Текст книги "Маленькая хозяйка Большого дома"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– У вас, должно быть, строгий отбор? – спросил Грэхем.

– Да. Бракованных вы можете увидеть на улицах Сан-Франциско, – ответил Дик, – это ломовые лошади.

– И на улицах Денвера тоже, – добавил Менденхолл, – и на улицах Лос-Анджелеса; а два года тому назад, во время падежа лошадей, мы отправили двадцать вагонов четырехлетних меринов даже в Чикаго и получили в среднем по тысяче семьсот долларов за каждого. За тех, что помельче, мы брали по тысяче шестьсот, но были и по тысяче девятьсот. Боже мой, какие цены на лошадей стояли в тот год!

Едва Менденхолл отъехал, как показался всадник верхом на стройной, взмахивавшей гривой Паломине. Дик представил его Грэхему как мистера Хеннесси, ветеринара.

– Я услышал, что миссис Форрест осматривает жеребят, – пояснил он Дику, – и приехал, чтобы показать ей Лань: не пройдет и недели, как она будет ходить под седлом. А какую лошадь миссис Форрест взяла сегодня?

– Да Франта, – ответил Дик; и было ясно, что он предвидел, как Хеннесси отнесется к этому известию: ветеринар неодобрительно покачал головой.

– Никто не убедит меня, что женщинам следует ездить на жеребцах, – пробормотал он. – И потом, Франт опасен. Больше того – при всем уважении к его резвости, должен сказать, что он хитер и коварен. Миссис Форрест следовало бы ездить на нем не иначе, как надев на него намордник; но он любит и брыкаться, а к его копытам ведь не привяжешь подушек…

– Пустяки, – ответил Дик, – он на мундштуке, да еще на каком мундштуке; и она умеет обращаться с ним.

– Да, если он в один прекрасный день не подомнет ее под себя, – проворчал Хеннесси. – Во всяком случае, я бы вздохнул спокойнее, если бы ей понравилась Лань. Вот это настоящая дамская лошадь! Сколько огня, и никакого коварства. Чудесная кобылка, чудесная! А что шалунья – это не беда, угомонится! Но она всегда останется веселой и капризной, не превратится в манежную клячу.

– Поедем смотреть жеребят, – предложил Дик. – Паоле придется помучиться с Франтом, если она въедет на нем в кучу молодежи. Ведь это ее царство, – повернулся он к Грэхему. – Все выездные и верховые лошади в ее ведении. И она достигает замечательных результатов. Как она добивается их, я и сам не понимаю. Будто маленькая девочка забралась в лабораторию взрывчатых веществ, начала наугад смешивать их – и получила гораздо более мощные соединения, чем те, которые составлялись седобородыми химиками.

Они свернули с главной дороги на боковую, проехали полмили, обогнули лесок в ущелье, по которому бежал, подскакивая, ручей, и выехали на покатый склон, где зеленело широкое пастбище. Первое, что увидел Грэхем вдали, – это множество однолеток и двухлеток, с любопытством столпившихся вокруг золотистокоричневого чистокровного жеребца Франта, который, поднявшись на дыбы, бил в воздухе копытами и пронзительно ржал.

Всадники остановили своих лошадей и ждали, что будет дальше.

– Он еще сбросит ее, – сердито пробормотал ветеринар. – Разве на него можно положиться!

Но в эту минуту Паола, не замечая подъехавших зрителей, резко и повелительно выкрикнула какой-то приказ, с уверенностью настоящего кавалериста всадила шпоры в шелковистые бока Франта, и тот опустил передние ноги и беспокойно заплясал на месте.

– Стоит ли так рисковать? – мягко упрекнул Форрест жену, подъезжая к ней со своими спутниками.

– О, я умею справляться с ним… – пробормотала она сквозь стиснутые зубы, в то время как Франт, прижав уши и злобно сверкая глазами, оскалился и, наверное, укусил бы Грэхема за ногу, если бы Паола вовремя не дернула за повод, опять вонзив ему шпоры в бока.

Франт вздрогнул, визгливо заржал и на минуту смирился.

