Текст книги "Порочный ангел"
Автор книги: Дженнифер Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Так ты ничего к нему не чувствуешь?
– А ты что-нибудь чувствуешь к полковнику?
Элеонора опустила ресницы и не ответила.
– Понимаешь ли, некоторые вопросы лучше не задавать, ибо отвечать на них слишком мучительно.
– Если ты думаешь, что я влюбилась в Гранта Фаррелла…
– Разве я это сказала? Ненависть к мужчинам больше щекочет нервы, чем любовь, если, несмотря ни на что, ты вынуждена быть с ними.
И она с легкостью переключилась на другую тему.
– Да, я не спросила о Жан-Поле. Как он? Я была просто ошарашена, когда узнала, что он на гауптвахте. Его, видимо, арестовали сразу после того, как он ушел от меня из отеля.
– Сегодня его освободят.
– А, как и тебя? Интересное совпадение. Обратит ли на это внимание генерал Уокер?
– Надеюсь.
Мейзи странно посмотрела на Элеонору, но ничего не сказала.
– А ты оставила своему брату записку, где тебя искать? Нет? Ну, ничего. Мы пошлем кого-нибудь из мальчиков в казарму с запиской. В труппе есть три мальчика, ну, я имею в виду молодых людей. Один из них почти помолвлен с одной из трех девиц. А всего с Джоном и со мной нас восемь человек.
Она рассказала о распределении обязанностей в труппе, о пьесе «Школа злословия», которую через две недели они собирались показать, о том, кто какую роль играет. Элеонора, думавшая о своем, была рада, что нет нужды отвечать. По мере того как она размышляла о Жан-Поле, о его бурном характере и способности Мейзи соединять все факты воедино, страх все глубже проникал в ее сердце. У Жан-Поля было время подумать, и нашлось, разумеется, немало людей, готовых рассказать ему, что случилось с его сестрой. А Жан-Поль тоже сумеет сопоставить факты.
Похолодевшими пальцами Элеонора поставила чашку на стол, так, что та стукнула о блюдце и немного остывший кофе выплеснулся.
– С тобой все в порядке? – спросила Мейзи. – В чем дело?
– Все нормально, – ответила Элеонора, выдавив из себя улыбку. – Все нормально.
День тянулся медленно, мрачный и пасмурный. Солнце светило как бы сквозь дымку. Вернулась труппа – шумная, веселая толпа, в которой все относились друг к другу с явной симпатией. Они легко восприняли появление Элеоноры в крестьянском наряде, уверенные, что и она принимает их с той же легкостью. Из троих мужчин один был уже немолод, с седой шевелюрой и привычно пересыпал свою речь цитатами из Шекспира. Другой был настоящий великан, не слишком умный, но явно добродушный. А последний – юный Адонис, был пленен младшей и самой свеженькой из актрис, прелестной блондинкой-инженю. Две другие женщины выглядели по-своему привлекательными, хотя их циничные улыбки выдавали опытность, приобретенную не только на подмостках. Познакомившись с ними, Элеонора на секунду вообразила, что и ее лицо выражает ту же горькую терпимость, но, поразмыслив, решила, что этого нет. Ее образ мышления был не таков.
Джон Барклай оказался полной неожиданностью. У него не было никаких характерных черт, что, как он объяснил, ценно для актера: рост средний, цвет волос описать трудно – немного шатен, немного рыжий, борода и усы аккуратно подстрижены. Этот человек оживал только в роли.
Наконец, скорее к середине дня, чем ко времени ленча, подоспела еда. Пока одни убирали посуду, двух самых юных членов группы, обрученную пару, послали с запиской к Жан-Полю. Повсюду валялись листки пьесы, незаконченные костюмы и куски декораций. Вскоре к ним прибавились разбросанные булавки, лоскуты тканей. Лампы, заправленные льняным маслом и скипидаром, дымились.
Элеонора сидела, старательно подшивая платье, которое наденет леди Тизл во втором акте. Работая, она с удовольствием наблюдала, как одна из актрис репетировала свою роль, завернувшись в простыню и набросив ее на обручи вместо кринолина. Перед возвращением молодой пары Элеонора почти закончила свою работу.
