Текст книги "Путь кенгуренка"

Автор книги: Джеральд Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Примерно через полчаса хода мы сквозь забрызганные пеной иллюминаторы рулевой рубки увидели на горизонте два каменных горба, один побольше, другой поменьше, вроде верблюжьих. Я вышел на палубу и поглядел в бинокль на нашу цель. Меньший горб оказался попросту голой, безжизненной глыбой, только белая оборка прибоя несколько оживляла картину; зато на втором я рассмотрел какую-то растительность, и на краю острова вырисовывались очертания маяка. Так вот они, Бразерс, где (если мы сможем высадиться) я увижу рептилию, известную под именем Sphenodon punctatus, или туатара! Брайен заблаговременно запросил телеграммой Алена Райта, который вместе с двумя товарищами обслуживал маяк, не смогут ли они приютить нас дня на два, а также не возьмется ли Ален поймать для нас пару туатар. Вторая просьба объяснялась тем, что наш визит в Новую Зеландию в общем-то подходил к концу и мы могли посвятить островам Бразерс не больше двух дней, поэтому нам вовсе не хотелось тратить драгоценное время, гоняясь с кинокамерой за юркими туатарами. В ответ пришла телеграмма, гласящая, что Ален Райт готов нас приютить и постарается что-нибудь сделать с туатарами, и не может ли Брайен поставить за него десятку за и против рысака по имени Бурное веселье, чьи шансы на победу в предстоящих бегах оценивались соотношением сто к одному. Брайен остался вполне доволен ответом Алена, я же воспринял несерьезный тон послания как дурное предзнаменование. Однако нам оставалось только ждать, как все обернется.

Подойдя поближе к «старшему брату», мы увидели вздымающиеся из моря отвесные скалы высотой до семидесяти метров. На площадке возле обрыва примостился маленький кран, похожий, как и все краны, на сюрреалистского жирафа. Катер направится к подножию скалы, и мы разглядели вверху, возле крана, группу из трех человек. Они как-то рассеянно помахали нам, мы помахали в ответ.

– Насколько я понимаю, этим краном на остров поднимают грузы? – спросил я Брайена.

– Этим краном на остров поднимают все, – сказал он.

– Все? – переспросил Джим. – Что вы имеете в виду?

– Если вы хотите попасть на остров, придется воспользоваться краном. Правда, снизу наверх ведет тропа, но в такую волну на берег не высадишься. Ничего, сейчас спустят сеть и в два счета вас поднимут.

– Как вы сказали – нас втащат на эту скалу сетью? – удивился Джим.

– Вот именно, – ответил Брайен.

В эту секунду капитан сбавил ход, и катер лег в дрейф, качаясь на зелено-голубых валах метрах в семи-восьми от зазубренных камней, на которые накатывался белопенный прибой. Высоко над головой у нас показалась стрела крана, а под ней на крайне непрочном с виду тросе болталась сеть, похожая на огромный мелкий сачок. Кран заскрипел, заскрежетал, завизжал, так что было слышно даже сквозь гул ветра и прибоя, и сеть пошла вниз. Джим обратил на меня взгляд, исполненный муки, и, должен сказать, я ему сочувствовал. Я не переношу высоты, так что мне тоже не улыбалось совершить подъем на скалу в сетке, подвешенной к крану, который к тому же, судя по звуку, изрядно одряхлел и много лет не видел смазки. Кутаясь в теплое пальто, Крис, как никогда похожий на недовольного герцога Веллингтона, развил бурную организаторскую деятельность, причем глаза его горели одержимостью точно так же, как глаза Брайена в подобных ситуациях.

– Вот что, Джим, ты отправишься первым и установишь камеру рядом с краном, чтобы заснять Джерри и Джеки, когда их втащат наверх, – распорядился он. – Затем поднимусь я и сниму из сети катер, а за мной с остальной аппаратурой последуют Джерри и Джеки. Идет?