– Старая игра – игра белого человека! – засмеялся Дик. – Она не боится жеребца, и он это знает; он хитрит, неистовствует, она – вдвое; он беснуется, а она ему показывает, что такое настоящая свирепость.

Три раза, пока они были здесь, готовые в любую минуту повернуть своих лошадей и броситься на помощь, если Паола потеряет власть над жеребцом, Франт пытался встать на дыбы, и каждый раз Паола решительно, осторожно и твердо удерживала его с помощью мундштука и шпор, – и он наконец замер на месте, укрощенный и трепещущий, весь в поту и мыле.

– Так белые поступали всегда, – продолжал Дик, в то время как Грэхем весь отдался волнующему до жути восхищению перед маленькой укротительницей. – Белый, борясь с дикарем, превосходил его своей свирепостью. Он превзошел его в упорстве, в разбоях, в скальпировании, в пытках, в людоедстве. В сущности, белые съели гораздо больше людей, чем людоеды.

– Добрый день, – приветствовала Паола гостя, мужа и ветеринара. – Франт, кажется, наконец усмирен. Давайте взглянем на жеребят. Остерегайтесь, мистер Грэхем, его зубов: он ужасный кусака. Держитесь от него подальше: ваши ноги вам еще пригодятся.

Когда представление с Франтом кончилось, жеребята мгновенно разбежались, словно чем-то напуганные, и, резвясь, понеслись галопом по зеленому лугу; но скоро, привлеченные неудержимым любопытством, вернулись и, столпившись возле всадников, внимательно разглядывали их; под предводительством одной, особенно шаловливой гнедой кобылки они образовали полукруг и насторожили ушки.

Вначале Грэхем едва ли видел жеребят: он смотрел только на хозяйку в ее новой роли. «Неужели ее изменчивости нет пределов?» – спрашивал он себя, глядя на великолепное, потное, покоренное ею животное. Даже Горец, несмотря на свою массивность, казался кротким и ручным рядом с Франтом, который то и дело становился на дыбы и кусался, силясь сбросить всадницу с присущим ему утонченным коварством норовистого жеребца чистых кровей.

– Взгляни на нее, – прошептала Паола Дику, чтобы не спугнуть кобылки. – Какая прелесть! Вот чего я добивалась. – Затем она обернулась к Ивэну. – Всегда в них найдется какой-нибудь недостаток, порок, совершенство почти невозможно. Но она – совершенство. Посмотрите на нее. Лучшего мне едва ли удастся добиться. Ее отец – Великий Вождь, если вы знаете наших призовых рысаков. Его продали за шестьдесят тысяч, когда он был уже стариком. Мы получили его на время. Она – единственный его приплод за сезон. Но посмотрите! У нее его грудь и легкие! У меня был богатый выбор кобыл, подходивших по все статьям, а матка как будто не подходила, но я взяла ее. Упрямая старая дева. Но она была прямо создана для него. Это ее первый жеребенок; ей было восемнадцать лет, когда он родился. Я знала, что будет хорошо. Достаточно было взглянуть на обоих – прямо как по заказу!

– Матка была только полукровкой, – пояснил Дик.

– Зато у нее было много предков морганов, – тотчас же пояснила Паола, – и у нее полоса вдоль спины, как у мустангов. Эту мы назовем «Нимфой», хоть она и не войдет в племенные книги. Это будет моя первая безупречная верховая лошадь, я уверена; и моя мечта наконец осуществится.

– У этой мечты четыре ноги, – глубокомысленно заметил Хеннесси.

– И от пяти до семи разных аллюров, – весело подхватил Грэхем.

– А все же не нравятся мне эти кентуккийские лошади с их разнообразными аллюрами, – быстро возразила Паола, – они годятся только для ровной местности. Для Калифорнии, с ее ужасными дорогами, горными тропками и всем прочим, мне нужна только быстрая рысь, короткая или длинная, смотря по характеру почвы, и сокращенный галоп. Я даже не скажу, что это особый аллюр, а просто легкий, спокойный скок, но только в условиях трудной дороги.

– Красавица! – восхищался Дик, следя блестящими глазами за гнедой кобылкой, которая, осмелев, подошла совсем близко к укрощенному Франту и обнюхивала его морду с трепещущими и раздувающимися ноздрями.

