Текст книги "Бог долины"

Автор книги: Джей Болтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Достоин ли ничтожный из поэтов услаждать слух богов? – попробовал он отвертеться.

– Не скромничай. Стихи твои прекрасны, как эти горы, а голос сладкозвучен, словно мед, – улыбнулся ему киммериец.

– Благодарю, – поклонился поэт, еще немного и он готов был наброситься на ухмыляющегося варвара. – Но я не могу петь без музыки.

– О, не беспокойся об этом, – поднялся из-за стола Дастан. – Моя племянница Азада чудесно играет на флейте и охотно поможет тебе.

«Какая удача», – подумал Конан. Он был не прочь еще раз полюбоваться красотой девушки.

Бедолаге Бахману не оставалось ничего, как только сдаться. Вошла Азада – сама скромность и чистота, и все глаза в восхищении обратились к ней.

А когда она заиграла, то все разговоры за столом стихли сами собой, и дом наполнился чарующими звуками волшебной музыки. К чести поэта, он тоже не ударил в грязь лицом; стихи, правда, немного хромали, но этот недостаток он восполнил за счет звонкого голоса и природного слуха.

После первой перемены блюд к пирующим присоединились женщины, что было в обычае горцев. Конану этот обычай понравился, и он тут же усадил Азаду рядом с собой. Старик Дастан от радости чуть не прыгал и в ладоши не хлопал, польщенный «божественным» вниманием к своей племяннице. Да и сама красавица была тронута заботой варвара и не скрывала к нему симпатии.

Веселье разгорелось с новой силой и продолжалось далеко за полночь. Сегодня веселились все жители долины; в каждом селе, в каждом доме был праздник – вернулся Сияваш, а значит, все печали позади.

Отяжелевшие от обильной еды и выпитого вина гости уже разошлись. Особо подгулявших уводили под руки. Азада проводила Конана в спальню и застелила его ложе мягкими шкурами. Они уже о многом успели поговорить, но не настолько, чтобы отпустить друг друга.

– Прошу тебя, останься, – сказал киммериец, с нежностью взяв ее за руку.

И она осталась, слова были и не нужны…

Но насладиться счастьем им не дали. Дверь тихонько скрипнула, и кто-то заглянул в комнату. Послышался до боли знакомый голос:

– Вот здесь, кажется никого нет. Входи же, душа моя, – медоточиво звал поэт.

– Пошел прочь, пес! Здесь сплю я! – рявкнул Конан.

– А богоравный Сияваш, – не растерялся Бахман. – Спи, спи. Мы тут тихонечко в уголке побеседуем о поэзии.

Певец за руку втащил за собой в спальню девушку.

Одним прыжком киммериец оказался рядом с ними и схватил поэта за шиворот.

– Ты, кажется, не слышал моих слов! – Без видимых усилий он выставил бродягу за порог и вслед за ним мягко выпроводил девицу.

– Что ты себе позволяешь, самозванец! – громким шепотом возмущался Бахман.

– Еще вернемся к этому разговору, – ледяным тоном пообещал варвар отшатнувшемуся поэту и хлопнул дверью у него перед носом

Азада беззвучно смеялась, сидя на ложе и обхватив руками колени.

– Ты такой странный бог, – прошептали ее губы.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты такой… земной… – не задумываясь ответила девушка. – Ты непременно одолеешь Гива.

– Гива? – переспросил киммериец. – Кто та кой Гив?

На некоторое время в комнате повисла напряженная тишина, лишь глаза девушки горели во тьме, испытующе изучая лицо киммерийца. Но он не отвел взгляда, и это убедило ее в его искренности.

– Я слышала, рассказывали старики – когда ты приходил в прошлый раз, то тоже не знал своего предназначения. Это было сто лет назад. Ты можешь расспросить любого, но если хочешь, то я могу рассказать эту страшную повесть.

– Услышать рассказ из твоих сладких уст будет наградой для меня.

Девушка благодарно улыбнулась.