– Нет, – ответил Джим. – С какой стати я должен быть первым? Представь себе, что эта штука сломается, когда я буду у самой цели. Ты успел рассмотреть камни там, внизу?

– Если сломается, тем лучше, мы будем знать, что кран ненадежный, и отправимся обратно в Пиктон, – мягко сказала Джеки.

Джим испепелил ее взглядом и неохотно ступил на сеть, которая уже опустилась на крохотную палубу. Капитан помахал рукой, послышался ужасающий скрежет терзаемого металла, и наш оператор, отчаянно цепляясь за ячею, медленно вознесся вверх вместе с непрерывно вращающейся сетью.

– А вдруг его одолеет морская болезнь? – осведомилась Джеки.

– Как пить дать одолеет, – безжалостно ответят Крис. – Насколько мне известно, он везде болеет морской болезнью: в поезде, на машине, в самолете. Значит, и здесь она его не минует.

Половина подъема была уже позади, а сеть не переставала вращаться, и через ячею мы могли видеть побелевшее лицо Джима.

– Мы все с ума сошли! – донесся до нас его голос сквозь шум прибоя и адский скрежет крана. Джим кричал еще какие-то оскорбительные слова, но тут сеть исчезла за краем скалы.

Немного погодя она появилась вновь и легла на палубу; теперь в нее с видом стоика шагнул Крис. Он просунул свой нос и линзу кинокамеры в ячею и, едва сеть оторвалась от палубы, принялся снимать. Трос увлекал его выше и выше, съемка продолжалась, но вдруг, посередине между катером и краном, сеть остановилась. Мы с тревогой смотрели на нее, но прошло минут пять, а Крис висел на том же месте, описывая вместе с сетью все меньшие круги.

– Как, по-твоему, что случилось? – спросила Джеки.

– Не знаю. Может, Джим заклинил лебедку, чтобы отомстить Крису.

Не успел я договорить, как кран снова заработал, Крис возобновил свой величавый полет и скрылся наверху. Уже потом мы узнали, что Джим поставил треногу с камерой на самом ходу, где они мешали повернуть стрелу, а так как Ален Райт решил, что оператору нужна именно эта точка, он предоставил Крису болтаться в воздухе. Лишь когда Джим отошел от камеры, выбрал камень поудобнее, сел, вытащил из кармана плитку шоколада и принялся уплетать, Ален сообразил, что напрасно заставил Криса парить в воздухе, словно сказочную фею. Треногу отодви-нули, и Крис ступил на площадку, громогласно требуя объяснить, почему его так долго держали в подвешенном состоянии между небом и землей.

Сеть еще раз отправилась вниз, мы погрузили аппаратуру и неохотно заняли места.

– Вот увидишь, мне это не доставит ни малейшего удовольствия, – убежденно сказала Джеки.

– Если станет страшно, закрой глаза.

– Дело даже не в высоте, – объяснила она, глядя вверх. – Меня смущает этот трос.

–А что тут смущаться, – бодро сказал я. – Ведь он не первый год поднимает грузы.

– Это-то меня и пугает, – мрачно произнесла она.

– Ну, теперь уже поздно, – философски заключил я.

В ту же минуту послышался леденящий душу вой лебедки, и мы понесись вверх со скоростью современного лифта. Из-за широкой ячеи у нас было неприятное чувство, будто мы летим в воздухе без всякой опоры. Кружась вместе с сетью, мы видели, как внизу на острые камни обрушиваются волны. Катер был словно игрушечный, а вершина скалы казалась намного выше Эвереста. Но вот мы достигли края, стрела повернулась и бесцеремонно швырнула нас на камни.

Мы выкарабкались из сети и выгрузили аппаратуру; в это время к нам подошел оператор крана – рыжеволосый, веснушчатый, с яркими голубыми глазами.

– Ален Райт, – представился он. – Рад познакомиться.

– Были минуты, – сказал я, поглядывая на кран, – когда я сомневался, что наше знакомство состоится.

– Ну, что вы, – рассмеялся Ален, – на него вполне можно положиться. Немножко мяукает, когда его нагрузишь, а так ничего.

