355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джек Лондон » Мартин Иден » Текст книги (страница 10)
Мартин Иден
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 09:55

Текст книги "Мартин Иден"


Автор книги: Джек Лондон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 15

«Первый бой позади, – сказал Мартин зеркалу десять дней спустя. – Но предстоит второй бой, и третий, и еще многое множество, разве что…»

Он не договорил, оглядел свою жалкую каморку, с грустью задержался взглядом на кипе возвращенных рукописей в больших конвертах, что так и лежали в углу на полу. Нет марок, чтобы снова отправить их странствовать, и вот уже неделю они все прибывают и прибывают. А завтра, и послезавтра, и послепослезавтра будут возвращаться еще другие, пока не вернутся все до одной. А он не сможет отослать их снова. Он уже на месяц опоздал с платой за взятую напрокат машинку и не может уплатить, денег осталось только на недельную плату за стол и жилье да на взнос в бюро по найму.

Он сел, задумчиво уставился на стол. На нем полно чернильных пятен. Кляксы, кляксы… и вдруг ощутил самую настоящую нежность.

–Дружище, – сказал он столу, – я провел с тобой немало счастливых часов, и, в сущности, ты был мне предан. Ты ни разу не отверг меня, ни разу не послал мне листка с незаслуженным отказом, ни разу не пожаловался, что работаешь сверх сил.

Он уронил руки на стол, уткнулся в них лицом. У него перехватило горло, он чуть не заплакал. И вспомнилось его первое сражение, в шесть лет, он тогда отбивался кулаками, по щекам бежали слезы, а его противник, двумя годами старше, лупцевал и тузил его так, что Мартин совсем обессилел. Он упал наконец, корчась в приступах тошноты, из носа струилась кровь, из подбитых глаз градом катились слезы, а кольцом обступившие их двоих мальчишки дико вопили.

– Бедняга ты, малец, – пробормотал он. – Опять попал в такую же переделку. Совсем тебя измордовали.. И нет больше сил.

Картина того первого сражения еще стояла перед глазами, а потом истаяла и ее сменяли чередой дальнейшие сражения. Через полгода Чурбан (так прозвали того мальчишку) опять его излупил. Но на этот раз и Мартин подбил ему глаз. Здорово получилось! Мартину привиделись все эти сражения, одно за другим, и всякий раз Чурбан торжествовал победу. Но Мартин никогда не удирал. И воспоминание об этом прибавило ему сил. Он всегда оставался и стойко переносил удары. Чурбан, злобный чертенок, никогда его не щадил. А он держался. Не сдавался, и все тут!

Потом ему привиделся узкий проулок меж ветхими бараками. Проулок упирался в одноэтажную кирпичную постройку, откуда доносился мерный грохот печатных машин, – там печатали первый выпуск «Любознательного». Ему было в ту пору одиннадцать, Чурбану– тринадцать, и оба продавали «Любознательного» на улицах. Оттого они там и оказались-ждали газету. И конечно же, Чурбан опять на него налетел, только драка окончилась ничем, потому что без четверти четыре двери печатного цеха растворились и вся орава мальчишек кинулась разбирать газеты.

– Завтра положу тебя на обе лопатки, – услышал он обещание Чурбана, услышал и свой тоненький, дрожащий от накипающих слез голос, мол, завтра сразимся. И назавтра он пришел, бегом бежал из школы, чтобы поспеть первым, на две минуты опередил Чурбана. Мальчишки говорили, он молодец и надавали ему советов, и толковали, как и в чем он сплоховал, и сулили ему победу, пускай только дерется как ему сказано. И те же мальчишки надавали советов и Чурбану. А как наслаждались они, глядя на драку! Мартин задержался на этом воспоминании и позавидовал: отличное представление устроили они с Чурбаном для тех мальчишек! Драка разгорелась и длилась целых полчаса без перерывов, пока не отворилась дверь печатного цеха.

