Текст книги "День перед прощанием"

Автор книги: Джером Дэвид Сэлинджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сэлинджер Джером
День перед прощанием

Джером Дейвид Сэлинджер

День перед прощанием

Перевод на русский язык. М.Ковалева, 1996.

Сержант технических войск Джон Ф. Глэдуоллер-младший, личный номер 32 325 200, одетый в серые брюки из шерстяной фланели, белую рубашку с расстегнутым воротом, клетчатые гольфы, коричневые ботинки и темно-коричневую шляпу с черной лентой, сидел, положив ноги на письменный стол. Под рукой у него была пачка сигарет, и его мать с минуты на минуту должна была принести ломоть шоколадного торта и стакан молока.

Весь пол был завален книгами – закрытыми и раскрытыми, бестселлерами и макулатурой, классиками и однодневками, книгами, подаренными на Рождество, библиотечными книгами и чужими книгами.

В эту самую минуту сержант находился вместе с Анной Карениной и Вронским в мастерской художника Михайлова. Незадолго до того он стоял в воротах монастыря со старцем Зосимой и Алешей Карамазовым. Еще часом раньше прошел перед домом Джея Гэтсби, урожденного Джеймса Гетца, и теперь спешил как можно скорее выбраться из студии Михайлова, чтобы попасть на угод Пятой авеню и Сорок шестой улицы, там они вдвоем с верзилой-полисменом по имени Боб Коллинз встретят машину, за рулем которой будет сидеть девушка по имени Эдит Доул... Сколько еще народу хотел повидать сержант, сколько памятных мест...

– А вот и мы! – сказала его мама, внося торт и молоко.

"Слишком поздно, – подумал он, – не успею. А что, если взять их с собой? Сэр, я привез свои книжки, стрелять я ни в кого пока не буду, валяйте, ребята, я подожду тут, среди книг".

– Спасибо, мама, – сказал он, закрывая за собой дверь студии. – Прямо слюнки текут.

Мать поставила поднос на стол.

– Молоко холодное как лед, – заметила она. Его всегда забавляла эта ее привычка расхваливать еду. Она присела на [75] скамеечку возле его кресла, следя за тем, как он берет стакан тонкими, такими родными пальцами, не сводя с него глаз, полных любви.

Он откусил кусок торта и запил его молоком. Молоко было и впрямь ледяное. Неплохо.

– Неплохо, – заметил он.

– Стояло на льду с самого утра, – сказала мать, обрадованная этим снисходительным одобрением. – Милый, а когда приезжает этот мальчик, Корфидд?

– Колфилд. И он не мальчик, мама. Ему двадцать девять. Я подскочу к шестичасовому, может, встречу. У нас есть бензин?

– По-моему, нет. Отец велел тебе передать, что талоны в машине. Там на шесть галлонов. – Миссис Глэдуоллер вдруг обратила внимание на состояние пола. – Ты не забудешь перед уходом собрать книжки, Бэйб*?

– Угу, – без особого энтузиазма ответил Бэйб, дожевывая торт. – Когда У Мэтги кончаются уроки? – спросил он.

– Около трех, по-моему. Ах, Бэйб, зайди за ней, пожалуйста. Она будет вне себя от восторга. И в полной форме непременно.

– В форме нельзя, – сказал Бэйб, жуя. – Я санки беру.

–Санки?

–Угу.

– Силы небесные! Двадцатичетырехлетний мальчишка.

Бэйб поднялся, стоя допил молоко – холодное, ничего не скажешь! Лавируя между раскиданными по полу книгами, будто полузащитник, снятый для кино "рапидом", он подошел к окну и раскрыл его.

– Бэйб, ты простудишься насмерть.

– Не-а.

Он сгреб с подоконника горсть снега и слепил из нее снежок. Снег был что надо, не рассыпчатый.

– Ты так носишься с Мэтги, – задумчиво заметила мать.

– Славный ребятенок, – сказал Бэйб.

– А чем этот мальчик, Корфилд, занимался до армии?

– Колфилд. Он вел три радиопередачи: "Я – Лидия Мур", "Борьба за Жизнь" и "Марсия Стал, Д.М.**".

– Я всегда слушаю "Лидию Мур", – обрадовалась миссис Глэдуоллер. – Это девушка-ветеринар, да?

[* Бэйб (Babe; букв.: Малыш, Детка) – обычное шутливое прозвище рослого парня, ставшее особенно популярным благодаря тому, что его носил знаменитый бейсболист 20-х годов Бэйб Рут. (Прим. ред.)