Заключительную часть пути до маяка наши вещи проделали на своеобразной длинной тележке, которую тянула вверх по склону лебедка с тросом. Мои товарищи пошли пешком, а мне захотелось прокатиться, и я уселся на камеры. Где-то на полпути, оглянувшись назад, я вдруг сообразил, что этот способ передвижения в общем-то так же опасен, как подъем в сети. Ведь если лопнет трос, тележка под действием груза покатится назад по рельсам и вымахнет со скалы в воздух, словно ракета. Я облегченно вздохнул, когда мой экипаж остановился возле маяка.

Как только аппаратура была благополучно сложена в деревянном домике, призванном служить нам и жильем и складом, я нетерпеливо обратился к Алену:

– Скажите, вам удалось поймать для нас туатару?

– Конечно, – небрежным тоном ответил он. – Все в порядке.

– Чудесно, – произнес я с воодушевлением. – Можно на нее посмотреть?

Ален лукаво поглядел на меня.

– Конечно. Пошли.

Он отвел Джеки, Криса и меня к маленькому сараю, который стоял неподалеку от нашего домика, отпер дверь и распахнул ее.

На мою долю выпадали всякие зоологические сюрпризы, но я сейчас не припомню случая, чтобы я был так ошеломлен, как в тот раз, когда заглянул внутрь сарайчика на Бразерс. Я приготовился увидеть одну туатару, а на самом деле весь пол был буквально вымощен рептилиями. Тут были и прадедушки на полметра, и младенцы длиной сантиметров пятнадцать. Ален посмотрел на мое лицо, на котором восторг смешался с недоверием, и подумал было, что я в ужасе.

– Надеюсь, я не перестарался, – тревожно сказал он. – Но ведь вы не сказали, какие туатары вам нужны и сколько, поэтому я решил наловить всяких.

– Дружище, – вымолвил я чуть слышно, – вы не могли доставить мне большей радости. Я говорил себе – дай Бог увидеть хотя бы одну туатару, а вы раздобыли мне целый легион. Просто невероятно. Долго вы их ловили?

– Да что вы, – ответил Ален. – Вчера вечером всех и поймал. Я откладывал до последней минуты, чтобы не держать их слишком долго в неволе. Надеюсь, вам хватит для ваших съемок?

– А сколько их тут всего? – спросил Крис.

– Да штук тридцать наберется, – сказал Ален.

– Что ж… Постараемся на худой конец обойтись тремя десятками, – милостиво заключил Крис.

Мы вернулись к маяку ликующие, а после отличного ленча вновь отправились к туатарам, чтобы отобрать будущих звезд. Удивительно интересно было сидеть в полутьме на карточках среди любопытствующих рептилий. Все детеныши были ровного шоколадно-коричневого цвета – защитная окраска, которую они сохраняют, пока не вырастут. Но больше всего меня поразила окраска взрослых туатар. До сих пор мне приходилось видеть туатар только в зоопарках, где они содержатся в павильонах с температурой, не превышающей 27-30 градусов, – такая температура абсолютно не подходит несчастным узникам, которые с горя становятся бурыми. А теперь передо мной были только что отловленные экземпляры, и они выглядели так, как положено выглядеть туатарам. Мне они показались прекрасными. Основная окраска кожи зеленовато-бурая, с серовато-зелеными и зеленовато-желтыми пятнами и полосами. Вдоль спины от головы до основания хвоста тянется гребень (причем у самца он шире и выше, чем у самки), он состоит из маленьких треугольников белой кожи, плотностью напоминающих толстую бумагу. Хвост украшают твердые шипы такой же формы, но если они по цвету не отличаются от хвоста, то гребень будто только что прошел отбелку. Самцов отличает тяжелая, царственная голова и огромные черные глаза – настолько большие, что они напоминают совиные. Поразмыслив, мы выбрали трех туатар: великолепного самца, бойкую самку с четкой раскраской и детеныша. Всех остальных мы пока надежно заперли – прежде всего потому, что до ночи их нельзя было выпускать, а кроме того, не мешало иметь дублеров на тот случай, если какая-нибудь из «звезд» удерет во время съемок. Правда, наши опасения не оправдались, туатары отлично себя вели перед камерой и делали все, что от них требовалось.