– Когда-то, – начала она, – Стоял в долине дивный город Хаджир. Ты, наверное, видел его развалины, когда спускался с перевала. Здесь жили и вендийцы, и туранцы, и боги улыбались им с небес, оберегая заповедную долину. Пока на трон в Хаджире не взошел кровавый Гиштабс, возомнивший себя земным богом. Тех, кто ему не покорялся, тиран безжалостно казнил, и вскоре казни превратились в чудовищный ритуал человеческих жертвоприношений звероподобному владыке. И тогда боги отвернулись от нас, навеки прокляв долину, и в наказание из земных недр выползло ужасное чудовище Тахамтур, поселившееся в подвалах царского дворца и пожиравшее людей. Но Тахамтур никогда не покидал своего убежища, безжалостный Гив выходил на поверхность и ловил людей для своего господина. Жители в страхе покинули город и расселились по всей долине, но беды их на том не закончились. Раз в месяц Гив выползал наружу и ловил всех, кто попадался ему на глаза. Вскоре выяснилось, что многих смертей можно было избежать, если на пути Гива оставлять лишь одного человека и не сердить чудовище долгими поисками. С тех пор так и повелось, – по очереди из каждой деревни выбирали по жребию жертву и раз в месяц приводили ее в одно и тоже место.

Но, воистину, велика милость Неба. Ужасный ритуал был омерзителен светлым богам, и тогда, он послал нам тебя, Сияваш. В жестокой битве ты убил кровожадного Гива – мир и покой снизошел на долину. Но, видно, огромна темная сила Тахамтура, и через сто лет Гив возродился. И снова, чтобы задобрить чудовище, был восстановлен жуткий ритуал, до тех пор пока вновь не явился ты. Так и повелось издревле: Гив возрождается раз в сто лет, ты приходишь и убиваешь его. Но в ожидании тебя, народ долины платит кровавую дань Тахамтуру…

Для меня ты не шел слишком долго. В этом месяце жребий пал на моего сына, но еще раньше Гив взял моего супруга. Не знаю чем, я так разгневала богов…

Азада беззвучно заплакала и прижалась к груди киммерийца. Конан, потрясенный услышанным, обнял девушку и нежно гладил ее шелковистые волосы и вздрагивающие плечи.

– Не плачь, прошу тебя, – мягко уговаривал он. – Клянусь, твой сын останется с тобой. Верь слову Сияваша.

Девушка подняла на него заплаканное лицо, и в глазах ее мелькнул крохотный огонек надежды. Конан высушил прикосновением губ слезы на ее щеках, и уста их слились в горячем поцелуе…

Проснулся Конан один. Пока он одевался, в дверь осторожно кто-то постучал.

– Великий Сияваш, народ долины собрался на площади, чтобы вручить тебе твое оружие, – послышался голос Дастана.

Конан открыл дверь. Старик поклонился ниже обычного. Вид его был такой счастливый, будто киммериец осыпал его золотом с ног до головы.

– Как провел ночь, богоравный герой? – лукаво улыбнулся старик.

– Эта была лучшая ночь, с тех пор как я спустился с небес на землю, – правдиво ответил варвар, возвращая улыбку. – Пойдем, не будем заставлять людей ждать.

Небольшую площадь в центре деревни заполнили толпы народа, а те, кто не смог пробиться вперед, теснились в примыкающих к ней улочках. Но все хотели видеть своими глазами, как Сияваш получит из рук старейшин карающий меч возмездия. Перед Конаном толпа почтительно расступалась и кланялась до земли. В центре площади на наскоро воздвигнутом возвышении его ждала группа седых стариков, к которым присоединился и Дастан. Киммериец неторопливо поднялся на помост и встал перед ними с гордо поднятой головой. Конан ожидал, что церемония будет долгой, с торжественными речами и гимнами в честь богов, но к удивлению варвара все произошло очень быстро. Вперед выступил один из старейшин, вскинул вверх руки и громким голосом произнес:

– Хвала Богам и первому среди них Эрлику, дарующему нам свет и тепло! Прими же, богоравный Сияваш, свой карающий зло меч и завтра сделай то, чему суждено свершиться!

Говоривший уступил место шагнувшим на сцену двум ветхим старцам, едва удерживающим в дрожащих руках грозный, сверкающий… Меч оказался огромным боевым топором с режущим верхней кромкой.