** Д. М. – доктор медицины.] [76]

– К тому же он писатель.

– Да что ты, писатель? Тебе повезло. Он, наверное, ужасно умный.

Снежок начал таять. Бэйб выбросил его за окно.

– Он чудесный парень, – сказал он. – У него в армии младший братишка, которого сто раз выгоняли из школы. Он про него все время рассказывает, говорит, что у этого Холдена не все дома.

– Бэйб, закрой окно. Пожалуйста, – сказала миссис Глэдуоллер.

Бэйб закрыл окно и подошел к своему стенному шкафу. Он заглянул туда. Все его костюмы висели на месте, только он разглядеть их не мог, потому что они были завернуты в вощеную бумагу. Он вдруг подумал, придется ли ему еще когда-нибудь носить их.

"Тщеславье, ты, – подумал он, – зовешься: Глэдуоллер"*.

[* Перефразированная цитата из трагедии Шекспира "Гамлет": "Бренность, ты зовешься: женщина!" Перевод М. Лозинского. (Прим. переводчика.)]

О, все эти девушки в миллионах автобусов, на миллионах улиц, на миллионах шумных вечеринок, никогда не видевшие на нем этот белый пиджак, который Доу Вебер и миссис Вебер привезли ему с Бермудских острововДаже Фрэнсис ни разу не видела его в этом пиджаке. Если бы только была возможность взять да войта в ее комнату в этом белом пиджаке. Когда он был рядом с ней, он казался сам себе таким некрасивым, даже нос у него будто бы становился еще длиннее. А в этом белом пиджаке он сразил бы ее наповал

– Твой белый пиджак я отдавала вычистить и отгладить, – сказала мать, словно прочитав его мысли, что его немножко раздосадовало. Поверх рубашки он натянул темно-синюю вязаную безрукавку, надел замшевую куртку.

– Где санки, ма? – спросил он.

– Наверное, в гараже, – сказала мать.

Бэйб прошел мимо скамеечки, на которой она все еще сидела, не сводя с него влюбленных глаз. Он легонько похлопал ее по плечу:

– До скорого. И смотри, чтоб ни в одном глазу!

– И ты смотри!..

В конце октября уже можно писать на оконных стеклах, покрытых изморозью, а сейчас, в ноябре, городок Валдоста, штат Нью-Йорк, был белоснежен: белизна-подбеги-к-окну, белизна-вздохни-полной-грудью, белизна-швырни-книги-в– [77] прихожей-и-выбегай-на-волю. Но несмотря на это, уже несколько дней после отзвеневшего в три часа последнего звонка горстка энтузиастов – само собой, одни девчонки – оставалась послушать, как обожаемая мисс Гельцер читает главы из "Грозового перевала".

Так что Бэйб уселся на санки и стал ждать. Было уже почти полчетвертого. "Выходи, Мэтги, – подумал он. – У меня времени в обрез".

Тут школьная дверь настежь распахнулась, и из нее, толкаясь и щебеча, высыпала дюжина малюсеньких девчонок.

"Не слишком интеллектуальная компания, – подумал Бэйб. – Небось им нет дела ни до какого "Грозового перевала". Просто подлизываются к учительнице. Но только не Мэтги. Спорю на что угодно, ее эта книга сводит с ума и она мечтает, чтобы Кэти вышла за Хитклифа, а не за Линтона".

Наконец он увидел Мэтги, и она заметила его в тот же миг. Лицо ее вспыхнуло такой радостью, какой он в жизни не видел, ради этого стоило пройти хоть пятьдесят войн. Она понеслась к нему со всех ног, по колени утопая в глубоком, нетронутом снегу.

– Бэйб! – завопила она. – Ура-а!

– Привет, Мэт. Привет, кроха, – негромко и непринужденно сказал Бэйб. Вот решил покатать тебя с горки.

– Ух ты!

– Ну, как книжка? – спросил Бэйб.

– Хорошая! Ты ее читал?

–Ага.

– Я хочу, чтобы Кэти вышла за Хитклифа. А не за этого зануду Линтона. Ну его в болото! – затараторила Мэтги. – Ух ты! Я и не знала, что ты придешь! Тебе мама сказала, когда я кончаю?

– Да.Садись, прокачу.

– Не-а. Я пешком.

Бэйб нагнулся и подобрал веревку от санок, потом он пошел по снегу к улице, Мэтти шла рядом. Остальные девчонки глазели на них.