– Ах, мне кажется, вы попусту тратили время, бродя по обочинам, вздыхая и отыскивая лекарства, – приветствовал их фразой из пьесы поклонник Шекспира.
А Мейзи просто спросила:
– Где вы были?
– Мы пытались выяснить, из-за чего такой шум и волнение на площади. Мы думали, вам это тоже будет интересно, – сказал юный Адонис, сбросив кусок ткани с кушетки и освободив себе таким образом место.
– Волнение? Какое волнение? Мы ничего не слышали.
– Все началось возле Дома правительства. Кажется, Жан-Поль Виллар, джентльмен, к которому вы нас послали, сегодня утром отправился к адъютанту полковника Фаррелла и вручил ему перчатку.
– Он… Вызвал его на дуэль? – слабым голосом спросила Элеонора.
– В этом-то все и дело. Говорят, сначала полковник отказался, мол, высокий ранг и все такое. Но этот креол Луис произнес речь о семейной чести. И мне кажется, он убедил Фаррелла принять вызов, потому что тот согласился.
Мейзи схватила Элеонору за руку, когда та вскочила.
– Подожди минутку, дорогая!
– Я должна видеть Жан-Поля! Я должна его остановить! Его убьют!
Молодой человек покачал головой.
– Слишком поздно. Они уже встречались сегодня в пять часов. В саду за собором.
– Вы хотите сказать, что уже все состоялось?
– Ага.
– Да, состоялось, – тихо добавил герой-любовник.
– А Жан-Поль? – выдохнула Элеонора и замолчала. Пожатие Мейзи стало крепче, как бы в ожидании худшего.
– В добром здравии. Вот полковник… Ваш брат попал в него ниже ключицы, мисс Виллар. Мне кажется, он целился в сердце. Но когда Фаррелл сбил его с толку, его рука дрогнула.
– Сбил с толку? – спросил поклонник Шекспира с профессиональным интересом.
– Да, он выстрелил в воздух, вспугнув голубей.
– Почему? Почему он так поступил? – спросила Мейзи растерянно, задав вслух тот вопрос, который в смущении задавала себе Элеонора.
– Существуют две версии, насколько я понял. Одни утверждают, что он последовал примеру генерала Уокера. Это у него такая привычка, поскольку он противник дуэлей, но в то же время не хочет, чтобы его считали трусом. – Молодой человек бросил любопытный взгляд на Элеонору. – Другие говорят, что таким способом он дал понять, что действительно виноват.
– То есть, вы говорите, что он просто стоял, позволив моему брату стрелять в него? – прошептала Элеонора.
– Да, похоже на то.
Она покачала головой.
– Не могу поверить.
– Клянусь Богом.
– Но почему?
– А кто знает, что в голове у этих мужчин. – Мейзи решительно встала.
– Во всяком случае, это не имеет значения. Полковник больше не твоя забота.
– Да, – согласилась Элеонора. – Если… Если не будет дисциплинарных мер против Жан-Поля. Вы ничего про это не слышали?
Молодой человек посмотрел на стоявшую рядом девушку, та покачала головой.
– Нет, ничего, – сказала она.
– Джон, – обратилась Мейзи к актеру.
– Насколько я знаю, здесь, в Никарагуа, нет закона, запрещающего дуэли. То, что генерал Уокер их не одобряет, всего лишь практицизм. Он не хочет дуэлей. В Сан-Франциско состоялась его знаменитая дуэль с человеком по имени Хикс, другом районного судьи, которого Уокер пропесочил в «Геральд». Именно это мне пришло в голову, когда вы говорили. Уокер, как обычно, сбил с толку соперника выстрелом в воздух. Что надо было бы сделать тому – последовать примеру Уокера. Но Хикс опустил пистолет ниже и выстрелил ему в руку. Но в кость не попал. Уокер взбесился и, не обращая внимания на рану, потребовал еще одного выстрела. В глазах его горела жажда убийства, и он убил бы соперника, если бы не вмешались секунданты и не прекратили дуэль. – Взглянув на побледневшее лицо Элеоноры, он покачал головой. – Но вам это, видно, не интересно. Я не думаю, что будут последствия. Потому что, если примутся таскать в суд всех, кто участвует в дуэлях, им придется посадить на гауптвахту половину офицеров.
