Текст книги "Сборник фантастических рассказов"
Автор книги: Джером Биксби
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Джером Биксби
Сборник фантастичеких рассказов
Американская дуэль
Джо Дуллин меня зовут. Присматривал я за коровами старого Фэррела, что возле Лэйзи Эф, за Ручьем. Клеймить коров да напиваться в день получки – вот и все, что было стоящего в моей жизни, пока я не увидел, как молодой Бак Тэррэнт вытаскивает из кобуры револьвер.
Вообще-то Бак всегда стрелял будь здоров. К примеру, на сотню футов он мог двенадцать раз подряд влепить пулю всего лишь в дюйме от цели. Но, видит бог, его ухлопали бы, пока он вытаскивал револьвер.
Я видел пару раз еще до этого, как он тренировался на Ручье. Выберет дерево, согнется в дугу, и, сдается мне, это он представляет, что перед ним Билли Кид или еще кто, да тут же хвать за кобуру, вцепится корявыми пальцами в рукоять, дернет, как черт, и уж револьвер выскакивает из кобуры, а Бак целится и бьет без промаха. Но все это занимало у него около полутора секунд, и, к примеру, Билли Кид или шериф Бен Рэндольф из города, да хоть даже и я, Джо Дуллин, могли срезать его всего за полсекунды. Так вот, в тот раз, когда я ехал вдоль Ручья и увидел Бака под деревьями, я только ухмыльнулся, да и все.
Он стоял лицом к старому вязу, к которому прибил игральную карту на высоте четырех футов, аккурат там, где у человека сердце. Краешком глаза я видел, как он согнулся.
Выстрел раздался, когда каменистый склон разделял нас. Я опять ухмыльнулся, представив себе неуклюжую повадку Бака.
Несчастный он был парень. Другого слова и не подберешь. Несчастный, и все тут. Костлявый недомерок лет восемнадцати, пучеглазый, рог до ушей. Свое прозвище он получил из-за золотых зубов, а не из-за того, что был богат.[1]1
Buck – на разговорном языке означает «доллар», «щеголь». – Прим. пер.
[Закрыть] Он неплохо дрался и любил раздавать подзатыльники парням, когда в точности знал, что может поколотить их. Его отец умер года два назад, и он жил с матерью на маленькой ферме возле Ручья. Ферма была захудалая. Бак, бывало, и пальцем не пошевелит, чтоб сделать чего-нибудь по хозяйству. Изгороди повалились, двор весь зарос, дом разваливался, а Бак знай себе слоняется по городу, норовя сцепиться с кем-нибудь в салуне «Еще разок», да разъезжает по округе, или валяется под деревьями на берегу Ручья, или – вот как сегодня – тренируется в стрельбе, сокрушая деревья и камни.
Похоже на то, что ему всегда хотелось стать самым сильным в округе. Он и ходить-то старался так и – уж потом мы узнали – только и думал, когда валялся на траве, как бы ему всех одолеть.
Таким вот и был Бак Тэррэнт – низкорослый злобный паренек, опасный, как гадюка, и всегда мечтавший стать над всеми.
Никогда он таким не стал бы и за миллион лет – вот что самое смешное, да и вроде жалость он вызывал. Не было в нем настоящей силы, только трусливая злоба, и все. А она-то может научить лишь одному – как побыстрей управляться с оружием. Вот Бак и стал мерзким крысенком, готовым пробиться в жизни любым способом, лишь бы пробиться. Он ограбил бы вас тут же, стоило зазеваться.
Я услыхал еще один выстрел и выехал на открытое место. Я был уже так близко, что видел десятку бубен, в которой Бак просверливал пулями одно отверстие за другим. Стрелял он будь здоров, я уже говорил.
Потом заметил меня и вышел из-за дерева – револьвер в кобуре, рука спереди на поясе. Я придержал лошадь в десяти футах от него и стал ждать, что будет дальше.
Ох и смешон же он был в своих мешковатых штанах, в грязной клетчатой рубахе, с большим револьвером на бедре!
– Кого это ты собираешься испугать, Бак? – спросил я, окинул его взглядом с ног до головы и хмыкнул. – Ты выглядишь так же грозно, как, к примеру, жена пастуха.
– А ты сукин сын, – сказал он.
Я весь подобрался и выпятил челюсть.
– Поосторожней, ты, ублюдок, не то получишь по зубам и будешь валяться у меня в ногах.