"И это все мне, это лучше, чем все мои книжки, лучше Фрэнсис, лучше меня самого. Ладно, стреляйте в меня, коварные японские снайперы, видел я вас в кинохронике, плевать мне на вас!"

Они выбрались на улицу. Бэйб намотал веревку на руку, сел на санки.

– Я впереди, – сказал он, устраиваясь поудобнее. – Садись, Мэт. [78]

– Только не по Спринг-стрит, – испуганно сказала Мэтта. – Только не по Спринг-стрит, Бэйб.

Спускаясь по Спринг-стрит, вылетаешь прямо на Локаст, а там полно машин и грузовиков.

Только большие мальчишки, которые ничего не боятся и знают все плохие слова, катаются по Спринг-стрит. Бобби Эрхард в прошлом году попал под машину и убился, и мистер Эрхард нес его на руках, а миссис Эрхард плакала и все такое.

Бэйб повернул сани носом к Спринг-стрит и уперся ногами в мостовую.

– Давай, садись сзади, – снова сказал он Мэтги.

– Только не по Спринт. Нельзя мне кататься по Спрингстрит, Бэйб. Я папе обещала. Он рассердится или, еще хуже, обидится.

– Все в порядке, Мэтги, – сказал Бэйб. – Когда ты со мной, все в порядке. Скажешь ему, что была со мной.

– Нет, только не по Спринт. Только не по Спринт, Бэйб. Давай лучше по Рэндолф-авеню, а? Там здорово!

– Все в порядке. Все будет в порядке, раз ты со мной.

Мэтги вдруг села к нему за спину, прижав животом свои учебники.

– Готова? – спросил Бэйб.

Она не могла выговорить ни слова.

– Да ты дрожишь! – сказал Бэйб, наконец сообразив, в чем дело.

– Нет.

– А вот и дрожишь! Тебе ведь не обязательно ехать, Мэтги.

– Не дрожу я. Честное слово.

– Нет, – сказал Бэйб. – Дрожишь. Можешь слезать. Ничего такого тут нет. Слезай, Мэт.

– Мне хорошо! – сказала Мэтги. – Честное слово, Бэйб. Честно. Видишь?

– Нет. Слезай, моя хорошая.

Мэтги встала.

Бэйб тоже встал и стал обивать снег с полозьев санок.

– Я скачусь с тобой по Спринт, Бэйб. Честно. Я скачусь с тобой по Спринт, – взволнованно заговорила Мэтги.

– Знаю, – ответил ее брат. – Это я знаю.

"Я счастлив, как никогда в жизни", – подумал он.

– Пошли, – сказал он. – По Рэндолф нисколько не хуже. Даже лучше.

И он взял ее за руку.

Когда Бэйб и Мэтги вернулись домой, дверь им открыл капрал Винсент Колфилд, в полной форме. Это был бледный [79] молодой человек с большими ушами и едва заметным шрамом на шее от перенесенной в детстве операции. У него была чудесная улыбка, но он нечасто пускал ее в ход.

– Здравствуйте, – сказал он с невозмутимым видом, открывая дверь. Если вы пришли проверять газовый счетчик, да еще вдвоем, то вы ошиблись дверью. Мы тут газом не пользуемся. Мы топим маленькими детишками. С незапамятных времен. Всего доброго.

Он начал закрывать дверь. Бэйб сунул ногу в проем, а его гость пнул ее изо всех сил.

– Вот это да. Я думал, ты приедешь шестичасовым.

Винсент распахнул дверь.

– Входите, – сказал он. – Тут есть женщина, которая даст вам по куску свинцового торта.

– Винсент, старина! – сказал Бэйб, пожимая ему руку.

– А это еще кто? – спросил Винсент, глядя .на слегка перепуганную Мэтги. – А, это Матильда, – ответил он сам себе. – Матильда, нам нет смысла откладывать свадьбу. Я полюбил тебя с той самой ночи в Монте-Карло, когда ты поставила последнюю бумажку на "двойной ноль". А войне все равно скоро конец...

– Мэтги, – сказал Бэйб, улыбаясь, – это Винсент Колфилд.

– Привет, – сказала Мэтти и забыла закрыть рот.

Миссис Глэдуоллер, несколько ошарашенная, стояла у камина.

– У меня есть сестренка твоих лет, – сказал Винсент. – Конечно, она не такая красавица, как ты, но не исключено, что она гораздо умнее.

