Текст книги "Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье"

Автор книги: Дженни Нордберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 9
Кандидатка

Азита

Она «примеряет» перед зеркалом несколько разных лиц. Нахмуренные брови и сжатые челюсти читаются как решительная. Сжатые губы – мудрая, серьезная. Скользкий шелковый платок нуждается в еще одной булавке; он то и дело соскальзывает на бледный тональный крем на лбу.

Сегодня ее будут фотографировать.

Гостиная Азиты стала штаб-квартирой кампании за «львицу Бадгиса»: это прозвище дали ей сторонники на предыдущих выборах, и его же она приняла для плакатов, лоббируя свое переизбрание в 2010 г. Это ее прозвище – не такой уж и тонкий намек на легендарного Ахмад-шаха Масуда{73}73
  «Ахмад-шаха Масуда… «льва Панджшера»…» См.: Farangis Najibullah, «What If Ahmad Shah Masud, Afghanistan’s ‘Lion of Panjshir,’ Hadn’t Been Killed?», Radio Free Europe, September 9, 2011, rferl.org.


[Закрыть], моджахеда, который сражался с Советами, «льва Панджшера». Впоследствии он выступал и против правления Талибана заодно с Северным альянсом, пока его не убили.

Когда Азита выходит из ванной комнаты, ее встречают мольбы купить щенка: девочки только что видели щеночка в мультике. Она говорит им, что не знает, что подумают соседи: ведь держать домашнюю собаку – это так по-западному. Здешние собаки – дикие. Но она обещает подумать об этом, если все они пойдут играть в своей комнате. Небольшой спор по поводу того, кто будет пользоваться ноутбуком Азиты, уже завязался между Мехран и одной из ее сестер. Когда Мехран дает сестре пощечину, в ответ она слышит угрозу:

– Если ты еще раз так сделаешь, – говорит Мехрангис, искоса бросая взгляд на фотографа, а потом обратно на Мехран, – я больше не буду называть тебя своим братом.

При этих словах Мехран отступает, а мать вздыхает у нее за спиной. Азита извинительно улыбается фотографу и его помощнику, которые устанавливают в гостиной большой, похожий на театральный, прожектор на металлическом треножнике. Муж Азиты, с ног до головы одетый в белое, изо всех сил старается быть хорошим хозяином, подавая чай, а потом с трудом передвигая по полу туда-сюда большой пластиковый вентилятор. Каждый из гостей получает по нескольку мгновений воздушного потока прямо в лицо.

– Это мой муж-домохозяин, – шутит Азита, обращаясь к молодому фотографу. Он отвечает ей ничего не выражающим взглядом.

Она позирует у выкрашенной в желтый цвет цементной стены, и фотограф несколько раз щелкает камерой. Процесс занимает всего пару секунд – и вот он уже правит фотографии на своем ноутбуке. Большинство из них не в фокусе или передержаны, из-за чего лицо Азиты получается плоским. Но это неплохо: коль скоро платок на месте, а на лице нет ни тени радости – сойдет. На лучшем снимке ее губы выдают намек на улыбку, но он уходит в брак: улыбающаяся женщина трактуется как фривольная и легкомысленная.

Азита выбирает одну фотографию, на которой она одета в таджикский халат, вышитый вручную, и другую, где на ней красный полосатый туркменский жакет. Ей нужно подыгрывать всем сторонам сложного этнического «лоскутного одеяла» своей провинции, одновременно сохраняя свое собственное аймакское наследие по отцовской линии (аймаки – это суннитское персидское племя, говорящее на хазарском диалекте). Родовая принадлежность всегда определяется по отцу, но, будучи меньшинством, которое долгое время одновременно игнорировали и преследовали, в родной провинции Азиты аймаки традиционно держались заодно с таджиками. Эта тенденция ей на пользу, поскольку таджики сформировали альянс со многими пуштунскими племенами Бадгиса.

Для Азиты этничность – это в основном напоминание о войне и афганских внутренних распрях. Любому, кто спрашивает о ее национальности, она обычно говорит, что она – афганка.