– Я предпочитаю, чтобы мои лошади были почти чистокровками, а не вполне, – горячо заявила Паола. – Беговая лошадь хороша на ипподроме, но для наших ежедневных нужд она слишком специализирована.

– Вот результат удачной комбинации, – заметил Хеннесси, указывая на Нимфу. – Корпус достаточно короток для рыси и достаточно длинен для крупного шага. Должен сознаться, я не верил в это сочетание, но вам все-таки удалось получить замечательный экземпляр.

– Когда я была молодой девушкой, у меня не было лошадей, – обратилась Паола к Грэхему, – а теперь я могу не только иметь их сколько угодно, но и скрещивать их и создавать по своему желанию новые типы. Это так хорошо, что иногда мне не верится; и я скачу сюда, чтобы посмотреть на них и убедиться, что это не сон.

Она повернулась к Форресту и бросила ему благодарный взгляд. Грэхем видел, как они долго, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Ему стало ясно, какую радость доставляет Дику радость жены, ее юношеский энтузиазм и горячность. «Вот счастливец!..» – подумал Грэхем, но не потому, что у Дика было богатое имение и что дела его шли успешно, а потому, что Форресту принадлежала эта чудесная женщина, которая, не таясь, смотрит на него сейчас таким открытым и благодарным взглядом. И он с недоверием вспомнил заявление Эрнестины, будто Паоле тридцать восемь лет.

– Посмотри на его круп. Дик, – сказала она, концом хлыста показывая на какого-то черного жеребенка, жевавшего весеннюю траву. – Посмотри на его ноги и бабки. – И, обращаясь к Грэхему, добавила: – У Нимфы стати совсем другие и бабки гораздо длиннее, но я такого жеребенка и добивалась. – Она с легкой досадой усмехнулась. – Мать его необычной светло-гнедой масти, прямо новенькая двадцатидолларовая монета, и мне очень хотелось иметь лошадь ей в пару для моего выезда. Не скажу, чтобы результат оказался такой, какого я хотела, хоть и получился превосходный рысак. Зато вон моя награда, видите – вороной; когда мы подъедем к маткам, я покажу вам его родного брата, но он не вороной, а караковый. Я ужасно огорчена.

Затем она указала на двух караковых жеребят, пасшихся рядом.

– Эти двое от Гыо-Диллона, знаете, – брата ЛоуДиллона. Они от разных маток и чуть-чуть разные по цвету, но, правда, великолепная пара? У них та же рубашка, что и у отца.

Она повернула свою укрощенную лошадь и стала тихонько объезжать табун, чтобы не распугать жеребят; часть все же бросилась врассыпную.

– Посмотрите на них! – воскликнула она. – Пятеро совсем непородистые. Видите, как они поднимают передние ноги на бегу.

– Я совершенно убежден, что ты сделаешь из них призовых рысаков, – сказал Дик и снова заслужил благодарный взгляд, опять задевший Грэхема.

– Двое от более крупных маток, – вот тот в середине и затем крайний слева; а те трое – от средних, да одного можно подобрать из остальных. Один отец, пять разных матерей – и оттенки гнедой масти немного разные. Но в общем из пяти получится недурная четверка, и притом все того же года. Правда, удачно?

– Я уже сейчас вижу среди двухлеток отличных лошадок, которых мы сможем продать для игры в поло. Намечайте, – обратилась она к Хеннесси.

– Если мистер Менденхолл не получит за чалого полторы тысячи, то лишь потому, что поло выходит из моды! – с увлечением воскликнул Хеннесси. – Я следил за этими жеребятами… А вот взгляните на того светлогнедого. Ведь какой был плохонький! Дайте ему еще годик – и посмотрите, что из него выйдет! Похож на корову? Ничуть! А что за родители! Еще годик, и можно прямо на выставку – настоящий серебряный доллар. Помните, с первой же минуты я поверил в него. Он, несомненно, затмит всякую эту бэрлингеймскую дрянь. Когда он подрастет, отправляйте его сразу же на Восток.

Паола кивала, внимательно слушая Хеннесси, в ее устремленном на него взгляде светилась нежность, вызванная созерцанием этих молодых животных и всей полноты играющей в них жизни, за которую она была ответственна.