Для человека непосвященного туатара – попросту крупная, внушительного вида ящерица; на самом же деле – и этим объясняется, почему натуралисты вроде меня не могут равнодушно смотреть на нее, – туатара вовсе не ящерица. Своим строением она настолько отличается от ящериц, что, когда туатару открыли, для нее учредили особый подкласс Rhynchocephalia, что означает «клювоголовые». А вскоре выяснилось к тому же, что туатара – настоящее, живое доисторическое чудовище, последний представитель некогда широко распространенной группы, обитавшей в Азии, Африке, Северной Америке и даже Европе. Большинство найденных скелетов относится к триасовому периоду, им около двухсот миллионов лет, и по ним можно судить о необыкновенном сходстве клювоголовых той поры и нынешних туатар. Столько лет оставаться практически неизменным – назовите мне другого такого консерватора! Многих поражает еще и то, что у этого красивого животного есть «третий глаз», помещающийся на темени между двумя настоящими глазами, но как раз эта особенность вовсе не так примечательна, чтобы о ней стоило столько говорить, ведь теменной глаз можно найти у многих ящериц, да и у других животных тоже.

У детеныша туатары, только что вылупившегося из яйца, рыло заканчивается своеобразным «клювом» (который помогает разорвать напоминающую пергамент скорлупу), и теменной глаз виден совершенно отчетливо. Он представляет собой голое пятнышко, окруженное чешуями, которые расположены подобно цветочным лепесткам. Со временем «третий глаз» зарастает чешуей, и у взрослых туатар его уже не разглядеть. Исследователи неоднократно пытались выяснить, есть ли туатаре какая-нибудь польза от теменного глаза. На него воздействовали лучами разной частоты, проверяли, воспринимает ли он тепло, но все результаты оказались отрицательными. Так и живет туатара со своими тремя глазами, ставящими в тупик биологов, живет на радость тем натуралистам, которым посчастливится ее увидеть. Прежде эти рептилии встречались и на двух главных островах Новой Зеландии, но там их давно истребили, и теперь их осталось совсем немного на некоторых островках в прибрежной полосе (таких, как Бразерс), где они охраняются государством, – мера вполне оправданная.

Съемки закончились к закату, и тут совершенно неожиданно для себя мы обнаружили, что Бразерс – это не просто полуголые каменные глыбы, населенные одними лишь смотрителями маяка да туатарами. Откуда-то появились стаи пингвинов и запрыгали вверх по скале к своим норам, время от времени останавливаясь, чтобы запрокинуть голову и издать громкий крик, похожий на рев маленького, но на редкость восторженного осла. Потом начали слетаться похожие на ласточек изящные маленькие качурки. Любопытно, что туатары наладили своеобразное сожительство с этими птицами: качурки роют себе норы, чтобы откладывать яйца, а туатары вселяются в эти норы и живут там, по всем признакам, в полном согласии с хозяевами. Дело в том, что большую часть дня качурка проводит в море, охотясь за планктонными рачками, нора ей нужна только ночью, во всяком случае, пока она не насиживает яиц. А туатары выходят на охоту по ночам, когда они ловят жуков, сверчков и прочих насекомых. Вот и получается, что когда качурки (дневная смена) на закате летят домой, туатары (ночная смена) как раз покидают квартиры. Похвальное сосуществование, хотя и несколько странное. Туатары вполне способны сами вырыть себе нору (и они это часто делают), однако качурки, по-видимому, нисколько не возражают против жильцов. Правда, еще не выяснено, как туатары относятся к яйцам и птенцам качурки, но я не удивлюсь, если окажется, что они их едят – рептилии не очень-то совестливы.