Несмотря на уговоры актеров успокоиться, Элеонора не могла этого сделать, пока не встретится с братом. И в тот вечер такая возможность ей представилась. Было поздно, почти десять вечера, когда он явился сам. Вышла легкая заминка, труппа после репетиции готовилась к обеду.
Увидев Жан-Поля, Элеонора почувствовала облегчение и обняла его прямо у порога. Он похудел, побледнел, но на щеках горели пунцовые пятна. Красная форма не шла ему, она скорее подчеркивала его молодость, нежели мужество. Он тоже обнял ее, но как-то холодно, и отвел взгляд от ее фигуры в необычной крестьянской одежде без корсета.
– Привет, Элеонора, – сказал он неловко и продолжал стоять, глядя мимо нее, пока она не потащила его в комнату.
Знакомство с труппой было неестественно шумным. Они не могли обвинять Жан-Поля в сдержанности его поведения. Конечно, он помнил Мейзи, но его приветствие было таким коротким и нелюбезным, что сестра покраснела от раздражения за него, а не от смущения.
– Мог бы я… Можем ли мы поговорить с тобой наедине? – спросил Жан-Поль.
– Это можно устроить, – ответила Элеонора, – если мои друзья извинят нас.
Когда она привела его в отгороженную ячейку, которую делила с молоденькой блондинкой-инженю, Жан-Поль резко повернулся к ней.
– Во что ты влипла на этот раз? Эти люди похожи на цыган.
– Говори потише, – попросила Элеонора гневным шепотом. – Это артисты, они по-доброму отнеслись ко мне и помогли.
– Артисты? Да это скорее идиоты, проститутки и сводники!
– Жан-Поль! – невольно воскликнула она.
– Не строй из себя скромницу, Элеонора. После того как ты провела последние десять дней, тебе нечего притворяться, будто тебе непривычно слышать такие слова.
– Но я никогда не слышала их от тебя!
– А я никогда не думал, что увижу свою сестру в ситуации, где такие слова могут быть употреблены! Ты была леди, Элеонора.
Элеонора побледнела, потрясенная.
– Но я и остаюсь ею!
– Не морочь мне голову. Ты стала любовницей полковника.
– Да, я была. И ты, должно быть, догадался о причине этого, если вызвал его на дуэль. Или ты, Жан-Поль, сделал это не ради моей чести, а ради собственной?
– Ради семейной чести, – отрезал он, и его темные глаза цвета корицы зажглись лихорадочным огнем.
– Извини, конечно, но я не верю, что даже такой либерал, как дядя Наркисо, одобрил бы месть за семейную честь, когда безжалостно стреляют в человека, выстрелившего в воздух.
– Я не стрелял… То есть… я был так удивлен, что выстрелил невольно… И вообще не успел полностью осознать, что произошло…
– Но мне кажется, прежде чем что-то предпринимать, ты должен был поговорить со мной.
– А зачем? Каждый бродяга в городе знает, что полковник подобрал тебя на улице и утащил к себе в дом, как самую обычную шлюху.
– Ну, у него были некоторые основания думать обо мне так, – сказала Элеонора, устало махнув рукой.
– Конечно, из-за той женщины, из-за Мейзи.
– Да, пожалуй, но она хотела мне только добра.
Он посмотрел на нее, потом в сторону, проведя рукой по волнистым волосам.
– Извини. Я не должен был так говорить с тобой. Это все потому, что я чувствую себя виноватым. И раз уж ты всем все прощаешь, может, ты и мне простишь, Элеонора, что я притащил тебя сюда, в эту забытую богом страну.
Она коснулась его руки.
– Не мучай себя, Жан-Поль. Мне самой не надо было ехать сюда. Но всякое бывает. И случается так, что никто ни в чем не виноват.
– Но ты же не можешь не понимать, что существуют причина и следствие?
– Да, но в то же время я, не хочу, чтобы они довлели надо мной.
– Не очень-то утешительная философия. Такая философия отрицает Бога в качестве поддержки.
– И оставляет Его для более важных вещей.
