Текст книги "Языки Пао"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 6

До сих пор существование Берана, наследника панарха Айелло, нельзя было назвать богатым событиями. Благодаря тщательно разработанной диете и питанию по расписанию, он никогда не голодал и не любил чем-нибудь лакомиться. Его игры контролировались целым отрядом профессиональных гимнастов и рассматривались как необходимые «физические упражнения», в связи с чем развлечения не вызывали у него особого интереса. Его мыли, причесывали и холили; с его пути немедленно удаляли любые препятствия, его предохраняли от любых опасностей; он никогда не сталкивался с трудностями – торжество победы было ему незнакомо.

Сидя на плечах Палафокса, шагнувшего из окна в ночную тьму, Беран подумал на мгновение, что спит и видит кошмарный сон. Внезапно наступила невесомость – они падали! У Берана все внутри похолодело, перехватило дыхание. Он зажмурился и вскрикнул от страха. Они падали все ниже, ниже и ниже – когда это кончится, когда наступит удар?

«Тихо!» – коротко сказал Палафокс.

Беран открыл глаза, моргнул, посмотрел под ноги. Освещенное окно осталось внизу, и оно уменьшалось. Они не падали – они поднимались! Они уже были выше павильона, выше башни! Они воспаряли к звездам ночного неба, плавно и бесшумно, как пузырьки, всплывающие из глубины вод! В конце концов Беран убедился в том, что не спит – благодаря волшебству чародея-раскольника они парили в воздухе, легкие, как пушинки. Страх уступал место удивлению; Беран заглянул чародею в лицо: «Куда мы летим?»

«Вверх – туда, где я оставил корабль».

Беран с тоской взглянул на павильон, мерцавший огнями подобно фантастическому морскому анемону на дне океана ночи. Беран не хотел возвращаться, но испытывал неопределенное сожаление. Прошло минут пятнадцать – они продолжали подниматься в небо, и павильон превратился в смутное цветное пятнышко где-то далеко внизу.

Палафокс расправил пальцы левой руки; сигналы, генерированные радиолокационной сеткой в его ладони, отразились от поверхности земли и вернулись, преобразовавшись в нервный стимул. Палафокс решил, что они находились достаточно высоко и, прикоснувшись языком к одной из пластинок, вживленных в ткань щеки, произнес односложную команду.

Прошло несколько долгих секунд – Палафокс и Беран реяли в ночном небе подобно призракам. Сверху появился продолговатый черный силуэт, затмивший звезды. Силуэт увеличился, приблизился почти вплотную – Палафокс взялся за наружный поручень корпуса, подтянулся ко входному люку, протолкнул Берана в шлюзовую камеру, последовал за ним и закрыл люк.

Внутри корабля приглушенно горели светильники.

Слишком ошеломленный для того, чтобы интересоваться происходящим, Беран бессильно опустился на скамью. Палафокс поднялся на площадку носовой рубки и переключил пару клавиш. Ночное небо в иллюминаторах сменилось непроницаемой серой мглой, и Беран почувствовал, как по всему телу пробежал холодок – они летели в подпространстве.

Спустившись с площадки, Палафокс смерил Берана бесстрастным оценивающим взглядом. Беран не мог заставить себя встретиться с ним глазами.

«Куда мы летим?» – снова спросил Беран – не потому, что его это на самом деле интересовало, а потому, что он не знал, что еще можно было сказать.

«На Раскол».

Сердце Берана сжалось странным предчувствием: «Почему я должен лететь на Раскол?»

«Потому что теперь ты – панарх. Если бы ты остался на Пао, тебя убили бы по приказу Бустамонте».

Беран понимал, что чародей говорил правду. Осмелившись взглянуть на Палафокса, он увидел человека, ничем не напоминавшего молчаливого незнакомца за столом в павильоне Айелло. Этот Палафокс был высок, величественно прям, полон не находящей выхода энергии подобно демону, пышущему внутренним огнем. Чародей! Чародей с Раскола!

Палафокс продолжал разглядывать Берана: «Сколько тебе лет?»