– А разве ты не сукин сын? – злобно сказал он.
И тут, дьявол меня забери, я чуть не выпал из седла! Клянусь, я даже не заметил, как он двинул рукой – так быстро он это проделал! Револьвер просто возник невесть откуда.
– Разве нет? – спросил он снова, и блестевшее от смазки отверстие дула показалось мне воротами в преисподнюю.
Во рту у меня пересохло, я сидел в седле и прикидывал, когда он меня прикончит. Я держал руки так, чтоб он их все время видел, и старался выглядеть как можно дружелюбнее: в самом деле, я ведь никогда не ссорился с Баком, разве что дразнил его изредка, да ведь не больше, чем другие. Не было у него особых причин убивать меня.
Но лицо Бака было таким злобным и жестоким, как у парней вроде него, когда они вдруг сообразят, что в их руках жизнь и смерть.
И вот еще почему я струхнул.
Однажды я видел, как выхватывает револьвер Бэт Мэстерсон. Он это проделывал за полсекунды, может чуть больше. Вы вряд ли увидели бы движение его руки, только услышали бы шлепок по рукояти и через мгновение – выстрел. Это требует длительной тренировки: вмиг выхватить револьвер, прицелиться и выстрелить. Тренировка и умение начать первым – вот что делает меткого стрелка. И сдается мне, такие, как Бак Тэррэнт, всегда стремятся стать меткими стрелками.
Так вот, дуэль Мэстерсона с Джеффом Стюардом в Эбилине выглядела так: шлепок, выстрел – и у Стюарда появился третий глаз. Одно движение, быстрое, как молния. Но когда Бак Тэррэнт навел на меня револьвер у Ручья, я ничего не увидел, совсем ничего. Он только согнулся, и тут же на меня глянуло дуло револьвера. Это могло произойти только в миллионную долю секунды, если секунду удалось бы разделить на миллион частей.
Это было самое быстрое выхватывание револьвера, которое я видел в своей жизни. Нет, не может рука человека с такой скоростью добраться до кобуры, ухватить и поднять тяжелый «писмейкер»[2]2
«Peacemaker» – марка револьвера, в переводе на русский означает «миротворец». – Прим. пер.
[Закрыть] по двухфутовой дуге.
Это было ну никак невозможно – и все-таки произошло. И револьвер был направлен на меня.
Я не произнес ни слова. Сидел себе в седле да думал обо всех этих вещах, а моя лошадь тихо брела по склону, пока не остановилась пощипать травы. И все это время Бак Тэррэнт стоял в той же позе, дикое злорадство горело в его глазах. Он знал, что может убить меня в любой момент и что я об этом знаю. Когда он заговорил, голос его дрожал, будто от сдерживаемого смеха – да только недобрым был этот смех.
– Что скажешь, Дуллин? – спросил он. – Достаточно быстро, а?
– Да, Бак, достаточно быстро, – ответил я.
Мой голос тоже здорово дрожал, но уж не от желания посмеяться.
Бак сплюнул, с презрением глядя на меня. Он стоял на высоком месте, и наши головы находились на одном уровне. Но я-то чувствовал себя гораздо ниже ростом.
– Достаточно быстро! – фыркнул он. – Быстрей, чем кто-нибудь еще может!
– Верно, это так, – сказал я.
– Знаешь, как я это делаю?
– Нет.
– Я думаю, Дуллин. Я думаю, что мой револьвер у меня в руке. Как тебе это нравится, а?
– Чертовски быстро, Бак.
– Я только думаю – и он у меня в руке. Неплохое выхватывание!
– Неплохое.
– Ты чертовски прав, Дуллин. Быстрее всех!
Я тогда не знал, что он хотел сказать, когда говорил: «Думаю, что мой револьвер у меня в руке», но, будьте уверены, у меня и мысли не было спросить его об этом. Глаза его горели так, что, казалось, вот-вот прожгут дырки в ближайшем дереве. Бак снова сплюнул и оглядел меня.
– Знаешь, Дуллин, можешь убираться к дьяволу. Ты вшивый, богом проклятый, трусливый сукин сын. – Он холодно усмехнулся.
Он не оскорблял меня – просто нагло издевался. Я, бывало, бил по морде за меньшее: могу постоять за себя, если меня затронут. Но сейчас я начисто забыл об этом.
Он заметил, что я взбешен, стоял и наблюдал.