Уговорить Жан-Поля остаться на ужин не удалось. Он не мог чувствовать себя раскованно среди актеров и не собирался притворяться. Однако он не предложил Элеоноре уйти от них. Он прекрасно понимал, что нет в мире места более безопасного.
Что она могла делать – это ходить на рынок, вести хозяйство, шить. Работой Элеонора пыталась оплатить свое содержание. С дружелюбным гигантом или с Джоном Барклаем, носившим за ней корзинку и заменявшим эскорт, она ходила за продуктами, иногда готовила. Ей часто приходилось бывать на центральной площади, так как в театре негде было хранить продукты. По утрам и потом, в середине дня, она проходила мимо особняка полковника. Когда с ней был кто-то из мужчин, она отсылала их спросить у охранников, до сих пор стоявших у дверей, о его здоровье. Но никогда не называла его при них Грантом, словно старалась показать, что они не близкие знакомые, а те принимали правила игры.
Так постепенно, по кусочкам, сложив отрывочные сведения в единую картину, она могла представить себе, что происходит в особняке. Грант был вне опасности, но рана пока не заживала. Военный хирург, работавший у Уокера, доктор Джоунс, удалил пулю и оставил его на попечение ординарца-никарагуанца, толстого и высокого.
Этот мужчина до смерти боялся полковника и этим очень раздражал его. А сеньора Паредес выводила его из себя своим трепетом и раболепием перед указаниями хирурга. Грант не хотел днем оставаться в кровати, предпочитая сидеть в кресле у стола, где он занимался бы тем же, чем за рабочим столом в кабинете Дома правительства. Посетители с разными вопросами чередой проходили через его комнату. Он не жаловался, но к помощи левой руки прибегал при крайней необходимости. И, как сообщил ординарец охраннику, с каждым днем он действовал ею все реже.
Кое-что о состоянии здоровья Гранта Элеонора узнавала от Луиса. Когда она второй раз отправилась на площадь за продуктами для труппы, он вышел из Дома правительства.
– Крошка, как я соскучился по тебе! Каждое утро обещаю себе навестить тебя. Грант, конечно, не сообщил, куда ты ушла, но у меня появилась возможность выяснить. И теперь я знаю, под какой ты крышей. Сейчас я работаю вместо Гранта, а это значит, как сотня лошадей. Пока он болен, я
– правая рука Уокера и, скажу тебе, я просто поражен, насколько силен мой друг и физически, и духовно. Десять раз за одно сегодняшнее утро я сказал себе, что с этим человеком, с моим генералом, я сойду в могилу. Или перережу ему горло.
Вместе они дошли до собора, где Элеонора должна была пересечь улицу, и остановились там под белым жасминовым кустом, нависшим над стеной патио. Подобно снегу, лепестки жасмина устилали землю толстым слоем, словно желая скрыть грязь под ногами. Взглянув наверх, Луис сказал:
– Я беспокоюсь о Гранте. Этот доктор Джоунс совсем не плох, но за последние месяцы он видел так много ран, что, если рана не кровоточит и из нее не торчит кость, он считает, что все в порядке и любой фалангист может сам справиться с такой ерундой. Он забывает об опасности здешнего климата и не настаивает, чтобы больной соблюдал постельный режим. Он думает, что организм сам справится с раной.
Элеонора ничего не могла поделать, с чем Луис согласился, и они расстались. Опасения Луиса подтвердили, что она бессильна помочь Гранту, но выбросить из головы эту новость было невозможно. И когда на следующее утро Элеонора медленно проходила мимо, она долго с грустью смотрела на особняк полковника. В это ранее солнечное утро было тихо и сонно, но погода не способствовала успокоению. А вдруг Грант умирает? Потеряв своего верного помощника, генерал может убить Жан-Поля.
Уокер в Никарагуа был и судьей, и прокурором, и палачом. Он поступал так, как считал нужным.
Дверь, ведущая на галерею из спальни, в которой они жили с Грантом, была открыта. Когда Элеонора из-под ресниц посмотрела в глубь комнаты, ей показалось, что она заметила какое-то движение. Но густая тень от нависающей крыши мешала как следует разглядеть происходящее. Элеонора повернулась и направилась дальше, ей даже удалось изобразить улыбку, заговорив о чем-то с Джоном Барклаем, Шагавшим рядом.