«Девять».

Палафокс погладил длинный подбородок: «Лучше всего сразу сообщить тебе, что от тебя ожидается. По существу, план очень прост. Ты будешь жить на Расколе и посещать Институт. Ты будешь на моем попечении. Когда наступит время, ты сослужишь мне службу, как один из моих сыновей».

«У вас есть сыновья моего возраста?» – с надеждой спросил Беран.

«У меня много сыновей! – с мрачной гордостью заявил Палафокс. – Сотни сыновей!» Заметив замешательство Берана, раскольник сухо рассмеялся: «Ты еще многого не понимаешь... Что ты на меня уставился?»

«Если у вас так много детей, – извиняющимся тоном пролепетал Беран, – значит, вы, наверное, гораздо старше, чем кажется с первого взгляда».

Лицо Палафокса поразительно изменилось. Щеки его побагровели, глаза блеснули, как разбитое стекло. Медленно, ледяным тоном, чародей произнес: «Я не стар. Никогда не делай таких замечаний. Говорить о возрасте наставника Раскольного института не подобает!»

«Прошу прощения! – с трепетом выдавил Беран. – Я думал...»

«Неважно! Ты устал – пойдем, я отведу тебя спать».

Проснувшись, Беран с удивлением обнаружил, что лежит на койке в небольшой каюте, а не в привычной кровати из черного дерева с розовым покрывалом. Поразмышляв о своем нынешнем положении, он несколько приободрился. Будущее представлялось по меньшей мере любопытным – причем, когда он вернется на Пао, в его распоряжении будут все тайные чары Раскола!

Поднявшись, он позавтракал в компании Палафокса – тот, судя по всему, был в прекрасном настроении. Набравшись храбрости, Беран позволил себе задать еще несколько вопросов: «Вы и вправду чародей?»

«Я не умею творить чудеса, – ответил раскольник. – За исключением, пожалуй, чудес, происходящих в уме».

«Но вы умеете парить в воздухе! Вы испускаете из пальца огненный луч!»

«Это доступно любому другому наставнику».

Как завороженный, Беран разглядывал продолговатое лицо с ястребиным носом: «Значит, вы все чародеи?»

«Ни в коем случае! – воскликнул Палафокс. – Наши возможности – результат модификации организма. Я в высшей степени модифицирован».

К трепетному почтению Берана примешалось сомнение: «Мамароны тоже модифицированы, но...»

Палафокс по-волчьи осклабился: «Самое неподходящее сравнение! Мамароны умеют парить в воздухе?»

«Нет».

«У нас нет ничего общего с нейтралоидами, – решительно заявил Палафокс. – Наши модификации приумножают, а не ограничивают возможности организма. Под кожей моих ступней вживлены сетчатые левитационные контуры. Радиолокационные приемопередатчики в моей левой ладони, в затылке и во лбу придают мне шестое чувство. Я вижу три инфракрасных цвета и четыре ультрафиолетовых. Я слышу радиоволны. Я могу дышать под водой и не дышать в космической пустоте. Вместо кости в моем указательном пальце – проекционная трубка, генерирующая излучение желаемой частоты и желаемой мощности, по моему усмотрению. У меня есть ряд других принадлежностей, и все они обеспечиваются энергией из силового блока, вживленного в грудь».

Некоторое время Беран молчал, после чего робко спросил: «А меня на Расколе тоже модифицируют?»

Палафокс посмотрел на Берана так, словно тот сформулировал неожиданно удачную новую идею: «Если ты будешь в точности выполнять мои указания».

Беран отвернулся: «Что мне придется делать?»

«В данный момент тебе еще незачем об этом беспокоиться».

Беран подошел к иллюминатору – но снаружи не было видно ничего, кроме пульсирующей темными разводами серой мглы подпространства.

«Сколько еще лететь до Раскола?» – спросил он.

«Недолго... Отойди от иллюминатора. Наблюдение подпространства может нанести ущерб чувствительному мозгу».

Индикаторы на панели управления озарились трепетным светом; космический корабль слегка вздрогнул.