– Да, это очень быстро, Бак, – сказал я, – я и не думаю с тобой соревноваться. Ты хочешь убить меня, что ж, не могу препятствовать в этом и не подумаю вытаскивать револьвер. Нет, сэр, это уж точно.
– Душа в пятки ушла, – ощерился он.
– Может, и так, – согласился я. – Встань на мое место и спроси себя, что бы ты, черт побери, сделал.
– Трусливая душонка! – прорычал он, тараща на меня свои наглые глаза.
У меня плечи свело, а рука так и потянулась к револьверу. Ничего подобного никогда я еще не выслушивал.
– Не буду я доставать револьвер, – сказал я. – Поеду-ка дальше, если ты не против.
Я осторожно взял поводья, повернул лошадь и стал спускаться по склону. Я чувствовал на себе его взгляд и все ждал пулю в спину. Да ее все не было. Потом Бак Тэррэнт крикнул:
– Дуллин!
Я повернул голову.
– Ну?
Он стоял все в той же позе. Чем-то напоминал он мне сбесившегося койота: и глаза желтоватые, и слишком уж рот разевал, выплевывая слова, и его большие кривые зубы блестели на солнце. Думается, его бешеное желание грубить шло от одного: он теперь поступал, как хотелось ему всегда, – нагло, безбоязненно, подло, и только потому, что выхватывал револьвер быстрее всех. Это прямо-таки сочилось из него, как яд.
– Дуллин, – сказал он. – Часа в три я буду в юроде. Передай от меня Бену Рэндольфу, что он сукин сын. Скажи ему, что он хоть и шериф, а башка его навозом набита. Скажи ему, пусть на глаза мне не попадается, когда я буду в городе, лучше пусть убирается, совсем убирается отсюда. Передашь?
– Передам, Бак.
– Зови меня мистер Тэррэнт, ты, ирландский ублюдок.
– Хорошо… мистер Тэррэнт, – сказал я и, спустившись со склона, направился к дороге, идущей вдоль Ручья. Проехав с сотню ярдов, я обернулся: Бак снова тренировался – согнулся, как по волшебству, револьвер очутился в его руке, выстрелил…
Я ехал в город, чтобы сказать Бену Рэндольфу, что он должен либо уехать, либо умереть.
Бен был долговязым, тощим техасцем. Он приехал в город с севера лет десять назад, прижился в аризонском климате да так и остался. Он был хорошим шерифом – достаточно твердым, чтобы держать в руках большинство, и достаточно мягким, чтобы управляться с остальными. За годы службы он стал еще более живым и проворным, чем раньше.
Когда я рассказал ему о Баке, он сгорбился в своем кресле и начал раскуривать трубку: зажег спичку, и она горела, пока не обожгла пальцы, – табака огонь и не коснулся.
– Это точно, Джо? – спросил он.
– Бен, я видел это четыре раза. Поначалу я глазам своим не верил. Да, скажу я вам, он делает это быстро. Быстрее, чем вы, или Хиккок, или я, или кто еще. Дьявол его знает, откуда это у него.
– Но, – сказал Бен Рэндольф, зажигая другую спичку, – не может это у него так получаться. – Его голос звучал почти умоляюще: – Такая сноровка вырабатывается медленно, очень медленно. Вы же знаете. Как он мог этому выучиться за несколько дней? – Он сделал паузу, попыхивая трубкой. – Вы уверены, Джо? – спросил он снова из-за клубов дыма.
– Да.
– И он хочет иметь дело со мной?
– Так он сказал.
Бен Рэндольф вздохнул.
– Он несчастный малый, Джо, просто несчастный. Если бы не умер отец, я думаю, он не был бы таким. Мать не в состоянии направить его по верному пути.
– Вы ведь отбирали у него револьвер раза два, а, Бен?
– Угу. И из города его выгонял, когда он становился слишком уж опасен. Говорил ему, чтоб немедленно убирался домой и помогал матери.
– Думаю, потому он и вызывает вас.
– Да. И еще потому, что я шериф. Я лучше всех управляюсь с револьвером в округе, и он не хочет начинать с конца, это не по нему. Сразу хочет стать первым.
– Он это может, Бен.
Шериф снова вздохнул.
– Понимаю. Если то, что вы сказали, правда, мне и в самом деле плохо придется. И все же я должен идти к нему. Вы же знаете, я не могу оставить город.
Я поглядел на его руку, что лежала на коленях, – пальцы дрожали. Он сжал пальцы в кулак – и кулак дрожал.