Они возвращались с рынка по выжженной солнцем дальней стороне площади, когда увидели ординарца Гранта, бегущего к Дому правительства. Его круглое лицо посерело, когда, приблизившись к охранникам, он выкрикнул:
– Эй, немедленно пошлите за доктором! Полковник Фаррелл упал и никак не придет в себя!
Услышав это известие, один из охранников повернулся кругом и бросился в особняк. Элеонора, ни о чем не думая, подхватила юбки и устремилась за ним. Уже издалека она разглядела очертания темной фигуры сеньоры Паредес, двигавшейся по галерее. Она склонилась над Грантом, пытаясь закрыть его голову от горячего солнца.
Охранник без всяких вопросов пропустил Элеонору, а Джона Барклая задержал, так что ей пришлось вернуться и поручиться за него. После этого они поспешили за ординарцем вверх по лестнице, в комнату, которую она так недавно и так поспешно покинула, недавно и в то же время давно.
Ординарец, понимая, что за ним внутрь вошли люди, занервничал, но в то же время почувствовал облегчение: он уже не один отвечает за жизнь полковника, и это помогло ему справиться с сомнениями – впустить их или нет. Вчетвером, подстелив под Гранта простыню, они сумели положить его на кровать. Полковник лежал без движения, синеватые щеки придавали ему изможденный, даже мертвенный вид.
Нагнувшись, ординарец снял с него сапоги. Борясь с приступом жалости, готовая расплакаться, Элеонора поправила его руку на перевязи, которая, как ей показалось, лежала слишком высоко на груди. Это движение сдвинуло перевязь и рубашку, под которой открылись бинты на ране. И когда она проследила взглядом, куда шли бинты, то заметила, что красная рубашка на уровне плеча начала темнеть.
Джон Барклай втянул воздух.
– У него кровотечение. Наверное, от падения рана открылась.
Глава 10
Доктор Джоунс был живой, подвижный человек средних лет с расчесанными на прямой пробор седыми напомаженными волосами, в очках с металлической оправой, в длинном белом халате, покрытом запекшимися и несмываемыми пятнами крови. Он срезал повязку на теле Гранта, лежащего без сознания, и осмотрел гноящуюся рану. Она действительно открылась, ткань воспалилась и чувствовался резкий запах гниения. Он слегка нахмурился, сделал знак рукой ординарцу, державшему бутылку с карболкой.
Элеонора поморщилась, видя, как он принялся промывать открытую рваную рану. Она видела, что рана Гранта запущена, и от беспокойства за него перестала вдруг бояться крови. Ей хотелось отобрать у доктора тампон и самой очистить рану, более осторожно.
Комнату наполнил запах карболки. Доктор снова принялся накладывать повязку. Он прорычал указания, и ординарец кинулся помогать, переворачивая больного и удерживая на ране толстый слой марли, пока доктор не наложит повязку.
Завязав последний узел, Джоунс отступил назад.
– Теперь я хотел бы узнать, как так вышло, что полковник упал, если он находился на твоем попечении? – обратился он к вспотевшему никарагуанцу.
– Не знаю, сэр. Он пожаловался, что у него жар, и я принес холодной воды, чтобы его умыть; как приказано. Но он мне не разрешил и велел все унести. Он был не в себе, я это видел по его глазам, но что я мог поделать? Он же полковник. Короче, я унес. Потом услышал, как он кого-то окликнул на улице. А когда я вошел в комнату, полковник уже лежал на полу. Он в опасности, сэр? Он что, умрет?
– Он не настолько плох, – ответил доктор, – но у него на голове шишка размером с гусиное яйцо. Это, и то, что он слаб, потребует много времени для выздоровления. Считай, тебе повезло, что он не упал на перила галереи. Если ты не можешь позаботиться о своем пациенте, тебе придется вернуться обратно в полевой госпиталь.
– Я буду стараться, сеньор доктор, сэр. Я обещаю. Но вы тогда должны сказать полковнику, чтобы он мне разрешал за ним ухаживать.
– Убедить его – это твоя забота.
