из ладони какую–то изогнутую железячку размером чуть не с палочку от мороженого.
– Уй!
Хирург посмотрел на меня так, будто сильно удивился, что я почувствовал боль, и вернулся к ране.
– Сделаю тебе противостолбнячную сыворотку.
Подошла санитарка с таблетками на ладони и стаканом воды. Том снова уколол меня.
– Это обезболивающие и противовоспалительные. Еще сделаем инъекцию пенициллина на всякий случай. От лекарств будет хотеться спать, – объяснял Том.
Я проглотил таблетки. Он за это время набрал очередной шприц.
– Что? Еще укол?
Вместо ответа он протер мне ляжку ватным тампоном и всадил иглу.
– Хоть бы разрешения спросили.
В моем положении было даже что–то забавное, будто все это происходило не со мной. Если бы еще поменьше болело, я бы вообще не возражал. Только никто почему–то не смеялся. Одри стояла чуть позади Пейдж и держала ее за плечи. У обеих лица были взволнованные, но у Пейдж – особенно. Ей, кстати, очень шло.
– Пейдж, нужно присмотреть за Джессом, – сказал ей Том.
– Конечно!
Она подошла и села на пол рядом с матрасом, на котором я лежал: справа, подальше от моей страшной воспаленной руки. Я показал Даниэлю поднятый вверх большой палец: мол, доволен, как слон. Он улыбнулся из–под бинтов.
– Ребята, – обратился я к хирургу и проповеднику, все еще стоявшим возле кровати: на меня нашла какая–то странная веселость, появилась уверенность в своих силах, – вы еще сердитесь друг на друга?
Том быстро посмотрел на Пейдж и сразу же на Одри, получив в ответ такой взгляд, что сразу стало ясно, какую власть над ним имеет жена. Он повернулся к Даниэлю и протянул ему руку. Но тот не ответил на рукопожатие. Вместо этого он подался вперед и обнял Тома – быстро, всего на мгновение.
– Извини, – сказал Том, – Я не хотел…
– Я знаю.
Наступило шаткое, далеко не полное, примирение, но и такой шаг значил для них много. Том метнул в мою сторону быстрый взгляд, мне показалось, не лишенный упрека, собрал инструменты и быстро вышел. Даниэль тоже посмотрел на меня: глаза под бинтами распухли до неузнаваемости, но улыбка разбитых губ говорила сама за себя. Он ушел, и Одри покинула нас почти следом за ним.
Меня потянуло на сон. Стало тепло, казалось, что во всем мире нет ни единой проблемы, которая меня касается. Пейдж гладила меня по лицу, и я забыл про покалеченную руку. Глаза закрылись сами собой, и я поддался сну на несколько секунд – так мне казалось. Проснувшись, я не сразу сообразил, где я: мне всегда нравилось такое пробуждение, ведь можно оказаться где угодно. Пейдж стояла на коленях возле кровати и, приблизив лицо, смотрела мне в глаза. Затем поцеловала меня. Какое знакомое ощущение.
– Ты пахла клубникой, я помню, – сказал я, и снова навалилась усталость – липкая, непреодолимая. Лекарства делали свое дело. В голове творилось что попало. – Прости, что я оставил тебя…
– Джесс, – позвала меня девушка, взяв за руку. Бороться со сном не было сил.
– Анна, прости. Я не хотел. Я должен был остаться там, с тобой, навсегда.
– Джесс, это я, – она снова нагнулась и приблизила свое лицо к моему. – Ты не бросал меня.
Я улыбнулся, не открывая глаз.
– И не брошу. Больше никогда не брошу друзей…
13
Я уснул в лазарете. Думаю, поцелуй был не совсем настоящим. Пейдж не особо обратила на него внимание. Когда я проснулся, она сидела рядом; судя по моим новым часам, прошло около четырех часов. Цифреблат и стрелки мягко светились в темноте под одеялом. Пейдж читала книжку.
– Привет.
– Привет, – ответила она, откладывая книгу и вставая, чтобы помочь мне приподняться на постели. – Как ты себя чувствуешь?
– Как у меня вид?
– Очень даже ничего.
– Ладно, – ответил я, заливаясь краской. – А самочувствие дерьмовое.
– Чем тебе помочь?
– Достанешь билет первого класса до Австралии?
– Хм, а еще чем?
– Попить горячего.
Пейдж кивнула и вышла.
Другие пациенты спали, а может, просто казались спящими. Я не знал, насколько серьезно они ранены, но у одного была нога в гипсе. Пришла медсестра, помогла мне переодеться в чистые вещи. Наверное, их подобрала Пейдж, пока я спал: черные джинсы, черная футболка, носки и подштанники такого же цвета, кожаная куртка на молнии и ботинки – тоже черные. Одежда была вся новая, с этикетками: подарок от города, который ничего не жалел для тех, кто остался жив.
Пейдж принесла горячий чай; медсестра осмотрела мою раненую ладонь и измерила температуру. Рука болела чуть меньше, но все равно напоминала распухший кусок мяса. Носить перчатки, пока рана не заживет, Том запретил, хотя мог бы и не напоминать: натянуть перчатку на ставшую вдвое больше обычного кисть все равно не получится. Я проглотил очередную порцию таблеток. Оставаться в лазарете больше не было смысла.
– Пойдем ко всем? – предложила Пейдж.