– Вам надо бы уехать, Бен, – сказал я.
– Да, конечно, – мрачно ответил он. – Но я не могу. Что будет с этим городом, если я сбегу? Разве кто-нибудь еще может держать его в руках? Heт, черт побери. И вы это знаете.
– Таких сумасшедших опасных негодяев, как он, надо бы убивать. – Я помялся. – И… может, выстрелить ему в спину, если уж нельзя подстрелить спереди?
– Верно, – сказал Бен Рэндольф. – Рано или поздно это произойдет. Но что случится за эго время? Сколько людей будет убито? Это и есть моя работа, Джо, люди, которые могут погибнуть… Я должен встать между Баком и ими, понимаете?
Я встал.
– Да, Бен, понимаю, но хочу, чтобы вы не делали этого.
Он выпустил клуб дыма.
– У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, что он «думает» о револьвере в руке?
– Прямо ума не приложу. Может, он совсем рехнулся?
Еще один клуб дыма.
– Вы считаете, что я покойник, Джо, а?
– Похоже, что так.
В четыре пополудни Бак въехал в город с таким видом, словно был его полным хозяином. Он сидел в своем потрепанном старом седле, как раджа на слоне: правая рука низко на бедре и чуть отставлена. В своей обвисшей шляпе, лихо надетой набекрень, с вытаращенными глазами, он при своей костлявой фигуре выглядел как огородное пугало, пытающееся походить на человека, на сильного человека. Но ведь он и в самом деле был сильным человеком. Все в городе знали об этом от меня.
Никто не произнес ни слова, пока он ехал по улице до коновязи перед салуном. Да и разговаривать-то особенно было некому. Почти все попрятались по домам, можно было заметить лишь легкое движение за окнами да колыхание занавесок.
Только несколько человек сидели в креслах на верандах. Кое-кто стоял, прислонившись к стене. Они быстро глянули на Бака и тут же отвернулись.
Я находился неподалеку, когда Бак привязывал лошадь. Он с важным видом направился к салуну: правая рука на поясе, глаза горят адским пламенем.
– Ты передал ему? – спросил он.
Я кивнул.
– Он придет к тебе, как ты сказал.
Бак коротко рассмеялся.
– Не нравится мне этот долговязый ублюдок. Я подожду. Сдается мне, я в два счета покончу с ним.
Он глядел на меня, а лицо его приняло выражение, какое он считал подобающим его грубому, ворчливому тону. Чудно, но почему-то можно было с уверенностью сказать, что внутри он не такой. Не было в нем настоящей твердости и силы. Вся его грубость, вся жестокость умещалась в кобуре, ну а остальное в нем подлаживалось к этому.
– Вот что, – сказал он. – Что-то не нравишься ты мне, ирлашка. Может, мне и тебя придется прикончить. Что мне стоит, а?
Так вот, единственно, почему я стою сейчас живой у дверей своего дома, – это то, что я сообразил: раз уж Бак имел шанс пристрелить меня, да не сделал этого, я должен спастись, должен – и все тут. И еще я подумал: вдруг, когда придет время выложить козыри, я смогу что-нибудь сделать для Бена Рэндольфа, если только сам господь бог мне поможет!
Ничего я так не желал тогда, как находиться в комнате у окошка и смотреть, как Бак Тэррэнт собирается прикончить кого-то другого.
– Нет, не сделаю я этого, – говорит Бак, мерзко ухмыляясь. – Ты сходил и сказал шерифу, как я велел тебе, проклятому ирлашке, овечьему пастуху с заячьей душонкой. Сказал ведь?
Я кивнул, а у меня прямо челюсти свело от злости, да так, что кожа на лице чуть не лопнула.
Он ждал, что я пойду впереди него. И когда увидел, что я не двигаюсь, расхохотался и пнул ногой дверь салуна.
– Входи, ирлашка, – бросил он через плечо. – Я поставлю тебе самую лучшую выпивку.
Я вошел вслед за ним, и он, тяжело ступая, направился прямо к стойке, взглянул старому Меннеру в глаза и сказал:
– Дай-ка мне бутылку самой лучшей отравы, что есть в твоем заведении.
Меннер глядел на сопляка, которого вышвыривал отсюда раз двадцать, и лицо его стало прямо белым. Он повернулся, взял с полки бутылку и поставил на стойку.
– Два стакана, – сказал Бак Тэррэнт. Меннер осторожно поставил два стакана.