– А какие у нее отметки? – сурово спросила Мэтги.

– Тридцать по арифметике, двадцать по правописанию, пятнадцать по истории и ноль по географии. Похоже, что она никак не может подогнать свои отметки по географии к остальным, – сказал Винсент.

Бэйб с удовольствием слушал их разговор. Он знал, что Винсент найдет подход к Мэтги.

– Жуткие отметки, – фыркнула Мэтги.

– Ну ладно, если уж ты такая умная, – сказал Винсент. – Если А имеет три яблока, а В уезжает в три часа, то сколько времени понадобится С, чтобы пройти на веслах пять тысяч миль против течения, на север вдоль берегов Чили? Не подсказывайте, сержант..

– Пошли наверх, – сказал Бэйб, хлопая его по спине. – Привет, мама! Он говорит, что у тебя свинцовый торт.

– А сам съел два куска.

– Где твои чемоданы? – спросил Бэйб гостя.

– Наверху, мои. родные. [80]

Винсент поднимался по лестнице следом за Бэйбом.

– Мне сказали, что вы писатель, Винсент! – окликнула его миссис Глэдуоллер, пока они поднимались наверх.

Винсент перегнулся через перила.

– Нет, нет, я оперный певец, миссис Глэдуоллер. Я привез с собой все ноты, так что можете радоваться.

– Вы тот самый человек, который сочиняет "Я – Лидия Мур"? – спросила его Мэтги.

– Я сам и есть Лидия Мур. А усы я приклеил.

– Ну как там в Нью-Йорке, Вине? – спросил Бэйб, когда они курили, устроившись в его комнате.

– Почему ты в штатском, сержант?

– Да я заряжался. Катался с Мэтги на санках. Правда-правда. Так как там в Нью-Йорке?

– Нет больше конки. Они убрали с улиц конную железную дорогу, не успел я уйти в армию. – Винсент поднял с пола книгу и стал рассматривать обложку. – Книги, – презрительно протянул он. – Читал я их все. Стэндиш, Элджер, Ник Картер. Эта книжная писанина – не в коня корм. Запомни это, дружочек.

– Идет. Ну а как все-таки в Нью-Йорке?

– Ничего хорошего, сержант. Холден пропал без вести. Письмо пришло, когда я был дома.

– Не может быть! – сказал Бэйб, снимая ноги со стола.

– Может, – сказал Винсент. Он делал вид, что просматривает книгу, которую держал в руке. – Я обычно отыскивал его в молодежном клубе у старого Джо на углу Восемнадцатой и Третьей в Нью-Йорке. Пивной бар для ребятишек из колледжей и приготовишек. Я шел прямо туда его разыскивать, когда он приезжал домой на рождественские и пасхальные каникулы. Я таскал за собой свою девушку,, повсюду искал его, и всегда находил где-то в глубине – самого шумного, самого надрызгавшегося щенка во всем заведении. Он всегда пил виски, хотя остальные ребята пили только пиво. Я говорил ему: "Ты в порядке, кретин ты этакий? Домой хочешь? Деньги нужны?" А он отвечал: "Не-е. Ничего мне не нужно. Ничего не нужно, Вине. Привет, друг. Привет. А кто эта крошка?" Я тут же уходил, но потом всегда за него волновался. Когда он летом каждый раз бросал свои мокрые трусы внизу, возле лестницы, комком, вместо того, чтобы вешать на веревку для белья, я всегда подбирал их, потому что в его годы сам был точь-в-точь такой.

Винсент захлопнул книгу. Картинным жестом он извлек из нагрудного кармана миниатюрную пилку и занялся ногтями. [81]

– Твой отец выгоняет гостей из-за стола, если у них грязные ногти?

–Да.

– Он что преподает? Ты мне говорил, но я позабыл.

– Биологию... Сколько ему было лет, Винсент?

– Двадцать.

– На девять меньше, чем тебе, – зачем-то подсчитал Бэйб. – А твои родители знают, что ты на следующей неделе отплываешь?

– Нет, – сказал Винсент. – А твои?

– Нет. Я, наверно, сообщу им утром, перед отходом поезда. Особенно трудно сказать маме. При ней даже нельзя произносить слово "ружье", она туг же начинает плакать.

– Ты хорошо провел время, Бэйб? – серьезно спросил Винсент.

– Да, очень, – ответил Бэйб. – Курево за спиной.

Винсент протянул руку за сигаретой.