Палафокс поднялся в рубку, окруженную прозрачным куполом: «Вот он, Раскол!»

Беран встал рядом с ним, поднялся на цыпочки и увидел серую планету, а за ней – маленькое белое солнце. Вскоре за обшивкой послышался свист верхних слоев атмосферы, и поверхность планеты стала обширной.

Беран заметил горы – горы невероятной высоты: опоясанные ледниками, увенчанные снегами пики высотой пятьдесят или шестьдесят километров, влачившие длинные шлейфы тумана. Корабль проскользнул над серо-зеленым океаном, испещренным скоплениями плавучих водорослей, после чего снова полетел над утесами.

Наконец полет замедлился – корабль нырнул в гигантское ущелье с отвесными каменными стенами; дно ущелья скрывалось в дымчатой мгле. Впереди, на обширной, как степь, крутой каменной стене можно было различить ничтожный серовато-белый нарост. По мере приближения корабля нарост превратился в небольшой городок, приютившийся на краю горного уступа. Приземистые строения из плавленого камня с плоскими рыжевато-коричневыми крышами словно вросли в скалу, а некоторые, соединенные стволами наружных шахт подъемников, спускались гроздьями вдоль вертикальной поверхности утеса. Городок производил мрачноватое впечатление и не внушал почтения размерами.

«Это и есть Раскол?» – спросил Беран.

«Это Раскольный институт».

Беран был несколько разочарован: «Я ожидал чего-то другого».

«Мы не нуждаемся в претенциозной архитектуре, – заметил Палафокс. – В конце концов, наставников не так уж много, и мы редко встречаемся».

Беран начал было говорить, но придержал язык, опасаясь снова коснуться какой-нибудь запретной темы. Наконец он осторожно спросил: «А ваши сыновья живут с вами?»

«Нет, – коротко ответил Палафокс. – Они посещают Институт – так заведено».

Корабль медленно опускался; индикаторы на панели управления трепетали, как живые, подпрыгивающими столбиками огоньков.

Глядя на чудовищную пропасть с голыми каменными стенами, Беран с тоской вспомнил плодородные поля, цветущие сады и синие моря родной планеты. «Когда я вернусь на Пао?» – с внезапной тревогой спросил он.

Палафокс, отвлеченный размышлениями, рассеянно отозвался: «Когда возникнут подходящие условия».

«А когда они возникнут?»

Палафокс бросил на мальчика быстрый взгляд: «Ты хочешь быть панархом Пао?»

«Да! – решительно сказал Беран. – Если только меня модифицируют».

«Вполне возможно, что твои надежды сбудутся. Но не забывай о том, что получающий дары должен давать взамен что-то равноценное».

«И что я должен отдать?»

«Об этом мы поговорим позже».

«Бустамонте не обрадуется моему возвращению, – уныло произнес Беран. – Мне кажется, что он тоже хочет быть панархом».

Палафокс рассмеялся: «У Бустамонте забот полон рот. Благодари судьбу за то, что он занимается своими проблемами, а не тобой».

Глава 7

Проблем у Бустамонте было хоть отбавляй. Его мечты о величии и славе рассыпались в прах. Вместо того, чтобы править восемью континентами и устраивать роскошные приемы в Эйльжанре, ему приходилось довольствоваться отрядом из дюжины мамаронов, тремя наименее привлекательными из наложниц и десятком испуганных и недовольных министров. Власть его ограничивалась пределами дальнего селения, затерянного среди дождливых горных лугов южного Нонаманда; дворцом ему служил деревенский трактир. Даже этими прерогативами он пользовался исключительно благодаря попустительству разбойников Брумбо, наслаждавшихся плодами завоевания и не испытывавших особого желания тратить время на поиски и уничтожение Бустамонте.

Прошел месяц. Бустамонте терял терпение. Он колотил наложниц и устраивал разносы приспешникам. Горные пастухи перестали появляться в селении; трактирщик и прочие местные жители с каждым днем становились все молчаливее. В один прекрасный день Бустамонте, проснувшись, обнаружил, что деревня опустела, и что на окрестных лугах больше не паслись тучные стада.