Он видел себя мальчишкой, и день за днем он спешил из школы к типографии. Ходить быстро он не мог. Из-за бесконечных драк он хромал, двигался с трудом. Руки от кисти до локтя были сплошь в синяках-даром, что ли, он отражал бессчетные удары, кое-где ссадины и ранки гноились. Голова и плечи болели, болела спина, не было на нем живого местечка, в голове-тяжесть и муть. В школе он не играл, и не учился тоже. Даже неподвижно просидеть весь день за партой, не вставая и в перемену, и то было мукой. Казалось, эти ежедневные сражения начались тысячи лет назад, жизнь обратилась в нескончаемую пытку и не будет этим ежедневным дракам конца. Почему же это он никак не одолеет Чурбана?-часто думал он, ведь тогда конец его, Мартина, мучениям. Ни разу не пришло ему в голову отказаться от драки, признать себя окончательно побежденным.

И вот он тащится в проулок, измученный телом и душой, зато постигает науку истинного упорства, противостоит своему вечному врагу, Чурбану, а тот, мучаясь не меньше, уже готов бы покончить с этими драками, если бы не эта орава мальчишек-газетчиков, ведь они ждут зрелища, и, как ни тяжко, надо быть гордым. Однажды после двадцати минут отчаянных попыток изничтожить друг друга, не нарушая правил, не разрешающих лягаться, бить ниже пояса, ударить поверженного, Чурбан, задыхаясь и едва держась – на ногах, предложил считать, что они квиты. И сейчас за столом, уронив голову на руки, Мартин со счастливым волнением видел себя в тот далекий миг – его шатает, он задыхается, давится кровью с разбитых губ, и все равно неверной походкой движется на Чурбана, сплевывает кровь, чтобы заговорить, и орет, что никакие не квиты, а если Чурбан желает, пускай сдается. Но нет, Чурбан не сдался и сражение продолжалось.

На другой день, и на третий, и еще бессчетное множество раз проулок был свидетелем их сражений. Каждый день перед началом, едва он замахивался, его пронизывала боль, и первые удары, которые они наносили друг другу, были нестерпимо мучительны: а потом все ощущения притуплялись, и он дрался вслепую, подпрыгивал, пританцовывал, уклонялся от ударов, и, словно во сне, виделись ему крупные черты, горящие звериные глазки Чурбана. Только это он и видел, все остальное вокруг лишь кружащаяся в вихре пустота. Ничего нет в мире, кроме этого лица, и вовек не будет покоя, блаженного покоя, пока он, Мартин, не разобьет его в лепешку кровоточащими кулаками или пока кровоточащие кулаки, имеющие какое-то отношение к этому лицу, не разобьют в лепешку его самого. И уж тогда он так ли, эдак ли обретет покой. А счесть, что они квиты, просто квиты, – нет, невозможно.

Наступил день, когда он приплелся в проулок, а Чурбана там не было. Чурбан не пришел. Мальчишки поздравили его, сказали, он победил Чурбана. Но Мартин не был удовлетворен. Не победил он Чурбана, и Чурбан его не победил. Дело кончилось ничем. Лишь потом они узнали, что в тот самый день у Чурбана неожиданно умер отец.

–Мартин перенесся через годы в Аудиториум, на галерку. Было ему семнадцать, и он только что вернулся из плаванья. Началась заварушка. Кто-то к кому-то пристал, Мартин вступился, и перед ним оказались горящие глаза Чурбана.

– Разделаюсь с тобой после представленья, – прошипел его давний враг, Мартин кивнул. К ним, учуяв заварушку, уже спешил вышибала.

– Жду тебя на улице после представленья, – прошептал Мартин, а по лицу его можно было подумать, будто он поглощен танцорами, выплясывающими на сцене в деревянных башмаках.

Вышибала свирепо на них глянул и отошел.

– Ты с компанией? – спросил Мартин в перерыве.

– Ясно.

– Тогда и я себе сыщу, – объявил Мартин. В антракте он сыскал подмогу – троих ребят, которых знал по гвоздильной мастерской, пожарного с железной дороги, полдюжины любителей пошуметь и еще столько же из компании, приводившей в трепет весь квартал Восемнадцатой – Маркет-стрит.

В потоке зрителей, хлынувшем из театра, обе компании незаметно разошлись на противоположные стороны улицы. Потом на безлюдном углу сошлись держать военный совет.