– Ужасно грустно, – призналась она Грэхему, – когда продаешь таких красавцев и знаешь, что их сейчас же заставят работать.

Ее внимание было целиком поглощено животными, она говорила совершенно просто, без всякой рисовки и аффектации. Дик не удержался, чтобы не похвалить ее Ивэну.

– Я могу перерыть целую библиотеку по коннозаводству и до одурения изучать менделистские законы – и все-таки я остаюсь идиотом, а она понимает все сразу. Ей незачем вникать во всякие руководства. Она обходится и без них и действует по какой-то интуиции, точно она колдунья. Ей достаточно взглянуть на табун маток, немного освоиться с ними – и она уже знает, что им нужно. Паоле почти всегда удается получить тот результат, к которому она стремится… Кроме цвета, – правда, Поли? – поддразнил он ее.

Она тоже засмеялась, и зубы ее блеснули. Хеннесси присоединился к их смеху, и Дик продолжал:

– Посмотрите на того жеребенка! Мы все знаем, что Паола ошиблась; но посмотрите на него! Она скрестила старую чистокровную кобылу, которую мы считали уже ни на что не годной, с призовым жеребцом – получила жеребенка. Опять скрестила с чистокровкой; его дочь скрестила с тем же призовым жеребцом, опрокинула все наши теории и получила, – нет, вы взгляните на него, – замечательное пони для поло. В одном приходится перед ней преклониться; она не вносит в это никаких бабьих сантиментов. О, она весьма решительна! С твердостью мужчины, без всяких угрызений, она отбрасывает все неполноценное и отбирает то, что ей нужно. Но вот тайной масти она еще не овладела. Здесь гений ей изменяет. Верно, Поли? Ты еще немало повозишься, пока получишь Свою выездную пару, а тем временем придется тебе удовольствоваться Дадди и Фадди. Кстати, как теперь Дадди?

– Поправляется, благодаря заботам мистера Хеннесси, – отвечала Паола.

– Ничего серьезного, – заметил ветеринар. – Одно время дело с питанием разладилось. А новый конюх перепугался и поднял шум.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В течение всего пути от пастбища и до бассейна Грэхем беседовал с маленькой хозяйкой и держался настолько близко к ней, насколько позволяло коварство Франта. Дик и Хеннесси, ехавшие впереди, были погружены в деловые разговоры.

– Бессонница мучила меня всю жизнь, – говорила Паола, слегка щекоча шпорой Франта, чтобы предупредить новое поползновение к бунту. – Но я рано научилась не давать ей влиять на мои нервы и на мое настроение. Я еще в ранней молодости научилась извлекать из нее пользу и даже развлечение. Это было единственным средством преодолеть врага, который, я знала, будет преследовать меня всю жизнь. Вам, наверное, приходилось одолевать высокую волну, ныряя под нее?

– Да, не борясь и отдаваясь в ее власть, – ответил Грэхем, глядя на ее порозовевшее лицо и выступившие на нем от неустанной борьбы с беспокойной лошадью мелкие, как бисер, капельки пота. Тридцать восемь? Неужели Эрнестина соврала? Паоле Форрест нельзя было дать и двадцати восьми. Кожа у нее была как у совсем юной девушки, – такая же гладкая, упругая и прозрачная.

– Вот именно, – продолжала она, – не борясь. Опускаешься и поднимаешься, точно поплавок, следуя ритму волны, чтобы опять набрать воздуху. Дик показал мне, как это делается. Так же и с бессонницей. Если я не могу заснуть оттого, что возбуждена какими-то недавно пережитыми событиями, я отдаюсь этим впечатлениям и тогда скорее выплываю из их бурного потока, и мною овладевает забытье. Я заставляю себя переживать все вновь и вновь, с разных сторон, волнующие меня картины, которые не дают мне забыться.