Конан, прекрасно разбирающийся в оружии, ничего подобного никогда не видел. Ни в одной из известных ему стран оружейники не делали такого оружия. Он взял топор из рук старейшин, которые от чрезмерных усилий уже чуть не валились с ног, попробовал и от восхищения зацокал языком, на манер кочевников. Тот, кто сработал этот топор, был величайшим мастером своего дела. Длинное боевое топорище из незнакомого отполированного дерева так и ласкало ладони варвара. Конан высоко поднял оружие над головой и, словно играя, взмахнул им несколько раз.

– Слава Сиявашу! Слава герою! – взорвалась площадь неистовым криком толпы, подхватив шей на руки киммерийца.

Так, на руках, под рев собрания, ликующий народ вернул его в дом Дастана. После обильного завтрака Конан нашел Бахмана и прижал поэта к стене.

– Ну, что опять я сделал не так? – по привычке заскулил тот.

– Ты еще спрашиваешь меня об этом? – приступил к нему варвар. – Гнусный, грязный обманщик, ты заставил соврать и меня!

– Ладно, ладно. Я виноват, – залепетал не на шутку перепугавшийся бродяга. – Но мне показалось, что ты именно тот человек, кто способен спасти долину. Неужели ты веришь в эту сказку о Сияваше?! Да никогда его и не было!

– Может, и Гива никакого нет? – Конан с трудом сдерживал себя.

– Я вижу, ты уже многое знаешь. Гив, к сожалению, есть, и Тахамтур, наверное тоже, – с горечью ответил поэт. – Все, что касается зла, в легенде верно, как и то, что над нами сейчас светит солнце. А Сияваш… Иногда забредали в долину великие воины… Подумай сам, почему никто из героев не знал, зачем он здесь и как его тут зовут.

Конан отпустил поэта, доводы последнего показались ему убедительными.

– Как ты об этом догадался? – спросил варвар.

– Я же поэт. Ходил из деревни в деревню, расспрашивал стариков. Вот из всего и получилась такая картина, – не без гордости ответил Бахман.

– Хорошо, – задумчиво произнес Конан. – Главное – Гив смертен. Убить его, и конец обману.

– Не просто убить, надо у него еще ключ забрать и запереть вход в подземелье Тахамтура.

– Какой еще ключ? – нахмурился варвар.

– Откуда мне знать? Но, говорят, что Гив проглатывает его и носит в своем брюхе.

– А как он выглядит, этот ваш Гив?

– Рассказывают, он похож на громадного отвратительного паука, и повадки у него такие же. Никто не видел его из ныне живущих – боятся люди. Да потерпи до завтра, сам поглядишь.

– Порой твои шутки перестают меня забавлять, – Конан щелкнул поэта по лбу, отчего бедняга даже присел. – Я хочу видеть место жертвоприношений.

– Чего проще, – заохал поэт, потирая ушибленный лоб. – На южной окраине города стоят развалины древнего храма. Из деревни туда лишь одна дорога, не заблудишься.

Дорогу Конан нашел без труда. Старый, мощеный известняковыми плитами тракт шел вдоль восточного склона долины, змеясь среди садов и виноградников. Видно было, что эта дорога не в чести у селян: плиты растрескались и выкрошились местами, острые грани дыбились в разные стороны, и дорога напоминала застывший в камне бурный поток реки, низвергнутый с гор. Трава пробивалась на стыках, довершая печальную картину разрушения. Сады одичали, а буйные виноградные лозы из последних сил цеплялись за скалистые склоны, откуда потоками теплых вод уже давно вымылась вся земля, с таким упорством и трудом принесенная туда крестьянами.

Конан прыгал с камня на камень, с грустью смотрел по сторонам и задумчиво покусывал губу. Дорога нырнула в ложбину, и киммериец увидел развалины Хаджира. Невысокая крепостная стена превратилась в каменный вал, за которым еще угадывались правильные линии улиц, с фундаментами домов вдоль узких тротуаров. Улицы вели к заваленным каменной крошкой и мусором площадям, напоминающим высохшие озера, – а ведь когда-то здесь шумели базары и громкие голоса зазывал собирали у богатых прилавков сотни покупателей и зевак. Резвящийся ветер озорно гонял по улицам клубящиеся вихри кирпичной пыли и пожухлой листвы, которые, словно призраки, носились по улицам мертвого города.