Бустамонте отправил половину своих нейтралоидов добывать пропитание, но они не вернулись. Министры открыто обсуждали планы возвращения в более гостеприимные края. Бустамонте спорил с ними и обещал им всевозможные блага, но паонезские умы, однажды утвердившиеся в том или ином мнении, плохо поддавались переубеждению.

Рано утром очередного дождливого дня дезертировали остававшиеся нейтралоиды. Наложницы отказывались пошевелить пальцем – простуженные, они сидели, сбившись тесной кучкой, и шмыгали носами. До полудня непрерывно шел холодный дождь; в трактире стало сыро. Бустамонте приказал Эсту Коэльо, министру межконтинентальных перевозок, сходить за дровами и развести огонь в камине, но Коэльо не выразил ни малейшего желания прислуживать регенту. Бустамонте взорвался угрозами, чиновники упорствовали; в конечном счете вся компания министров отправилась под дождем к побережью, где находился портовый город Спирианте.

Три женщины встрепенулись, посмотрели в окно вслед уходящим министрам, после чего одновременно, подстегнутые одним и тем же побуждением, опасливо покосились на Бустамонте. Тот не терял бдительности. Заметив выражение на лице регента, наложницы вздохнули и тихо застонали.

Ругаясь и пыхтя, Бустамонте разломал мебель трактирщика и разжег в камине ревущий огонь.

Снаружи послышались звуки – нестройный хор жалобных восклицаний и дикие вопли: «Рип-рип-рип!»

У Бустамонте душа ушла в пятки, его челюсть отвисла. Он узнал охотничий клич Брумбо.

По дороге, спотыкаясь, бежали с горных лугов обратно в деревню министры. У них над головами летели на аэроциклах разбойники из клана Брумбо – с издевательской бранью и гиканьем они гнали перед собой министров, словно стадо испуганных овец. Завидев высунувшегося наружу Бустамонте, они торжествующе заорали, мигом спустились ко входу в трактир и соскочили с седел: каждый хотел первым схватить Бустамонте за шиворот.

Бустамонте отступил внутрь, готовый умереть, не поступаясь достоинством. Он вынул из-за пояса шипострел; инопланетные бандиты не посмели войти – умирать им было несподручно.

К трактиру подлетел Эван Бузбек собственной персоной – лопоухий жилистый коротышка с длинными соломенными волосами, перевязанными на манер «конского хвоста». Полозья его аэроцикла со скрежетом проехались по булыжной мостовой, рассыпая искры; дюзы вздохнули и погасли, шипя и потрескивая под дождем.

Бузбек растолкал хнычущих министров и быстрыми шагами направился ко входу, чтобы схватить Бустамонте за загривок и заставить его опуститься на колени. Бустамонте отступил вглубь помещения и прицелился, но телохранители Бузбека оказались проворнее – сработали оглушители, и волна сжатого воздуха отшвырнула регента, налетевшего спиной на стену. У Бустамонте потемнело в глазах. Бузбек взял его за шиворот, выволок на улицу и сбросил пинком в грязь.

Дрожа от бессильной ярости, Бустамонте медленно поднялся на ноги.

Эван Бузбек подал знак. Бустамонте схватили, закатали в сеть и связали ремнями. Без дальнейших слов топогнусские разбойники вскочили в седла и взвились в небо – Бустамонте раскачивался под ними в сети, как свинья, совершающая последний путь на бойню.

В Спирианте топогнусцы перешли в воздушный корабль, похожий на огромную перевернутую миску. Бустамонте, истрепанный порывами ветра и полумертвый от холода, свалился на палубу и не помнил, как его привезли в Эйльжанр.

Корабль приземлился на дворе Большого дворца; Бустамонте протащили по разграбленным залам и заперли в спальне.

На следующее утро его разбудили две служанки. Они смыли с него грязь, одели в чистый костюм, принесли еду и питье.

Еще через час дверь спальни распахнулась: топогнусский вояка знаком приказал регенту следовать за собой. Бустамонте вышел – бледный, нервничающий, но еще не смирившийся.