– Часто виделся с Фрэнсис? – спросил он.

– Да. Она чудесная. Вине. Мои ее не любят, но для меня она просто чудо.

– Может быть, тебе надо было на ней жениться, – сказал Винсент. И вдруг его словно прорвало: – Ему даже двадцати не было, Бэйб! Только через месяц... Я так рвусь воевать, что места себе найти не могу. Смешно, а? Я записной трусишка. Всю жизнь я уклонялся даже от кулачных потасовок, всегда умел отболтаться. А теперь я хочу стрелять в людей. Что ты об этом скажешь?

С минуту Бэйб не говорил ничего. Потом сказал:

– А ты хорошо жил, то есть до того, как пришло это письмо?

– Нет. Никакой жизни у меня вообще не было после двадцати пяти. Надо было жениться в двадцать пять. Стар я стал для того, чтобы болтать в барах да целоваться с полузнакомыми девицами в такси.

– А Хелен ты хоть раз видел? – спросил Бэйб.

– Нет. Насколько я понял, она и джентльмен, за которого она вышла замуж, ожидают маленького незнакомца.

– Мило, – сухо заметил Бэйб.

Винсент улыбнулся.

– Я рад тебя видеть, Бэйб. Спасибо, что ты меня пригласил. Солдатам, особенно друзьям, как мы, в наши дни надо держаться вместе. Со штатскими у нас больше нет ничего общего. Они не знают того, что знаем мы, а мы уже отвыкли от того, что они знают. Так что ничего у нас с ними не вытанцовывается.

Бэйб кивнул и медленно затянулся сигаретой.

– Я и понятия не имел о дружбе, пока в армию не попал. А ты, Вине? [82]

– Ни малейшего.

Голос миссис Глэдуоллер звонко разнесся по лестнице и по комнате:

– Бэйб! Отец вернулся! Обедать!

Они встали.

Когда обед кончился, профессор Глэдуоллер начал рассказывать Винсенту о прошлой войне. Винсент, сын лицедея, слушал его с выражением хорошего актера, вынужденного играть со звездой. Бэйб сидел, откинувшись на спинку, созерцая огонек своей сигареты и время от времени отхлебывая кофе. Миссис Глэдуоллер не сводила с него глаз. Не обращая внимания на мужа, она всматривалась в лицо сына, вспоминая то лето, когда оно стадо худым, сумрачным и напряженным. Оно казалось ей лучшим лицом на свете. Оно не могло сравниться по красоте с отцовским, но в их семье не было лица замечательней. Мэтти забралась под стол и принялась развязывать шнурки на ботинках Винсента. Он делал вид, что ничего не замечает.

– Окопные вши, – веско сказал профессор Глэдуоллер. – Куда ни взглянешь – везде вши.

– Прошу тебя, Джек, – машинально заметила миссис Глэдуоллер. – За столом.

– Куда ни взглянешь, – повторил ее муж; – Житья от них не было.

– Досаждали они вам, наверное, – сказал Винсент.

Бэйба раздражало, что Винсенту приходится подыгрывать отцу, и он вдруг заговорил:

– Папа, я не собираюсь читать проповедь, но иногда ты говоришь о прошлой войне, как и все твои однокашники, будто это была мужественная игра, которая помогла обществу в ваши дни разобраться, кто мальчишка, а кто настоящий мужчина. Я не хочу придираться, но вы, солдаты прошлой войны, все в один голос твердите, что война – это сущий ад, и все же, как бы это сказать, чувствуется, что вы задираете нос из-за того, что в ней участвовали. Мне кажется, что немецкие солдаты после прошлой войны тоже, должно быть, вели такие же разговоры, и когда Гитлер развязал нынешнюю войну, все младшее поколение в Германии рвалось доказать, что они не хуже, если не лучше, отцов.

Бэйб смущенно замолчал. Потом продолжал:

– Но в эту войну я верю. Если бы не верил, то отправился бы прямо в лагерь для отказчиков и махал бы там топором до победного конца. Я верю, что надо убивать фашистов и японцев, потому что другого способа я не знаю. Но я никогда ни в чем не был так уверен, как в том, что [83] моральный долг всех мужчин, кто сражался или будет сражаться в этой войне, – потом не раскрывать рта, никогда ни одним словом не обмолвиться о ней. – Бэйб сжал левую руку в кулак под столом. – Если мы возвратимся, если немцы возвратятся, если англичане возвратятся, и японцы, и французы, и все мужчины в других странах, и все мы примемся разглагольствовать о героизме и об окопных вшах, плавающих в лужах крови, тогда будущие поколения снова будут обречены на новых гитлеров. Мальчишек нужно учить презирать войну, чтобы они смеялись, глядя на картинки в учебниках истории. Если бы немецкие парни презирали насилие, Гитлеру пришлось бы самому вязать себе душегрейки.