Слоган на ее плакатах – «Я борюсь за вашу лучшую жизнь». Эта идея развивается на аудиокассетах, которые она планирует раздавать: «Мне не нужна власть, и мне не нужны деньги в кармане. Я хочу лишь представлять вас и доносить ваши проблемы до нашего центрального правительства. Я хочу сделать так, чтобы ваш голос слышали в Кабуле».

Это продолжает ее первую избирательную кампанию. То, чего не хватает в Бадгисе, она попытается добыть в Кабуле. Это означает – на самом основном уровне – почти все. Жизнь в Бадгисе почти не изменилась с тех пор, как она жила там подростком. Если не считать немногих городков Бадгиса, где есть источники, большинство жителей провинции собирают снег и дождевую воду в ямы и используют их как запасы питьевой воды. Летом они проходят за водой большие расстояния и надеются только, что до них доберутся правительственные цистерны, заполненные питьевой водой. Теперь в том, что некоторые из этих большегрузов достигают Бадгиса, есть заслуга Азиты. И она выступает в роли посредницы между теми, кто зарабатывает себе на жизнь благодаря фисташковым лесам, и теми, кто продолжает их вырубать, чтобы обогревать свои дома.

Азита пытается донести до людей мысль о том, что она действует в рамках избирательного бюджета, составляющего всего 40 000 долларов, и происходит не из богатой семьи, а избирается как независимый депутат и никому ничем не обязана. Ее богатого соперника поддерживают несколько могущественных бадгисских бизнесменов, а Азита заручилась поддержкой лишь немногих фисташковых фермеров. Кроме того, она принимает офисные принадлежности и небольшие денежные взносы от афганского оборонного подрядчика в Герате и афганской фармацевтической компании; оба эти предприятия поддерживают и других кандидатов.

Бо́льшая часть ее избирательных взносов идет на ежедневную покупку еды для нескольких сотен людей в ее доме в Калайи Нау. Щедрое гостеприимство, которое должно включать и хорошую кухню, важно для кампании не меньше, чем политический «мессидж» кандидата.

Фотограф предлагает проделать дополнительную работу с одной из ее фотографий. Это особый прием, и он популярен у других кандидатов, с которыми случается работать, объясняет он. Он выводит на экран фото пустой трибуны со множеством установленных на ней микрофонов прессы. Изображение Азиты можно вставить сюда с помощью фотошопа, чтобы придать ее фигуре важности. Он сделал бы это бесплатно. Азита в нерешительности: у нее полным-полно настоящих фотографий перед микрофонами. Но почему бы нет? Если так делали другие… Она решает, что ей понадобится вся помощь, какую только удастся собрать.

Уплатив фотографу сто долларов наличными – как и во многих других нестабильных странах, доллар США остается здесь валютой, за которую можно купить почти все – Азита, готовясь к приходу следующего посетителя, выставляет на стол свежезаваренный чай и печенье. Утром этого дня ей позвонили из офиса ООН: их гендерное подразделение предложило провести с ней коучинг по ведению избирательной кампании. Азита не впервые слышит такое предложение, но за пять лет, проведенные ею в парламенте, все запланированные ими «посещения на дому» неизменно отменялись. Азита знает расписание кадровых ротаций в ООН лучше, чем многие: всякий раз, как раздается звонок оттуда, это оказывается новая женщина с чеканными формулировками, которая говорит, что хочет вступить в контакт, предлагая рассказать Азите об азах парламентской системы, важности участия женщин в выборном процессе и способах обретения большей уверенности в себе.

Спустя несколько часов – никто так и не приехал – раздается еще один звонок. В ООН объявлен «локдаун»[7]7
  Режим строгой изоляции. – Прим. перев.


[Закрыть], и сотрудники находятся в условиях жесткого «комендантского часа» после стрельбы из автомобилей в каком-то другом районе Кабула. Никаким «интернационалистам» не разрешается выходить за пределы укрепленных территорий, пока действует положение «белый город». Но местная служащая, помощница миссии, сможет приехать на следующий день, уверяют Азиту.