Его привели в утреннюю гостиную, откуда открывался вид на знаменитый дворцовый флорариум. Здесь его ждал Эван Бузбек, окруженный группой приближенных родственников; присутствовал также переводчик-меркантилец. Гетман был явно в прекрасном настроении и весело кивнул вошедшему Бустамонте. Он произнес несколько отрывистых слов на топогнусском наречии.

Меркантилец перевел: «Эван Бузбек надеется, что вы неплохо выспались».

«Что ему от меня нужно?» – прорычал Бустамонте.

Коммерсант передал гетману сообщение регента. Бузбек ответил длинной тирадой. Меркантилец внимательно выслушал его и повернулся к Бустамонте: «Эван Бузбек возвращается на Топогнус. Он считает, что паоны строптивы и бесполезны. Они отказываются сотрудничать, хотя потерпели поражение».

Бустамонте нисколько не удивился такому выводу.

«Эван Бузбек разочаровался в Пао. Он говорит, что ваши люди ведут себя, как черепахи – не защищаются, но игнорируют приказы. Завоевание не принесло ему удовлетворения».

Набычившись, Бустамонте сверлил глазами варвара с соломенным конским хвостом на затылке, развалившегося в священном черном кресле панарха.

«Покидая вашу планету, Эван Бузбек назначает вас панархом Пао. За эту милость вы должны ежемесячно, на протяжении всего срока вашего правления, выплачивать дань в размере миллиона марок. Согласны ли вы с таким условием?»

Бустамонте переводил взгляд с лица на лицо. Никто не смотрел ему в глаза, все изображали полное безразличие. Но бандиты казались полными странного напряжения, подобно бегунам-спринтерам, пригнувшимся у стартовой черты.

«Согласны ли вы с таким условием?» – повторил переводчик.

«Да», – пробормотал Бустамонте.

Меркантилец подтвердил его согласие. Эван Бузбек жестом выразил одобрение и поднялся на ноги. Его волынщик вставил в рот мундштуки диплонета, надул щеки и заиграл бодрый походный марш. Бузбек и его родня вышли из гостиной, даже не взглянув на Бустамонте.

Уже через час красный с черными обводами космический корвет Бузбека стрелой взвился в небо; к вечеру на всей планете не осталось ни одного топогнусца.

С огромным усилием заставляя себя не терять достоинство, Бустамонте облачился в мантию панарха и утвердился в этом звании. Освободившись от инопланетного ига, пятнадцать миллиардов его подданных больше не упрямились – в этом отношении вторжение Брумбо оказалось выгодным для узурпатора.

Глава 8

Первые недели на Расколе привели Берана в уныние, даже в отчаяние. Вокруг не было никакого разнообразия – ни во внутренних помещениях, ни под открытым небом; все было одинакового серокаменного цвета различных оттенков яркости и насыщенности, всюду открывался один и тот же вид на туманные дали чудовищной пропасти. Ветер ревел беспрестанно, но разреженный воздух заставлял дышать часто и напряженно, отчего у Берана в горле не проходило кисло-жгучее ощущение. Он бродил по зябким коридорам усадьбы Палафокса, как маленький бледный призрак, надеясь чем-нибудь развлечься, но не находя почти ничего любопытного.

Типичное жилище наставника Раскольного института, дом Палафокса висел гроздью корпусов-позвонков на хребте наружного лифта, спускавшегося вдоль отвесного утеса. На уступе утеса, в верхней части дома, были оборудованы кабинеты и лаборатории, куда Берану заходить не разрешалось – хотя он успел заметить краем глаза, что там работали какие-то чудесные сложные механизмы. Ниже располагались комнаты общего назначения с шершавыми полами из плавленого рыжевато-серого камня и темной полированной обшивкой стен. Кроме Берана, в них почти никто не бывал. Основанием усадьбы служило крупное, частично врезанное в скалу кольцевое сооружение, практически изолированное от других помещений – как удалось впоследствии узнать Берану, там находились личные дортуары Палафокса.