Итак, едва солнце коснулось горизонта, как на берег стали выходить отряды пингвинов; в воздухе призрачными тенями заскользили качурки, которые садились среди низкой поросли и как-то неуклюже, по-стрижиному забирались в свои норы. Исчезнув в подземелье, они начинали переговариваться, наполняя воздух отрывистым храпом, писком и голубиным воркованьем. Норы находились довольно близко друг от друга, поэтому мы слышали двадцать – тридцать бесед одновременно. А так как весь этот гам сливался с ревом пингвинов, нам казалось, что земля дрожит у нас под ногами. Разумеется, ближние голоса звучали особенно громко, но если хорошенько прислушаться, было слышно, что весь остров, подобно огромной арфе, гудит от неумолчного подземного хора.

Наконец солнце скрылось за морем, небо стало кроваво-красным, но красный цвет быстро сменился черным с бесчисленными крапинками звезд, и бдительный желтый луч маяка начал свое медленное вращение. После сытного ужина, усталые, но довольные, мы направились к своему домику. Пока мои товарищи разбирались, кому где спать, я взял фонарик и пошел прогуляться к обрыву. Качурки и пингвины продолжали кричать с неослабевающей энергией. Вдруг луч моего фонарика упал на туатару. Здоровенный самец с гордо торчащим белым гребнем вдоль спины смотрел на меня своими огромными глазами, приподняв могучую голову. Я сразу выключил фонарик, потому что его вполне можно было наблюдать при свете луны. Несколько минут он оставался неподвижным, потом медленно, с великим достоинством зашагал вперед через кусты. Земля дрожала от чириканья, рева, писка и храпа птиц, а он шел по своему лунному царству, величественный, словно дракон. Вот он снова остановился, надменно посмотрел на меня (впрочем, не так уж и надменно, потому что природа снабдила туатару «улыбающимся» ртом) и исчез в кустах.

Я вяло побрел назад в домик; мои друзья уже свернулись калачиком на раскладушках.

– А, это ты, Джерри! – Джим высунул голову из-под кучи одеял. – Ты, кажется, увлекаешься птицами? Тогда тебя, верно, обрадует, что под нами живут соседи – пара пингвинов.

Не успел он договорить, как у меня под ногами раздался хриплый рев, да такой, что разговаривать было невозможно. И не будь мы такими усталыми, спать тоже было бы невозможно, потому что всю ночь напролет, через каждые пять минут, пингвины голосили свои песни. Ничего, сказал я себе, накрывая голову подушкой, можно стерпеть и не такое ради того, чтобы увидеть, как туатара с полным пренебрежением к человеку шествует по острову – своему острову.

Глава третья. ПТИЦА, КОТОРАЯ ИСЧЕЗАЛА

А долина все уже и уже…

А вечер все холодней и темней…

«Охота Ворчуна»

В 1948 году в Новой Зеландии было сделано открытие, которое потрясло мир орнитологов и пробудило его от обычной спячки, а именно была открыта (точнее, вновь открыта) птица, исчезнувшая с лица Земли, птица, которую вот уже пятьдесят лет считали вымершей. Имя этой птицы – ноторнис, или такахе (Notornis mantelli), а ее история – одна из самых увлекательных в анналах орнитологии(*1). Впервые такахе обнаружили в прошлом веке, и это событие взбудоражило самых уравновешенных натуралистов той поры. Маори хорошо знали эту птицу; правда, на Северном острове она была известна только по находкам костей. На Южном острове, рассказывали маори, особенно по берегам двух больших ледниковых озер, Те Анау и Манапоури, водилось много такахе, так много, что маори устраивали ежегодную охоту на них зимой, когда снегопад вынуждал птиц спускаться с гор в поисках пищи. Ко времени прибытия европейцев в этих районах можно было найти также одни лишь кости. Однако в 1849 году на острове Резолюшн в проливе Даски отряд зверобоев впервые поймал живую такахе, и ловцы поступили с ней так, как обычно поступают в таких случаях люди: они ее съели. Через два года поймали еще одну такахе, которую, вероятно, постигла та же участь, но, к счастью, шкурки обеих птиц были приобретены неким Мэнтеллом, и он отправил их в Лондонский музей естественной истории. Затем такахе на двадцать восемь лет исчезла столь же таинственно, как появилась, и только в 1879 году поблизости от озера Те Анау опять поймали одну птицу, а в 1898 году в этом же районе одну такахе поймала собака. После этого стало похоже, что такахе, подобно другой знаменитой нелетающей птице – додо (дронту), окончательно вымерла, ибо прошло полвека, а ее больше никто не встречал.