– Чистых.
Меннер отполировал два других стакана полотенцем, поставил их на стопку.
– Ты ведь не возьмешь денег за выпивку, а, Меннер? – спросил Бак.
– Нет, сэр.
– И впрямь, что бы ты с ними делал? Отнес бы домой и потратил на эту толстую телку, свою жену, да на свое отродье, этих двух недоумков. А?
Меннер кивнул.
– Черт побери! Они не стоят такого беспокойства, верно?
– Нет, сэр.
Бак заржал, взял стаканы, протянув один мне. Он оглядел салун и увидел, что там почти пусто: Меннер за стойкой, в конце зала пьяница, уснувший за столом, уронив голову на руки, да маленький человечек в шикарном городском костюме, сидевший со стаканом в руке у окна и глазевший на улицу.
– Где все? – спросил Бак у Меннера.
– Да ведь, сэр, похоже, они дома. Почти все по домам сидят, – сказал Меннер. – Жаркий сегодня денек. Вот и все и…
– Бьюсь об заклад, он будет еще жарчей, – резко бросил Бак.
– Да, сэр.
– Сдается мне, им это будет не по нутру, если день будет жарчей. А?
– Да, сэр.
– Ну а я все же собираюсь его подогреть, слышишь ты, старый ублюдок, да так, что все это почувствуют.
– Раз вы сказали, сэр, значит, так и будет.
– Может, и для тебя будет слишком жарко. Ну да, так и будет. Что ты думаешь об этом?
– Я… я…
– Ты ведь выгонял меня отсюда. Помнишь?
– Д-да… но я…
– Гляди сюда! – Бак только сказал – и револьвер появился у него в руке, тут как тут, а сам и рукой не шевельнул, ни на дюйм.
Я смотрел на Бака: рука его лежала на стойке у стакана, и вдруг револьвер очутился в ней, нацеленный прямо в живот Меннера.
– Понимаешь, – сказал Бак, ухмыляясь и глядя на искаженное страхом лицо Меннера, – я могу влепить пулю, куда захочу. Показать?
Его револьвер рявкнул, пламя сверкнуло над стойкой, и на зеркале за стойкой появилась черная дырка с паутиной трещин.
Меннер стоял, а кровь стекала ему на шею с разорванной мочки уха.
Револьвер Бака снова рявкнул – и другая мочка Меннера окрасилась кровью. А револьвер Бака был уже в кобуре – он попал туда с той же скоростью, как и выскочил.
– Ну, пока хватит, – сказал Бак. – Выпивка хороша, и, сдается мне, должен же кто-то мне подавать ее, а ты, старый осел, больше всего годишься для такой работы.
Он больше и не глянул на Меннера. Старик, весь дрожа, прислонился к полке за стойкой, две красные струйки стекали ему на шею, заливая воротник рубашки. Я видел, как ему хочется дотронуться до пораненных мест, узнать, что там и как, но он боялся поднять руку.
Бак уставился на маленького человечка в городском костюме, сидевшего у окна. Тот повернулся на звук выстрелов и сидел, глядя прямо на Бака. Стол перед ним был мокрым: видно, резко повернувшись, незнакомец разлил свою выпивку.
Бак оглядел шикарный костюм парня, его маленькие усики и ухмыльнулся.
– Пошли, – сказал он мне, взял стакан и слез с табуретки у стойки. – Узнаем, что это за франт.
Бак пододвинул стул и сел лицом к входной двери, да и окно он мог так видеть.
Я взял другой стул и тоже подсел к незнакомцу.
– Хорошая стрельба, верно? – спросил Бак у маленького франта.
– Да, – сказал тот. – Отличная стрельба. Признаюсь, она меня просто поразила.
Бак грубо захохотал.
– Она и старое чучело поразила, – он повысил голос: – Скажи, Меннер, ведь ты поражен?
– Да, сэр, – полным боли голосом ответил Меннер из-за стойки.
Бак с ног до головы оглядел парня. Его наглые глаза шныряли вниз и вверх: по шикарному жилету, полоске галстука, острому личику с узким ртом, усиками и черными глазами. Он долго-долго смотрел ему в глаза, а тот, казалось, ничуть не испугался.
Бак глядел на маленького франта, а маленький франт глядел на Бака. Так оно продолжалось некоторое время, а потом Бак опустил глаза. Он пытался держаться – как и до этого – с наглой настороженностью. Да только плохо ему это удавалось.