Немногим лучше городских окраин сохранилась центральная часть Хаджира с дворцом правителя и особняками знати. Это место напоминало киммерийцу могильник, куда степняки сбрасывают павший от моров и старости скот. Величественные некогда колоннады и остовы зданий, выбеленные ветрами и солнцем, торчали в небо, будто кости гигантских животных, нашедших здесь свою гибель. И веяло от них чем-то тленным, заставляющим сильнее биться сердце в груди суеверного варвара, потревожившего тысячелетний сон мертвого города.

Руины храма находились чуть в стороне. Широкий круг из шестнадцати колонн черного необработанного мрамора на несколько ступеней поднятый над землей. Гладкий пол из столь плотно пригнанных друг к Другу плит, что даже всесокрушающее время не смогло их разлучить. Обломки рухнувшего свода и серый монолит гранита посреди площади – вот все, что увидел Конан. Однако, исследовав место, киммериец заметил, что плиты вокруг жертвенника испещрены неглубокими ямками.

«Вот эти со следами сколов, наверняка оставлены лапами Гива, а эти… – размышлял варвар, – будто прожженные в камне… Может быть, яд?»

Не слишком довольный своими наблюдениями, он решил, что пора возвращаться.

Сегодня Конан был умерен в еде и ужинал лишь в обществе Дастана. Завтра в полдень он пойдет в мертвый Хаджир, взяв с собой только мальчика, сына Азады, и сразится с ужасным Ги-вом – не допусти Кром продления его черного рода! Но киммериец не хотел рисковать жизнью ребенка. Найдя певца во дворе праздно храпящим в тени ветвистой яблони, он пнул поэта в бок и присел рядом.

– Я решил завтра взять тебя с собой, – просто сказал киммериец, с ледяным спокойствием глядя в вытаращенные от ужаса глаза певца.

– Ну, уж нет! – запротестовал тот, когда к нему вернулась способность говорить. – Герой ты, а не я! И не уговаривай, лучше сразу убей!

– Возможно, я так и сделаю, – невозмутимо продолжал Конан. – Стыдись, неужели ты способен отдать мальчишку в лапы чудовища? Пусть ты не воин, но все-таки мужчина.

– Не хочу, не хочу! – Поэт залился горькими слезами. – Будь проклят день, когда я встретил тебя!

– Что ж, попытаюсь быть с тобой честным, – нетерпеливо вздохнул киммериец. – Вот тебе выбор: либо ты сам идешь, либо я приведу тебя силой? Что тебе больше по душе?

– Поистине, варварская щедрость и справедливость, – шмыгнул носом поэт, размазывая слезы по щекам. – Видно, мне суждено умереть! И виной всему упрямый киммериец, невзлюбивший несчастного поэта!

– Скорей наоборот – тебе бы следовало благодарить меня, – Конан ободряюще улыбнулся. – Прекрасный случай сложить песню и прославить себя в веках.

Бахман надолго задумался, скребя небритый подбородок.

– Тебе бы, Конан, заклинателем змей быть, – наконец сказал он.

– Это еще почему? – удивился варвар, никогда не питавший приязни к ползучим тварям.

– Умеешь убеждать!

Киммериец громко рассмеялся и дружески хлопнул поэта по плечу.

Утром селяне собрались во дворе, придя проводить своего героя. Но когда они узнали о добровольном намерении Бахмана принести себя в жертву вместо маленького сынишки Азады, толпа пришла в неистовый восторг – женщины плакали в голос и не стеснялись благодарных слез.

Имя поэта звучало чаще, чем богоравного Сияваша. Каждый человек мечтал хотя бы дотронуться до оборванной полы его халата, чтобы потом, спустя многие годы, рассказывать детям и внукам об этом неслыханном случае.

И кто бы мог только подумать, что у какого-то бродяги бьется в груди благородное львиное сердце? Бахман приободрился и выпятил грудь колесом, но храбрости ему хватило лишь до окраины села, откуда их уже никто не рискнул провожать. Певец совсем спал с лица и шел, как на плаху, нарочно замедляя шаг. Конан с тревогой поглядывал на солнце, которое сегодня словно взбесилось, стремительно взбираясь к зениту, но поэта не подгонял, понимая его чувства.