– Мост Восьмой улицы самое подходящее, – сказал рыжий парень из компании Чурбана. – Драться можно посередке под фонарем, а появятся фараоны, дадим деру в другую сторону.

– Ладно, идет, – сказал Мартин, посоветовавшись с заводилами из своих.

Мост Восьмой улицы, переброшенный через один из рукавов дельты Сан-Антонио, в длину не меньше трех городских кварталов. Посреди моста и по концам горели электрические фонари. И эти крайние фонари не дадут ни одному полицейскому ступить на мост незамеченным. Для битвы, что ожила сейчас под сомкнутыми веками Мартина, место безопасное. Он видел две оравы, воинственные и угрюмые, они держались поодаль друг от друга, каждая – позади своего бойца; видел, как сам он и Чурбан раздеваются. В стороне выставлены дозоры, их задача – не спускать глаз с освещенных концов моста. Один из любителей пошуметь держал куртку Мартина, рубашку, матросскую бескозырку, если вмешается полиция, он мигом кинется с ними подальше от греха. И вот Мартин выходит на середину и в упор смотрит на Чурбана, предостерегающе подняв руку, и снова он слышит слова, что сказал тогда:

– Никаких рукопожатий. Понял? Будем биться и боле ничего. И чтоб пощады не просить. Счеты у нас старые, деремся до победного. Кто кого уложит на обе лопатки.

Мартин приметил, Чурбан было заколебался, но перед двумя сворами взыграла прежняя рисковая гордость.

– Да чего там!-ответил он. – Еще разговоры разговаривать! До конца так до конца.

И они кинулись друг на дружку, будто молодые бычки, во всем великолепии юности, вооруженные лишь кулаками, да ненавистью, да жаждой исколошматить, изувечить, изничтожить. Все, чего достиг человек за время тысячелетнего мучительного восхождения, было забыто. От всего этого остался лишь электрический фонарь, веха на великом пути к вершинам. Мартин и Чурбан были два дикаря из каменного века, те самые, что укрывались в пещерах и на деревьях. Все глубже и глубже опускались они, в пучину, на илистое дно, где зарождались примитивные начатки жизни, и подобно крупицам звездной пыли в небесах и атомам во всем сущем, движимые слепой стихийной силой, притягивались, отталкивались и снова притягивались, опять и опять, без конца.

– Господи! Ну и скоты, свирепое зверье!-пробормотал Мартин, вновь наблюдая за той дракой. При его редкостной силе воображения, он словно смотрел в кинетоскоп. Он был сразу и зритель и участник. Все впитанное за долгие месяцы приобщения к культуре и самоусовершенствования содрогалось от этого зрелища; а потом настоящее стерлось в сознании, призраки прошлого завладели им, и снова он-прежний Мартин Иден, он только что возвратился из плавания и дерется с Чурбаном на мосту Восьмой улицы. Он терпел боль, и надрывался, и потел, и истекал кровью, и бурно ликовал, когда ободранные кулаки попадали в цель.

Два бешеных смерча, заряженные ненавистью, в неистовом круговороте сшибались друг с другом. Время шло, и две враждебные оравы притихли. Никогда еще не видели они такого накала ярости и ужаснулись. Эти двое оказались еще более жестокими, чем они сами. Безоглядность первых минут, пыл силы и молодости сменились осторожной расчетливостью. Ни тому, ни другому не удавалось взять верх. «Верная ничья»– донеслось до Мартина. Потом он сделал ложный выпад вправо, влево, получил ответный яростный удар и почувствовал – рассечена скула. Голыми руками такого не сделаешь. Рана была страшная, среди зрителей поднялся ропот изумления. Мартин залился кровью. Но не выдал подозрения. Он повел себя невероятно осторожно, – он хорошо знал, на какое коварство и гнусную низость способны его собратья. Он помедлил, присматриваясь, потом будто в бешенстве кинулся, но на полдороге остановился – увидел наконец, как блеснул металл.

–Подыми руку – заорал он. – Свинчаткой меня вдарил.

Обе своры, злобно рыча, рванулись вперед. Еще миг, и начнется общая потасовка, и он не сможет отомстить. Он осатанел.

– Все прочь! – хрипло завопил он. – Поняли? Эй вы, поняли?