Однако нашелся ученый, по фамилии Дж. Б. Орбелл, который не верил, что такахе разделила судьбу дронта, и в 1948 году он отправился ее искать. Для поисков он избрал древнюю ледниковую долину высоко в горах западнее озера Те Анау. Экспедицию Орбелла нельзя назвать удачной, ибо он, хотя и видел какие-то следы и слышал необычные птичьи крики, не смог обнаружить никаких доказательств существования такахе. Нимало этим не обескураженный, доктор Орбелл через семь месяцев вернулся в ту же долину и на сей раз нашел небольшую колонию неуловимых птиц. Каждый натуралист мечтает о таком открытии, но только одному из миллиона удается его сделать, так что я отлично представляю себе радость Орбелла, когда он впервые увидел настоящую, живую такахе, – и завидую ему. Разумеется, газеты всех стран на следующий же день возвестили о редкостной находке, и правительство Новой Зеландии, опасаясь нашествия в маленькую долину экскурсантов, орнитологов и прочих странников, способных распугать птиц, с похвальной оперативностью поспешило объявить весь район площадью около двух тысяч квадратных километров заповедником. Заповедник был закрыт для всех, кроме официально командированных ученых и натуралистов, да и их визиты контролировались правительством и Управлением природных ресурсов. Теперь такахе (а их численность примерно определяли всего в тридцать – пятьдесят штук) могли наконец жить спокойно.

Сразу по приезде в Веллингтон я познакомился с биологом Гордоном Уильямсом, который работал в новозеландском Управлении природных ресурсов, когда была вновь открыта такахе. Он рассказал мне вторую половину истории, и она показалась мне еще примечательнее, чем первая.

Несмотря на то, что район объявили заповедником и закрыли доступ для посторонних лиц, птицы отнюдь не были застрахованы от опасностей в своей уединенной долине. Прежде всего их было так мало, что неожиданное вторжение завезенных в страну ласок, опоссумов и горностаев могло привести к полному истреблению такахе. Не менее гибельным могло стать вторжение также завезенных оленей, которые губят деревья и тем самым изменяют среду обитания птиц. Вот вам еще один пример, когда исконной новозеландской птице угрожали завезенные животные. Организовать патрулирование и следить, чтобы олени, опоссумы или хищники не проникли в долину, конечно, было невозможно, поэтому оставался один способ защитить птиц: попытаться создать питомник такахе, но это было не так просто, как может показаться на первый взгляд. Прежде всего для эксперимента требовался район, похожий на долину Такахе; далее нужно было привлечь на свою сторону общественность, ибо множество доброжелательных людей, которые, естественно, не в состоянии были охватить всей проблемы в целом и не понимали, какая опасность угрожает вновь открытой птице, выступали против «заточения такахе в клетки». На горе Брюса, километрах в ста тридцати от Веллингтона, подыскали вполне подходящий район – так была решена первая задача. И общественность удалось в конце концов убедить, что все это делается только для блага самих птиц. «Операция такахе» была утверждена.