В доме царила принужденно-неприветливая, аскетическая атмосфера; здесь не было никаких украшений, никаких развлекательных устройств. Никто не обращал на Берана никакого внимания, словно о его существовании забыли. Он ел, выбирая закуски из буфета в центральной столовой, и спал где попало, когда ему хотелось спать. Мало-помалу он стал узнавать шестерых мужчин, по-видимому работавших в доме Палафокса. Пару раз он замечал в нижних помещениях женщину. С Бераном никто не говорил, кроме Палафокса, но наставник появлялся редко.

На Пао различиям полов уделялось мало внимания – и мужчины, и женщины носили похожую одежду и пользовались примерно одинаковыми привилегиями. Здесь, на Расколе, эти различия подчеркивались. Мужчины носили костюмы в обтяжку из темной ткани и черные фуражки с узкими козырьками. На женщинах, лишь изредка попадавшихся на глаза, были развевающиеся, отделанные оборками юбки радующей глаз расцветки (единственные красочные пятна на фоне всевозможных оттенков серого), туго облегающие бюст блузки с глубокими декольте и тапочки, позвякивающие колокольчиками. Головных уборов у них не было, но волосы были искусно причесаны; все они были молоды и привлекательны.

Когда он больше не мог вытерпеть монотонное прозябание в доме, Беран выбрал одежду потеплее, поднялся на лифте и отправился на прогулку по уступу над пропастью. Пригнувшись навстречу беспощадному ветру, он заставил себя дойти до восточной окраины институтского городка, где открывался вид на бескрайнюю перспективу Бурной реки, струившейся к горизонту. В полутора километрах под уступом можно было заметить группу больших угловатых сооружений – автоматические фабрики. Над ними до самого серого неба возвышалась крутая скальная стена, а в дымке облаков маленькое белое солнце казалось блестящим оловянным диском, дрожащим и крутящимся под порывами ветра. Закутавшись поплотнее, Беран вернулся восвояси.

Через неделю он снова отважился выйти наружу, но на этот раз направился на запад, подгоняемый ветром в спину. Выплавленная в скале дорога извивалась среди приземистых удлиненных строений, напоминавших конструкцией дом Палафокса; от нее отходили под различными углами другие улицы. В конце концов Беран стал опасаться того, что заблудится и не сможет вернуться. Он остановился, разглядывая Раскольный институт – группу мрачноватых серых корпусов, спускавшихся ступенями по склону. Эти многоэтажные сооружения были значительно выше других построек городка и, соответственно, в большей степени подвергались нападению безжалостного ветра. На серых стенах Института виднелись многочисленные пепельно-черные и зеленовато-черные потеки – следы многолетней бомбардировки леденеющей слякотью.

Пока Беран стоял и смотрел на громоздкие ступенчатые корпуса, по дороге из Института стала подниматься группа подростков, на несколько лет старше Берана. Они повернули вверх по склону, вышагивая молчаливым строем – по всей видимости туда, где торчала диспетчерская башня космического порта.

«Странно!» – подумал Беран. Никто из подростков не озорничал и не смеялся. Паонезские дети бежали бы вприпрыжку с веселыми криками, раздавая друг другу пинки и подзатыльники.

Он нашел-таки дорогу обратно к усадьбе Палафокса, размышляя по пути об отсутствии на Расколе человеческого общения.

Новизна чужой планеты скоро поблекла, и Берана стали посещать острые приступы тоски по дому. Он сидел на жесткой софе у стены в столовой, бесцельно завязывая в узлы какой-то шнурок, чтобы провести время. Послышались шаги – Беран поднял голову. В помещение зашел Палафокс; он собирался пройти мимо, но остановился, заметив Берана: «Так что же, юный панарх Пао, как идут твои дела? Чем ты занимаешься?»

«Мне нечего делать».

Палафокс кивнул. Паоны не отличались склонностью к трудоемким интеллектуальным упражнениям, и раскольник намеренно ожидал того момента, когда Беран соскучится достаточно, чтобы проявить интерес к таким занятиям.