Например, вчерашняя история с Горцем. Я ночью пережила ее сызнова – как действующее лицо; затем – как посторонний зритель: как девушки, вы, ковбой, а главное – мой муж. Потом я как бы написала с нее картину, много картин, со всяких точек зрения, и развесила их, а потом принялась рассматривать, точно увидела впервые. И я ставила себя на место разных зрителей: то старой девы, то педанта, то маленькой школьницы, то греческого юноши, жившего несколько тысяч лет назад. Затем я положила ее на музыку, сыграла на рояле и представила себе, как она должна звучать в большом оркестре или на духовых инструментах. Я спела ее, продекламировала как балладу, элегию, сатиру и среди всего этого наконец заснула. Я поняла, что спала, только проснувшись сегодня в полдень. В последний раз я слышала, как часы били шесть. Шесть часов непрерывного сна – это для меня большая удача.

Когда она кончила свой рассказ, Хеннесси свернул на боковую дорогу, а Форрест подождал жену и поехал рядом с ней с другой стороны.

– Хотите держать пари, Ивэн? – спросил он.

– На что, хотел бы я знать прежде всего, – отозвался тот.

– На сигары… а пари, что вам не догнать Паолы в бассейне в течение десяти минут, – впрочем, нет – пяти; вы, насколько я помню, прекрасный пловец.

– О, дай ему. Дик, больше шансов для победы! – великодушно отозвалась Паола. – Десять минут – это много, он устанет.

– Но ведь ты не знаешь его как пловца, – возразил Дик. – И ни во что не ставишь мои сигары. Он замечательно плавает. Он побеждал канаков, а ты понимаешь, что это значит!

– Ну что ж, может быть, я еще и передумаю с ним состязаться. А вдруг он сразит меня, прежде чем я успею опомниться? Расскажи мне о нем и о его победах.

– Я тебе расскажу только одну историю. О ней до сих пор вспоминают на Маркизских островах. Это было в памятный ураган тысяча восемьсот девяносто второго года. Ивэн проплыл сорок миль за сорок пять часов; и только он да еще один человек добрались до берега. Остальные были канаки, он один белый среди них, – однако он продержался дольше них, они все утонули…

– Но ведь ты как будто сказал, что спасся еще кто-то? – прервала его Паола.

– Это была женщина, – отвечал Дик. – Канаки утонули.

– Значит, женщина была белая? – настаивала Паола.

Грэхем бросил на нее быстрый взгляд. Хотя Паола обратила свой вопрос к мужу, она повернула голову в его сторону, и ее вопрошающие глаза, смотревшие прямо, в упор, встретились с его глазами.

Грэхем выдержал ее взгляд и так же прямо и твердо ответил:

– Она была канака.

– Да еще королева, не угодно ли! – добавил Дик. – Королева из древнейшего рода туземных вождей. Королева острова Хуахоа.

– Что же, королевская кровь помогла ей не утонуть, когда все канаки утонули, или вы? – спросила Паола.

– Я думаю, что мы оба помогали друг другу, особенно в конце, – отозвался Грэхем. – Мы временами уже теряли сознание – то она, то я. Только на закате мы добрались до земли, вернее, до неприступной стены, о которую разбивались гигантские волны прибоя. Она схватила меня в воде и стала трясти, чтобы как-нибудь образумить. Дело в том, что я намеревался здесь вылезть, а это означало конец.

Она дала мне понять, что знает, где мы находимся, что течение идет вдоль берега в западном направлении, и часа через два оно прибьет нас к тому месту, где можно будет выбраться на берег. Клянусь, я в течение этих двух часов или спал, или был без памяти. А когда я временами приходил в себя и не слышал больше ревущего прибоя, я видел, что она в таком же состоянии, в каком был сам перед тем. И тогда я, в свою очередь, начинал трясти ее и тормошить, чтобы привести в чувство. Прошло еще три часа, пока мы наконец очутились на песке. Мы заснули там же, где вышли из воды. На другое утро нас разбудили жгучие лучи солнца; мы уползли под дикие бананы, росшие невдалеке, нашли там пресную воду, напились и опять заснули. Когда я проснулся во второй раз, была ночь. Я снова напился воды, уснул и проспал до утра. Она все еще спала, когда нас нашла партия канаков, охотившихся в соседней долине на диких коз.

– Держу пари, что если уж утонула целая куча канаков, то скорее вы ей помогали, а не она вам, – заметил Дик.