Бэйб замолк, испугавшись, что выставил себя перед отцом и Винсентом ужасным дураком. Его отец и Винсент ничего не ответили. Мэтги внезапно с видом заговорщицы вынырнула из-под стола и забралась на свой стул. Винсент пошевелил ногами и укоризненно взглянул на нее. Шнурки одного ботинка были связаны со шнурками другого.

– Считаешь, что я говорю глупости, Винсент? – смущенно спросил Бэйб.

– Нет. По-моему, ты слишком многого требуешь от людей.

Профессор Глэдуоллер улыбнулся.

– Я не собирался подавать своих вшей под романтическим соусом, – сказал он.

Он засмеялся, и за ним расхохотались все, кроме Бэйба, – ему было неприятно, что вещи, так глубоко задевавшие его, можно превратить в шутку.

Винсент посмотрел на него сочувствующе, с любовью.

– А вот что мне хочется знать всерьез, – сказал Винсент, – так это, с кем я проведу сегодняшний вечер. Кто она?

– Джеки Бенсон, – ответил Бэйб.

– О, это прелестная девушка, Винсент, – сказала миссис Глэдуоллер.

– Вы это так сказали, миссис Глэдуоллер, что я уверен – она страшна, как смертный грех, – сказал Винсент.

– Нет, она очаровательна... правда, Бэйб?

Бэйб кивнул, все еще думая о том, что говорил минуту назад. Он чувствовал себя полным кретином, у которого еще молоко на губах не обсохло.

– А-а! Теперь я ее вспомнил! – спохватился Винсент. – Кажется, это одна из твоих прежних пассий?

– Бэйб встречался с ней два года, – ласково сказала миссис Глэдуоллер. – Она чудесная девушка. Вы в нее влюбитесь, Винсент. [84]

– Вот было бы славно! Я на этой неделе еще не влюблялся. Вот с кем ты увидишься, Винсент? Впрочем, это можно было предвидеть.

Миссис Глэдуоллер рассмеялась и встала из-за стола. Остальные тоже поднялись.

– Кто это связал мои шнурки? – спросил Винсент. – Миссис Глэдуоллер, в вашем-то возрасте!

Мэтги едва не лопнула со смеху. Винсент смотрел на нее совершенно невозмутимо, а Бэйб обошел вокруг стола, подхватил сестренку и усадил ее себе на плечо. Он снял с ее ног туфли и протянул их Винсенту, а тот с полной серьезностью поместил их в нагрудные карманы. Мэтги просто зашлась от смеха. Бэйб спустил ее вниз и пошел в гостиную.

Он подошел к отцу, стоявшему у окна, и положил руку ему на плечо.

– Опять снег пошел, – сказал он.

Он не мог уснуть до поздней ночи, вертелся с боку на бок в полной темноте, потом улегся на спину и затих. Он знал, как Винсент отнесется к Фрэнсис, но почему-то надеялся, что он об этом не станет говорить. Что толку твердить человеку о том, что он сам знает? Но Винсент это сказал. Каких-нибудь полчаса назад он все это сказал, тут, в этой самой комнате.

– Ну пошевели ты мозгами, – сказал он. – Джеки стоит двух таких, как Фрэнсис. Та ей в подметки не годится. Она красивее, она добрее, она остроумнее, она тебя поймет в десять раз лучше, чем Фрэнсис. Фрэнсис тебе ничего не даст. А уж если кто-нибудь и нуждается в понимании и сочувствии, так это ты, брат.

Брат. Этот "брат" разозлил Бэйба больше всего.