– Хочешь, я дам тебе кинжал? – участливо спросил его киммериец.

– Может, еще и топор свой предложишь? – огрызнулся Бахман. – Мне претит один вид оружия.

Дальше шли молча, и каждый думал о чем-то своем, но когда впереди показались развалины храма, поэт неожиданно для варвара спросил:

– Что я должен делать?

– Садись на камень и жди. Я спрячусь здесь рядом, за колонной.

– Давай лучше я спрячусь, а ты за меня посидишь, – с надеждой предложил Бахман, мысленно уже простившись с жизнью.

– Не бойся. Как ступит Гив на ступени – беги, – Конан показал рукой, куда именно следовало бежать. – Этому тебя учить не надо. Постарайся, чтобы чудовище повернулось ко мне спиной.

Пробурчав что-то неразборчивое в ответ, поэт устроился на камне. Конан еще вчера приглядел себе подходящие укрытие, откуда он был бы незаметен со стороны мертвого города. Он выглянул из-за колонны и выругался в полголоса – певец сидел с закрытыми глазами и читал молитвы.

– Эй, Бахман, глаза открой – чудовище прозеваешь! – рассерженно крикнул варвар.

Певец вздрогнул от его голоса, словно от ледяного прикосновения Гива, и ошалело заозирался по сторонам.

Потянулось томительное ожидание. Солнце вскарабкалось на шпиль небосвода, а Гива все не было. Впрочем, Конан не беспокоился, его терпению мог бы позавидовать камень, истачиваемый тонкой струйкой воды. Поэт, после грозного окрика киммерийца, был начеку, стараясь лишний раз не сердить варвара. Он первым и заметил чудовище, вытянув вперед непослушную руку. Конан посмотрел в указанном направлении и содрогнулся.

Над развалинами Хаджира, словно черная грозовая туча, плыло невыразимо громадное мохнатое тело Гива. Металлический цокот когтей о камни мостовой был уже слышен, когда самих ног еще не было видно. Мерзкое бесформенное тело монстра словно раскачивалось между землей и небом на невидимых нитях. Несоразмерно маленькая голова чудовища пряталась в густой шерсти под брюхом, прямо у основания тонких, но необычайно сильных ног. Там сверкали крохотные бусинки красных глаз, и еще двигалось что-то непонятное, производя на свет ужасные стрекочущие звуки. Капли пенящейся зеленоватой жидкости обильно сочились из глаз паука, и там, где они падали на землю, камень начинал дымиться и таять, словно воск свечи.

«Свет! Солнечный свет жжет ему глаза!» – догадался киммериец.

Но Конан видел, что даже с его исполинским ростом до головы монстра никак не достать. Да и была ли она уязвимым местом чудовища? Гив двигался боком – так бегают земляные крабы – и шел уверенно, как если бы ходил этой дорогой сотни раз. Каждая его лапа заканчивалась острым, в костяных шишках наконечником длиной в локоть и прочностью не уступающим стали. Таким оружием он мог играючи пронзить сразу несколько человек, а так как ног у него было восемь, то впечатление это восьмикратно усиливалось.

«Если сражаться с ним на ступенях храма – шансов у меня никаких, а на земле – еще посмотрим…» – принял решение киммериец.

В это время очнулся Бахман и с громким воплем бросился бежать. Гив замер на месте с поднятой вверх передней парой ног, затем устремился в погоню за беглецом с завидной для такой громадины скоростью. Когда он поравнялся с киммерийцем, Конан выскочил из своего укрытия и от души рубанул по одной из лап. Лезвие прошло сквозь плоть, почти не встретив сопротивления. От неожиданности, охромевший Гив грузно завалился на бок, чуть не придавив варвара, и на Конана посыпались отвратительные на вид паразиты, гнездившиеся в шкуре чудовища.