– Потому что, если застрелят афганку, это никого не волнует, – бормочет Азита, отключая телефон и разозлившись на тех, кого обычно привечает. – Все они говорят, что хотят помочь женщинам-политикам, но никогда не говорят, как именно. И потом никогда не перезванивают.

Точнее, ей кажется, что они никогда не доводят дело до конца.

Одно время Азита воображала, что у нее будет больше власти и, возможно, ее будут признавать как реального игрока на политической сцене Кабула. Но Бадгис со своим пуштунским меньшинством никогда не питал большого интереса к федеральной политике. В действительности она представляет маленькую провинцию, и ей не хватает могущественного родства и личного состояния – двух важнейших компонентов для того, чтобы делать дела в Кабуле. И еще она женщина – живая провокация для многих коллег, которые предпочли бы, чтобы ее вообще там не было. И все же она порой фантазирует о том, как станет министром внутренних дел.

Одна женщина-министр действительно есть: она руководит министерством по делам женщин, которое часто посещают иностранные делегации. Но те, кто рулит афганской политикой, уделяют ему мало внимания. Напротив, именно министерство внутренних дел нацелено на сохранение целостности страны, поскольку оно контролирует безопасность правительства, а также национальную политику и подразделение по борьбе с наркотиками. Проблема с любым мужчиной (а это всегда мужчина), занимающим этот пост, по мнению Азиты: он неизбежно кому-то чем-то обязан. Пусть Талибан не представлен в высшем руководстве Афганистана открыто, но неофициально многие политики тесно связаны в своих делах с Талибаном, а также с организованной преступностью. Выгодные соглашения дают возможность многочисленным известным чиновникам и избранным политикам заручиться и деньгами, и визами, чтобы уезжать в Дубай или в Европу на каникулы, а то и на более постоянное жительство. Многие политики считают это разумной предосторожностью и необходимой привилегией, на случай, если это правительство окажется таким же недолговечным, как и его предшественники в последние десятилетия.

Азиту расстраивает то, что иностранцы не прочь пообщаться с ней по «женским вопросам», но когда дело доходит до других тем, которые имеют одинаково большое значение и для женщин, и для мужчин, – например, как на самом деле устроено управление страной, – ни афганцы, ни иностранцы не проявляют особого интереса к ее мнению.

– Иностранцы думают, что помогают женщинам в Афганистане, но в этой помощи столько коррупции! – выпаливает она. – Сюда вливается столько денег, а мы по-прежнему страдаем. Они думают, что все дело в бурке. Да я готова носить две бурки, если мое правительство сможет обеспечить безопасность и власть закона! Я не против. Если это единственная свобода, от которой мне придется отказаться, я готова.

Следующий звонок оказывается угрозой, но не обычной «смертельной» разновидности. Вместо этого анонимный «доброжелатель» предупреждает: он намерен позаботиться о том, чтобы все в Бадгисе узнали, что она коммунистка, если только она не снимет свою кандидатуру с предвыборной гонки. Азита отключается и торопливо звонит отцу, называя ему номер сотового телефона звонившего, который высветился на ее дисплее.

Уподобление коммунистам или прозвание коммуниста – такое же тяжкое оскорбление в Афганистане, каким оно было прежде (а может быть, и до сих пор есть) в американской политике. Ярлык «коммунист» и по сей день переводится как «предатель» – это результат войны, в которой погибло около миллиона афганцев{74}74
  «… войны, в которой погибло около миллиона афганцев…» См.: Rafael Reuveny and Aseem Prakash, «The Afghanistan War and the Breakdown of the Soviet Union», Review of International Studies (1999), faculty.washington.edu.


[Закрыть]. В сегодняшнем Афганистане он также имеет несколько дополнительных оттенков: «коммунист» – это оскорбительный намек на то, что ты не настоящий мусульманин, а довольно подозрительный, «западнический» персонаж, который пьет спиртное и не молится.