– Она должна быть вам навеки благодарна, – сказала Паола, с вызовом глядя на Грэхема, – и не уверяйте меня, что она не была молода и красива, вероятно, настоящая золотисто-смуглая богиня, у

– Ее мать была королевой Хуахоа, – отвечал Грэхем. – А отец – англичанин, из хорошей семьи, ученый эллинист. К тому времени они уже умерли, и Номаре стала королевой. Она действительно была молода и красива, красивее всех женщин на свете. Благодаря отцу цвет ее тела был не золотисто-коричневый, а бледнозолотой. Но вы, наверное, слышали уже эту историю…

Он вопросительно посмотрел на Дика, но тот покачал головой.

Из-за группы деревьев донеслись крики, смех и плеск, – они приближались к бассейну.

– Вы должны как-нибудь досказать ее, – заявила Паола.

– Дик ее отлично знает. Не понимаю, почему он скрыл ее от вас.

Она пожала плечами:

– Может быть, ему было некогда или не представлялось случая.

– Увы, эта история получила широкую огласку, – засмеялся Грэхем. – Ибо, – да будет вам известно, – я был одно время морганатическим – или как это называется – королем каннибальских островов, во всяком случае, одного райски прекрасного полинезийского острова, «где под шепот тропических рощ лиловый прибой набегал на опаловый берег», – замурлыкал он небрежно и соскочил с лошади.

– «И ночной мотылек трепетал на лозе, и пчела опускалась на клевер…» – подхватила Паола и внезапно всадила шпоры в бока Франта, который чуть не вонзил зубы ей в ногу. Затем она повернулась к Форресту, прося, чтобы он помог ей слезть и привязать лошадь.

– Сигары?! Я тоже участвую!.. Вам ее не поймать! – крикнул Берт Уэйнрайт с вышки в сорок футов. – Подождите минутку! Я иду к вам!

И он действительно присоединился к ним, прыгнув в воду ласточкой с почти профессиональной ловкостью и вызвав громкие рукоплескания девиц.

– Отличный прыжок! Мастерский! – похвалил его Грэхем, когда Берт вылез из бассейна.

Берт, сделав вид, что равнодушен к этой похвале, сразу же заговорил о пари.

– Я не знаю, какой вы пловец, Грэхем, – сказал он, – но я вместе с Диком держу пари на сигары.

– И я, и я тоже, – закричали хором Эрнестина, Льют и Рита.

– На конфеты, перчатки – словом, на все, чем вы готовы рискнуть, – добавила Эрнестина.

– Но ведь я тоже не знаю рекордов, миссис Форрест, – возразил Грэхем, записывая пари. – Однако если в течение пяти минут…

– Десяти, – поправила его Паола, – и стартовать от противоположных концов бассейна. Идет? Если вы только коснетесь меня, значит, поймали.

Грэхем с тайным восхищением оглядел Паолу. Она была не в белом шелковом трико, которое, видимо, надевала только в женском обществе, а в кокетливом, модном купальном костюме из переливчатого синеватозеленого шелка – под цвет воды в бассейне; короткая юбка не доходила до колен, нежную округлость которых он тотчас же узнал. На ногах ее были длинные чулки того же цвета и маленькие туфельки; привязанные перекрещивающимися ленточками. На голове – задорная купальная шапочка: такая же задорная, как и сама Паола, когда она назначала десять минут вместо пяти.

Рита Уэйнрайт взяла в руки часы, а Грэхем направился к дальнему концу обширного бассейна в сто пятьдесят футов длиной.

– Смотри, Паола, – предупредил ее Дик, – действуй только наверняка, не то он тебя поймает. Ивэн Грэхем не человек, а рыба.

– А я уверен, что Паола возьмет верх, – заявил преданный Берт. – Я убежден, что и ныряет она лучше.