А затем, рассказывал нам Гордон Уильямс, началось самое трудное. В те дни был только один способ попасть в долину: преодолевая всевозможные препятствия, карабкаться с берега Те Анау вверх по крутым лесистым склонам до узкой расщелины на высоте семисот пятидесяти метров, через которую входят в долину. Это было достаточно трудно (в чем смогли убедиться предыдущие экспедиции), даже если вы намеревались просто снять фильм или собрать кое-какие научные данные; но забраться наверх, поймать живых такахе и снести их вниз – подобная задача привела бы в смятение самого искушенного зверолова. При таких трудностях было очевидно, что о поимке и транспортировке взрослых птиц говорить не приходится: ведь доставить что-нибудь в долину или из долины можно было только вьюком, а взрослые птицы вряд ли вынесли бы такое путешествие. Оставался один выход – добыть птенцов. Но это решение автоматически породило тьму новых проблем. Прежде всего птенцам нужна приемная мать. Казалось бы, для этой роли лучше всего подходит всем известная курица-бентамка. Однако даже самая флегматичная бентамка вряд ли посмотрит милостиво на то, что ей сунут под крыло птенцов такахе и велят их греть. Значит, нужно найти яйца такахе и подложить их наседке. Но кто-то возразил, что самая кроткая и чадолюбивая курица не усидит на яйцах, если ее будет швырять и трясти всю дорогу. Авторы «Операции такахе» совсем приуныли; казалось, что такахе невозможно выручить. И тут кому-то (подозреваю, что самому Уильямсу, уж очень он болел душой за этот план) пришло в голову подвергнуть кур психологической обработке, иначе говоря, научить их при любых обстоятельствах, что бы ни случилось, неколебимо сидеть на яйцах. Надежд на успех было мало, но почему не попробовать? И вот был произведен тщательный отбор; из целой сотни кур выбрали несколько штук, которых отличала либо полнейшая тупость, либо предельная флегматичность, и принялись тренировать их так, словно речь шла о будущих десантниках. В картонные коробки положили для насиживания по нескольку яиц на каждую курицу. Наседки заняли свои места, после чего их начали подвергать всевозможным толчкам, какие только могли им грозить на пути в долину и обратно. Коробки трясли, роняли, возили на машинах по ухабистым дорогам, перевозили в поездах, на быстроходных катерах и самолетах. Постепенно менее устойчивые натуры начали сдавать и покидать яйца, и к концу испытания остались всего три наседки. Из них отобрали одну по той простой причине, что коробку, в которой она насиживала яйца, сбросило веткой с крыши машины на землю вместе со всем содержимым (элемент тренировки, не предусмотренный программой); коробка прокатилась несколько метров по земле и остановилась вверх дном, а когда ее открыли, курица по-прежнему с мрачной решимостью насиживала яйца, причем ни одно из них не разбилось – очевидно, наседка своим телом защитила их от удара. Послушная долгу бентамка стала самым важным участником экспедиции, проводившей «Операцию такахе».

Представляю себе, скольких нервов стоила эта операция ее исполнителям. Прежде всего примерное поведение курицы внизу отнюдь не означало, что она поведет себя так же в горах, а члены экспедиции отлично сознавали, что неудача повлечет за собой протесты сентиментально настроенной общественности и о повторной попытке нечего и мечтать. К счастью, все обошлось как нельзя лучше. Были собраны яйца такахе, курица плотно уселась на них, и, выждав на всякий случай день-другой, отряд приступил к трудному спуску вниз по коварному склону к озеру Те Анау. Здесь их ждал быстроходный катер, который мигом домчал драгоценный груз до ближайшей дороги, затем курицу и яйца погрузили на машину и живо отвезли в Пиктон, из Пиктона самолет доставил их в Веллингтон; новый бросок на машине – и верная наседка вместе с яйцами наконец-то благополучно прибыла в заповедник на горе Брюса.

После этого героического, исполненного треволнений путешествия членам экспедиции оставалось только выжидать и молить Бога, чтобы яйца не оказались болтунами. Но в положенный срок вылупились два птенца, и ученые вместе с курицей начали даже слегка гордиться. Ведь они все-таки добились успеха.