Но в следующий миг монстр был уже на ногах, резко разворачиваясь в сторону своего обидчика. Варвар одним прыжком перемахнул через храмовые степени, ускользая от смертоносных лап чудовища, и оказался на земле. Рядом с ним что-то жирно чавкнуло, и, бросив быстрый взгляд в сторону, он увидел, как на земле, прямо у него на глазах, растет черная выжженная яма, над которой поднимался отвратительный трупный смрад.

От следующего ядовитого плевка киммериец едва увернулся, а потом ему пришлось бежать, петляя вокруг кустов и останков строений, так как Гив ринулся в атаку. Варвар не ошибся: ноги чудовища увязали в мягкой, податливой почве, и это лишало его преимущества. Конан сумел забежать ему в бок и прежде, чем монстр напал, обрубил ему еще одну ногу.

Из раны хлынула зеленая жидкость, забрызгав белое одеяние киммерийца. Одежда затлелась, а вслед за ней кожа вспухла волдырями, словно от сильных ожогов. Варвар стиснул зубы от жгучей боли и в ярости бросился на Гива. Чудовищные лапы монстра вонзались в землю рядом с киммерийцем, двигающимся со стремительностью атакующей кобры.

Ядовитая кровь чудовища заливала варвара, но он рубил и рубил, пока не лишил Гива всех ног с одной стороны брюха. Паук заскреб оставшимися лапами, неуклюже волоча громоздкое тело по земле. Он больше не хотел сражаться.1 Спрятаться бы, забиться в нору и подождать, когда отрастут его новые ноги… но враг не давал ему уползти. Топор человека безжалостно терзал его плоть, и хотя он не чувствовал боли, но знал, что из страшных ран вместе с кровью уходят последние силы. Глаза паука потускнели, Гив дернулся последний раз и инстинктивно подобрал под себя искалеченные обрубки лап.

Но опьяненный битвой Конан неистовствовал до тех пор, пока не добрался до отвратительной головы монстра и не размозжил ее одним ударом. Лишь тогда он со стоном повалился в нескольких шагах от поверженного чудовища, и неподвижно лежал, глядя в небо помутневшим от боли взглядом.

– О, боги, ты убил его! Ты действительно его убил! – Над варваром склонилось восторженное лицо Бахмана.

– Воды, – прохрипел киммериец

– Воды? Да, да, сейчас. Полежи здесь, я что-нибудь придумаю.

Он исчез, и Конан устало прикрыл глаза, но и это незначительное усилие принесло ему массу страданий. Сколь долго отсутствовал поэт, киммериец сказать не мог, но когда он пришел в себя, то сразу почувствовал облегчение во всем теле. Бахман сидел рядом с ним, поливая из кувшина многочисленные ожоги и прикладывая к ним какие-то листья, которые предварительно сам пережевывал.

– Тебе уже лучше? – заботливо спросил он. – Это вода из храмового источника. Говорят, что она целебная.

Конан резко выпрямился, с удовольствием отмечая отсутствие боли, и с отвращением стряхнул с себя зеленую кашу.

– А это что за дрянь?

– Ага, значит с тобой все в порядке… – На всякий случай поэт отодвинулся в сторону. – Если ты в состоянии идти, то вот тебе ключ.

Идем и запрем подземелье Тахамтура.

Поэт перебросил варвару длинный кремневый стержень со следами грубых ударов камня.

– Откуда ты его взял? – удивился Конан.

– А ты на Гива погляди.

Киммериец повиновался. От громадного тела чудовища осталась лишь зловонная жижа – солнце уничтожило порождение мрака.

– Я всю лужу перепахал. Только это вот и

нашел, – рассказывал поэт.

– Ладно. – Конан легко поднялся на ноги, будто и не было поединка с пауком. – Идем. Чем скорее мы покончим с этим делом, тем скорее окажемся за праздничным столом.

– Впервые за все это время, ты говоришь разумные вещи. Но как ты его разделал! Словно родился мясником…

Они молча шли по улицам мертвого города. И не потому что им не о чем было поговорить, как раз наоборот, неугомонного Бахмана так и распирало почесать языком, но это заповедное место накладывало на них свой могильный отпечаток. От ветхих городских руин веяло тягостным духом бренности и томительного тысячелетнего одиночества. Ощущение того, что вот сейчас они соприкоснутся с легендой и сами станут частью ее, невольно пугало обоих.