И все шарахнулись назад. Сами звери, в нем они увидели сверхзверя и, укрощенные, подчинились.

– Никто не суйся, уж я с ним сочтусь! Гони свинчатку!

Чурбан, отрезвев и малость струхнув, отдал гнусное оружие.

– Это ты ему передал, ты, Рыжий, за спинами пролез, – продолжал Мартин и швырнул свинчатку в воду. – Я видал

– рядом отираешься, еще подумал, какого черта. Опять чего затеешь, забью насмерть. Понял?

И опять они дрались, в полнейшем изнеможении, в изнеможении безмерном, невообразимом, и наконец толпа зверей, насытясь видом крови, в страхе от происходящего, забыла о распрях и стала упрашивать их разойтись. Видно было, Чурбан вот-вот рухнет и испустит дух или испустит дух стоя; изуродованный кулаками Мартина и уже на себя непохожий, он дрогнул, заколебался; но Мартин ринулся на него и осатанело бил, бил опять и опять.

Казалось, прошла вечность. Чурбан слабел на глазах, а удары с обеих сторон все сыпались, и тут раздался хруст и правая рука Мартина бессильно повисла. Перелом. Все слышали хруст и поняли, что он означает; понял, и Чурбан, как тигр кинулся на искалеченного врага и обрушил на него град ударов. Команда Мартина рванулась вперед, готовая вступиться. Оглушенный беспрерывно сыплющимися на него ударами, Мартин невольно всхлипывал и стонал в безмерном отчаянии, в муке, но остановил защитников бешеной неистовой бранью.

Он бил одной левой, и, пока бил, упряма, почт в полубеспамятстве, до него донесся словно издалека приглушенный опасливый ропот обеих команд и чей-то дрожащий голос:

–Это ж, ребята, не драка. Убийство, надо их растащить.

Но растаскивать не стали, и Мартин был рад и устало, безостановочно бил левой, лупил кровавое месиво, что маячило напротив, – не лицо, нет, что-то мерзкое, страшное, качалось перед его затуманенными глазами и невнятно бормотало, безымянное, невыразимо гнусное, и упорно не исчезало. И он лупил, лупил, все медленнее и медленнее, и последние остатки жизненной силы вытекали из него, и проходили века, вечность, огромные промежутки времени, и наконец он будто сквозь туман заметил, как это безымянное оседает, медленно оседает на грубый дощатый настил моста. И вот Мартин стоит над ним и, качаясь на подламывающихся дрожащих ногах и в поисках опоры цепляясь за воздух, говорит чужим, неузнаваемым голосом:

– Ну что, хватит с тебя? Слышь, хватит с тебя? Он повторял все одно и то же, опять и опять– требовательно, умоляюще, угрожающе, а потом почувствовал: ребята из его команды держат его, похлопывают по спине; пытаются натянуть на него куртку. И тогда на него нахлынула тьма, и он канул в небытие.

Жестяной будильник на столе неутомимо тикал, подсчитывая секунды, но Мартин Иден по-прежнему сидел, уронив голову на руки, и не слышал счета секунд. Ничего уже он не слышал. Ни о чем не думал. С такой полнотой пережил он тогдашнее сызнова, что, как и тогда, на мосту Восьмой улицы, потерял сознанье. Долгую минуту, длились тьма и беспамятство. Потом, будто восстав из мертвых, он вскочил, глаза загорелись, по лицу катился пот.

– Я одолел тебя, Чурбан!-закричал он. – Одиннадцать лет понадобилось, но я тебя одолел!

Колени дрожали, такая накатила на него слабость, он, спотыкаясь, шагнул к кровати, опустился на край. Он был еще в тисках прошлого. Недоумевающе, тревожно огляделся по сторонам, пытаясь понять, где он, и наконец ему попалась на глаза кипа рукописей в углу. И колеса памяти закрутились, перенесли его на четыре года вперед, и он вновь осознал настоящее, книги, которые вошли в его жизнь, мир, открывшийся ему с их страниц, свои мечты и честолюбивые замыслы, свою любовь к бледному, воздушному созданию, девушке нежной и укрытой от жизненных волнений, которая умерла бы от ужаса, окажись она хоть на миг, свидетельницей того, что он сейчас пережил, – той мерзости жизни, из которой он выбрался.