"Он не знает, – думал Бэйб, лежа в темноте. – Он не знает, что Фрэнсис делает со мной, что она всегда со мной делала. Я чужим людям про нее рассказывал, в поезде, по дороге домой. Я рассказал о ней незнакомому солдату, и я это делал всегда, и чем безнадежнее становится моя любовь, тем чаще я вытаскиваю на свет свое бессловесное сердце, как дурацкий рентгеновский снимок, и всему свету показываю свои шрамы: "Вот смотри, вот это – когда мне было семнадцать, и я одолжил "форд" у Джо Маккея и увез ее на озеро Вомо на целый день. А вот здесь, вот тут, когда она сказала то, что она сказала про больших слонов и маленьких слоников. А здесь, повыше, это когда я дал ей обыграть Банни Хаггерти в карты, в Рай-Бич, у нее в бубновой взятке была червонная карта, и она это знала. А здесь, о, здесь – это когда она закричала: "Бэйб!", увидев, как я выбросил туза в игре [85] с Бобби Тимерсом, мне пришлось выбросить туза, чтобы услышать это, но, когда я это услышал, мое сердце – вот оно, у вас перед глазами, – мое сердце перевернулось, и уже никогда оно не станет прежним. А вот тут рубец, страшный рубец. Мне был двадцать один год, когда я увидел ее в закусочной вдвоем с Уэдделом – они сидели сплетя руки, и она поглаживала его костяшки своими пальчиками.

Он не знает, что Фрэнсис делает со мной, – думал Бэйб, – она делает меня несчастным, мучает меня, не понимает меня, почти всегда, но иногда иногда! – она – самая чудесная девушка на свете, а с другими так никогда не бывает. Джеки никогда не делает меня несчастным, но Джеки вообще никак на меня не действует. Джеки отвечает на мои письма в тот же день. У Фрэнсис на это уходит от двух недель до двух месяцев, иногда она вообще не отвечает, а уж коли ответит, то никогда не напишет то, что мне хотелось бы прочитать. Но ее письма я перечитываю по сто раз, а письма Джеки – только раз. Стоит мне только увидеть почерк Фрэнсис на конверте – глупый, вычурный почерк – и я делаюсь счастливее всех на свете.

Вот уже семь лет, как это со мной творится, Винсент, есть вещи, о которых ты понятия не имеешь. Есть вещи, о которых ты понятия не имеешь, брат..."

Бэйб повернулся на левый бок и попытался заснуть. Пролежал так десять минут, потом повернулся на правый бок. Это тоже не помогло. Тогда он встал, побрел в темноте по комнате, запнулся о книгу, нашарил в конце концов сигарету и спички. Он закурил, затянулся почти до боли, а пока вдыхал дым, понял, что он еще что-то хочет сказать Мэтги. Но что? Он присел на краешек кровати и хорошенько все обдумал, прежде чем накинуть халат.

– Мэтги, – сказал он беззвучно в темноту, где никого не было, – ты маленькая девочка. Но люди недолго остаются маленькими девочками или мальчиками – вот хоть я, например. Не успеешь оглянуться, как девочки начинают красить губы, а мальчики – курить и бриться. Так что оно, это детство, очень быстро кончается. Сегодня тебе десять лет, ты бежишь по снегу мне навстречу, и ты счастлива, – о, как ты счастлива! – скатиться со мной на санках по Спринг-стрит, а завтра тебе будет двадцать, и в гостиной тебя будут поджидать кавалеры, чтобы повести куда-нибудь. Ты не заметишь, как начнешь давать на чай носильщикам, заботиться о дорогих нарядах, встречаться в кафе с девчонками и удивляться, почему тебе не встречается достойный тебя парень. И это нормально. Но главное, что я хочу сказать, Мэтги, если я вообще [86] могу что-то сказать, вот что: Мэтги, постарайся равняться на самое лучшее, что есть в тебе. Если ты даешь людям слово, они должны знать, что это лучшее в мире слово. Если тебе придется жить в одной комнате с какой-нибудь унылой однокурсницей, постарайся сделать ее не такой унылой. Когда к тебе подойдет какая-нибудь божья старушка, торгующая жевательной резинкой, дай ей доллар, если он у тебя найдется, но только если ты сумеешь сделать это не свысока. Вот в чем весь фокус! Я мог бы сказать тебе очень много, но не ручаюсь, что не наговорил бы всякой чуши. Ты еще малышка, Мэт, но прекрасно меня понимаешь. Ты будешь умницей, когда вырастешь. Но если ты не сможешь быть умной и славной девушкой, я не хочу видеть тебя взрослой... Будь славной девушкой, Мэт.

Бэйб перестал разговаривать с пустой комнатой. Вдруг ему захотелось поговорить с самой Мэтги. Он надел халат, потушил сигарету в пепельнице и закрыл за собой дверь комнаты.