Политик обязан избегать обвинений в том, что он коммунист, или слухов о своих симпатиях к коммунистам, несмотря на то, что несколько известных бывших афганских коммунистов заседают в нынешнем парламенте. Их «незаменимость» объясняется тем, что другие их связи с властными и могущественными кругами обладают эффектом сведения на нет прежнего коммунистического ярлыка.

Разумеется, отторжение всего коммунистического «по умолчанию» не обходится без противоречий. Разражаясь время от времени гневными тирадами по поводу американцев – «новых оккупантов», – афганцы в Кабуле порой ностальгически вспоминают советскую эпоху, когда, как они говорят, был порядок, улучшение инфраструктуры и социальные программы, которые работали лучше, чем созданные амрикан, под каковым определением обобщают все иностранные государства, составляющие международную коалицию.

Кроме того, хоть русские и были оккупантами, кабульцы часто отзываются о них как о меньшем зле по сравнению с разрушениями и хаосом, которые пришли вместе с моджахедскими внутренними распрями. Однако та же самая неохотная похвала изредка отпускается и в адрес талибского правления, которое пришло на смену русским – и которое жители столицы, кажется, почти поголовно ненавидели, пока Талибан был у власти.

Отец Азиты, до которого она дозвонилась, уверяет ее, что выяснит личность звонившего и позаботится о том, чтобы подобные слухи не пустили корни. Он взял на себя роль ее советника и дублера руководителя избирательной кампании в основном ради собственного удовольствия. Он наслаждается своим неофициальным и добровольным статусом местного пресс-секретаря Азиты, а тот факт, что его дочь – член парламента, поддерживает репутацию Муртазы как мудрого старейшины, который способен давать советы и разрешать конфликты.

Именно Муртаза убедил мужа Азиты позволить ей снова вступить в избирательную гонку. Поначалу тот отнесся к этой идее с неохотой. Жизнь в Кабуле полна стрессов, жаловался он тестю, а непрерывный поток посетителей обходится недешево. Он предпочел бы сам содержать свою семью дома, в Бадгисе, вместо того чтобы все острее чувствовать себя слугой своей могущественной жены в Кабуле. Но в конечном счете он согласился с аргументами тестя о том, что стандарт их с Азитой жизни в Кабуле и образовательные возможности, доступные детям, намного превосходят то, что могла предложить провинция.

Азита благодарна отцу за поддержку. Она считает ее своего рода компенсацией за брак, к которому он ее принудил. Муртаза – человек суровый, говорит она, и редко демонстрирует какие бы то ни было чувства по отношению к ней, но она надеется, что он ею гордится. К счастью, теперь люди не могут жаловаться на несовершенство его дочери, поскольку Мехран играет роль столь обязательного для семьи внука.

Азита не говорит об этом вслух, но ее глубоко тревожит риск не быть переизбранной. Она боится не только более масштабных, более дорогостоящих кампаний своих соперников или клеветнических атак, которые, как она знает, не заставят себя ждать. Она боится и самой системы: бюллетени уже отпечатаны, и ее фамилия напечатана поверх номера другого кандидата, что создает дополнительную сложность для ее в основном неграмотных избирателей. Особенно она нервничает из-за подсчета бюллетеней: потребуется не один день, чтобы ящики с ними доехали до Кабула, и по пути они будут много раз переходить из рук в руки. Но ей совершенно необходимо выиграть – чтобы ее жизнь не соскользнула в прежнюю колею.

– Иногда я подумывала о смерти. Но о разводе – никогда, – говорит Азита о своих самых мрачных деревенских годах. – Если бы я рассталась с мужем, я лишилась бы детей, а у них не было бы никаких прав. Я не из тех, кто уходит.

В годы Талибана и Азита, и ее родители могли бы быть арестованы, если бы она бросила мужа. Вместо этого ее отец трижды созывал своего рода семейный совет, которым руководили старшие мужчины. Совет проводился согласно племенным обычаям, и Азите было позволено сообщать свои жалобы только через отца, а сама она стояла за дверью комнаты, где происходили переговоры между мужчинами. Всякий раз Азита поднимала вопрос о насилии со стороны мужа и свекрови. И всякий раз ее муж обещал старейшинам и ее отцу, что исправится.

В годы жизни в деревне она едва ли могла скрыть свою войну с мужем от детей; все они видели намного больше, чем хотелось бы Азите. Но прошло почти пять лет с тех пор, как их семья переехала в Кабул, и она говорит, что в их отношениях что-то изменилось, поскольку муж с тех пор ни разу не поднял на нее руку. Азита не считает себя незлопамятным человеком, но полагает, что прощать необходимо, чтобы жизнь как-то складывалась.

– Семья моего мужа очень бедна. Они не воспринимают женщину как личность. Он был под пятой у матери. Ничего другого он не знал и не видел, – объясняет она.

Так что же, ее статус парламентария направил мужа на новый путь? Могут ли возросшая власть и положение женщины прекратить домашнее насилие?

Она смеется над моим идеализированным предположением. Может быть. Но ей больше нравится более серьезное объяснение: он осознал, что был неправ. Азита полагает, что в это внесли свой вклад несколько факторов. В Кабуле он как ее муж получил более высокий статус. Поскольку дети его теперь росли в городской среде, могли учиться читать и писать, ему пришелся по вкусу образ современного мужчины. Азита всегда надеялась, что со временем они с мужем сблизятся и смогут быть партнерами, а не противниками. Она предпочитает не задерживаться на мыслях о том, что может случиться, если она проиграет выборы. Но признается, что у нее есть несколько причин, чтобы желать остаться в парламенте. И возможность как-то влиять на свою страну – лишь одна из них.

Азита искоса бросает взгляд на мужа, который завороженно смотрит матч по реслингу, транслируемый кабельным телевидением.

– Некоторые советуют ему взять третью жену.

Младшая дочь имеет большое значение в хрупком «карточном домике» Азиты. Поскольку Мехран играет роль сына, муж перестал давить на нее, требуя, чтобы она снова забеременела; по крайней мере, он не делает этого вслух, размышляя о возможности взять еще одну жену. У пророка Мухаммеда было несколько жен; обычному мужчине-афганцу дозволяется иметь до четырех жен{75}75
  «… мужчине-афганцу дозволяется иметь до четырехжен…» Афганский Гражданский кодекс, статья 86 (asianlii.org) утверждает:
  Полигамия возможна после того, как соблюдены следующие условия:
  1. Когда нет опасения несправедливости между женами.
  2. Когда мужчина обладает финансовым достатком, чтобы содержать жен, то есть когда он может обеспечивать их пищей, одеждой, подходящим жильем и медицинским обслуживанием.
  3. Когда присутствует правовая целесообразность, то есть если первая жена бездетна или страдает от трудноизлечимых заболеваний.
  Однако слово «полигамия» означает, что оба партнера могут состоять в браке с несколькими людьми, так что то, что разрешает закон в Афганистане, на самом деле является многоженством.


[Закрыть], в то время как у женщины может быть только один муж. Для афганца наличие нескольких жен – способ демонстрации богатства и престижа; в нем видят человека, который может себе позволить приумножить свои шансы на рождение отпрыска мужского пола. У многих мужчин – парламентских коллег Азиты, особенно у тех, кто хвастает многочисленной вооруженной охраной, не одна жена. А в ее собственной семье даже наличие двух жен создает достаточно трудностей.

В первый год после избрания Азиты в парламент первая жена – как Азита всегда ее называет – жила вместе с ними и своей дочерью в Кабуле. В их маленькой семейной квартирке, будучи семейной добытчицей с высоким официальным статусом, Азита установила множество правил, и их отношения, поначалу бывшие дружескими, разрушились, переродившись в неистовые скандалы. В конечном счете первая жена вернулась в Бадгис.

Теперь муж Азиты ездит в Бадгис раз в два месяца, чтобы побыть с первой женой и дочерью. Он немного этого стыдится, поскольку его могут заподозрить в том, что он бросил одну из жен. Он часто жалуется, твердя Азите, что они должны поскорее воссоединиться как семья. Но пока, благодаря Мехран, Азита обладает кое-каким влиянием в доме как мать его единственного сына. Она прагматична, как в политике, так и в семье:

– Мы здесь боремся за права человека и демократию, но собственного мужа я изменить не могу.

Однажды вечером, когда Азита завершает свой день и собирается начать ежедневный ритуал по накладыванию на лицо кольдкрема, я приступаю к ней с вопросом о Мехран. Рассказываю о Захре и о том, как та явно противится своему доставшемуся от рождения полу.

– Что время сделает с Мехран, когда та станет старше? Когда вы будете превращать ее обратно? – спрашиваю я. – И что будет, если это просто не получится?

– Не думаю, что возникнут какие-то проблемы, – отвечает Азита. – Не думаю, что общество создаст для нее какие-то проблемы. Я видела такое много раз и благодаря этому накопила немалый опыт. Эти девушки после обратного превращения становятся просто нормальными девушками. Я не видела ни одного неудачного примера.

– Как же она может не испытывать трудностей, когда впоследствии ей придется ограничивать себя в роли женщины? Как вы можете быть так в этом уверены?

Азита, улыбаясь, наклоняется ко мне:

– Откровенно говоря, может быть, стоит вам кое-что рассказать? Я и сама несколько лет была мальчиком.

Ну, конечно! Мне следовало бы догадаться.

В случае Азиты это был вопрос практический. Во времена своего кабульского детства она была старшей дочерью в семье, несколько лет состоявшей из одних девочек, пока не родился их младший брат. Бизнес в маленьком семейном магазинчике набирал обороты, и ее отцу требовалась помощь во второй половине дня. Кому можно было бы доверять больше, чем члену семьи?

Но это должен был быть мальчик.

Родители Азиты обратились к ней с вопросом, не хочет ли она сделать такой шаг. Они уже называли ее дома «маленьким менеджером», а теперь поинтересовались, не возьмет ли она на себя еще какую-то часть работы. Как же она могла отказаться? С точки зрения десятилетней Азиты, для нее это был шанс стать для своих родителей «лучшим сыном и лучшей дочерью» в одном лице. Она надела брюки, рубашку и пару кроссовок – и пошла работать.

Две длинные темные косы когда-то были ее гордостью, но, раз их отрезав, Азита больше по ним не скучала. Новая короткая стрижка днем была по большей части скрыта бейсболкой. Азита носила ее козырьком назад; ей казалось, что так будет круче – напоминает персонажей виденных ею западных фильмов. В магазине она стала мальчиком на побегушках, доставая с полок и принося товары, помогая покупателям. У нее не было специального мальчикового имени: Муртаза, отдавая ей приказания в присутствии посетителей, называл ее просто бача, или мальчиком. Магазин не закрывался до часу ночи, поскольку большинство людей ходят за покупками по вечерам. Среди самых популярных продуктов были домашний йогурт, который готовила ее мать, хлеб, выпечка, сыр и импортный чай.

Азита предпочитает думать, что время, проведенное в магазине, закалило ее характер. В школе ей говорили, что она красива и, может быть, чуточку слишком горда, но работа научила ее гибкости. Уже избранная капитаном школьной девичьей волейбольной команды, она была сильной и высокой девочкой, что здорово ей помогало, как в магазине, так и в уличном общении с мальчишками.

Ей очень нравилось то, что за ней стали меньше приглядывать: уже не было необходимости постоянно следить, как она одевается и разговаривает. Когда телесные признаки тебя не определяют, это позволяет расслабиться. Хотя «при русских» в положении городских женщин наметился некоторый прогресс, девушкам по-прежнему нужно было тщательно следить за своим поведением и одеждой в общественных местах, поскольку социальные нормы оставались неизменными.

Помимо всего прочего, маскировка под мальчика дарила Азите право доступа. Она могла действовать в любой ситуации, подходить к любой компании мужчин или парней, не подвергаясь пристальному изучению и не думая о том, как вести себя подобающим образом. Ее одежда, самое ее существо перестали быть препятствием. Было такое ощущение, что она стала естественнее вписываться в любой слой общества и ей всегда были рады. Она чувствовала себя особенной, и ей не нужно было никого избегать. Женщины и девушки сторонились ее на улицах, уступая дорогу. Это было волшебное ощущение.

Как-то раз она увидела, как парнишка ее возраста, лет тринадцати, прокрался в магазин и внезапно сунул под рубашку печенье. В своей роли мальчика-охранника Азита отреагировала инстинктивно – она бросилась к нему, схватила за руку и выволокла из магазина на улицу. Не выпуская его руки, она кулаком ударила мальчишку в живот. Тот сложился пополам и упал на колени. Краем глаза Азита заметила, что к ним бежит целая компания подростков, и поняла, что пора срочно ретироваться. Она наклонилась к воришке и прошептала:

– Я девочка. Но, думаю, я сильнее тебя. И я поколочу тебя еще крепче, если ты вздумаешь хоть раз сунуть сюда нос.

Потом она выпустила его и убежала обратно в магазин, ощущая лихорадочное возбуждение, которое не забудет никогда. Азита впоследствии еще пару раз видела этого мальчишку, всегда верхом на велосипеде; но он больше никогда не пытался войти в их магазин.

«Служба» Азиты в другой роли подошла к концу, когда отец однажды днем пораньше отпустил ее с работы. Ей в то время было почти 14 лет. Азита начала быстро расти; за считаные месяцы она сменила два размера одежды, и настал день, когда она пожаловалась на боль в животе. Слишком перепуганная, чтобы расспрашивать мать, на следующий день она узнала от одноклассницы, что́ с ней случилось. Никто из родителей ничего ей не сказал, но было очевидно, что они знают об этом событии, которое превратило ее в женщину детородного возраста. Отец дал ясно понять, что она больше не будет работать в магазине – и что ей больше не стоит бегать по улицам.

Азита протестовала против решения отца, но тот был тверд. Чтобы поощрить в дочери позитивное отношение к женственности, он принес ей в подарок ярко-голубое платье длиной до пят. Азита вспоминает, что оно было «красивым, дорогим и похожим на одеяния из волшебных сказок». Она терпеть его не могла. Поначалу ей было очень трудно в нем ходить. Она дважды падала, поскольку тяжелая ткань путалась в ее длинных ногах, но вскоре научилась ходить мелкими шажками. Впрочем, в любом случае далеко уйти Азита не могла, поскольку вторую половину дня теперь в основном проводила дома, как и другие приличные девушки-афганки. Импровизированный волейбольный турнир, который она организовала с друзьями, прошел без нее. По вечерам она смотрела из окна, как играют на улице другие дети. И больше никогда не носила ни бейсболку, ни джинсы.

– Вы когда-нибудь жалеете о том, что не родились мальчиком? – спрашиваю я. Мы сидим в уголке на полу, и тишину темной кабульской ночи за стенами дома лишь иногда нарушают звуки отдаленной перестрелки.

– Никогда. Все наши здешние конфликты создают только мужчины.

Но Азита уверена вот в чем: ей определенно не повредило то, что она провела какое-то время в мужском облике. «мальчишеские» годы помогали ей всю жизнь. Они сделали Азиту более энергичной и уверенной в себе, сделали ее сильной. Почти пять лет она могла открыто сидеть и разговаривать с мужчинами.

– Я их не боялась, – говорит она. И с тех пор уже больше никогда их не боялась. Эти короткие годы подарили ей одно из лучших воспоминаний. – Я получила и мужской опыт, поэтому никогда не стесняюсь, разговаривая с мужчинами. Теперь уже никто из мужчин не будет игнорировать мою волю. Никто не будет игнорировать мой талант.

– Значит, вы хотите, чтобы Мехран тоже получила такой опыт?

– Да. Именно опыт.

– Это нечто большее, чем просто эксперимент?

Ее взгляд начинает блуждать, а потом она медленно кивает.

– Не могу с вами не согласиться. Я буду очень тщательно готовить свою дочь к обратному превращению в девушку. Я была мальчиком только часть дня, а она остается мальчиком постоянно. Это другое дело. Я понимаю.

Ее голос становится чуть глуше.

– Так ли уж это необходимо? Не знаю. Не могу сказать. Мы применяем эту тактику уже больше года, и сплетни прекратились. Большинство людей считают, что у меня есть сын. Так что теперь – по крайней мере, для меня – положение улучшилось. Я дарю своей младшенькой вкус всей полноты жизни, понимаете? Я вижу, как она меняется. Теперь она стала намного активнее, гораздо живее. Она ничего не боится. И теперь мои гости уважают мою семью и моего мужа.

– Так что же вы знаете такого, чего не знают другие афганки?

Это легкий вопрос.

– Большинство моих избирателей – мужчины. В обществе доминируют мужчины. Все руководители – мужчины. И мне приходится разговаривать и общаться с ними. Конечно, на собраниях и в семьях я разговариваю и с женщинами. Но все решения по-прежнему принимают только мужчины. Старейшины. На мужских советах-шура, в деревнях. Так что мне приходится больше разговаривать с ними. Даже когда мне хочется поговорить с женщинами, я должна действовать через мужчин, чтобы получить их разрешение. И я знаю их язык; я знаю, как к ним подойти и заставить их выслушать меня. Составляя речи для избирателей, я понимаю, что придется говорить на мужском языке, даже когда я говорю о женщинах, чтобы мужчины велели своим женам голосовать за меня.

Язык мужчин, по ее словам, спокоен, прям и бескомпромиссен. Они всегда немногословны, никогда не вдаются в пространные разъяснения. Все, что она говорит, должно излучать властность и, в идеале, быть безэмоциональным. Женская же речь, наоборот, – сплошь нюансы и подробности. Как она выяснила, мужчины порой от этого теряются.

– А что, если Мехран подойдет к вам завтра и скажет, что хочет быть девочкой?

Азита возводит взгляд к потолку в молчаливом «иншалла»: на все воля Аллаха.

– Я не стала бы ее принуждать. Мы спрашивали ее, хочет ли она быть мальчиком, и она сказала: «Ага, конечно!» Но если бы она сказала мне, «я хотела бы снова стать девочкой», я бы с этим согласилась.

Для Азиты явление бача пош – не столько показатель предпочтения, оказываемого сыновьям, сколько симптом неблагополучного устройства общества. Однако в политике она работает с той реальностью, с которой приходится иметь дело. И порой, говорит она, нужно искать компромиссные решения, когда пытаешься постепенно изменить что-то масштабное. Азиту возмущает тот факт, что в ее стране сыновей предпочитают дочерям, но ей предстоит пройти долгий путь, прежде чем она сможет убедительно выступить в защиту той истины, что представительницы женского пола в Афганистане имеют не меньшую ценность.

Она верит, что ее решение в отношении Мехран, по сути, глубоко подрывное, поскольку однажды оно превратит ее дочь в женщину иного рода – в женщину, которая сможет продвинуть общество еще дальше вперед. Кажется, Азита слегка идеализирует реальность, но главный ее аргумент – собственное возвращение из Бадгиса снова в Кабул.

Азита прекрасно понимает, что кто-то может не соглашаться с ее материнскими решениями. И в то же время она бросает мне вызов:

– Да, для вас это ненормально. И я понимаю, что вам очень трудно понять, почему мать поступает так со своей младшей дочерью. Но я хочу вам сказать, что в Афганистане происходят такие вещи, которые на самом деле невообразимы для вас, жителей Запада.