– Ты кто, мистер? – хмуро и злобно спросил он. – Никогда не видел тебя в здешних местах.
– Меня зовут Джэкоб Прэтт, сэр. Я направляюсь в Сан-Франциско и дожидаюсь здесь вечернего поезда.
– Торговец?
– Простите?
Лицо Бака вмиг стало угрожающим.
– Ты слышал меня, мистер. Ты торговец?
– Я слышал вас, молодой человек, но я ничего не понимаю. Вы хотите знать, не музыкант ли я, играющий на барабане?[3]3
Drummer – барабанщик, в разговорном языке – коммивояжер, торговец. – Прим. пер.
[Закрыть]
– Нет же, проклятый осел! Я хочу знать, чем ты торгуешь? Ядовитыми снадобьями? Выпивкой? Мылом?
– Что вы… Я ничем не торгую. Я профессор, сэр.
– Ну и ну, будь я проклят! – Бак поглядел на него с некоторой опаской. – Перфессор, а? И чего же?
– Психологии, сэр.
– Чего это?
– Это наука о поведении человека, о причинах, толкающих его на те или иные поступки.
Бак прямо заржал, и снова в его голосе появилось рычание.
– Ну, перфессор, ты попал туда, куда надо. Я покажу тебе самую настоящую причину, почему люди поступают так или иначе! Перво-наперво, я и есть та главная причина в этом городе… Ха-ха!
Его рука лежала на столе – и вдруг «писмейкер» очутился в ней, нацеленный прямехонько в четвертую пуговицу профессорова жилета.
– Ну, понял?
Маленький человечек глаза вытаращил.
– Да, да, – сказал он и уставился на револьвер, как загипнотизированный.
Чудно, да и только. Он ничуть не испугался, а только вроде как сгорал от любопытства.
Бак опять уставился на профессора с той же настороженностью, что и прежде. С минуту он сопел, кривя рот.
Потом сказал:
– Вы образованный человек, верно? Думаю, много выучили всего. Или не так?
– Да, я полагаю, что так.
– Ну вот…
И снова Бак вроде замялся. Револьвер в его руке опустился, и дуло уткнулось в стол…
– Вот что, – сказал он, медленно, – может, вы скажете мне, как это, черт возьми…
Он умолк, и профессор сказал:
– Вы хотели сказать…
Бак глядел на профессора, его вытаращенные глаза сузились, глупая ухмылка бродила по зверской роже.
– Вы скажете мне, что тут правда, а что вранье, с моим револьвером?
– Но зачем здесь револьвер? Разве его присутствие меняет что-нибудь?
Бак постучал тяжелым стволом по столу.
– Эта штука меняет чертову уйму вещей. Будете спорить?
– Только не с револьвером, – спокойно сказал профессор. – Он всегда побеждает. Однако я намерен беседовать с вами, если только будете говорить вы, а не револьвер.
Я был прямо потрясен профессоровой храбростью: того и гляди, Бак потеряет терпение и начнет разбрасывать свинец.
Но тут вдруг револьвер Бака снова оказался в кобуре. Я заметил, что профессор опять словно удивился.
– Нервы у вас будь здоров, перфессор, – сказал Бак, блудливо ухмыляясь. – Может, вы как раз и знаете то, что мне нужно.
Как Бак ни пыжился, все равно было видно, что профессор снова побил его, словами – против револьвера, глазами – против глаз.
– Что же вы хотите знать? – спросил профессор.
– Это… ну, – сказал Бак, и опять револьвер очутился в его руке – и впервые при этом его лицо вместо того, чтобы стать жестоким и угрожающим, осталось нормальным – глуповатым и немного растерянным.
– Как… как я вот это делаю?
– Хорошо, я вам объясню, – сказал профессор, – но, может быть, вы сами ответите на свой вопрос, если расскажете все с самого начала.
– Я… – Бак покачал головой, – ну ладно, это получается тогда, когда я думаю о револьвере в моей руке. В первый раз такая штука случилась сегодня утром. Я стоял у Ручья, где всегда тренируюсь, и мне страсть как захотелось, чтобы я выхватывал револьвер быстрее всех на свете, прямо чтоб совсем ни секунды не проходило. И это случилось. Револьвер был в моей руке точь-в-точь, как сейчас. Я только протягивал руку вперед… и револьвер тут же оказывался в ней. Господи, я чуть не свалился наземь – так обалдел.