В коридоре перед комнатой Мэтти горел свет, и когда Бэйб открыл дверь, в комнате стало довольно светло. Он подошел к ее кровати и присел на краешек. Рука у нее лежала поверх одеяла, и он покачал ее взад-вперед потихоньку, но достаточно сильно, чтобы девчурка проснулась. Она немного испугалась и открыла глаза, но свет в комнате был мягкий, не слепящий.

– Бэйб, – сказала она.

– Привет, Мэт, – неловко пробормотал Бэйб. – Что поделываешь?

– Сплю, – резонно ответила Мэтги.

– Я просто хотел с тобой поболтать, – сказал Бэйб. – Хотел сказать тебе, чтобы ты была хорошей девочкой.

– Я буду, Бэйб. – Она уже проснулась и слушала внимательно.

– Хорошо, – медленно произнес Бэйб. – Ладно. А теперь спи.

Он встал и хотел выйти из комнаты.

– Бэйб.

– Тс-с-с!

– Ты уходишь на войну. Я все видела. Я видела, как ты толкнул Винсента ногой под столом. Когда я связывала ему шнурки. Я все видела.

Он вернулся и снова сел на краешек кровати. Лицо у него было серьезное.

– Мэтти, не проговорись маме, – сказал он.

– Бэйб, только ты смотри, не лезь под пулиНе лезь, смотри! [87]

– Да нет. Не полезу, Мэтти, – пообещал Бэйб. – Слушай, Мэтги. Не надо говорить маме. Может быть, я выберу минуту и скажу ей на вокзале. Только ты ей ничего не говори, Мэтти.

– Ладно. Бэйб, только не лезь под пули!

– Не буду, Мэтги. клянусь, что не буду. Я везучий, – сказал Бэйб. Он наклонился и поцеловал ее, прощаясь на ночь. – Давай засыпай, – сказал он и вышел.

Он вернулся к себе в комнату, зажег свет. Потом подошел к окну и стоял там, куря сигарету. Снова валил снег, такой густой, что крупные хлопья были невидимы, пока не ложились, пухлые и влажные, на подоконник. Но к утру подморозит, и Валдоста окажется под толстым, чистым, мохнатым покрывалом.

"Здесь мой дом, – думал Бэйб. – Здесь я был мальчишкой. Здесь растет Мэтти. Здесь моя мама всегда играла на пианино. Здесь отец посылал резаные мячи на поле для гольфа. Здесь живет Фрэнсис, и я счастлив, что она такая, как есть. И Мэтги спит здесь спокойно. Враг не ломится в ее дверь, не будит, не пугает. Но это может случиться, если я не выйду с ружьем ему навстречу. И я выйду и уничтожу его. Мне бы хотелось вернуться. Как бы мне хотелось вернуться!"

Бэйб с удивлением оглянулся, услышав за спиной шаги.

– А, это ты. – сказал он.

Кутаясь в халат, к нему подошла мать. Бэйб нежно обнял ее.

– Ну что, миссис Глэдуоллер, – обрадовано произнес он, – все хлопочем?..

– Бэйб, ты ведь уходишь на войну, правда?

– С чего ты взяла?

– Я знаю.

– Птичка на хвосте принесла? – попробовал пошутить Бэйб.

– Я не тревожусь, – спокойно – к удивлению Бэйба – сказала его мать. Ты исполнишь свой долг и вернешься. Я чувствую.

– Правда, мама?

– Да, правда, Бэйб.

– Ну и славно.

Мать поцеловала его и направилась к двери. На пороге она задержалась.

– В холодильнике остался цыпленок. Почему бы тебе не разбудить Винсента и не спуститься с ним в кухню?

– Пожалуй, я так и сделаю, – сказал Бэйб. Он чувствовал себя счастливым.

ПРИМЕЧАНИЯ

"День перед прощанием" ("Last Day of the Last Furlough"."Сэтердей ивнинг пост", 15 июля 1944 г.

Стр. 75. Джей Гэтсби – герой "Великого Гэтсби"(1925), романа Ф.Скотт Фицджеральда (1896-1940), одного из наиболее близких Сэлинджеру классиков американской литературы.

Стр. 78. "Грозовой перевал" (1847) – роман Эмили Бронте (1818-1848), выдающийся памятник английской прозы, включающий в себя элементы мистического повествования и отмеченный тонким мастерством, с каким воссоздана история любви героев, Кэтрин и Хитклифа, не сумевших соединить свои судьбы при жизни, однако обретающих друг друга в вечности.