Хаджир жил своей жизнью, непонятной и непривычной для смертного существа. То вдруг трава зашелестит, ветер закружит пожухлой листвой, то песок осыплется со стены, будто сорвавшись под чьей-то ногой, – жуткие звуки умершего города…

Огромный портал прохода в подземелье они увидели сразу. Один он и уцелел от царского дворца, в бурном потоке времени. Тяжеловесная каменная дверь была распахнута настежь, и вход зиял чернеющей пустотой, соединяя мир света с преисподней. Широкие мраморные ступени круто сбегали вниз и терялись где-то в непроницаемой тьме.

– Что здесь раньше было? – спросил киммериец поэта, с опаской заглядывая в колодец.

– Не знаю, – шепотом ответил тот, – может узилище, а может, склеп. В других местах чудовища ведь не заводятся.

– Я хочу спуститься и посмотреть, – неожиданно заявил киммериец.

Его сжигал огонь любопытства и ненависть ко всем чудовищам мира.

«Если я смог справиться с Гивом, то почему бы не помериться силой с самим Тахамтуром?»– подумал он и эта мысль укрепила его решимость.

Поэт одарил варвара таким взглядом, что Конан невольно проверил, на месте ли у него голова.

– Ты что, и правда возомнил себя Сиявашем? – спросил Бахман.

– Нет, но Гива я все-таки победил.

– Гив – жалкий клоп в сравнении с Тахамтуром! – взорвался поэт и тут же в ужасе закрыл рот рукой. – Если хочешь идти – пожалуйста. Только ключ мне оставь.

– Ключ будет со мной… для надежности. – На этот раз Конан даже не улыбнулся. – Жди меня здесь.

Из рваных от ожогов пол своего одеяния он соорудил подобие факела и, махнув рукой на протесты поэта, уверенно шагнул в темноту. Но уже через несколько ступеней мрак вокруг него сгустился настолько, что даже залитый солнечным светом портал за спиной показался лишь бледным пятном. Конан остановился в замешательстве. Факел освещал пространство вокруг не больше чем на пару шагов, будто скапливающаяся здесь веками темнота слизывала языки пламени.

Варвар сбросил наваждение и упрямо пошел вперед, опускаясь все ниже и ниже. Спуск казался бесконечным.

Внутри его кто-то отчаянно протестовал против этой безумной затеи, но Конан боролся с собой за каждый шаг. Крупные капли пота заливали его лицо, слипшиеся волосы лезли в глаза, но он не останавливался, пока не достиг подножия лестницы.

Что-то хрустнуло под ногой, и, чтобы рассмотреть, что это было, ему пришлось опустить факел к самой земле. В крохотном пятачке света открылся пол, залитый кровью, в которой плавали и скалили зубы человеческие черепа, уставившиеся на варвара пустыми глазницами.

«Кром! – ужаснулся киммериец. – Но ведь я стою на чем-то твердом!»

Он потянулся рукой и… на ладони его заискрилось несколько небольших рубинов. Пока Конан, не веривший в чудеса, приходил в себя, что-то вздохнуло в глубинах земли, и все подземелье содрогнулось.

Факел мигнул и погас, хотя не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.

И тут мрак будто ожил вокруг киммерийца, потянувшись к нему холодными скользкими щупальцами. Что-то шевельнулось у него под ногами.

Но не это заставило его попятиться – из глубин подземелья, а может, из самой бездны на него надвигалось нечто безжалостное и неуязвимое. Он не видел, не слышал его, но всем существом своим чувствовал, как оно стремительно приближается, сковывая ужасом руки и ноги. И Конан не стал дожидаться прихода Тахамтура, чтобы испытать на себе силу гнева подземного божества.

Он развернулся и бросился бежать вверх по лестнице. Конан бежал, не оглядываясь, падал, царапая в кровь руки, вставал и снова бежал, зная, что стоит ему оглянуться и… Ужас подземелья гнался за ним по пятам, приближаясь с каждым мгновением. Что-то хватало его из темноты, цеплялось за одежду, ледяным дыханием прикасалось к лицу и рукам.

Земля уже стонала у него под ногами, когда впереди забрезжил спасительный свет. Титаническим усилием он преодолел последние ступени и вырвался из паутины мрака, чуть не сбив с ног полуживого Бахмана.

