Текст книги "Испытание Эриксоном. Личность мастера и его работа"

Автор книги: Джеффри Зейг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Часть ценностей Барби состояла в том, что она смотрела на еду как на нечто незаслуженное, как если бы заслуживала лишь одни наказания. Поэтому Эриксон не приписывал еде питательную ценность. Наоборот, он приписывал еде функцию наказания. Барби приняла воздействие, поскольку оно соответствовало ее собственной системе ценностей. Тем не менее, ее разум представлял еду как наказание, а тело должно было принимать ее как необходимое питание.

Эриксон использовал технику вкрапления (Erickson, 1966) с тем, чтобы вызвать внутренние ассоциации. В свои истории он вкраплял понятие еды вместе с другими социальными установками. Он хотел, чтобы Барби накопила значительный запас позитивных ассоциаций, прежде чем она начнет устранять дезадаптивные модели. Еда уже не могла служить предметом отвращения или рассматриваться как наказание. Изменение смогло произойти в результате того, что Барби установила контроль над ситуацией. Ей не было прямо сказано, когда или как изменить свое отношение к анокрексии. В ходе определенных воздействий ей отводилось некоторое дополнительное пространство, чтобы она могла сделать свой собственный выбор. Тем не менее, это было лишь «иллюзией альтернативы». Барби делала выбор в рамках тех установок, которые определил Эриксон, и эти установки включали в себя лишь терапевтически благоприятные аспекты. Кроме того, поскольку Барби ценила роль «хорошей девочки», она была вынуждена выполнять свои обещания и смиряться с «наказанием».

Воздействие Эриксона, состоящее в предписании полоскать рот, было тщательно внедрено и осуществлено в пошаговом режиме. Эриксон вынудил Барби согласиться с тем, что гармонировало с ее системой ценностей. Это была замечательная идея – вынуждать девочку наполнять рот рыбьим жиром и не проглатывать его. Тем не менее, она не могла понять стратегический замысел предписания Эриксона. Он разрушал ее жесткие убеждения и начинал контролировать то, что проникало в полость рта.

Эриксон работал над тем, чтобы изменить социальную роль Барби. Она была Жертвой, но отказывалась играть роль Жертвы. Эриксон назначил ей роли Преследователя и Избавителя (Karpman, 1968), побудив сконцентрироваться на «проблемах питания» ее матери.

Терапия проводилась вместе с семьей. Тем не менее, Эриксон не встречался с семьей как с целым; он встречался с каждым индивидуально. Возможно, что Барби разыгрывала гротескную пародию на озабоченность родителей своим собственным весом. Именно этим объяснялось то, что Эриксон пожурил отца за его отношение к еде.

Что касается проблемы анорексии, то с ней связана особая форма пассивности. Сестры и братья Барби были с упреками выдворены из своей пассивности. Они уже не могли лишать свою сестру ее конституционных прав. (Выбор слова «конституционный» содержал в себе двойной смысл. Эриксон имел в виду не просто юридические права Барби, но также и ее психику.)

Эриксон всегда был рад подаркам и письмам, которые присылала ему Барби. Они продолжали переписку вплоть до кончины Эриксона в 1980 году. В каждом из своих писем она косвенно упоминала еду. Барби подарила ему куклу из яблока и посылала цветы, изготовленные из хлебного мякиша. Я полагаю, что Эриксон считал письма и подарки Барби «подтверждением» того, что его методы эффективны. Ее непроизвольные коммуникации соответствовали тому уровню, который он задал своими косвенными упоминаниями о еде.

Случай Барби увенчался успехом. Миссис Эриксон долгие годы поддерживала связь с Барби, прекрасно приспособившейся к жизни, – как в личном, так и в социальном смысле.

Как в случае Джо, так и в случае Барби, Эриксон использовал метод утилизации. Более того, он решал лечебные задачи, не особенно вдаваясь в тонкости терапевтического контракта с пациентом. В случае Барби Эриксон стремился побудить изменения в областях, куда его не приглашали, например, в социальной сфере. Для его подхода было характерно то, что вы могли не получить и половины того, о чем просили, но вдвое больше того, что ожидали.

Та манера, в которой Эриксон рассматривал отказ Барби принимать «подарки», сохраняла ее автономию. Ей предписывалось не пользоваться подарками, а просто принимать их. Поскольку это отвечало ее системе ценностей, она не могла отрицать того, что подарки следует принимать. Тем не менее, принятие подарка – позитивный шаг по направлению к принятию пищи. Еще раз отмечу, что каждое минимальное стратегическое изменение представляет собой психотерапию. Обратите внимание на то, что общение Эриксона с Барби и ее родственниками не касалось еды; оно касалось «подарков». Еда как таковая лишилась своей значимости и представлялась в форме «презента».