Он встал, поглядел на себя в зеркало.

– Итак, ты поднимаешься из грязи, Мартин Иден, – торжественно произнес он. – Протираешь глаза, чтобы увидеть сияние, и устремляешься к звездам, подобно всему живому до тебя, и даешь умереть в тебе обезьяне и тигру, и готов отвоевать бесценнейшее наследие, какие бы могущественные силы им ни владели.

Он пристальней всмотрелся в свое отражение и рассмеялся.

– Малость истерики и мелодрамы, а? – осведомился он. – Ну да ничего. Ты одолел Чурбана, одолеешь и редакторов, хоть бы пришлось потратить дважды по одиннадцать лет. Не можешь ты остановиться на полпути. Надо идти дальше. Сражаться до конца, и никаких гвоздей.

Глава 16

Будильник зазвонил, вырвав Мартина из сна, да так резко, что, если бы не его великолепный организм, у него бы тотчас разболелась голова. Он спал крепко, но проснулся мгновенно будто кошка, и проснулся полный нетерпенья, радуясь, что пять часов беспамятства позади. Он терпеть не мог сонное забытье. Слишком много всего надо сделать, слишком насыщена жизнь. Жаль каждого украденного сном мгновения, и не успел еще оттрещать будильник, а он уже сунул голову в таз, и от ледяной воды пробрала дрожь наслаждения.

Но не пошел сегодня день по заведенному порядку. Не ждал его незаконченный рассказ, не было и нового замысла, которому не терпелось бы воплотиться в слова. Накануне Мартин занимался допоздна, и сейчас близился час завтрака. Он взялся было за главу из Фиска, но не мог сосредоточиться и закрыл книгу. Сегодня начинается новое сражение– на какое-то время он перестанет писать. В нем поднялась печаль сродни той, с какою покидаешь отчий дом и семью. Он посмотрел на сложенные в углу рукописи. Вот оно. Он уходит от них, от своих злосчастных, опозоренных, всеми отвергнутых детей. Он нагнулся, стал их листать, перечитывать отдельные куски. Самое любимое – «Выпивка» – удостоилось чтения вслух, и «Приключение» тоже. Рассказ «Радость», последнее его детище, законченный накануне и брошенный в угол из-за отсутствия марок, особенно нравился ему.

– Не понимаю, – бормотал он. – Или, может, не понимают редакторы. Чем это плохо? Каждый месяц печатают много хуже. Все, что они печатают, хуже… ну, почти все.

После завтрака он вложил пишущую машинку в футляр и повез в Окленд.

– Я задолжал за месяц, – сказал он служащему в конторе проката. – Но вы передайте управляющему, я сейчас еду работать, примерно через месяц вернусь и рассчитаюсь.

Он переправился на пароме в Сан-Франциско и зашагал к бюро по найму.

– Нужна работа, годится любая, – сказал он агенту, но его прервал на полуслове только что вошедший парень, одетый с дешевым шиком, – так одеваются рабочие, которых тянет к красивой жизни. Агент безнадежно покачал головой.

– Ничего не подвернулось, а? – сказал парень. – А мне нынче хоть кого, а надо позарез.

Он обернулся, пристально посмотрел на Мартина, Мартин ответил таким же пристальным взглядом, увидел опухшее, словно бы слинявшее лицо, красивое и безвольное, и понял, парень кутил ночь напролет.

– Работу ищешь? – осведомился тот. – А что умеешь?

– Черную работу, моряцкую, на машинке печатаю, только стенографию не знаю, верхом ездить могу, никакой работой не погнушаюсь, возьмусь за любую, – был ответ. Парень кивнул.

–Подходяще. Я– Доусон, Джо Доусон, мне нужен человек в прачечную.

– Не знаю, потяну ли. – Перед Мартином мелькнула забавная картинка: он гладит воздушные дамские вещички. Но парень отчего-то ему приглянулся, и он прибавил: – Хотя простую стирку могу. Уж этому-то я в плаванье научился.

С минуту Джо Доусон раздумывал.

– Слышь, давай попробуем столковаться. Сказать, об чем речь?