Не давая себе передышки, Конан бросился к каменной створке и приналег на дверь плечом. Мышцы вздулись буграми, но ему едва ли удалось бы стронуть с места дверь, не приди ему на помощь поэт. Вдвоем они заперли вход, и Конан достал из-за пояса кремневый стержень. Ключ, точно живой, выпрыгнул у него из рук и скользнул в неприметное отверстие на поверхности камня. Раздался грохот, будто свод подземелья рухнул, и в тот же миг дверь содрогнулась, отшвырнув Конан и поэта на несколько шагов. Удар повторился, но камень выдержал. И после этого настала тишина.

Долго Бахман и киммериец сидели на земле, прислонясь друг к другу спиной, и переводили дух, пока пережитый ими ужас не стал еще одной страницей прошлого. И первым на этот раз пришел в себя поэт.

– Ты видел его, Конан? – спросил он.

– Нет, – коротко ответил варвар.

– Боги не жалуют тех, кто дерзко бросает им вызов, – немного помолчав, сказал поэт.

– Ты был прав – я никакой не Сияваш.

– Пусть это останется нашей тайной. А теперь не пора ли нам возвращаться?

– Да, но у нас нет доказательств победы над Гивом… – Конан рассматривал на раскрытой ладони сверкающие гранями рубины, которые так и не выпусти из рук во время бегства.

– Какие еще нужны доказательства, кроме того, что мы вернемся отсюда живыми, – устало откликнулся поэт. – Идем, мне уже не терпится припасть губами к чаше славы.

Вскоре уставшие от неизвестности и долгого ожидания селяне с радостными криками и счастливыми слезами встречали двух героев. Три дня вся долина праздновала великую победу над ужасным Гивом и чествовала своих избавителей.

Но как только раны Конана зажили, простившись со всеми, они покинули долину, к нескрываемому неудовольствию поэта.

Еще через несколько дней Бахман привел киммерийца к истокам Ильбарса. Пришло время прощаться и им. Бахман плавно соскользнул с крупа лошади; теперь он весь путь занимал это место, если позволяла дорога. Конан тоже соскочил с седла и подошел к жмурящемуся от яркого солнца поэту.

– Может, все-таки поедешь со мной в Туран? Попытаешь счастья на городских площадях, где твой талант наверняка оценят, – предложил ему варвар.

– Спасибо, но это предложение не по мне, – с благодарностью извинился поэт. – По трем причинам. Во-первых, став героем, я и здесь могу жить припеваючи; во-вторых, в городах публика искушенная и вряд ли меня там заметят…

– Ну, а в-третьих? – не выдержал киммериец.

– Видишь ли, Конан, с тех пор, как я имел несчастье встретить тебя, я пережил столько ужасов и кошмаров, что мне их хватит с лихвой на всю жизнь. Боги слепили тебя из неприятностей, такая жизнь не для меня.

– Ладно, – добродушно улыбнулся варвар. – Вот, возьми это на память обо мне и наших злоключениях в горах

Он вынул из пояса несколько кроваво-красных камушков и, выбрав один из них, протянул поэту.

Глаза бродяги алчно заблестели, и он дрожащими руками принял рубин в свои ладони.

– Откуда у тебя такое сокровище?!

– Неважно… Что ты теперь намерен делать? – отмахнулся от вопроса варвар.

– Не знаю. Может, начну новую жизнь.

– Ладно… Прощай, Бахман, и пусть не забывают тебя боги! – Киммериец повернулся и направился к лошади.

– Постой, Конан! – слезливым голосом окликнул его поэт. – Позволь мне обнять тебя на прощание.

Они обнялись, и растроганный певец расплакался на груди киммерийца, к великому неудовольствию варвара.

– Мне пора, – сказал Конан и, не касаясь стремени, оказался в седле. – Может, еще и встретимся когда-нибудь.

– О, Небо, не дай тому случиться…

Конан подхлестнул своего жеребца и не расслышал прощальных слов поэта.

Лишь много дней спустя киммериец достиг обитаемых мест и остановился на ночлег в таверне на окраине Хоарезма.