– Я знаю, сэр. Но кто может убедить в чем-нибудь Железного Солдата, если это противоречит его воле? Даже если это в его интересах. – Он беспомощно пожал плечами.
Элеонора отвела глаза от впалых щек Гранта и сказала:
– Я могу попробовать.
Доктор повернулся к ней, будто впервые увидел.
– А вы кто такая?
– Я… Я любовница полковника.
– А, понятно, – кивнул он и сощурился. – Женщина, из-за которой все это и случилось.
Элеонора не ответила. Врач взглянул на ее гордо вздернутый подбородок, крепко сжатые губы, немигающие зеленые глаза и коротко кивнул.
– Хорошо. Он ваш, если настаиваете. Ординарец останется, чтобы быть под рукой, но если он вам не нужен, скажите.
– Я уверена, что он понадобится.
– Хорошо. Тогда я оставляю полковника Фаррелла на ваше попечение. Видит Бог, от вас будет больше пользы, чем от Педро.
Кратко и четко изложив инструкции, доктор подхватил свой кожаный саквояж и большими шагами направился к двери, придерживая трепещущие полы белого халата.
Джон Барклай коснулся плеча Элеоноры.
– Вы уверены, что хотите этим заняться?
– Я должна, – ответила она. – Но вам нет нужды здесь оставаться. Труппа ждет завтрака.
– Да, – кивнул он, печально посмотрев на корзинку, которую он оставил в углу возле двери. – Мне бы очень не хотелось вас оставлять.
– Все будет хорошо. Я же не одна.
– Это так. Но я должен что-то объяснить Мейзи, – он мягко улыбнулся в усы. – Возможно, она прибежит сюда и попробует отговорить вас.
– Вы можете сразу сказать ей, что у нее ничего не получится, – предупредила Элеонора.
– Что касается Мейзи, вряд ли на нее повлияют мои слова. В этом смысле вы похожи. Она все равно попытается.
Взяв Элеонору за подбородок, Джон Барклай наклонился и поцеловал ее в щеку. Затем повернулся, подхватил плетеную корзинку и вышел.
Стук закрывшейся двери нарушил тишину. Элеонора глубоко вздохнула. Ординарец терпеливо наблюдал за ней. Она улыбнулась.
– Я думаю, Педро, первое, что мы сделаем, это попытаемся умыть его холодной водой.
После умывания жар спал, но Грант не пришел в сознание. Такой же изможденный, он все же выглядел лучше: на его лице появились признаки жизни. Когда и нюхательная соль, поднесенная ему Элеонорой, не помогла, она прекратила попытки. Отправив ординарца из комнаты, она поставила стул к кровати и села. И сидела до тех пор, пока сеньора Паредес не принесла ей на подносе еду.
Женщина опустила поднос на стол и только после этого прямо посмотрела на Элеонору. Сложив на груди руки, она сказала:
– Я приготовила полковнику немного бульона – очень хороший бульон, крепкий, из хорошего мяса.
– Я постараюсь накормить его, если он придет в сознание.
– Он очень плох?
– Похоже, доктор так не считает. Но то, что в его представлении хорошо или плохо, отличается от того, что об этом думаем мы.
– Этот Педро сейчас у меня на кухне, набивает желудок. Он вам нужен?
– Не сейчас.
– Тогда я его не отпущу. Если он понадобится, выйдите на галерею и крикните – я его сразу пошлю к вам.
– Спасибо, – несколько удивившись, сказала Элеонора.
Женщина молча вышла.
К вечеру температура у Гранта снова поднялась. А еще позднее он принялся беспокойно водить руками по простыне, протягивая руку к плечу; Элеонора ослабила повязку, и на какое-то время это помогло. Но вскоре его голова заметалась по подушке, он скинул с себя простыню, будто пытался освободиться от пут, удерживающих его в бессознательном состоянии.