3. ОПЫТ ОБЩЕНИЯ С ЭРИКСОНОМ: Индивидуальная терапия, супервизорство, случаи, описанные бывшими пациентами, и наблюдение случаев

Введение

В контексте индивидуальной терапии и профессионального су-первизорства Милтон Г. Эриксон помог моему личностному и профессиональному росту. В этом эссе я представлю некоторые из наиболее памятных впечатлений от опыта общения с доктором Эриксоном – впечатлений, дающих представление о нем как о личности, так и о терапевте. Я также коснусь некоторых впечатлений, рассказанных мне бывшими пациентами и учениками Эриксона. Слишком часто Эриксона представляют блестящим техническим исполнителем. Одна из задач этих заметок – показать Эриксона так, как я его воспринимал: во-первых, как замечательное человеческое существо, во-вторых, как высококлассного терапевта.

Джей Хейли (1982) отмечал, что едва ли может припомнить день, когда бы он не использовал что-нибудь из того, чему научился у Эриксона. Что касается меня, то это не день, а час! Есть несколько выдающихся аспектов метода Эриксона, которые объясняют мой энтузиазм. Эти аспекты станут очевидными в представленных далее случаях. Подход Эриксона к обучению, супервизорству и терапии был основан на здравом смысле. Он часто предлагал простое, здравое средство исцеления с заметным элементом драмы, чтобы оживить свой совет. Кроме того, он индивидуализировал передачу своего сообщения так, чтобы слушатель мог легче понять и отреагировать на инструкции, в нем содержащиеся. И, наконец, Эриксон часто мобилизовывал восприимчивость косвенным образом. Например, часто облекал свой здравый совет в форму аналогии или рассказа. Используя такой подход, Эриксон мог «элиминировать один шаг» – важную составляющую в эффективной терапевтической коммуникации.

Способность Эриксона индивидуализировать передачу своего сообщения была основана на его чуткости к минимальным сигналам. Он уделял внимание всему, что люди, как правило, привыкли игнорировать. Например, человеческие существа часто вычеркивают из памяти аспекты сенсорного опыта – в частности, информацию об устойчивом состоянии. Человеческая перцептивная система – это замечательный «детектор несоответствия», который замечает, что неверно в данной ситуации. По контрасту, Эриксон учился уделять внимание тому, что верно, собирать минимальные сигналы, воссоздающие картину силы пациента. Он знал, что легче побудить изменение, исходя из того верного, что делают пациенты, чем анализировать, что они сделали не так.

Я не верю, что советы Эриксона содержали нечто исключительно мудрое. Однако, как будет видно далее, мудрость его подхода состояла в том, что он последовательно использовал очевидное. К сожалению, многие терапевты настолько поглощены своими динамическими формулировками, что не замечают очевидного. Эриксон искал очевидное и затем возвращал его пациентам, чтобы те могли по-своему терапевтически отреагировать.

Использование контекстов и предписаний (инъюнкций)

Отличительной особенностью подхода Эриксона была его способность утилизировать контекст. Манипуляция с контекстом и реакция пациента на контекст могут создать терапевтическое изменение. Эриксон искал в ситуации непосредственной реальности то, что могло быть использовано в терапевтических целях. Часто он подготавливал ситуации, в которых люди спонтанно осознавали ранее неизвестные им способности к изменению (Zeig, 1980a; Dammann, 1982).

Его терапия не ограничивалась межличностным обменом и психологической археологией. Эриксон понимал, что изменение происходит в контексте, включающем эффективную коммуникацию, и что эффективная коммуникация использует контекст.

Другой аспект подхода Эриксона заключался в том, что он был чувствительно настроен на свое окружение. Казалось, он всегда работает на влияние, на оказание воздействия на других. Возможно, он казался таким бдительным, потому что был в исключительной степени уверен в предписательном аспекте коммуникации.

Как обсуждалось в главе 2, Вацлавик (1985) указывал, что коммуникация как указательна (индикативна), так и предписательна (инъюнктивна), что денотация и коннотация присутствуют в каждой коммуникации. Коммуникация указательна в тех фактах, которые сообщаются. Предписательная часть коммуникации, как правило, представляет собой более скрытое сообщение: «Делай что-то!» Именно предписательный аспект коммуникации и побуждает к изменению.

Чтобы проиллюстрировать, что подразумевается под «указательным» и «предписательным», обратимся к ссылке на раннее обучение в ходе гипнотического наведения, практиковавшегося Эриксоном. Поверхностное указание – это история о том, как дети подходят к обучению письму:"Когда вы впервые учились Писать буквы алфавита, это было ужасно трудно. Вам ведь случалось писать"И" как"N" и"Р" как"Ь"? А сколько изгибов имеется в"Ч" и"Ш"?"

