Текст книги "Хорош в постеле"

Автор книги: Дженнифер Вайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Прощай, Брюс, – сказала я, открыла дверь и постояла у порога, дожидаясь, пока он уйдет.

Потом наступил понедельник, и я вернулась на работу, ничего не соображающая, совершенно отупевшая. Уселась за стол, принялась за почту, в основном это были жалобы сердитых стариков, к ним прибавились письма поклонников Говарда Стерна[37]

, которым не понравилась моя рецензия на его последнюю передачу. Я раздумывала, не составить ли мне стандартное письмо семнадцати мужчинам, которые обвинили меня в том, что я уродливая, старая и завидую Говарду Стерну, когда к моему столу подгребла Габби.

– Как интервью с Макси Как-ее-там? – спросила она.

– Все отлично. – Я ей ослепительно улыбнулась. Брови Габби взлетели вверх.

– Мне тут сказали, что она не стала давать интервью газетчикам. Только для телевидения.

– Все в порядке, можешь не волноваться.

Но Габби заволновалась. Очень заволновалась. Должно быть, она решила посвятить Макси львиную долю завтрашней колонки, чтобы унизить меня, и теперь ей предстояло срочно заполнять образовавшуюся дыру. А вот с заполнением дыр у Габби получалось не очень.

– Так ты... говорила с ней?

– Около часа, – ответила я. – Узнала столько интересного. Действительно интересного. Мы отлично поладили. Я думаю... – я выдержала театральную паузу, чтобы продлить пытку, – я думаю, мы даже можем подружиться.

У Габби отвалилась челюсть. Я буквально читала ее мысли: она прикидывала, стоит ли поинтересоваться, не упоминал ли кто о ее намеченном телефонном интервью с Макси, или надеяться, что я об этом никогда не узнаю.

– Спасибо, что спросила. – Я вновь обаятельно улыбнулась. – Как хорошо, что ты беспокоишься обо мне. Можно подумать... что ты прямо-таки мой босс! – Я отодвинула стул, вскочила, величественно прошла мимо нее, с прямой спиной, развернув плечи. Направилась в туалет, где меня вырвало. Опять.

Вернувшись к столу, я обшаривала ящики в поисках жевательной резинки или мятной подушечки, когда зазвонил телефон.

– Отдел культуры, Кэндейс Шапиро, – механически ответила я. Кнопки, визитные карточки, скрепки трех размеров, но ничего нужного. «История моей жизни», – подумала я.

– Кэндейс, это доктор Крушелевски из Филадельфийского университета, – услышала я знакомый бас.

– О, привет. Что случилось? – Я оставила ящики в покое и принялась копаться в сумочке, хотя вроде бы уже проверила ее содержимое.

– Мне нужно кое-что с вами обсудить. Я сразу насторожилась.

– Что?

– Речь идет о вашем последнем анализе крови... – Я вспомнила. – Кое-что выявилось, и, боюсь, вас придется исключить из программы.

Я почувствовала, как ладони покрылись холодным потом.

– Что? Что выявилось?

– Я бы предпочел поговорить об этом при встрече.

Я быстро прикинула, что такого ужасного мог выявить этот анализ, если предыдущий не показал ничего предосудительного.

– У меня рак? СПИД?

– Никакой угрозы для вашей жизни нет, – отчеканил он. – И я бы предпочел не играть в «Двадцать вопросов».

– Тогда скажите, что со мной не так. Высокий холестерин? Гипогликемия? Цинга? Подагра?

– Кэнни...

– У меня рахит. Я этого не переживу. Быть не только толстой, но еще и кривоногой!

Он рассмеялся.

– Вы еще скажите, что у вас синдром Томазелли[38]

. И вообще, откуда вы знаете все эти болезни? У вас на столе справочник практикующего врача?

– Я рада, что вы находите это забавным, – ответила я. – Я рада, что у вас такие шутки: звонить репортерам в разгар рабочего дня и говорить, что у них не все в порядке с кровью.

– Кровь у вас отличная, – ответил он очень серьезно. – И я бы с удовольствием сообщил вам о нашей находке, но предпочитаю сделать это при личной встрече.

Доктор К. сидел за столом, когда я вошла, и поднялся, чтобы встретить меня. Я вновь отметила, что он очень уж высокий.

– Присядьте, – предложил он.

Я положила сумку и рюкзак на один стул, устроилась на другом. Он достал мою папку, положил перед собой.

– Как я вам и говорил, мы регулярно берем кровь на анализ, чтобы выявить параметры, по которым мы отсеиваем участников программы. К примеру, больных гепатитом. Или, разумеется, СПИДом.

Я кивнула, с нетерпением ожидая, когда он перейдет к конкретике.

– Есть у нас и тест на беременность.

Я вновь кивнула, думая: «Ладно, есть, но когда же мы доберемся до моих проблем?» И тут до меня дошло: беременность!

– Но я не... – промямлила я. – Я хочу сказать, быть такого не может.

Доктор развернул папку ко мне, показал на что-то, обведенное красным.

– Я с удовольствием проведу еще один анализ, но обычно мы не ошибаемся.

– Я... я не... – Я встала. Как такое могло случиться? Голова у меня шла кругом. Я вновь села, чтобы подумать. Я перестала принимать противозачаточные таблетки после того, как мы с Брюсом разбежались, здраво рассудив, что пройдет еще много, много времени, прежде чем мне вновь потребуются контрацептивы, и мне даже в голову не пришло, что я рисковала залететь после похорон отца Брюса. А вот и залетела.

«О Боже! – Я опять вскочила. – Брюс. Я должна найти Брюса, должна сказать Брюсу; конечно же, теперь он раскроет мне объятия...» «А если не раскроет! – прошептал внутренний голос. – Вдруг скажет, что это мои заботы, мои проблемы, что у него есть кто-то другой, а я в свободном плавании?»

– О... – Я плюхнулась на стул, закрыла лицо руками. Не хотелось даже думать об этом. Я поняла, что доктор К. выходил из кабинета, лишь когда вновь открылась дверь и он появился на пороге. В одной руке держал три пластмассовые чашки, в другой – маленькие упаковки сливок и пакетики сахара. Поставил чашки на стол передо мной – с чаем, кофе, водой.

– Я не знал, что вы захотите. – В голосе слышались извиняющиеся нотки.

Я выбрала чай. Он выдвинул ящик стола, достал половину пластиковой баночки меда.

– Не желаете? – предложил он. Я покачала головой.

– Хотите немного побыть одна? – спросил он, и я вспомнила, что сейчас рабочий день, что у всех полным-полно дел, вот и ему, возможно, надо куда-то пойти, кого-то принять.

– Для вас это редкий случай? – Я подняла на него глаза. – Говорить женщинам, что они беременны.

Вопрос застал доктора К. врасплох.

– Да, – наконец ответил он. – Редкий. Я сделал что-то не так?

Я выдавила из себя смешок.

– Не знаю. Раньше мне никто не говорил, что я беременна, так что мне не с чем сравнивать.

– Извините... – Он запнулся. – Как я понимаю... это неожиданное известие.

– Можно сказать и так. – Тут я живо вспомнила текиловый загул Кэнни и Макси. – О Господи! – Я представила, как отразилась выпивка на будущем ребенке. – Вы что-нибудь знаете об алкогольном синдроме эмбрионов?

– Одну минуту. – Он вышел из кабинета и тут же вернулся с книгой в руках. «Чего ожидать, когда вы ждете ребенка». – Я взял ее у одной из медсестер. – Он прошелся пальцем по оглавлению, – Страница пятьдесят два. – И протянул мне книгу. Я посмотрела на прыгающие перед глазами абзацы и поняла, что все будет хорошо, если я брошу пить. При условии, что я хочу, чтобы все было хорошо. А в тот момент я понятия не имела, чего я, собственно, хочу. За исключением, разумеется, одного: не попадать в такую ситуацию.

Я положила книгу на стол, взяла сумку и рюкзак.

– Пожалуй, пойду.

– Не хотите сдать кровь на анализ? Я покачала головой.

– Сдам дома, а потом попытаюсь понять... – Я закрыла рот. По правде говоря, я не знала, что собиралась понимать.

Он пододвинул книгу ко мне.

– Может, возьмете? На тот случай, если возникнут вопросы?

«Как он мил со мной, – подумала я. – Почему он так мил со мной? Наверное, один из борцов с абортами, думает, что убедит меня сохранить ребенка, угощая бесплатными напитками и даря руководства для беременных».

– А медсестре она не понадобится? – спросила я.

– Ее дети уже родились и выросли, – ответил он. – Я уверен, она возражать не станет. – Он откашлялся. – Теперь насчет программы. Если вы решите сохранить беременность, вас придется исключить.

– Никаких таблеток для похудания? – пошутила я.

– Беременным женщинам их давать нельзя. Нет одобрения соответствующих инстанций.

– Так я могу стать вашим подопытным кроликом. – Я слышала в своем голосе истерические нотки. – Может, я рожу худенького ребенка. Это же будет хорошо, да?

– Каким бы ни было ваше решение, дайте мне знать. – Он сунул в книгу визитную карточку. – Если вы откажетесь от участия в программе, я позабочусь о том, чтобы вам полностью компенсировали расходы.

Я вспомнила очень отчетливо, что на одном из бланков, которые мы заполняли в первый день, имелся пункт о том, что деньги, уплаченные за участие в программе, не компенсируются. «Точно, ревностный противник абортов», – подумала я и встала. Закинула рюкзак за плечи.

Его добрые глаза смотрели на меня.

– Послушайте, если вы захотите поговорить о... или у вас возникнут какие-то медицинские вопросы, я с радостью вам помогу.

– Спасибо, – пробормотала я. Моя рука уже лежала на ручке двери.

– Берегите себя, Кэнни, – напутствовал он меня. – И в любом случае позвоните нам.

Я вновь кивнула, повернула ручку и поспешила в коридор.

По пути домой я заключала сделки с Богом, мысленно, как в свое время сочиняла письма поклоннику Селин Дион, бедному мистеру Дайффингеру, о котором давно уже и думать забыла. «Дорогой Бог, если ты сделаешь так, чтобы я не была беременной, я пойду добровольцем в питомник для брошенных домашних животных или в хоспис для больных СПИДом и больше никогда ни о ком не напишу плохого слова. И сама стану лучше. Все буду делать как положено, начну ходить в синагогу не только по большим праздникам, не буду такой злой и критичной, буду всячески ублажать Габби, только, пожалуйста, пожалуйста, не допусти, чтобы такое случилось со мной». Я купила два теста на беременность в аптеке на Южной улице – белые картонные коробочки с сияющими будущими мамашами на лицевой стороне, – описала всю руку, когда использовала первый, так она дрожала. К тому времени я уже не сомневалось в том, что доктор Крушелевски сказал правду, и полученное подтверждение ничего не изменило.

– Я беременна, – сообщила я зеркалу и попыталась улыбнуться, как женщина на коробочке.

– Беременна, – сообщила я Нифкину тем же вечером, когда он напрыгивал на меня и облизывал мое лицо. Это происходило в доме Саманты, где я его оставила, уезжая на работу. У Саманты были две свои собаки плюс обнесенный забором двор и дверца для собак, поэтому они могли выходить во двор и возвращаться в дом, когда им заблагорассудится. Нифкин ее собак, Дейзи и Мэнди, не слишком жаловал, подозреваю, он больше предпочитал компанию людей, но ему нравились бараньи косточки и рис, которыми часто кормила своих любимиц Саманта, так что в принципе в дом Сэм он ехал с удовольствием.

– Что ты сказала? – отозвалась из кухни Саманта.

– Я беременна! – крикнула я в ответ.

– Что?

– Ничего. – Нифкин сидел у меня на коленях, преданно заглядывая в глаза, – Ты ведь меня слышал, правда? – прошептала я. Нифкин лизнул меня в нос и свернулся на коленях калачиком.

– Так что ты сказала? – Саманта вышла в гостиную, вытирая руки.

– Я сказала, что на День благодарения поеду домой.

– Опять на лесбийскую индейку? – Саманта наморщила носик. – Разве ты не говорила мне, что я должна отвешивать тебе оплеуху всякий раз, когда ты заикнешься о желании провести еще один праздник с Таней?

– Я устала, – ответила я. – Устала и хочу домой. Она села рядом.

– Так что происходит?

Мне очень хотелось рассказать ей о случившемся, повернуться и вывалить все, чтобы она помогла мне, подсказала, что делать. Но я не могла. Пока не могла. Мне требовалось время, чтобы подумать, сформировать собственное мнение, прежде чем прислушиваться к чужим. Я знала, какой получу от нее совет. Собственно, я сама дала бы ей такой же, окажись она в моем положении: молодая, одинокая, талантливая, с отличными карьерными перспективами, накачанная парнем, который даже не отвечает на телефонные звонки. Мозгового штурма тут не требовалось: пятьсот долларов, вторая половина дня, проведенная в операционной хирурга-гинеколога, несколько дней боли и слез, и точка.

Но прежде чем услышать об этом от ближайшей подруги, я хотела подумать хотя бы несколько дней. Я хотела поехать домой, пусть дом из счастливого убежища превратился в коммуну имени Сапфо.

Никаких проблем не возникло. Я позвонила Бетси, и она сказала, что я могу взять столько дней, сколько захочу. «У тебя три недели отпуска, пять дней осталось с прошлого года, тебе полагается отгул за поездку в Нью-Йорк. Счастливого тебе Дня благодарения. Увидимся на следующей неделе».

Я послала электронное письмо Макси. «У меня изменения... к сожалению, не те, на которые я надеялась, – написала я. – Брюс встречается с воспитательницей детского сада. Мое сердце разбито, и я еду домой, чтобы есть пересушенную индейку и позволить матери жалеть меня».

«Удачи тебе, – ответила она немедленно, хотя в Австралии было три часа ночи. – На воспитательницу наплюй. Она с ним временно. Такие долго на одном месте не засиживаются. Позвони или напиши, как только приедешь домой... Я буду в Штатах только весной».

Я отменила визит в парикмахерскую, перенесла на более поздние сроки несколько телефонных интервью, попросила соседей забирать мою почту. Брюсу звонить не стала. Если б я решила избавиться от ребенка, не имело смысла сообщать ему о моей беременности. На данной стадии наших отношений, точнее, при отсутствии отношений, я не могла представить себе, как он сидит в клинике и нежно держит меня за руку. Если б я приняла прямо противоположное решение... что ж, вот тогда, возможно, и придет пора думать, звонить ему или нет.

Я сложила горный велосипед, уместила его на заднем сиденье моей маленькой синей «хонды», посадила Нифкина в клетку, в которой он всегда путешествовал, бросила рюкзак в багажник. И поехала домой.

Часть III

Свободное плавание

Глава 10

Летом, между третьим и четвертым курсами колледжа, я попала на практику в «Виллидж вангард», старейший и наиболее претенциозный еженедельник страны.

Эти три месяца я запомнила надолго. Во-первых, лето выдалось самым жарким за многие годы. Манхэттен напоминал раскаленную духовку, под ногами плавился асфальт. Каждое утро я начинала потеть, как только вылезала из душа, продолжала потеть в подземке, пока ехала в Виллидж, потела до самого вечера.

Я работала под началом ужасной женщины, которую звали Кики. Шести футов ростом, худая до неприличия, просто обтянутый кожей скелет, с рыжими, крашенными хной волосами, в очках и с постоянно хмурым лицом, Кики обычно ходила в мини-юбке с бежевыми сапогами до середины бедра или с туфельками на высоченных шпильках, грохот от которых разносился по всей редакции, и в футболке с рекламой ресторана румынской кухни «У Сэмми», спортивного зала бойскаутов или чего-то еще, не менее экзотического.

Поначалу Кики ставила меня в тупик. Нет, не одеждой, которая в принципе соответствовала и редакционной атмосфере, и материалам, публикуемым в «Вангард». Я не могла понять, когда она работает. Приходила Кики поздно, уходила рано, в промежутке на два часа удалялась на ленч, в редакции главным образом, висела на телефоне, болтая с бесчисленными друзьями и подругами. На мозаичной табличке, которую Кики повесила на заборчик из белого штакетника, поставленный у входа в ее кабинетик, значилось «Помощник редактора». Возможно, она помогала своим телефонным собеседникам. Но я ни разу не видела, чтобы она что-то редактировала.

А вот что она умела, так это перекладывать на других малоприятные дела. «Я вот думаю о женщинах и убийцах, – объявляла она в четверг, во второй половине дня, потягивая кофе со льдом, тогда как я, потея, стояла перед ней. – Почему бы тебе не посмотреть, что мы об этом писали?»«

Шел 1991 год. Старые выпуски «Вангард» не хранились в Интернете, их даже не пересняли на микропленку, держали в толстенных папках, каждая из которых весила не меньше двадцати фунтов. А лежали папки в коридоре, соединяющем кабинеты обозревателей с залом, уставленным металлическими стульями и обшарпанными столами, который служил рабочим местом для менее именитых сотрудников редакции. Я проводила день за днем, снимая папки с полок, тащила их на стол, потом к копировальной машине, параллельно пытаясь избежать перегара и рук известного борца за право свободного приобретения оружия, чей кабинет находился рядом с полками. Он в то лето нашел себе новое хобби: мимоходом погладить мне грудь, когда папки оттягивают мои руки вниз.

Как же мне было плохо!.. Через две недели я перестала ездить в подземке, отдав предпочтение автобусу. И пусть дорога теперь занимала в два раза больше времени, я шла на это, лишь бы не спускаться в провонявшую потом дыру, какой стала станция подземки на 116-й улице. Как-то в начале августа я сидела в автобусе 140-го маршрута, никого не трогая и потея, как обычно. Вдруг, когда мы проезжали мимо стрип-бара «У Билли», я услышала очень тихий, очень спокойный голос, доносившийся, как мне показалось, из основания черепа.

«Я знаю, куда ты едешь», – произнес голос. Волосы на руках и на загривке встали дыбом. По коже побежали мурашки, меня словно обдало холодом, я нисколько не сомневалась, что голос этот... нечеловеческий. Голос из мира призраков, могла бы я сказать в то лето, рассказывая о случившемся друзьям. Но на самом деле я подумала, что это голос Бога.

Разумеется, то был не Бог, а всего лишь Эллин Вайсе, маленький, странный, похожий на андроида репортер «Виллидж вангард», который сел позади меня и вдруг решил сказать: «Я знаю, куда ты едешь», – вместо того чтобы поздороваться. Но я успела подумать: «Если мне доведется услышать голос Бога, звучать он будет именно так: тихо спокойно и уверенно».

После того как человек слышит голос Бога, он меняется. В тот день, когда известный борец за свободную продажи оружия прогулялся пальчиками по моей правой груди возвращаясь в свой кабинет, я сознательно уронила папку с номерами 1987 года ему на ногу. «Ах, извините», – проворковала я, когда он позеленел, захромал прочь и потом уже ни когда не прикасался ко мне. А услышав от Кики: «Я думаю о женщинах и мужчинах, чем они отличаются» и чувствуя что она вот-вот отошлет меня к тем же папкам, я солгала ей в лицо: «Руководитель практики говорит, что я не получу зачет, если вся моя работа будет состоять в снятии копий. Если вы не можете использовать меня, я уверена что моя помощь понадобится выпускающим редакторам» В тот же день я выскользнула из когтей злобной Кики и до конца лета писала заголовки и ходила по дешевым забегаловкам с моими новыми коллегами из группы выпуска.

И вот теперь, семь лет спустя, я сидела на столике для пикника, около которого стоял мой горный велосипед сидела, скрестив ноги, подняв лицо навстречу бледному ноябрьскому солнечному свету и надеясь услышать тот же голос Я ждала, что Бог увидит меня, сидящую в центре Пеннвуд-стейт-парк, в пяти милях от дома, в котором выросла и соблаговолит молвить: «Сохрани ребенка» или «Позвони в Центр планирования семьи».

Я вытянула ноги, подняла руки над головой, вдыхала через нос, выдыхала ртом, как учил бойфренд Саманты инструктор по йоге, для того, чтобы очистить кровь и достичь ясности мышления. Если все произошло, как я предполагала, если я забеременела в тот последний раз, когда была с Брюсом, тогда моему ребенку уже восемь недель. И какой он теперь? – задалась я вопросом. Размером с кончик пальца или такой, как ластик на карандаше, или как головастик?

Я успела подумать, что дам Богу еще десять минут когда действительно услышала голос.

– Кэнни!

Черт. Этот голос никак не мог принадлежать божеству Я почувствовала, как качнулся столик, когда Таня уселась на него, но глаз открывать не стала в надежде, что в этот раз, единственный, она уйдет, если я ее проигнорирую.

– Что-то не так?

Ну до чего же я глупа. Постоянно забываю, что Таня участвовала в работе многих групп поддержки: семей алкоголиков, жертв сексуального насилия, наркоманов, решивших избавиться от пагубной страсти. Оставить страждущего одного – об этом не могло быть и речи. Таня стояла за то, чтобы навязывать помощь нуждающимся в ней.

– Если об этом поговорить, возможно, станет легче. – Она закурила.

– М-м-м... – Даже с закрытыми глазами я чувствовала, что она наблюдает за мной.

– Тебя уволили, – неожиданно объявила она. Тут уж мои глаза раскрылись помимо воли.

– Что?

На лице Тани играла самодовольная улыбка.

– Я не ошиблась, да? Твоя мать должна мне десять баксов. Я легла на спину, помахала рукой, отгоняя от лица табачный дым, чувствуя растущее раздражение.

– Нет, меня не уволили.

– Значит, Брюс? Что еще стряслось?

– Таня, я сейчас не хотела бы об этом говорить.

– Все-таки Брюс. – В голосе Тани послышалась тоска. – Дерьмо.

Я села.

– А тебе что до этого? Она пожала плечами.

– Твоя мать предположила, что ты сама не своя из-за Брюса. Если она права, мне придется ей заплатить.

«Круто, – подумала я. – На мою жизнь ставят по десять долларов». Из глаз брызнули слезы. Похоже, в эти дни я могла плакать по любому поводу и даже без оного.

– Полагаю, ты видела последнюю его статью? – спросила Таня.

Я ее видела. «Любовь, опять» – так она называлась, в декабрьском номере, который попал на газетные лотки аккурат ко Дню благодарения, чтобы испортить мне праздник.

Я знаю, мне следовало сосредоточиться только на Э., – написал он. – Я знаю, сравнивать – неправильно. Но и избежать этого невозможно. После Первой следующая женщина, как ни крути, становится Второй. По крайней мере вначале, по крайней мере на какое-то время. И Э. во всем отличалась от моей первой любви: невысокого роста, стройная и миниатюрная в отличие от рослой и полнотелой К., добрая, мягкая, не способная на сарказм.

«Защитная реакция, – говорят мои друзья, кивая, как старые кролики, а не двадцатидевятилетние выпускники университетов. – Она твоя защитная реакция». Но что плохого в защитной реакции? – задаюсь я вопросом. Если была Первая и не получилось, тогда, естественно, должна быть Вторая, следующая. Так или иначе, но надо двигаться вперед, не застывать на месте.

Если первая любовь – исследование нового континента, то вторая – переезд в новый район. Ты уже знаешь, что там будут дома и улицы. И теперь получаешь удовольствие, узнавая, каковы эти дома изнутри, что чувствуют ноги, проходя по улицам. Ты знаешь правила, базовый набор действий: телефонные звонки, шоколад на День святого Валентина, как успокоить женщину, когда она говорит тебе, что у нее не сложился день, жизнь. Теперь ты можешь заниматься тонкой настройкой. Подобрать ей милое прозвище, узнать, как держать ее за руку, найти на шее самое чувствительное местечко, у изгиба челюсти...

Я успела это прочитать, прежде чем метнулась в туалет, второй раз за день. Одной мысли о том, что Брюс целует кого-то еще в чувствительное местечко на шее, более того, заметил, что есть такое местечко, оказалось достаточно, чтобы вызвать яростную реакцию желудка. Брюс больше меня не любит. Вновь и вновь мне приходилось напоминать себе об этом, и всякий раз, когда я мысленно произносила эти слова, они словно звучали для меня впервые, буквально вспыхивали перед глазами, написанные огромными заглавными буквами, прямо-таки как в рекламном ролике о следующей премьере, какие обычно показывают в кинотеатрах перед фильмом: «ОН БОЛЬШЕ МЕНЯ НЕ ЛЮБИТ».

– Должно быть, тебе очень тяжело, – промурлыкала Таня.

– Это нелепо! – рявкнула я. И действительно, ситуация отличалась крайней нелепостью. После трех лет его просьб, уговоров, чуть ли не еженедельных заверений в том, что я единственная женщина, которую он будет любить, мы в разлуке, я беременна, он нашел другую, и я, вероятнее всего, больше никогда его не увижу. («Никогда» – еще одно слово, которое часто звучало в моей голове. Например, так: «Ты уже никогда не проснешься рядом с ним». Или: «Ты никогда не будешь говорить с ним по телефону».)

– Так что ты собираешься делать? – спросила Таня.

– Это сложный вопрос, – ответила я, спрыгнула со стола, оседлала велосипед и поехала домой. Только свой дом я уже не считала своим домом (спасибо Таниному вторжению) и не знала, когда к нему вернется прежний статус.

Чем меньше вы знаете о сексуальной жизни своих родителей, тем лучше. Конечно, вам известно, что хотя бы раз они этим делом занимались, чтобы создать вас, потом, возможно, еще несколько раз, если у вас есть братья и сестры, но это продолжение рода, обязанность, и думать о том, что они используют свои различные отверстия и выступающие части для развлечения, для получения удовольствия, то есть так, как вы, их ребенок, хотели бы использовать свои, как-то не принято. Тем более если говорить о нетрадиционной сексуальной ориентации, вошедшей в моду в конце 1990-х годов. Вам не нужно знать о том, что ваши родители занимаются сексом, и уж совсем незачем знать, что их сексуальная жизнь куда круче, чем ваша.

Все началось с того, что мой брат Джош приехал домой из колледжа и забрел в спальню матери в поисках маникюрных ножниц. Там он и нашел стопку поздравительных открыток с птичками и деревьями на лицевой стороне и каллиграфическими надписями внутри. «Думаю о тебе», – прочитал он в одной, под стихотворным куплетом. «Энни, после трех месяцев огонь по-прежнему горит», – в другой. Без подписи.

– Я думаю, они от той женщины, – прокомментировал находку Джош.

– Какой женщины? – спросила я.

– Которая здесь живет. Мама говорит, что она ее тренер по плаванию.

Проживающий в доме тренер по плаванию. Так я впервые об этом узнала.

– Возможно, это ничего не значит, – сказала я Джошу.

– Возможно, это ерунда, – услышала от Брюса, с которым поговорила в тот же вечер.

Именно этими словами я и начала разговор с матерью, когда она позвонила мне на работу двумя днями позже.

– Возможно, это ерунда, но...

– Ты о чем? – спросила моя мать.

– У нас... э... живет кто-то еще?

– Мой тренер по плаванию.

– Ты знаешь, олимпиада была в прошлом году, – заметила я.

– Таня – моя подруга из Еврейского культурного центра. Она съехала с одной квартиры, еще не сняла новую, поэтому несколько дней поживет в комнате Джоша.

Ответ меня насторожил. У моей матери никогда не было подруг, которые жили в квартирах. И уж тем более таких, кто съезжал с одной квартиры, не позаботившись об аренде новой. Ее подруги жили в домах, оставленных им бывшими мужьями. Но я не стала вдаваться в подробности, и в итоге, когда позвонила домой в следующий раз, мне ответил незнакомый голос.

– Алло? – Странный голос, я даже сначала не поняла, мужской или женский. Но в любом случае чувствовалось, что его обладателя вытащили из постели, хотя была пятница и часы показывали только восемь вечера.

– Извините, – вежливо, ответила я, – наверное, ошиблась номером.

– Это Кэнни? – полюбопытствовал голос.

– Да. А с кем я, простите, говорю?

– Таня, – с гордостью ответили мне. – Я подруга твоей матери.

– Ага... – На большее меня не хватило. – Ага. Привет.

– Твоя мать мне много о тебе рассказывала.

– Да, конечно... это хорошо. – Мысли у меня путались. Кто эта женщина и по какому праву отвечает на звонки по нашему телефону?

– Но ее сейчас нет, – продолжила Таня. – Она играет в бридж. Со своей компанией.

– Понятно.

– Хочешь, чтобы я попросила ее перезвонить тебе?

– Нет, не нужно.

Произошло это в пятницу. С матерью я не разговаривала до ее звонка мне на работу в понедельник, во второй половине дня.

– Ты мне хочешь что-то сказать? – спросила я, ожидая вариаций на тему «Нет». Но она глубоко вздохнула.

– Ну, ты знаешь, Таня... моя подруга. Она... ну... мы любим друг друга и живем вместе. Что я могла сказать? Семейные тайны не обсуждают на рабочем месте.

– Мне надо бежать. – И я бросила трубку.

Остаток дня я провела за столом, тупо глядя в никуда, но поверьте мне, сие ничуть не отразилось на качестве статьи о церемонии вручения наград MTV за музыкальное видео. Дома я нашла на автоответчике три послания: одно от матери («Кэнни, позвони мне, нам надо это обсудить»), одно от Люси («Мама просила позвонить тебе, но не сказала зачем») и одно от Джоша («Я же тебе ГОВОРИЛ!»).

Я их все проигнорировала и вытащила из дома Саманту, чтобы обговорить дальнейшую стратегию. Мы устроились в баре за углом, я заказала стаканчик текилы и кусок шоколадного торта с малиновой прослойкой. Подкрепившись, ввела Саманту в курс дела.

– Bay, – пробормотала Саманта.

– Святой Боже! – воскликнул Брюс, когда я позвонила ему вечером. Но первоначальный шок быстро прошел, уступив место задумчивости. С немалой примесью снисходительности. И в дверь моей квартиры он входил уже либералом: – Тебе надо радоваться, что она нашла, кого любить.

– Я радуюсь, – медленно ответила я. – Полагаю, что радуюсь. Только...

– Радуйся, – повторил Брюс. Он иной раз становился невыносимым, особенно когда речь шла о тенденциях, господствующих среди выпускников университетов Северо-Востока в девяностые годы. Обычно я ему не противоречила, давая волю. Но на сей раз не позволила выставить меня ханжой, показать, что в вопросах секса я закомплексована и придерживаюсь куда менее свободных взглядов. Потому что происходящее касалось меня лично!

– Сколько у тебя друзей-геев? – спросила я, заранее зная ответ.

– Ни одного, но...

– Ни одного, кто назвал бы себя геем, – уточнила я и выдержала паузу, дабы до него дошел смысл моих слов.

– И что это означает? – пожелал знать он.

– Только то, что я сказала. Никто не признавался тебе в том, что он гей.

– Ты думаешь, среди моих друзей есть голубые?

– Брюс, я даже не знала, что моя мать – розовая. Откуда мне знать о сексуальной ориентации твоих друзей?

– Ага. – Он заметно успокоился.

– Но я говорю о том, что ты не знаком с людьми, исповедующими однополую любовь. И мне непонятно, как ты можешь с такой уверенностью заявлять, что для моей матери это скорее плюс, чем минус. А потому я должна этому радоваться.

– Она любит. Разве это может быть плохо?

– А как насчет ее подруги? Вдруг она ужасная? Вдруг... – Я начала плакать. Потому что перед моим мысленным взором замелькали жуткие образы. – Что, если, ну, не знаю, они куда-то пойдут, их кто-то увидит, разобьет пивную бутылку об их головы или...

– О, Кэнни...

– Люди такие злые! Вот что я хочу сказать! В том, что кто-то голубой или розовый, нет ничего плохого, но люди злые... так легко осуждают других... такие отвратительные... и ты знаешь, в каком районе мы живем! Люди не позволят своим детям приходить на Хэллоуин в наш дом... – По правде говоря, никто не позволял детям приходить к нам с 1985 года, когда мой отец начал пренебрегать уходом за домом, все больше отстраняться от нас. Он принес из больницы скальпель и превратил полдюжины тыкв в карикатурное подобие ближайших маминых родственников, а одну тыкву, изображающую тетю Линду, поставил на крыльцо, украсив ее париком а-ля платиновая блондинка, который позаимствовал в столе находок больницы. Но я прежде всего имела в виду другое: Эйвондейл еще не превратился в интегрированный пригород. Насколько я знала, там жили считанные евреи и не было ни черных, ни тех, кто открыто заявлял о своей нетрадиционной сексуальной ориентации.