– Напрасно ты так думаешь, – ответил Дик. —

Я видел скалу, с которой Ивэн прыгал в Хуахоа. Это было уже после того, как он там жил, и после смерти королевы Номаре. Ему было всего двадцать два года, совсем мальчик, – и он не мог уклониться от этого прыжка с вершины Пау-Ви Рок высотой в сто двадцать восемь футов. К тому же нельзя было прыгать по всем правилам, так как под ним находилось еще два выступа. Верхний выступ и был пределом для самых ловких канаков, а с более высокого места никто из них не прыгал с тех пор, как они себя помнили. Ну что ж, он пригнул. И поставил новый рекорд. Память об этом рекорде будет жить, пока на Хуахоа останется хоть один канак… Приготовься, Рита! Как только кончится эта минута…

– А по-моему, стыдно пускаться на хитрость с таким пловцом, – заявила Паола, глядя на гостя, стоявшего на том конце бассейна в ожидании сигнала.

– Как бы он не поймал тебя раньше, чем ты залезешь в трубу, – сказал Дик и затем с легкой тревогой в голосе обратился к Берту: – Что, там все в порядке? Если нет, Паоле придется пережить несколько неприятных секунд, пока она оттуда выберется.

– Все в порядке, – заверил его Берт. – Я сам все проверил. Труба прекрасно работает и полна воздуха.

– Готово! – закричала Рита. – Начали!

Грэхем стремглав бросился к вышке, на которую вбегала Паола. Она была уже наверху, а он еще на нижних ступеньках. Когда он достиг половины лестницы, она пригрозила, что сейчас же прыгнет, и предложила ему не лезть дальше, а выйти на площадку на высоте двадцати футов и бросаться в воду оттуда. Потом рассмеялась, глядя на него сверху, но все еще не прыгая.

– «Время бежит, драгоценные миги уходят», – продекламировала Эрнестина.

Когда он полез дальше, Паола опять предложила ему ограничиться нижней площадкой и сделала вид, что намерена прыгнуть. Но Грэхем не терял времени. Он уже поднимался на следующую площадку, а Паола, заняв позицию, не могла больше оглядываться. Он быстро поднялся, надеясь достигнуть следующей площадки раньше, чем она нырнет, а она знала, что ей уже медлить нельзя, и прыгнула, откинув голову, согнув локти, прижав руки к груди, вытянув и сжав ноги, причем тело ее, падая вперед и вниз, приняло горизонтальное положение.

– Ну прямо Аннета Келлерман! – раздался восторженный возглас Берта Уэйнрайта.

Грэхем на мгновение остановился, чтобы полюбоваться прыжком Паолы, и увидел, как в нескольких футах от воды она наклонила голову, вытянула руки, затем сомкнула их над головой и, изменив положение тела, погрузилась под обычным углом.

В ту минуту, когда она скрылась под водой, он взбежал на площадку в тридцать футов и стал ждать. Отсюда он ясно видел ее тело, быстро плывущее под водой прямо к противоположному концу бассейна. Тогда прыгнул и он. Грэхем был уверен, что нагонит Паолу, и его энергичный прыжок вдаль позволил ему погрузиться в воду футов на двадцать впереди того места, куда прыгнула она.

Но в то мгновение, когда он коснулся воды. Дик опустил в воду два плоских камня и стукнул их друг о друга. По этому сигналу Паола должна была повернуть. Грэхем услышал стук и удивился. Он вынырнул на поверхность и поплыл кролем к отдаленному концу бассейна, развивая бешеную скорость. Доплыв, он высунулся из воды и огляделся. Взрыв рукоплесканий с той стороны, где сидели девицы, заставил его взглянуть на другой конец бассейна, где Паола благополучно выходила из воды.

Он снова обогнул бегом бассейн, и снова она поднялась на вышку. Но теперь он благодаря выносливости и тренированному дыханию опередил ее и заставил нырять с двадцатифутовой площадки. Не задерживаясь ни на секунду, чтобы принять исходное положение и нырнуть ласточкой, она прыгнула и поплыла к западной стороне бассейна. Оба повисли в воздухе почти одновременно. И на поверхности и под водой он чувствовал, что Паола плывет где-то рядом, но она погрузилась в глубокую тень, ибо солнце уже стояло низко и вода была так темна, что в ней трудно было что-нибудь разглядеть.

Коснувшись стены бассейна, он поднялся. Паолы нигде не было видно. Он вылез, задыхаясь, готовый нырнуть опять, как только она покажется. Но ее и след простыл.