Мартин кивнул.

– Так вот, прачечная маленькая, за городом, при гостинице, значит, в Горячих ключах. Работают двое, главный и помощник. Главный– я. Ты работаешь не на меня, а только под моим началом. Ну как, подучиться согласен?

Мартин ответил не сразу. Предложенье соблазнительное. Всего несколько месяцев в прачечной, и опять будет время учиться. Он умеет и работать и учиться в полную силу.

– Жратва что надо и отдельная комната, – сказал Джо.

Это решило дело. Отдельная комната, где можно будет без помехи жечь лампу.

– Но работа адова, – прибавил тот. Мартин многозначительно погладил выпиравшие на руках бицепсы.

– Не на легкой работе нажиты.

– Тогда давай столкуемся. – Джо потрогал голову. – Ух, башка трещит, прямо глаза не смотрят. Вчера вечером напился… все спустил… все как есть. Значит, мы так с тобой будем. Платят двоим сотню, да еще жилье и стол. Мне шло шестьдесят, помощнику сорок. Но прежний знал дело. Ты новичок. Покуда тебя обучу, спервоначалу еще и твоей работы хлебну. Считай, сейчас положу тебе тридцать, а потом дойдет и до сорока. Без обмана. Как выучишься управляться сам, сразу получишь сорок.

– Идет, – объявил Мартин, протянул руку, и они отменялись рукопожатием. – Вперед сколько-нибудь не дашь– на проезд и еще всякое?

– Пропился вчистую, – горестно ответил Джо и опять потрогал гудящую голову. – Только и есть обратный билет.

– И я на мели… за квартиру отдам последнее.

– Улизни, – присоветовал Джо.

– Не могу. Сестре задолжал.

Джо озадаченно присвистнул, и так прикинул и эдак, но ничего не придумал.

– Опрокинем по стаканчику, на это хватит, – уныло сказал он. – Пошли, может, чего и сообразим. Мартин отказался.

– Непьющий?

На этот раз Мартин кивнул, и Джо пожаловался:

– Мне бы так! Да не получается, – сказал он, будто оправдываясь. – Всю неделю работаешь как проклятый, ясно, потом напиваешься. А не напьюсь, так глотку себе перережу, не то всю лавочку спалю. А ты непьющий, это хорошо. Так и держи.

Мартин понимал, какая пропасть отделяет его от этого человека – виной тому книги, – но без труда перемахнул через пропасть назад. Всю жизнь он прожил среди рабочего люда, и дух товарищества накрепко соединил его с теми, кто в поте лица добывает свой хлеб. Задачу, как добраться до места, он решил сам, у Джо слишком трещала голова. Вещи он отправит по билету Джо. А сам– на то есть велосипед. До места семьдесят миль. За воскресенье он доедет, и в понедельник утром можно приступать к работе. А пока пойдет домой, сложит пожитки. Прощаться ему не с кем. Руфь и вся ее семья проводит лето в горах Сиерра-Невады, на озере Тахо.

В воскресенье вечером, усталый, пропыленный, он приехал в Горячие ключи. Джо бурно его приветствовал. Все воскресенье он работал, обмотав гудящую с похмелья голову мокрым полотенцем.

– С прошлой недели стирка накопилась, я ж за тобой ездил, – объяснил он. – Сундук твой прибыл. Он в твоей комнате. Ну и тяжеленный. Чего это в нем? Золотые слитки?

Джо сел на кровати, а Мартин принялся разбирать вещи. Они были в ящике из-под консервов для завтрака, и Хиггинботем стребовал за него полдоллара. Мартин прибил к ящику две веревочные ручки, чтобы его можно было сдать в багаж. Джо смотрел, вытаращив глаза, – из ящика появились рубашки, несколько смен белья, а потом пошли книги и еще книги.

– До самого дна книги? – спросил он. Мартин кивнул и продолжал выкладывать книги на кухонный столик, который заменял в комнате умывальник.

– Ишь ты! – вырвалось у Джо; он помолчал, соображая, как к этому отнестись. До чего-то додумался.

– Слышь, а тебе девчонки – как… без интереса? – полюбопытствовал он.