«Нечего делать? – изобразил удивление Палафокс. – Что ж, это дело поправимое». Наставник притворился, что задумался: «Если ты хочешь посещать Институт, тебе придется научиться раскольному языку».

Беран вдруг огорчился и жалобно спросил: «А когда я вернусь на Пао?»

Палафокс торжественно покачал головой: «Сомневаюсь, что в данный момент тебе хотелось бы туда вернуться».

«Но мне хочется!»

Палафокс уселся рядом с Бераном: «Ты когда-нибудь слышал о клане Брумбо с планеты Топогнус?»

«Топогнус – маленькая планета, отделенная от Пао тремя солнечными системами; топогнусцы славятся сварливостью и драчливостью».

«Совершенно верно. Топогнусцы подразделены на двадцать три клана, постоянно соревнующихся в доблести. Один из этих кланов, Брумбо, организовал вторжение на Пао».

Беран не совсем понимал, о чем говорил наставник: «Вы имеете в виду...»

«Отныне Пао – личная провинция гетмана клана Брумбо, Эвана Бузбека. Десять тысяч разбойников в нескольких размалеванных военных кораблях захватили всю планету. Твой дядя, Бустамонте, скрывается в изгнании».

«И что теперь будет?»

Палафокс сухо рассмеялся: «Кто знает? Но тебе, в любом случае, лучше оставаться на Расколе. Вернувшись на Пао, ты сразу расстанешься с жизнью».

«Но я не хочу здесь оставаться. Мне не нравится Раскол».

«Нет? – Палафокс снова сделал вид, что удивился. – Почему же?»

«Здесь все не так, как на Пао. Здесь нет никакого моря, никаких деревьев...»

«Само собой! – воскликнул Палафокс. – У нас нет деревьев, зато у нас есть Институт. Теперь ты начнешь учиться и поймешь, что на Расколе жить гораздо интереснее, чем на Пао. Но прежде всего – раскольный язык! Начнем, не мешкая. Пойдем!» Наставник поднялся на ноги.

Беран не испытывал почти никакого интереса к раскольному языку, но теперь любое занятие казалось ему лучше утомительного безделья – как на то и рассчитывал лорд Палафокс.

Палафокс прошествовал к лифту – Беран поплелся за ним. Они поднялись в верхнее отделение усадьбы – туда, куда Берану до сих пор вход был воспрещен – и зашли в просторную лабораторию, благодаря стеклянному потолку освещенную белым облачным небом. Работавший за столом молодой человек в облегающем темно-коричневом костюме, один из многочисленных сыновей Палафокса, поднял голову. Тощий и жилистый, с резкими и жесткими чертами лица, он походил на Палафокса не только внешностью и осанкой, но и характерными жестами. Палафокс мог гордиться таким свидетельством преобладания своих генов, в большинстве случаев превращавших потомков в почти точные копии его самого. На Расколе престиж оценивался в зависимости от способности человека запечатлеть себя в будущих поколениях.

Взаимоотношения между Палафоксом и Фаншилем – молодым человеком в темно-коричневом костюме – не отличались ни взаимной привязанностью, ни откровенной враждебностью. По сути дела, проявление каких-либо эмоций настолько последовательно подавлялось в домах, корпусах и дортуарах институтского городка, что их отсутствие воспринималось как нечто само собой разумеющееся.

Фаншиль проделывал какие-то операции с миниатюрным компонентом механизма, закрепленным в струбцине. Он изучал увеличенное трехмерное изображение устройства на экране, установленном на уровне глаз; на руках у него были перчатки, управлявшие микроскопическими инструментами и позволявшие с легкостью манипулировать деталями, незаметными для невооруженного глаза. При виде Палафокса Фаншиль прервал свои занятия, подчинившись более интенсивному эго прародителя.

Несколько минут два раскольника беседовали на местном наречии. Беран начинал надеяться, что о нем забыли, но Палафокс прищелкнул пальцами, привлекая его внимание: «Перед тобой Фаншиль, мой тридцать третий сын. Он научит тебя многим полезным вещам. Советую не отлынивать, проявляя энтузиазм и прилежание – не в том смысле, в каком это понимается на Пао, а так, как подобает студенту Раскольного института. Каковым, как мы надеемся, ты сможешь стать». Наставник удалился без дальнейших слов.

Фаншиль неохотно отложил инструменты и перчатки. «Пойдем!» – сказал он на паонезском языке и провел Берана в одну из соседних комнат.

«Прежде всего – предварительное обсуждение». Фаншиль указал на серый металлический стол с матово-черным резиновым покрытием: «Будь так добр, присаживайся».

Беран подчинился. Фаншиль внимательно разглядывал его, как медицинский экспонат, нисколько не смущаясь смущением подопечного. Затем, едва заметно пожав плечами, он опустил на стул свое жилистое тело.

«Мы займемся раскольным языком», – сказал потомок Палафокса.

Накопившиеся возмущения – возмущение отсутствием заботы и скукой, тоска по дому, а теперь и возмущение демонстративным пренебрежением этого молодого человека к его индивидуальности – внезапно слились воедино и заставили Берана выпалить: «Я не хочу заниматься раскольным языком! Я хочу вернуться на Пао!»

Фаншиля это заявление, по-видимому, слегка позабавило: «В свое время ты, несомненно, вернешься на Пао – скорее всего в качестве панарха. Но если ты вернешься туда сегодня, тебя убьют».

Слезы бессильного одиночества жгли глаза Берана: «А когда я смогу вернуться?»

«Не знаю, – признался Фаншиль. – Лорд Палафокс строит в отношении планеты Пао какие-то грандиозные планы, в связи с чем ты, конечно же, туда вернешься, когда он сочтет это нужным. Тем временем, тебе было бы полезно пользоваться доступными преимуществами».

Здравый смысл и врожденная наклонность угождать другим боролись в Беране с ослиным упрямством, также свойственным его расе: «А почему я должен учиться в Институте?»

Фаншиль ответил с изобретательной откровенностью: «Насколько я понимаю, лорд Палафокс хочет, чтобы ты отождествлял себя с Расколом и, таким образом, сочувствовал его целям».

Беран не понял, о чем говорил молодой раскольник. Тем не менее, свойственная Фаншилю искренняя манера выражаться произвела благоприятное впечатление: «А чему меня будут учить в Институте?»

«О, тысяче разных вещей – всего не перечислишь. Лорд Палафокс – наставник колледжа сравнительной культурологии; в его школе ты будешь изучать населяющие Вселенную расы, их сходство и различия, их языки и основные устремления, а также особые символы и понятия, позволяющие оказывать на них влияние. В колледже математики тебя научат манипулировать абстрактными идеями и пользоваться различными системами рационального мышления; кроме того, ты научишься быстро производить расчеты в уме. В колледже анатомии человека разъясняют гериатрические процедуры и методы предотвращения смерти, фармакологию и способы модификации организма, приумножающие наши возможности; может быть, тебе позволят воспользоваться несколькими модификациями».

Глаза Берана загорелись: «Меня модифицируют, как Палафокса?»

«Ха-ха! – воскликнул Фаншиль. – Ты не представляешь себе, о чем говоришь. Известно ли тебе, что лорд Палафокс – один из самых модифицированных людей на Расколе? Ему доступны девять способов восприятия, четыре источника энергии, три проектора, два аннулятора и три смертельные эманации, не говоря уже о различных других возможностях, таких, как вживленный калькулятор, способность выживать в атмосфере, лишенной кислорода, противоусталостные железы и установленная под ключицей кровоочистительная камера, автоматически обезвреживающая любой поглощенный или инъецированный яд. О нет, приятель, твои амбиции заходят слишком далеко!» На мгновение резкие черты раскольника смягчились неким подобием веселья: «Но если ты когда-нибудь станешь правителем Пао, в твоем распоряжении будут миллионы молодых плодовитых женщин, и ты сможешь заказывать любые модификации, известные хирургам и анатомам Раскольного института!»