– Давай, – согласился я. Когда мы шли по коридору, я сказал: – Извини, что сбежал утром: в смысле, не попрощавшись.
– Ничего. Я так и подумала, что ты ушел с ребятами, и обрадовалась: отцу нужно было остаться одному на какое–то время. Где вы были?
– Хотели проверить кое–что насчет выхода из города. А потом началась буря. Боб еще не вернулся…
– Да, я знаю, – сказала она, взяв меня за здоровую руку. – С ним все будет хорошо.
Я кивнул.
– Тебе идет такой цвет.
– Спасибо. Мне показалось, ты предпочитаешь брюнеток.
Разве? Я и сам этого не знал. Поэтому просто пожал плечами.
В маленькой часовне Даниэль вел молитву. Одри сидела в первом ряду. Глаза у нее были закрыты, а губы двигались – она говорила с Богом. Даниэль произнес: «Ибо Господь – судия наш». Паства закивала и заулыбалась в знак того, что все поняли слова проповедника, а вот мне ничего не было ясно. Я понимал только, как и за что они любят Даниэля: уже одно его присутствие успокаивало. И хотя даже я рядом с ним чувствовал себя увереннее, по–настоящему я полагался только на свои силы, никогда не перекладывая груз ответственности за свои поступки на других, каким бы тяжелым он ни был.
В столовой перед Томом тоже собралась группа людей. Сразу же стало ясно, что два лагеря никуда не исчезли: одни по–прежнему следовали за проповедником, другие по–прежнему прислушивались к мнению хирурга. Хотелось верить, что скоро это разделение исчезнет.
Пейдж взяла меня за руку и повела на террасу: даже крыша не защищала от снега с ветром, пурга и не думала успокаиваться.
– Снежный конец света какой–то, – сказал я, думая о Бобе: спрятался он где–нибудь или все еще на улице?
На террасе собрались подростки: на пластиковых креслах, завернувшись в одеяла и с чипсами–крекерами на коленях, они, как в кино, наблюдали за разбушевавшейся природой, за засыпанной снегом пустой дорогой. Они ни капли не напоминали моих друзей: Анну, Мини и Дейва; Рейчел и Фелисити, оставшихся в зоопарке. Мне они показались странными, вернее, немного помешанными: когда мы появились, они как раз сошлись на том, что наступает Судный День.
– Зараженные – исчадия Ада. Это кара Божия.
И такие слова произносил четырнадцатилетний пацан! Наверное, причина состояла в том, что они отсиживались здесь безо всяких проблем, понятия не имея, как обстоят дела за стенами их «крепости». Кто знает, что бы мне взбрело в голову, останься я в Рокфеллеровском небоскребе? Да и лет им было меньше, чем мне. В четырнадцать я считал, что знаю ответы на все вопросы, а сейчас от былой уверенности не осталось и половины. Ого! А что же со мной будет в двадцать лет? А в тридцать?
– Причем тут исчадия ада? – вмешалась Пейдж. – Им просто не повезло. До болезни они были нашими соседями, родственниками, друзьями…
– Мы же видели, как они убивают!
– Многим из тех, кто сейчас с нами, тоже пришлось убивать, но мы же бросаем в их адрес подобные обвинения, – сказал Даниэль, подходя к нам. Интересно, он думал обо мне, произнося эти слова?
Проповедник успел разбинтовать голову: лицо оказалось в лучшем состоянии, чем я ожидал. Под глазами синяки, губа разбита, на щеке почти черный кровоподтек, ну и вата в сломанном носу. Безусловно, видок у Даниэля был тот еще, но за последние пару недель мне попадались гораздо более искалеченные люди. Я смотрел на него и с ужасом думал, чем все могло кончиться.
Даниэль взял кресло, подтащил к подросткам, сел и заговорил:
– Никому не дано в полной мере постичь природу Человека, равно как сострадания, любви и ненависти, перед которыми мы не в силах устоять. Не нужно спешить, друзья мои, пусть все идет своим чередом, живите как дулжно, относитесь к тем, кому повезло меньше, как к вашим братьям и сестрам, ведь таковыми они и являются. Все мы – одна семья в эти нелегкие времена.
Мы с Пейдж гуляли по комплексу. Забрели на самый настоящий урок, где были и взрослые, и дети. Учитель что–то оживленно писал и чертил на доске. Несколько ребят тихонько сидели в уголке с листками и ручками – похоже, для них урок закончился, зато группа взрослых и пара детей о чем–то яростно спорили с учителем, задавая вопросы, выкрикивая, а тот с готовностью слушал их и давал ответы.
– Он вчера пришел, – шепнула мне Пейдж.
Я стоял, прислонившись к дверному косяку.
– Так они не зомби? – спросил кто–то.
– Думаю, нет. Во–первых, у зомби не растет борода, – ответил учитель и выжидающе замолчал. Затем хохотнул, и все тоже рассмеялись. Он определенно нравился мне. – Зомби не существуют на самом деле, ну, или они почти все вымерли, – продолжил он, и снова в классе раздался смех. – А если серьезно, то я не знаю, что произошло с этими людьми. Конечно, у меня есть версии и кое–какие мысли, но нет доказательств. Поэтому давайте говорить о том, что мы знаем наверняка.
– Это вирус Шатни.
Учитель рассмеялся.
– Меньше смотри телевизор, мальчик. Еще варианты?
– Это была атака с использованием биологического и обычного оружия.
– Верно, это была атака.