В этой коммуникации содержится нечто большее, чем просто указательный аспект. В этих двух предложениях есть множество предписаний. Полное предписание – «Входите в транс». Другое! предписание звучит так: «Это задание (транс) будет сложным, но вы в конце концов можете выполнить его автоматически». Пациента подводят к «замешательству», упоминая"И" как"N" и"Р" как"Ь". Кроме того, пациента побуждают вспомнить прошлое. Последнее предложение, изменяя прошлое время на настоящее, также предписывает пациенту «быть поглощенным воспоминанием». Изменению способствуют не только слова терапевта или информация. Чаще всего изменение приходит, когда пациент реагирует на предписания терапевта, услышав то, что терапевт косвенно советует ему делать. Среди коммуникаторов, с которыми мне доводилось встречаться, Эриксон знал это лучше других. Он бдительно следил за командным аспектом коммуникации.

Контекст также является частью коммуникации, и его можно использовать в предписательной форме. Пример использования контекста Эриксоном дает один из моих первых визитов к нему. В те времена Эриксон еще не был широко известен в психологических кругах. «Необычайная терапия» (Haley, 1973), книга, которая принесла ему славу, только что вышла в свет.

После нескольких визитов я решил снять Эриксона на видеопленку и пригласил в Феникс своего друга Пола. Пол был мастером в использовании видеоаппаратуры, и он хотел сделать видеозаписи Эриксона за работой, поскольку таковых существовало исключительно мало.

Мы настроили оборудование и сняли, как Эриксон выполняет замечательное наведение транса, используя Пола в качестве субъекта. Эриксон работал с индивидом, у которого не было опыта в области гипноза. Он направлял свои усилия в сторону повышения как восприимчивости Пола, так и его способности развивать различные гипнотические феномены.

К сожалению, у меня больше не было возможности насладиться этим сеансом вторично: пленка была испорчена. Пол забыл подключить микрофон к видеокамере, и наш фильм получился немым. Я осуждал Пола и был более чем просто возмущен его оплошностью. Я ощущал себя полноправным владельцем своего времени, проведенного с Эриксоном. Я решил поделиться этим временем, а видео не сработало.

В тот вечер мы втроем обсуждали эту проблему, и Эриксон не позволил мне ругать Пола. Он заметил, что я был в равной мере ответственен за эту неудачу. Я принял замечание. Однако внутренне, скрытно, я ощущал, что он не прав. Я говорил себе, что даже Милтон Эриксон может совершить ошибку, позволительную лишь для второкурсника! Казалось, он не понимал, что бесценная пленка была безвозвратно утеряна; съемки оказались бесполезными. Тем не менее, без моего ведома, Эриксон собирался использовать эту беззвучную пленку.

На следующий день, когда мы с Полом находились в офисе Эриксона, Эриксон сказал мне: «Поставьте эту запись без звука». Затем он выжидающе посмотрел на Пола. Пол сидел в кресле пациента. Пол некоторое время смотрел видеозапись и затем спонтанно погрузился в транс! Эриксон использовал немую пленку в качестве техники наведения транса!

Побудить пациента вспомнить предыдущий гипнотический опыт и затем получить к нему доступ – это общепринятая техника наведения. Когда Пол увидел транс, в котором пребывал днем ранее, он впал в новый транс. Для него не имело значения, был ли на пленке звук. Пол был чувствителен к ситуации. Он интуитивно ощутил намерение Эриксона и отреагировал соответствующим образом.

Я занялся проблемой, и мы настроили оборудование, чтобы записать на видео наведение транса в этот день. Пребывая в трансе, Пол встал из своего кресла с правой рукой в каталепсии (он был правшой), подошел к видеокамере и проверил звуковой контакт, используя левую руку. Он забыл как о своем окружении, так и о том факте, что его правая рука каталептична. Возвратившись на место, Пол взглянул на Эриксона и произнес, механически и медленно: «Я хотел бы, чтобы вы научили меня еще другим вещам, пока я нахожусь в этом состоянии».

Эриксон полагал, что каталепсия Пола была ярким примером побочного поведения. Позже он подчеркивал, что, если бы не эта беззвучная пленка, он так бы и не приобрел этот великолепный обучающий опыт.

Данный случай – лишь один из примеров того, как Эриксон использовал контекст. Он установил транс Пола, просто манипулируя реальной ситуацией и осуществляя коммуникацию «элиминированного шага», тем самым осуществляя наведение, на которое среагировал Пол. И что характерно, он сделал это так, что акцент пришелся на позитивное – «очевидно бесполезную» пленку, которая оказалась значимой!