– Не очень, – был ответ. – Раньше вовсю бегал, пока не взялся за. книги. Как взялся, времени не хватает.

– А здесь и вовсе не хватит. Будешь работать да спать, боле ничего.

Мартин подумал, что спит ночью только пять часов, и улыбнулся. Его комната помещалась над прачечной, в том же строении, что и мотор, который качал воду, давал электрический ток и приводил в движение стиральные машины. Механик, живущий в соседней комнате, заглянул познакомиться с новым подручным и помог Мартину удлинить провод у электрической лампочки, чтобы можно было переносить ее от стола к кровати.

Наутро Мартина подняли в четверть седьмого, чтобы поспеть к завтраку без четверти семь. В том же доме, где прачечная, оказалась ванна для гостиничной прислуги, и он потряс Джо тем, что принял холодную ванну.

– Ай да ты, ну молодец, – заявил Джо, когда они сели завтракать в углу гостиничной кухни.

За столом с ними сидели механик, садовник, подручный садовника и двое или трое конюхов. Ели торопливо, угрюмо, разговаривали мало, и, слушая их, Мартин понял, как далеко он от них ушел. Их ограниченность угнетала его, не терпелось поскорей отделаться от этой компании. Так же наспех, как они, он проглотил дрянное водянистое варево и, когда оказался за порогом кухни, вздохнул с облегчением.

Маленькая паровая прачечная была отлично оборудована, современнейшие машины выполняли всю доступную машине работу. Джо растолковал Мартину что и как, и тот принялся сортировать груды грязного белья, а сам Джо включил стиральную машину и начал перемешивать жидкое мыло, такое едкое, что пришлось ему обмотать рот, нос и глаза махровыми полотенцами и он стал походить на мумию. Докончив разборку, Мартин помог выжимать белье. После стирки белье загружали в бак, крутящийся со скоростью несколько тысяч оборотов в минуту, и центробежная сила выжимала воду. Потом Мартину пришлось сновать от выжималки к сушилке и обратно, а между делом еще и отделить от остального белья чулки и носки. После полудня один подавал чулки и носки под отжимный каток, другой складывал их, а тем. временем разогревались утюги: Потом до шести – горячие утюги и нижнее белье, и в шесть Джо с сомнением покачал головой.

( Не управились, – сказал он. – Придется работать после ужина.

И после ужина они работали до десяти, в слепящем электрическом свете, пока не отгладили, не сложили в кастелянской последнюю штуку нижнего белья. Был жаркий калифорнийский вечер, и даже при распахнутых настежь окнах помещение, где на раскаленной докрасна плите нагревались утюги, обратилось в пекло. Мартин и Джо, в нижних рубашках и в трусах, с голыми руками, обливались потом и ловили ртом воздух.

– Все равно как грузить судно в тропиках, – сказал Мартин, когда они поднялись наверх.

– Приладишься, – отозвался Джо. – Хватка у тебя есть. Если и дальше так будешь, просидишь на тридцати долларах от силы месяц. На второй получишь свои сорок. Только не говори, будто впервой за утюг взялся. Все одно не поверю.

– Сроду ни одной тряпки не выгладил, до сегодняшнего дня, право слово, – возразил Мартин.

У себя в комнате он почувствовал, до чего устал, и удивился, – забыл, что четырнадцать часов провел на ногах и работал без роздыха. Поставил будильник на шесть утра и отсчитал назад пять часов – получился час ночи. До часу можно читать. Скинул башмаки, давая отдых распухшим ногам, – и уселся за стол с книгами. Открыл Фиска на том месте, где остановился два дня назад, и принялся читать. Но первый же абзац поставил его в тупик, и он принялся читать сначала. Потом заснул. Проснулся, все мышцы цепенели и ныли, холодный ветер с гор задувал в окно, пробирал насквозь. Мартин посмотрел на часы. Они показывали два. Проспал четыре часа. Он разделся, забрался в кровать и, едва опустив голову на подушку, заснул.