Однако тут совсем некстати возникло новое препятствие. Приемная мать, разумеется, обращалась с птенцами словно с цыплятами. Она водила их за собой, энергично рыла землю и клевала добытое, простодушно считая, что детки последуют ее примеру, но птенцы такахе – не цыплята, они растерянно ходили за курицей, пищали от голода, а куриного способа есть никак не могли усвоить.

Стало ясно, что мамаши такахе сами кормят птенцов, а не учат их добывать пищу, как это делает курица. Причем кормить птенцов оказалось совсем не просто, поскольку выяснилось, что малыши такахе не разевают клюва, как обычные птенцы: мать держит добычу в клюве, а птенец берет ее сбоку. В конце концов удалось придумать способ: мясных мух и другие лакомства накалывали на острие карандаша и скармливали птенцам. Благодаря этому способу кормления и материнской заботе бентамки, которая согревала их по ночам, птенцы такахе благополучно росли и процветали.

Не говоря уже о том, что речь шла о чрезвычайно редкой птице, эта история сама по себе не могла не вызвать у нас желания увидеть живую такахе в естественной среде, и, как только мы прибыли в Веллингтон, я запросил разрешения посетить долину, разумеется, вместе с Брайеном – чтобы гарантировать, что мы не украдем яиц и не унесем под полой парочку такахе. Наконец разрешение было дано, и мы отправились на озеро Те Анау.

Я уже говорил, что прежде до долины добирались только пешком, но теперь налажено сравнительно удобное сообщение. Вы садитесь на Те Анау в маленький гидроплан, он поднимает вас на шестьсот с лишним метров и садится на озерко, которое занимает большую часть долины. Брайен заказал самолет, но надо было сутки ждать, поэтому мы сняли номера в роскошном государственном отеле на берегу Те Анау и насладились великолепной кухней, превосходными винами и первоклассным сервисом. После скверных новозеландских отелей, с которыми мы сталкивались до сих пор, эта гостиница нам особенно понравилась.

– Пользуйтесь случаем, – сказал Брайен, прислушиваясь к тому, как я втолковываю метрдотелю, какая марка шатобриана мне нужна. – Там, наверху, нас ждут суровые условия.

Я внял его предупреждению и вместо двух бутылок вина заказал три.

Утро преподнесло нам два неприятных сюрприза. Во-первых, выяснилось, что домик в долине Такахе занят охотниками и, следовательно, для Джеки не найдется места; во-вторых, было похоже, что мы вообще не сможем вылететь: над Те Анау нависли черные тучи, и видимость никак не подходила для полетов в такой местности. Все утро мы мерили шагами берег озера, проклиная погоду. К полудню небо несколько прояснилось, однако доверия по-прежнему не внушало. Но тут появился Брайен, который все это время держал связь с летной базой. Лицо его озаряла довольная улыбка.

– Пошли, – сказал он. – Живо несите снаряжение на пристань. Они прилетят за нами через полчаса.

– Превосходно! – воскликнул Крис. – А погода подходящая?

– Не очень-то, – беззаботно ответил Брайен. – Но они говорят, лучше рискнуть сейчас, чем ждать, когда облачность увеличится настолько, что в долину вообще нельзя будет проникнуть. Летчик считает, что справится.

– Прелестная перспектива, – с воодушевлением произнес Джим, обращаясь к Джеки. – Ты не жалеешь, дорогая, что не можешь лететь с нами? Вознестись в облака в поисках долины, которую все равно не рассмотришь, а когда доберешься туда, искать птицу, которой тоже не разглядишь! Все наше путешествие с самого начала – это сплошные радости и удовольствия. Я бы не променял его ни на что на свете.

Мы отнесли снаряжение на причал, и тут Брайен вдруг объявил, что гидроплан слишком маленький и может взять только двоих пассажиров.

– Ладно, – сказал Крис. – Ты, Джим, забираешь аппаратуру и отправляешься первым…

– Почему это всегда я? – возмутился Джим. – Неужели нет других добровольцев?

– Постарайся побольше снять в полете, – продолжал Крис, пропустив мимо ушей его негодующую реплику, – а там установишь камеру и заснимешь наш прилет.