– Понимаю, – сказал профессор медленно. – Вы просто думаете, что револьвер в вашей руке?
– Ну да, вроде того.
– Вы не могли бы проделать это еще раз, если нетрудно, – и профессор наклонился вперед, чтобы видеть кобуру Бака. Револьвер Бака появился в его руке. Профессор глубоко вздохнул.
– Теперь подумайте, что он у вас в кобуре.
Так оно и случилось.
– Вы ни разу не двинули рукой, – сказал профессор.
– Точно так, – сказал Бак.
– Револьвер просто внезапно возникал в вашей руке. И затем таким же образом возвращался в кобуру.
– Верно.
– Телекинез, – торжественно сказал профессор.
– Теле… что?
– Телекинез, или перемещение материальных объектов мысленной энергией.
Профессор наклонился и внимательно осмотрел кобуру с револьвером.
– Да, это так. Трудно было поверить сразу, но теперь я убежден окончательно.
– Как вы сказали?
– Т-е-л-е-к-и-н-е-з.
– Ну, и как я это делаю?
– Ничего не могу вам ответить. Этого никто не знает. Проводилось довольно много опытов, отмечено немало фактов телекинеза, но о таком поразительном случае, как ваш, я даже не слышал. – Профессор наклонился над столом. – А вы можете, молодой человек, проделывать это с другими предметами?
– С какими еще предметами?
– С бутылкой на стойке, например.
– Не пробовал.
– Попробуйте, прошу вас.
Бак уставился на бутылку. Она покачнулась, еле дрогнула и опять застыла. Бак пялился на нее изо всех сил, чуть глаза не вылезли. Бутылка задрожала.
– Черт, – сказал Бак. – Вроде не могу, не получается у меня думать о ней так, как думаю о револьвере.
– Попытайтесь переместить этот стакан на столе, – сказал профессор, – он легче бутылки и расположен ближе.
Бак уставился на стакан. Тот немного проехался по столу, чуть-чуть. Бак взвыл, как собака, и, схватив стакан, швырнул его в угол.
– Видимо, – сказал профессор, подумав, – вы можете проделывать это только с вашим револьвером, ведь ваше желание очень велико. Оно освобождает или создает некие психические силы, они-то и позволяют совершать это действие. – Он помолчал, задумавшись. – Молодой человек, а вы не могли бы переместить ваше оружие, скажем, на тот конец стойки?
– Это еще зачем? – подозрительно спросил Бак.
– Мне бы хотелось установить, на какое расстояние действует ваш фактор.
– Нет, – злобно сказал Бак. – Черта с два я это сделаю. Я отправлю туда свой револьвер, а вы вдвоем на меня наброситесь. Не нужны мне такие фокусы. Спасибо.
– Как угодно, – сказал профессор спокойно. – Я предлагал это в виде научного опыта.
– Ну да, – сказал Бак. – Хватит с меня твоей науки, не то я проделаю другой опыт: узнаю, сколько нужно дырок проделать в тебе, прежде чем ты загнешься.
Профессор откинулся на стуле и взглянул Баку прямо в глаза. Через минуту Бак отвел взгляд.
– Куда же запропастился этот поганый трусливый шериф? – рявкнул он, поглядев в окно, потом покосился на меня. – Ты передал ему, чтоб он пришел, а?
– Да.
Несколько минут мы сидели молча.
Профессор сказал:
– Молодой человек, вы не смогли бы поехать со мной в Сан-Франциско? Я и мои коллеги были бы весьма благодарны вам за возможность исследовать ваш столь необычный дар. Мы смогли бы даже оплатить рам то время…
Бак расхохотался.
– Пошел ты к черту, мистер. У меня есть идеи почище, настоящие большие идеи. Нет на свете человека, кто мог бы побить меня! Я доберусь до Билли Кида… Хиккока… До всех. Когда я буду входить в салун, они станут подавать мне выпивку. Вхожу в банк, мне уступают очередь. Ни один законник от Канады до Мексики не остановится в городе, где буду я. Ну, черт возьми, можете вы мне это дать, вы, поганый маленький франт?
Профессор пожал плечами.
– Ничем не могу помочь вам.
– То-то и оно.
Вдруг Бак взглянул в окно, вскочил со стула.
– Рэндольф идет! Вы оба оставайтесь здесь – может, я вас оставлю живыми. Перфессор, я хочу еще потолковать с тобой об этом телекинезе. Вдруг я смогу направлять и пули в полете. Оставайтесь здесь. Понятно?
Он повернулся и выскочил за дверь.
Профессор сказал:
– Он не сумасшедший?
– Рехнулся, как объевшийся ядовитой травы бычок, – ответил я. – Видно, этим он и кончит. Безобразная тварь, ненавидит всех, но теперь-то он в седле, и все остальные должны уступать ему дорогу.
Я с подозрением посмотрел на профессора.
– Послушайте, профессор. Вот вы говорили что-то о телекинезе. Это так и есть?
– Абсолютно точно.
– И он в самом деле думает о револьвере в своей руке?
– Именно.
– И быстрее всех выхватывает его?
– Невероятно, но так. Фактора времени практически не существует.
Я встал. Никогда я не чувствовал себя так скверно, как сейчас.
– Пошли, – сказал я. – Посмотрим, как там будет.
Будто у меня появились какие-то сомнения в способностях Бака. Мы вышли на веранду и приблизились к перилам. Возле нас появился Меннер. Он повязал голову полотенцем, на котором проступали красные пятна. Он смотрел на Бака, и ненависть была на его лице.
Улица была пуста. Только Бак стоял футах в двадцати от нас, да в конце ее шел шериф Бен Рэндольф, медленно ступая по густой пыли.
Несколько человек стояли на верандах, прижавшись к стенам и дверям. Никто не сидел – все понимали, что сейчас произойдет.
– Будь все проклято, – сказал я хрипло. – Бен слишком хороший человек, чтоб вот гак его убивали. И кто его убьет? Какой-то псих, черт знает что делающий со своим револьвером.
Я почувствовал, что профессор смотрит на меня, и обернулся.
– Так почему же, – сказал он, – вы все не выступите против него? Десять человек вполне могли бы его окружить.
– Нет, это не годится, – сказал я. – Это не пройдет. Кто-то из нас должен выйти первым и остановить его. Каждый из нас должен выйти против Бака Тэррэнта, но всем сразу нельзя.
– Понимаю, – сказал профессор.
– Боже, – я в отчаянии сжал кулаки, – как бы мне хотелось, чтобы его револьвер вернулся в кобуру или провалился куда-нибудь!
Бен и Бак были футах в сорока друг от друга. Бен шел твердо, и рука его лежала на рукоятке револьвера. Думаю, он надеялся, что Бак не убьет его первым выстрелом, и он сможет ответить.
Профессор как-то чудно смотрел на Бака.
– Надо его остановить, – сказал он.
– Ну что же, остановите, – ядовито сказал я.
– Видите ли, – продолжал он, – у всех нас есть способность к телекинезу. Я полагаю, что ее можно привести в действие либо неистовой верой, либо сильнейшим желанием. Если исходить из этого положения…
– Черт вас побери, вы слишком много говорите, – со злостью сказал я.
– Это ведь ваша идея, – сказал профессор, продолжая глядеть на Бака. – Помните, вы говорили, что вам хотелось бы, чтобы его револьвер очутился в кобуре. В конце концов, если мы вдвоем выступим против одного…
Я обернулся и посмотрел на профессора, будто видел его впервой.
– Верно! – сказал я. – Господи… неужели мы сможем это сделать?
– Мы можем попытаться, – сказал он. – Мы знаем, что это возможно, а это почти выигранная битва. Раз он может, значит это возможно и для других. Мы должны хотеть сильнее, чем он.
Бен и Бак были уже футах в двадцати друг от друга. Бен остановился.
У него был усталый голос, когда он сказал:
– К твоим услугам, Бак.
– Ты, поганый шериф! – завизжал Бак. – Вонючий подонок!
– Не нужно оскорблять меня, – сказал Бен. – Этим ты меня не заденешь. Я могу говорить с тобой оружием, если ты готов.
– Я всегда готов, бобовый ты стручок! – взревел Бак. – Может, ты выхватишь револьвер первым?
– Думайте о его оружии, – громко прошептал профессор. – Выбросьте все из головы и думайте, что он не может это сделать! Думайте! Думайте!
Бен Рэндольф схватился за кобуру, а в руке Бака уже был «писмейкер». Мы с профессором как статуи застыли на веранде, думали только о револьвере Бака, глядели на него, затаив дыхание.
Револьвер Бака заговорил. Пуля взбила пыль у ног Бена.
Бен уже наполовину выхватил револьвер.