Что еще можно было бы сделать, кроме того, как еще раз умыть? Элеонора молча сидела, смотрела на него и думала. Что она натворила? Глупо было снова возвращаться сюда. Все это щупая сентиментальность, ей могло просто показаться, что именно ее звал Грант, когда упал. Может, она выдает желаемое за действительное? Смешно. Ну, а может, и правда так было? И она, не колеблясь ни секунды, вернулась. А то, что она якобы должна была это сделать, – лишь оправдание? Конечно, нет. Элеонора чувствовала, что это ее долг. Грант не пострадал бы, если бы не она. Любой бы проникся сочувствием к сильному мужчине в столь беспомощном состоянии. И то, что Элеонора чуть не расплакалась, вовсе не значило, что она в него влюблена.
А когда он снова придет в себя, встанет на ноги, все изменится. Он уж точно не будет в ней нуждаться, и ей надо будет исчезнуть, прежде чем это время наступит.
Четыре раза присылали курьера из Дома правительства, генерал просил встречи с ее пациентом. И каждый раз Элеонора отвечала, что полковника нельзя беспокоить. В четвертый раз, когда стук в дверь помешал Гранту заснуть уже естественным сном, Элеонора потеряла терпение.
– Передайте генералу Уокеру, что полковник Фаррелл без сознания. Он не в состоянии отвечать на вопросы, готовить отчеты или вообще быть ему полезным в каком-либо качестве. И если он хочет, чтобы полковник скорее вернулся к своим обязанностям, пусть оставит его в покое.
– И как мне сказать, от чьего имени все это? – спросил солдат, улыбаясь.
– От Элеоноры Виллар, его любовницы.
Итак, она еще раз произнесла это слово. Когда солдат ушел, она села на свое место возле кровати, прижала руки к губам и взглянула в лицо человека, лежавшего перед ней. У нее на сердце было так тяжело, точно на него давил свинцовый груз. Сердце взволнованно билось, и постепенно, в ритм с биением сердца, застучало в висках. Желание считать себя любовницей мужчины опасно и близко к признанию в любви. Этот человек взял ее силой, удерживал в заточении, а устав от нее, отправил прочь, и все же она не отвергает его… Не доказательство ли это любви?
Грант пошевельнулся. Потянувшись к нему, она отвела со лба его черные волосы и положила свою холодную ладонь на его горячий лоб. Еле слышно он что-то прошептал. Элеонора наклонилась, но полковник лежал тихо и ничего больше не говорил. Однако когда она попыталась отнять руку, он снова начал ворочаться. Элеонора оставила руку на месте и держала ее до тех пор, пока у нее не заломило спину. Спустя какое-то время в потемневшую комнату вошел ординарец с зажженной свечой, чтобы сменить ее, если она пойдет ужинать.
Ночь тянулась бесконечно. С каждым часом Гранту становилось хуже. В бреду ему казалось, что он снова шел маршем на Сонору. Мысль о воде преследовала его. И хотя Элеонора и ординарец постоянно смачивали ему губы, силясь по каплям влить воду в рот, он не успокаивался.
Сначала от ее прикосновений ему делалось лучше. Но ближе к рассвету это уже не помогало, и его приходилось удерживать силой, чтобы он не упал с постели. Повязка, которую они уже один раз ослабили, снова натянулась – плечо распухло, и струйки крови потекли по руке и груди.
Подняв рубашку, Элеонора посмотрела и закусила губу – надо что-то делать, и немедленно. Иначе он умрет. Несмотря на слова Луиса, а может, как раз именно поэтому, она мало доверяла мнению доктора и его уверениям в том, что организм справится сам. Его отношение к больному было слишком небрежным, это не внушало доверия. Ее отец не был таким, он работал с больным неспешно и тщательно. И еще он был фанатично привержен стерильности.
Воспоминания толклись в голове. Элеонора посмотрела на ординарца, в ленивой позе дремавшего возле открытых окон.
– Педро, – позвала она. – Поставь кипятить воду, найди бритву полковника и опусти ее в кипяток. Добавь соли, две пригоршни. Когда вода хорошо прокипит, принеси сюда.
– Сеньорита, я… Я не могу прикасаться к полковнику, если вы это имеете в виду.
– Я все буду делать сама.
– Но ведь вы… сеньорита. Вы же не умеете. Вы убьете его.
– Обещаю, что нет. Но если что, я также обещаю, что все объясню доктору Джоунсу и самому Уокеру.