Во вторник они тоже не давали себе передышки. Мартина восхищала скорость, с какой работал Джо. У него все в руках горело. Нервы и мышцы напряжены до предела, за долгий рабочий день ни секунды не потратил зря. Весь сосредоточенный на работе, на том, как выгадать время, он указывал Мартину, что там, где тот делает пять движений, довольно трех, а где три, хватит двух. «Экономия движений», так определил это Мартин, и присматривался, и старательно подражал. Он и сам был работник хоть куда, быстрый и ловкий, и неизменно гордился тем, что никому не приходится что-то доделывать за него и никто не может его обогнать. Вот и сейчас он работал так же сосредоточенно, целеустремленно, на лету ловил советы и подсказки напарника. Ему удавалось пройтись по воротничкам и манжетам так, что между слоями материи не застревал крахмал и они потом не пузырились при глажке, и делал он это с такой быстротой, что заслужил похвалу Джо.

Работа не прерывалась ни на минуту, не одно так другое. Джо не медлил, не мешкал, мигом переходил от дела к делу. Они накрахмалили двести белых сорочек– одним рывком хватали сорочку так, что манжеты, воротничок, манишка оказывались в вытянутой вперед правой руке. Одновременно левой рукой подтягивали остальное, чтобы не попало в крахмал, а правую окунали в крахмал, такой горячий, что, если каждый раз не сунуть руку в ведро с холодной водой, он прилипнет к руке. И они работали в этот вечер до половины одиннадцатого – подкрахмаливали отделанное оборками тонкое и воздушное дамское бельишко. – Я за тропики, чтоб никакой тебе одежки, – со смехом заявил Мартин.

– Тогда я безработный, – серьезно возразил Джо. – Я никакой другой работы не умею.

– А эту умеешь дай бог всякому,

– Еще бы! С одиннадцати годов начал, в Контра-Коста, в Окленде, стряхивал воду до отжимного катка. Восемнадцать годов минуло, а я только в прачечных и работал. Но и то сказать, на такую каторгу попал впервой. Тут по крайности еще одного надо. Завтра работаем весь вечер. В среду вечером всегда запускаю отжимный каток– воротнички да манжеты.

Мартин завел будильник, подсел к столу и открыл Фиска. Но и первый абзац не дочитал. Строчки затуманились, слились, он стал клевать носом. Поднялся, походил взад-вперед, безжалостно колотил кулаками по голове, но сонное оцепенение одолеть не удалось. Поставил перед собой книгу, подпер веки пальцами – и заснул с широко открытыми глазами. Тогда он сдался и, едва сознавая, что делает, разделся и повалился на кровать. Он спал семь часов тяжелым сном животного и, разбуженный трезвоном будильника, почувствовал, что еще не выспался.

– Много читаешь? – спросил Джо. Мартин покачал головой.

– Не горюй. Нынче вечером надо все прокатать, а уж в четверг пошабашим в шесть. Тогда почитаешь.

В тот день Мартин стирал шерстяное вручную в большом баке с едким жидким мылом, с помощью хитроумного приспособленья – втулки от фургонного колеса и поршня, соединенных с пружиной над баком.

– Мое изобретенье, – гордо сказал Джо. – Это будет получше стиральной доски и твоих костяшек, да еще выгадываешь полчаса в неделю, не меньше, полчаса в эдаком деле не пустяк.

Разглаживать катком воротнички и манжеты тоже придумал Джо.

– Кроме как в этой прачечной, боле нигде так не делают, – объяснил он вечером, когда они трудились до седьмого поту уже при ярком свете электрических лампочек. – А без этого в субботу в три часа не кончишь. Я наловчился, вот в чем соль. Надо подгадать температуру и давление и прокатать три раза. Гляди! – Он помахал манжетой. – Ни вручную, ни на гладильной машине лучше не получится.

В четверг Джо пришел в бешенство. Принесли лишний узел – фасонного дамского белья.

– Хватит, – заявил он. – Сыт по горло. Хватит с меня. На черта мне это, всю неделю надрывался как каторжный, каждую минутку сберегал, а мне подкидывают лишнюю кучу фасонного в крахмал? У нас тут свободная страна, и я скажу этому жирному голландцу, кто он такой есть. Так прямо и скажу. Самыми простыми словами. Будет знать, как подбрасывать лишку!

– Придется работать до ночи, – сказал он уже через минуту; он передумал и подчинился судьбе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю