Текст книги "Дань смельчаку (Погребальный звон по храбрым)"

Автор книги: Джек Хиггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Хиггинс Джек
Дань смельчаку (Погребальный звон по храбрым)

Джек Хиггинс

Дань смельчаку (Погребальный звон по храбрым)

Перевод: С. Хохрев

Пролог

Кошмар

В соседней комнате какого-то корейца забивали до смерти: все попытки сломить его сопротивление окончились провалом. Он был упрям, как и большинство его сородичей, к тому же к китайцам относился с презрением и ненавистью – те отвечали ему взаимностью. Тот факт, что отряды Корейской Республики в то время имели во Вьетнаме высший коэффициент по убийствам, сейчас ничего не значил.

Снаружи послышались шаги, дверь отворилась, и на пороге появился молодой китайский офицер. Он щелкнул пальцами, и я, как послушный пес, вскочил на ноги и подошел к нему. Два охранника уволокли тело корейца за ноги; его голова была обернута одеялом. Чтобы пол не пачкать. Кровью. Офицер, игнорируя меня, закурил и пошел по коридору – я плелся сзади.

Пройдя мимо комнаты допросов – слава тебе, Господи, – мы остановились у кабинета начальника лагеря. Офицер постучался, втолкнул меня внутрь и закрыл дверь.

За столом, что-то торопливо записывая, сидел полковник Чен-Куен. Затем, после продолжительного молчания, он поднялся. Подойдя к окну, выглянул наружу.

– Припозднились в этом году дожди.

Я не смог ничего ответить на этот перл мудрости, да, видимо, этого и не требовалось. Полковник, не поворачиваясь, сразу же приступил к делу:

– Эллис, боюсь, должен буду тебя огорчить. Я только что получил необходимые инструкции от Генерального Комитета в Ханое. Вы с генералом Сен-Клером будете казнены сегодня утром.

Развернувшись, со скорбным лицом, он продолжал говорить, но мне казалось, что от динамика отсоединили провода и рот полковника разевается совершенно беззвучно, – что он хотел сказать, я так и не понял.

Затем он ушел. Больше я его никогда не видел. Вскоре дверь распахнулась в очередной раз, я было подумал, что за мной пришла охрана, но оказалось, что я ошибся. На пороге стояла Мадам Ню.

Она носила форму, напоминающую что угодно, только не униформу солдата Народной Армии, – ее шил мастер своего дела. Кожаные высокие ботинки, гимнастерка с глубоким вырезом, подчеркивающим упругость и отличные данные выглядывающих полных грудей. Темные глаза сверкали от слез, на белом лице выражение скорби.

Она сказала:

– Мне очень жаль, Эллис.

И смех и грех, но я почти ей поверил. Почти, да не совсем. Я подошел поближе, чтобы не промахнуться, харкнул ей в белую морду, открыл дверь и вышел.

Молодой офицер исчез, зато на месте оказались двое ждущих меня охранников. Мальчики, подумал я, куда же вы лезете – приземистые пейзане, выхваченные прямо с рисовых полей, слишком судорожно для профессионалов вцепившиеся в свои "Калашниковы"? Один из них двинулся вперед, открыл дверь и показал автоматом: давай.

Территория лагеря оказалась совершенно пустой, я не увидел ни одного заключенного. Ворота были широко распахнуты, сторожевые вышки плавали в утреннем тумане. Мир замер в ожидании. И тут я услышал звук марширующих ног: Сен-Клер вышел из-за угла – рядом с ним шагали офицер и пара солдат.

Несмотря на рваные кроссовки, траченый масккостюм, он выглядел, как всегда, на "пять" – настоящий солдат. Он шагал с той четкостью и экономичностью движений, которая присуща лишь старым служакам. Каждый шаг делался со значением. Казалось, что китайцы его сопровождают. Будто он их вел, а не они его.

Китайцы не слишком жаловали негров, а тех, что с примесью индейской крови, и подавно. Но Сен-Клер был человеком уникальным, таких я ни до, ни после не встречал.

Он остановился, испытующе взглянул на меня, а затем улыбнулся знаменитой сен-клеровской улыбкой, которая как бы говорила вам, что, кроме вас, на всем проклятущем свете больше никого не существует. Я подошел к нему, и вместе мы отправились дальше. Генерал ускорил шаги, и мне пришлось догонять, подпрыгивая и стараясь попасть в ногу. Охрана едва не бежала сзади, а мы... мы снова были на плацу в Бенине – шли, четко печатая шаг и не смотря по сторонам.

Дождь, так долгожданный полковником Чен-Куеном, начался в тот момент, когда мы проходили в ворота. Скорее это можно было бы назвать водопадом такие ливни начинаются лишь с сезоном дождей. На Сен-Клера он не произвел ни малейшего впечатления, и пришлось одному из охранников забежать вперед и показывать смелому генералу дорогу в ад.

В любой другой день это было бы забавно, но сегодня... Продираясь сквозь потоки воды, мы нырнули в лес и пошли по тропе, ведшей к реке, протекавшей в миле от лагеря.

Через пару сотен ярдов мы добрались до прогалины, полого уходящей вниз от дорожки. По поляне были раскиданы кучи земли, но, приглядевшись, мы начинали понимать, что это могилы – как на маленьком кладбище, только без надгробий.

Офицер ровным, хрипловатым голосом приказал остановиться. Мы выполнили требование и стали осматриваться. Похоже, что места на кладбище практически не осталось, но это не смутило китайца. Он выбрал небольшой участок на дальнем конце прогалины, отыскал две проржавевшие лопаты, вид которых свидетельствовал о том, что им пришлось вдосталь потрудиться, швырнул нам и отошел вместе с двумя охранниками под деревья, оставив одного наблюдать за нашей работой.

Земля в этом месте была суглинистая, копалась легко. Дождь тоже помогал. Почва отделялась целыми пластами, и, прежде чем я понял, что делаю, я оказался по колено в собственной могиле. Да и Сен-Клер не отличался особой сообразительностью. Он копал так, будто в конце работы его ждал приз, и успевал трижды вышвырнуть полные лопаты суглинка, тогда как я лишь одну.

Дождь внезапно замолотил с бешеной силой, смывая последние надежды на помощь. Я должен был умереть. Мысль поднималась в горле мутной волной желчи, и вот тогда это произошло. Стенка моей могилы из-за сильного дождя поползла вниз, и наружу выглянула полусгнившая рука со скрюченными пальцами.

Я слепо отвернулся, хватая ртом воздух, потерял равновесие и рухнул плашмя, лицом вниз. В тот же самый момент другая стенка могилы обвалилась прямо на меня.

Я стал как безумный карабкаться наружу и тут увидел, как Сен-Клер засмеялся – низким, мощным звуком, шедшим словно от корней его существа. Это было настолько бессмысленно, что я не стал обращать на него внимание: у меня и без того было о чем подумать. Вонь разлагающегося тела вонзилась в ноздри, в глаза. Я открыл рот, пытаясь закричать, и земля забила его, выдавливая из меня остатки жизни, а за ней наползала удушающая волна тьмы, скрывшая свет...

Глава 1

Конец мира

Сон всегда заканчивался одинаково: я выпрямившись сидел на постели, воя, как ребенок, заблудившийся в темноте, но что раздражало больше всего, так это смех Сен-Клера, отдававшийся в ушах эхом.

И, как всегда после наступившей следом тишины, я ждал с безумным беспокойством, ждал, что сейчас что-нибудь произойдет, что-нибудь такое, чего я боялся больше всего на свете и чему не мог подобрать название.

Но, как всегда, ничего не произошло. Только дождь хлестал по окнам старого дома, налетая порывами, движимый ветрами, идущими через болота с Северного моря. Я прислушивался, свесив голову набок, ожидал знака, которого, как всегда, не было, слегка трясясь и обильно потея, – таким меня и застала Шейла, появившаяся секундой позже.

Она рисовала: в руке сжимала палитру и три кисти. На ней был старый, с потеками краски, халат. Положив палитру с кистями на стул, она подошла, села на краешек кровати и взяла мою ладонь в свои.

– Что случилось, любимый? Все тот же сон?

Я заговорил хриплым, срывающимся голосом:

– Всегда, всегда одно и то же, Каждая деталь на своем месте вплоть до того момента, когда Сен-Клер захохотал.

Меня неукротимо затрясло, и я в отчаянии сжал зубы. Тогда Шейла скинула халат, забралась под простыни и притянула меня в свои удивительные теплые объятия.

И, как всегда, она прекрасно понимала, что делает, потому что страх обратился сам на себя и стал вертеться с сумасшедшей скоростью, как бешеный пес, пытающийся укусить себя за хвост. Женщина целовала меня, обнимая с бесконечной нежностью. Через какое-то время меня отпустило, а затем таинственно, с помощью непостижимой алхимии, она оказалась на спине, раздвинув ноги, зазывая меня в себя. Все та же старая история, история, которая никогда не наскучит, лучшая в мире терапия – по крайней мере, я так думаю.

* * *

Англичане, служившие в американских частях во Вьетнаме, не принадлежали к высшим аристократическим семействам Великобритании, но нас намного больше, чем думают. Рассказывая о том, что мне приходилось делать за последние три года, я видел в глазах окружающих удивление, недоуменно вздернутые вверх брови, а иногда напарывался и на неприкрытую враждебность.

Вечеринка, на которой я впервые повстречал Шейлу Уорд, ничем не отличалась от подобных псевдоинтеллектуальных сборищ по всей стране. Я отчаянно скучал и не знал никого, кроме хозяйки. Когда ей удалось высвободить для меня минутку своего драгоценного времени, я уже порядком поднабрался – в те дни я проделывал это с неизменным успехом.

Но оказалось, что хозяйка не придала этому факту значения и решила познакомить меня с социологом из Лондонского экономического колледжа, которому каким-то чудом, известным лишь академической элите, удалось защитить докторскую диссертацию по конструктивным ценностям революционного Китая, ни разу не побывав в самой стране.

Сведения о там, что я лучшие годы своей молодой жизни потратил на то, что служил в американских частях спецназа, и определенную часть времени провел в северо-вьетнамском концентрационном лагере, возымели эффект, подобный тому, если бы на социолога со всего размаха наехала трехтонка.

Он сказал мне, что в его глазах я не стою куска дерьма, прилипшего к его ботинку, и это произвело одобрительное действие на стоящих вокруг него людей, но я не придал этому ни малейшего значения.

На беглом кантонском наречии я тут же посоветовал ему, как он может распорядиться своим мнением. Увы, он – эксперт по Китаю – совершенно меня не понял.

Зато понял кое-кто другой. Это и была Шейла Уорд – самая потрясающая из всех женщин, которых я знал. Мечта любого мужчины: черные мягкие сапоги, доходящие до середины икры; ярд или два оранжевой шерсти, обозначавшей платье; ниспадающие на плечи рыжие волосы и рот в полмили длиной. Да, еще волевое крестьянское лицо. Она могла показаться уродливой, но ее спасал рот! С таким ртом она могла за себя не беспокоиться.

– Не думаю, что он станет это делать, – ответила она на чистом китайском. – Да и вам не советую. За такое лет пять дадут.

– Неплохо, – сказал я мрачно. – Но акцент просто кошмарный.

– Йоркшир, – усмехнулась она, – Я просто рабочая девчушка, притворяющаяся крутой. Мой муж читал пять лет лекции в Гонконгском университете.

Разговор был прерван моим приятелем-социологом, который хотел было отпихнуть Шейлу со своего пути, поэтому пришлось мне не очень вежливо стукнуть его в "солнышко", отчего он с хриплым воплем повалился на пол.

Стукнул я его средними фалангами пальцев, широко расставив костяшки.

Не очень хорошо помню, что случилось дальше, однако Шейла вывела меня на улицу, и никто почему-то не стал этому препятствовать. Затем я почувствовал дождь на лице и понял, что привалился к машине, стоящей под уличным фонарем.

Женщина застегнула мою полушинель и угрюмо произнесла:

– Вы вели себя очень некрасиво.

– Дурная привычка после Вьетнама.

– А в драки частенько ввязываетесь?

– Бывает. – Я попытался прикурить. – Либо я раздражаю людей, либо они меня.

– А после чувствуете себя лучше? – Она покачала головой. – Вам никогда не приходило в голову, что существуют и другие способы снять напряжение?

С ее плеч свисал красный макинтош – я сунул руку и нащупал ее удивительно твердую грудь.

Она спокойно сказала:

– Теперь, надеюсь, понятно, что я имела в виду?

Я откинулся на капот и подставил дождю лицо.

– Я умею не только бить людей, но и еще кое-что, и весьма недурно. Например, спрягать латинские глаголы или находить север по часовой стрелке часов. Еще готовить. Обезьянье рагу у меня получается просто изумительно, а моим коронным блюдом являются древесные крысы на палочках.

– То, что мне нужно, – ответила Шейла. – Похоже, у нас должно сладиться.

– Одна загвоздка, – продолжил я. – Постель.

Она нахмурилась:

– Надеюсь, там, во Вьетнаме, ты ничего не потерял?

– Не волнуйтесь, мэм, с этим делом полный порядок, все в рабочем состоянии, – буркнул я угрюмо. – Просто я никогда не был асом в этом отношении. Китайский психиатр сообщил мне, что это все оттого, что, когда мне было четырнадцать лет, дед застал меня в койке с французской дамочкой и выбил из меня мозги с помощью любимого им терновника. Эту палку он таскал с собой всегда еще с "пустынной" компании. Он был тогда генералом, поэтому не простил мне, когда она сломалась о мою спину.

– О спину? – переспросила Шейла.

– Точно, поэтому не думаю, что ты дашь мне удовлетворительную оценку.

– А проверить нельзя? – Снова передо мной была донкастерская шлюха, и ее йоркширский акцент плавал в дожде. – Что ты делаешь, я имею в виду, чем зарабатываешь на жизнь?

– Как вы там это называете? – Я пожал плечами. – Последний из динозавров, кажется? Ну вот я и есть подобный монстр – до полного истребления. Я довольствуюсь тем, что в нашем обществе называется личным состоянием, – многими состояниями. А если остается время, пописываю кое-что.

Услышав это, она улыбнулась и внезапно превратилась в ослепительную красавицу – и мир на мгновение замер.

– Ты как раз то, что я искала себе на старость.

– А ты мне кажешься уникальной. А еще огромной, шикарной, чувственной...

– Вот это в точку, – усмехнулась она. – Меня всегда заносит, потому что я чертежница в рекламном агентстве, разведенка тридцати семи лет. Просто ты видел меня в искусственном свете, любимый.

Я начал сползать вниз. Шейла подставила мне плечо, а рукой профессионально обшарила все карманы.

– Бумажник в нагрудном кармашке, – пробормотал я.

Она хихикнула:

– Скотина тупая. Я ключи от машины ищу. Где ты живешь?

– На берегу Эссекса, – сказал я. – В дерьме.

– Боже правый, – вздохнула она. – Это милях в пятидесяти отсюда.

– В пятидесяти восьми.

Она привезла меня на ночь к себе, на Кингз-роуд. Где я и прожил целый месяц – в центре мироздания: яркие огни, снующие туда-сюда толпы... Но скучал по одиночеству, по птицам, болотам, по норе, в которую мог бы зарыться... Поэтому Шейла бросила работу в агентстве и переехала ко мне, в Фулнесс.

* * *

Однажды Оскар Уайльд назвал жизнь самой отвратительной четвертью часа, состоящей из самых изысканных секунд. Шейла предоставляла мне их в полном объеме – все предыдущие месяцы нашей жизни. Сегодняшнее утро не было исключением. Я начал в своей обычной полубезумной манере, но через минуту она успокоила меня настолько, что ритм стал замедляться, любовь превратилась во вкусную многозначительную игру, много нежнее и искуснее, чем в первый раз. В этом она действительно знала толк и направляла меня уверенной рукой.

После я почувствовал себя много лучше, и воспоминание о ночном кошмаре полностью улетучилось. Поцеловав ее под правый набухший сосок, я откинул простыни в сторону и прошлепал в ванную.

Как-то приятель-медик рассказал мне о том, что ледяной душ прекрасно влияет на сосудистую систему и удлиняет жизнь на целый месяц. И так как в то время я навещал его в сумасшедшем доме, то каждое утро с тех пор я провожу пятиминутку под горячей водой.

Вернувшись, я обнаружил, что Шейла исчезла, а запах кофе напомнил мне, как я голоден. Быстро одевшись, я прошел в гостиную. В камине прогорало здоровенное бревно, и тут же стоял Шейлин мольберт.

Она стояла перед ним, отведя в сторону руку с палитрой, и мазюкала по холсту длинными яростными мазками.

– Я пила кофе, – сказала Шейла не оборачиваясь, – для тебя же приготовила чай. На столе.

Налив чашку, я встал у нее за спиной. Недурно, нет, серьезно. Пейзаж из окна – соленые волны на лавандовом море, отсвечивающие крохи спокойствия, разбиваемые чернотой по краям. И над всем этим – парящее одиночество.

– Хорошо.

– Пока что нет. – Она беспокойно завозила кисточкой в углу, – Но скоро станет. Что хочешь на завтрак?

– Мне бы не хотелось спугнуть твою музу. – Я поцеловал ее в затылок. Прогуляю-ка я Фрица.

– Хорошо, дорогой.

Кисть двигалась с ошеломляющей быстротой, на лице Шейлы застыло сосредоточенное выражение. Меня больше не существовало, поэтому я снял с крючка свою охотничью куртку и оставил ее наедине с вдохновением.

* * *

Мне рассказывали, что в Америке эрдельтерьеров держат для охоты на медведей, из-за того, что они превосходные пловцы – качество, необходимое для проживания в Фулнессе. К сожалению, Фриц – единственная настоящая любовь Шейлы – подобными талантами не обладал, зато этот рыже-черный тюк лаял так громко, что его можно было услыхать за милю. Пес носился, распугивая птиц, но воды боялся ужасно, не желая даже слегка мочить лапы. Он скакал по заросшей травой тропинке, а я шел следом.

Саксы называли Фулнесс Мысом Птичьим, и птиц здесь действительно были тысячи. Я всегда любил одиночество, в особенности то, которое можно отыскать в пятидесяти милях от Лондона, и поэтому после долгих поисков набрел на это местечко. Островки, туман, волнорезы, стены, не пускавшие прилив на сушу, построенные датчанами многие века назад. Ручьи, высокая трава, меняющая цвет, словно причесываемая невидимой расческой, бульканье воды повсюду и вползающее, словно привидение в ночи, старающееся захватить беспечных врасплох, – море.

Римляне жили здесь когда-то, сакские бандиты скрывались в этих местах от норманнов, а сейчас Эллис Джексон притворялся, что он тут единственный.

На болотах осенью пурпур припорошивается солью и сливается с лавандовым морем. Чувствуется, как все вокруг гниет. Неугомонные крики птиц, с трудом поднимающихся из-за волноломов, – лето мертво, а зима пока не настала. С Северного моря налетают штормы, и ветра завывают не умолкая.

Неужели все это происходит в действительности? Неужели это все, что мне осталось? Ежедневная бутылка и Шейла Уорд для согревания постели? Чего я жду здесь, на краю вселенной?

Где-то вдалеке прозвучали выстрелы. Судя по звуку – крупный калибр. Что-то зашевелилось в глубинах сознания, и адреналин пошел в кровь – только не было в руке винтовки М-16 и вокруг не простиралась дельта Меконга. А простиралось болото, скучное болото на границе Фулнесса, в графстве Эссекс, а выстрелы раздавались с полигона Министерства обороны в Шойбернессе.

Фриц куда-то ускакал. Внезапно он появился в пятидесяти ярдах впереди, на краю рва с водой, прыгнул, переплыл на другой берег и исчез в кустах.

Я с удивлением прислушался к раздавшемуся через секунду громкому лаю яростному, в котором я с изумлением обнаружил нотки не присущего псу страха. Раздался единственный выстрел из винтовки, и лай замолк.

С болот огромными облаками стали подниматься стаи птиц. Хлопанье крыльев заполнило воздух, а когда они улетели, то оставили после себя необычайную стылость. Неподвижность.

Я кинулся в туман, зовя собаку. Ее я обнаружил примерно через минуту Фриц валялся поперек разбитой тропинки. Судя по всему, его пристрелили разрывной пулей, потому что от черепа практически ничего не осталось. Я ничего не понимал, потому что в этом убийстве не было ни малейшего смысла. Здесь невозможно было напороться на бандитов, людей со стороны. Министерство обороны хорошо патрулировало Фулнесс, потому что здесь находились экспериментальные полигоны. Даже местные жители, приезжая и уезжая, должны были показывать пропуска на проверочных пунктах. У меня самого был такой.

Что-то холодное коснулось моей щеки – ветерок. Послышался всплеск, и, повернувшись вправо, я увидел, как что-то задвигалось в кустах.

* * *

Регулярные армейские части Северного Вьетнама носили хаки, но вьетконговцев можно было узнать по коническим соломенным шляпам и черным пижамообразным одеждам. Большинство носило старые ружья Браунинга или винтовки М-I, которыми вооружали американские войска во второй мировой войне.

Но тот, который выступил из кустов в пятнадцати футах справа от меня, был вооружен иначе. На груди у этого вьетконговца висел новехонький АК-47, лучший из поставляемых Китаем. На мой взгляд, это лучший автомат во всем мире.

Небольшого росточка, как все они, коренастый пейзанин, вызванный сюда прямо с рисового поля. Он промок до нитки, и с полей его соломенной шляпы стекала вода. Черная куртка была простегана.

Я осторожно сделал несколько шагов назад. Крестьянин ничего не сказал, не пошевелился, просто стоял стоймя со своим "Калашниковым". И все. Сделав полоборота влево, я обнаружил его близнеца, перегораживающего пути к отступлению.

Ну, если я сошел с ума, то для этого мне потребовалось довольно много времени. Но наконец я скрючился, издал полный ужаса вой, соскочил с тропы в кусты и попал по колено в воду и туман.

Дикий лебедь встревоженно замахал крыльями в нескольких футах от меня, и я, повторно закричав, закрыл лицо руками. Но не остановился, а, выскочив из кустов поблизости к заросшей травой дамбе, побежал к морю.

Добравшись до каменной стены, я привалился к ней и стал вслушиваться, не гонятся ли за мной. Где-то позади, в болотах, птицы снимались с воды, потревоженные чьим-то появлением. Этого было достаточно: я перескочил через дамбу, упал на белый песок пляжа и рванулся что было сил, спасая свою жизнь...

* * *

Когда я ворвался в коттедж, Шейла все еще стояла перед мольбертом. Я с трудом смог дотащиться до кресла и не сел, а рухнул в него. В то же мгновение Шейла очутилась на коленях возле меня.

– Эллис! Эллис, в чем дело? Что стряслось?

Я хотел что-то сказать, но не смог, и в ее глазах появился страх. Шейла рванулась к шкафчику и вернулась со стаканом виски.

Я больше пролил, чем выпил, потому что рука моя тряслась, как при хорошей лихорадке. Дверь я не закрыл, и теперь она, скрипя, бухала под порывами налетающего ветра. Когда Шейла встала, чтобы притворить ее, послышались шаги.

Она сказала:

– Вот он, мой славный старичок, в грязище до бровей.

К креслу протопал Фриц и уткнулся носом в мою ладонь.

* * *

Всегда оставалась возможность, что это произойдет. Еще с Тай Сона. Психиатры признавали, что травма чересчур глубока. Когда Фриц принялся облизывать мою ладонь, я заплакал беспомощно, как дитя.

Шейла побледнела. Она откинула волосы мне со лба, словно я был маленьким непослушным мальчишкой, и нежно поцеловала в лоб.

– Эллис, все будет в порядке, поверь.

Телефон стоял в кухне. Я сидел, сжимая пустой стакан из-под виски, смотря в пространство, и слезы струились по сморщенному лицу. Затем услышал:

– Американское посольство? Мне бы хотелось поговорить с генералом Сен-Клером. Меня зовут Шейла Уорд. – Последовала пауза, а затем: – Макс, это ты? – И дверь закрылась.

Через две-три минуты она появилась и присела рядом с креслом.

– Макс скоро будет здесь, Эллис. Он уже выехал. Через час-полтора максимум.

Я пошел переодеться и обдумать создавшееся положение. Но в голове вертелось лишь одно: Макс скоро приедет. Черный Макс. Бригадный генерал Максуэлл Сен-Клер, награжденный медалью Славы, крестом "За боевые заслуги", Серебряной звездой, Военным орденом Анцио, за Вьетнам, герой всех мальчишек на свете. Черный Макс едет, чтобы спасти мои душу и тело, как сделал это однажды в местечке под названием Тай Сон.

Глава 2

Теплица номер один

В мозглый февральский вечер 1966 года, на второй год пребывания в Сэндхерсте, я спрыгнул с железнодорожного моста в товарняк, проезжавший внизу. Стояла мгла. Я свалился на кучу кокса, но тот приятель, что прыгнул за мной следом, оказался менее удачливым и, свалившись между двумя грузовиками, мгновенно погиб.

Конечно же, мы были пьяны, но это ничего не значило. Просто результат целой цепи глупостей, приведших к прыжку с моста. На следствии было произнесено много резких слов, и еще больше, когда меня с позором выдворяли из академии.

Мой дед, генерал-майор в отставке, тоже произнес довольно внушительную речь. Он, видите ли, всегда подозревал во мне некоего морального урода, в особенности после достопамятного события с девкой, произошедшего в четырнадцать лет, и прыжок с моста явился подтверждением его правоты.

Отец мой погиб смертью храбрых в Арнхеме во время второй мировой войны. Мать умерла двумя годами позже. Поэтому дед распоряжался мною довольно продолжительное время. Я ему не нравился, думаю, он меня даже ненавидел, поэтому, когда он вышвырнул меня из дома, я вздохнул с облегчением.

Пойти в армию было его, а не моей идеей. Семейная традиция или проклятие – смотря как и с какой стороны разглядывать данную проблему, поэтому после двадцати лет службы (с дедом было ничуть не лучше, чем в казарме) я очутился на свободе, и не без денег, благодаря средствам, оставленным мне матерью.

Может быть, именно поэтому – выбор был сделан лично мной, и никем более, – после выдворения из академии я вылетел в Нью-Йорк и записался в армию Соединенных Штатов, в парашютно-десантные войска.

Можно, конечно, не согласиться с тем, что прыжок с железнодорожного моста доставил меня прямехонько в Тай Сон, но какая разница, в каком аду находиться?

Я прилетел в Тай Сон Нхат и приземлился в старом французском аэропорту в июле 66-го – один из двухсот новобранцев пополнения 801-й парашютной дивизии.

Через год из этих двух сотен в живых осталось всего сорок восемь человек. Остальные либо погибли, либо пропали без вести, что не слишком отличало их от мертвецов. Только тридцать три десантника полегли в одной-единственной засаде на Центральном плоскогорье, и я остался в живых вместе с двумя моими товарищами только потому, что притворился мертвым.

Тогда я понял, что означает война, – по крайней мере, война во Вьетнаме: это вовсе не бои на полях сражений, не звуки утренней трубы на свежем ветру и не барабанный бой, отдающийся в сердце. Но жесточайшие уличные бои во время наступления Тет; болота дельты Меконга, джунгли Центрального Плоскогорья, ножные язвы, как кислота разрушающие кости, пиявки, вгрызающиеся в самые интимные места, которых можно отодрать лишь с помощью тлеющего кончика сигареты.

В общем, война – это выживание, и я через некоторое время стал мастером в данной области и прошел через ад без единой царапины, пока однажды не принял участие в обходе Дин То в составе карательного отряда и по недогляду наступил на ловушку пунджи, крайне любимую вьетконговцами. Выструганная из бамбука, заточенная до игольного острия, пунджи ставится вертикально вверх среди изящной высокой травы, смазывается человеческими экскрементами и наносит жуткую рану, которая моментально начинает гноиться.

Я попал в госпиталь на две недели, а после выписки получил недельный отпуск, который привел меня прямехонько в тот роковой день, когда я шатался под дождем и пытался найти машину, подбросившую бы меня в Дин То, где я должен был примкнуть к моему боевому соединению. Наконец сердобольные летчики согласились взять меня на борт вертолета с медикаментами – хоть бы их никогда не было.

До Дин То оставалось миль пятьдесят, когда это случилось; мы летели на высоте тысячи футов над рисовыми полями и джунглями – владениями регулярной вьетнамской армии и вьетконговских соединений.

Внезапно к востоку от нас, примерно в четверти мили, небо вспыхнуло. Тут мы увидели сгоревший остов небольшого "хью", валявшегося в углу рисового поля, и фигурку человека, бешено размахивающего руками, – человек был одет в американскую униформу.

Когда до земли оставалось футов тридцать, из джунглей раздался огонь из крупнокалиберных пулеметов. С такого расстояния промахнуться было невозможно. Оба пилота носили армированные нагрудники, но погоды они не исправили. Мне показалось, что умерли они одновременно и мгновенно. Точно так же, как и помощник, – он стоял в открытом пространстве двери. Он был пристегнут ремнем безопасности, на котором и повис.

Единственный выживший член экипажа – врач – скорчился в углу кабины, прижимая к груди раздробленную руку. Рядом с ним валялась винтовка М-16. Я прыгнул к нему, но в ту же секунду вертолет дико накренился, и я выпал в проем – в грязь рисового поля.

Вертолет тут же взмыл на двадцать или тридцать футов вверх, резко накренился влево и взорвался, превратившись в огненный шар. Горящее топливо и осколки фюзеляжа разлетелись по сторонам, словно шрапнель.

Мне удалось встать – залепленный с головы до ног грязью, я смотрел на джентльмена, наставившего на меня автомат "Калашников". Мне было не до героических поступков, в особенности если учитывать сорок или пятьдесят северо-вьетнамских бойцов, высыпавших из джунглей секундой позже.

Вьетконговцы меня бы сразу же пришили, но эти ребята... Пленные были нужны им для нужд пропаганды и разведки. Меня повели в джунгли; вокруг шлепала вся кодла, с автоматами наготове.

Мы пришли в небольшой лагерь, где офицер, превосходно говорящий по-английски с французским акцентом, угостил меня сигаретой. После этого он обшарил мои карманы и проверил документы.

И тут события приняли более жуткий оборот.

Обычно, уходя в бой, мы оставляли документы в лагере, но, так как я летел из госпиталя, у меня оказались все необходимые бумаги, включая британский паспорт.

Офицер медленно проговорил:

– Так вы англичанин?

Смысла отрицать очевидное я не видел.

– Верно. Где здесь ближайшее консульство?

На что я получил кулаком прямо в зубы. Думаю, что они с удовольствием бы прикончили меня, но такой ценный пропагандистский кусок упускать не стоило.

Меня оставили в живых и через две недели передали на попечение группы, отправлявшейся на север – на перегруппировку и отдых.

Таким образом, через некоторое время я очутился в Тай Соне. Место приземления с железнодорожного моста через полтора года.

* * *

Впервые я увидел его сквозь занавес дождя: поздним вечером мы выходили из долины, и тут возникла огромная, высоченная, выкрашенная охрой стена, возвышающаяся на гребне холма над нами.

На своем веку я повидал немало буддистских монастырей, поэтому моментально узнал и этот. Только он несколько отличался от остальных. По обеим сторонам главных ворот – по сторожевой башне на сваях, в каждой из которых охранник с крупнокалиберным пулеметом. В самом лагере несколько сборных домов.

После трехдневной пытки, во время которой я мотался на конце веревки в хвосте каравана вьючных мулов, у меня оставалось всего одно желание: отыскать какую-нибудь нору, чтобы забиться в нее и помереть. Я хотел сесть, но кто-нибудь обязательно отправлял меня пинком дальше. Затем исчезли мулы, и остался всего один охранник. Я очутился перед воротами в полудреме, и дождь струился сквозь странный полусвет, который бывает только на плоскогорьях.