Ей показалось, что Педро тут же решил бежать к доктору Джоунсу. Она не пыталась удерживать его, потому что он, видимо, очень испугался. Педро буквально разрывался: боялся остаться помогать ей – и в то же время боялся уйти, потому что его могли обвинить в том, что он бросил своего пациента. Только обещание Элеоноры сделать все самой заставило ординарца перестать спорить, и он подчинился ей.
Она взяла ножницы из швейного комплекта, который принес для нее Грант, и с их помощью снята повязку. Рваная рана стала фиолетово-желтой, и несмотря на то, что врач ее обработал, от нее исходил гнилостный запах. Лезвием ножниц Элеонора подцепила белую как сливки ткань для компресса и окунула ее в кипящую соленую воду. Потом отжала ее, прижав к стенке горшка, подержала на воздухе, чтобы бинт немного остыл, и приложила дымящуюся ткань к ране.
Рука Гранта дернулась, по всему телу пробежала дрожь, но он продолжал лежать. Постепенно ординарец, удерживавший вторую руку Гранта, ослабил хватку. Элеонора несколько раз повторила процедуру, меняя компресс, как учил ее отец. Это был его собственный метод. Во время своих путешествий, посещая крупные европейские госпитали, отец обратил внимание на то, что рана скорее заживает на кораблях. Морской воздух, как он заметил, помогает выздоровлению независимо от географического расположения морского порта. Этим лечащим фактором является соль. Соль используется также для сохранения мяса, и возможно, в ней есть что-то, предотвращающее гниение. И он подумал, почему бы не использовать подобный принцип для живой ткани? Кипячение помогает растворить соль в воде полностью, как и удалить остатки мыла с бритвы. И отец убедился, что это помогает, хотя коллеги смеялись над его теорией, поскольку он не мог объяснить все с научной точки зрения.
От таких манипуляций омертвевшие ткани по краям раны побелели. Стиснув зубы, Элеонора положила ножницы и взяла бритву. Левой рукой она туго натянула кожу на плече Гранта и осторожно поднесла лезвие. Вдруг Грант зашевелился, его правая рука крепко стиснула ее запястье. Он так долго был без сознания, что Элеонора уже привыкла, что Грант не чувствует боли и даже не замечает, что с ним делают. Теперь, замерев от удивления, она встретилась с тяжелым взглядом его ярко-голубых глаз. Грант медленно поднял взгляд от лезвия к ее лицу. От его глаз побежали морщинки, а между бровями залегла складка. Постепенно он ослабил хватку и рука отодвинулась, лицо разгладилось, а веки опустились.
Элеонора стояла, рассматривая красные отпечатки на своем запястье. Лезвие в руке дрожало от нервного напряжения. Потерял ли он снова сознание? Может, в тот короткий миг, когда Грант пришел в себя, он хотел попросить оставить его в покое?
Но она тут же получила ответ на свои сомнения, когда его голос мягко прошептал в тишине:
– Чего ты ждешь?
Она еще секунду постояла, покачивая в руке бритву, потом, помолившись про себя, полностью сосредоточилась на предстоящем. Быстрыми, уверенными движениями она срезала побелевшие участки омертвевшей кожи и аккуратно почистила открытую рану – такой тщательности не требовало даже рукоделие. Закончив, Элеонора отложила бритву в сторону и твердо положила ладони по краям раны. Она выдавила гной, окрашенный кровью, и вместе с гноем вышло еще что-то, что она почти ожидала увидеть, – кусочки красной ткани рубашки Гранта, попавшие в рану вместе с пулей, выпущенной ее братом. Более крупные удалил врач, а эти, почти невидимые в свежей кровоточащей ране, он не заметил.
– Педро, – сказала Элеонора, кивнув в сторону приготовленной льняной ткани. Он осторожно стер гной, затем они несколько раз промыли место, куда вошла пуля, пока Элеонора не убедилась, что внутри ничего не осталось. Наконец они обработали рану карболкой и снова наложили повязку. Дело сделано. Грант был бледен, рот обметало, но пульс бился ровно. Ординарец поддержал Гранту голову, и тот выпил немного воды, в которую они добавили несколько капель раствора опиума: Элеонора нашла его в маленьком пузырьке в аптечке Гранта.