– Семь минут! – крикнула Рита. – С половиной!.. Восемь!.. С половиной!

Паола не появлялась на поверхности. Грэхем подавил тревогу, ибо не замечал на лицах зрителей никакого волнения.

– Я проигрываю, – заявил он Рите в ответ на ее возглас: «Девять минут!» – Паола под водой уже больше двух минут, но вы слишком спокойны, чтоб я стал тревожиться. Впрочем, у меня есть еще минута, может быть, я и не проиграю… – быстро добавил он и на этот раз просто вошел в бассейн.

Опустившись довольно глубоко, он перевернулся на спину и стал ощупывать руками стены бассейна. И вот на самой середине, футах в десяти от поверхности воды, его руки натолкнулись на отверстие в стене. Он ощупал его края и, убедившись, что оно не закрыто сеткой, смело поплыл в него и тотчас же почувствовал, что можно подняться; но он поднимался медленно и, вынырнув в непроглядном мраке, стал шарить вокруг себя руками, избегая малейшего плеска.

Вдруг его рука коснулась чьей-то прохладной нежной руки, рука вздрогнула, и ее обладательница испуганно вскрикнула. Он крепко сжал эту руку и рассмеялся; Паола тоже засмеялась. А в его сознании вспыхнули слова: «Услыхав ее смех во мраке, я горячо полюбил ее».

– Как вы меня испугали, – сказала она. – Вы подплыли так бесшумно, а я была за тысячу миль отсюда и грезила…

– О чем? – спросил Грэхем.

– Говоря по правде, мне пришел в голову фасон одного платья – такой мягкий шелковистый бархат винного цвета, строгие прямые линии, золотая кайма, шнур и все такое. И к нему одна-единственная драгоценность – кольцо с огромным кровавым рубином; Дик мне подарил его много лет назад, когда мы плыли на его яхте, «Все забудь».

– Есть что-нибудь на свете, чего бы вы не умели? – спросил он смеясь.

Она тоже засмеялась, и этот смех родил странные отзвуки в окружающем их гулком и пустом мраке.

– Кто вам сказал про трубу? – спросила она немного спустя.

– Никто. Но когда прошло две минуты и вы не показывались, я догадался, что тут какой-то фокус, и стал искать.

– Это Дик придумал, он уже потом вмонтировал трубу в бассейн. Он так любит всякие проделки. Ему страшно нравилось доводить старых дам до истерики: отправится с их сыновьями или внуками купаться – и спрячется с ними здесь. Но после того как одна или две чуть не умерли от испуга, он решил, поручая это дело мне, выбирать для надувательства более крепких людей, и ну вот как, например, сегодня вас… С ним случилась еще вот какая история: к нам приехала подруга Эрнестины, мисс Коглан, студентка. Он ухитрился поставить ее у выхода из трубы, а сам прыгнул с вышки и приплыл сюда от того конца трубы. Через несколько минут, когда она была чуть не в обмороке, уверенная, что он утонул, он заговорил с ней в трубу ужасным, замогильным голосом. Тут она в самом деле потеряла сознание.

– Должно быть, слабонервная девица, – заметил Грэхем, борясь с неудержимым желанием посостязаться с Паолой, чтобы видеть, как она выбивается из сил, стараясь не отстать.

– Ну, ее особенно винить нельзя, – возразила Паола. – Совсем девочка – восемнадцать лет, не больше, – и, как водится, влюбилась в Дика. Все они так. Ведь знаете, когда Дик разойдется, он становится прямо мальчишкой, и им не верится, что перед ними многоопытный, зрелый, много поработавший пожилой джентльмен. Самое неловкое было то, что, когда бедную девочку привели в чувство, она, не успев еще опомниться, сразу выдала тайну своего сердца. У Дика сделалось такое лицо, когда она пролепетала…

– Вы что там, ночевать собираетесь? – раздался в трубу голос Берта, причем казалось, что он кричит в мегафон.

– Господи! – воскликнул Грэхем, успокаиваясь и выпуская руку Паолы, которую он в первую минуту невольно схватил. – Теперь и я испугался. Ваша девочка отомщена: досталось и мне от вашей трубы.