Между прочим, это второе наведение – один из немногих случаев, когда я видел, чтобы Эриксон что-то упустил. Как обнаружилось, Пол замечательно реагировал на минимальные сигналы Эриксона. В ходе наведения Эриксон взглянул на меня и сказал что-то вроде: «Я не вижу определенно, что происходит, но у него изменен рефлекс мигания». Пока Эриксон говорил, глаза Пола закрылись.

Позже Эриксон спросил меня, когда и почему Пол закрыл глаза. Я не знал. Эриксон объяснил, что Пол закрыл глаза при упоминании измененного рефлекса мигания. Однако, просматривая видеопленку, мы с Полом поняли, что Эриксон ошибался. На самом деле, когда Эриксон сказал: «Я не вижу…», Пол был так настроен на минимальные сигналы, что воспринял сообщение буквально и быстро закрыл глаза. Как свидетельствует точная восприимчивость к предписанию, буквализм часто служит характеристикой хорошего гипнотического субъекта. Пол услышал «Я не вижу»как предписание «Глаза не.видят» и отреагировал совершенно точно.

Вот еще несколько примеров использования контекста Эриксоном.

Пример 1

На этот раз Эриксон не взял с меня плату, и я хотел преподнести ему подарок, чтобы выразить свою признательность. В те времена у меня не было достаточно денег, чтобы позволить себе обширное обучение. Его стиль состоял в том, чтобы не взимать плату с тех пациентов или студентов, которые не могли себе этого позволить.

Эриксон любил резьбу по дереву. У него была обширная коллекция деревянных поделок, изготовленных индейцами племени сери, живших в пустыне на северо-западе Мексики. Итак, я подарил ему деревянную резную фигурку. Основание, представляющее сплавной лес, не было закончено. Верхняя часть фигурки изображала голову утки. Когда я преподнес ему этот подарок, он взглянул на сплавной лес и взглянул на меня. Потом сказал: «Что-то проявляется».

Пример 2

Несколько лет спустя, на Рождество, Эриксон подарил мне деревянную сову. Я поблагодарил его: «Очень мудрый подарок, доктор Эриксон». Его символизм не пропал.

Пример 3

Когда закончилась одна из наших встреч в 1974 году, Эриксон, сидя в своей коляске, отчаянно пытался преодолеть уклон между внутренним двориком и домом. Я ринулся помочь ему, искренне пытаясь быть ему полезным, однако он отклонил мои услуги, многозначительно сказав: «Следует использовать свои собственные силы, потому что знаешь, с чем имеешь дело». После этого он продолжал толкать коляску в сторону дома. Он увидел возможность обучить меня и воспользовался ею.

Пример 4

В двух известных мне случаях Эриксон «случайно» забывал на своем столе раскрытые папки с историями болезни, чтобы пациенты могли бросить на них взгляд. Его заметки, как правило, были разделены значительными промежутками. Пациенты смогли прочитать: «Продвигается хорошо!»

Пример 5

Мне казалось, что Эриксон даже телефонные звонки использовал. Он часто отвечал на звонки во время учебных семинаров, которые устраивались в его офисе. Затем продолжал свой ход мысли именно с того места, где закончил. Возвращение к отправной точке в такой манере – это техника структурированной амнезии (Erickson & Rossi, 1974), направленная на то, чтобы вызвать потерю непосредственного воспоминания о вклинившемся эпизоде. Мне казалось, что, отвечая на звонки в ходе встречи, он хотел обратить на это внимание присутствующих и, возможно, продемонстрировать пациенту или студенту его способность к амнезии. (Замечание: Эриксон использовал эту технику только в своем офисе на Хэйворд-Стрит, который занимал последние 10 лет своей жизни. В той комнате, которую он занимал на Сайпресс-Стрит с 1949 по 1969 гг., у него не было телефона.)

Пример 6

Эриксон проводил психотерапию, оставляя свои автографы на книгах. Каждый автограф был обращен к личности получающего его, и многие из них заключали в себе терапевтическое намерение. Вот некоторые из памятных автографов, написанных для меня: 1) «В каждую жизнь должно прийти некое замешательство… а также некоторое просветление». Эриксон перефразировал известную строчку из Лонгфелло, которую часто цитировала его мать. Мой первоначальный контакт с ним привел меня в замешательство, и было приятно узнать, что за ним, возможно, последует просветление. 2) «За каждым углом следует ожидать нечто неожиданное». Достаточно полезное предостережение для тех, кто склонен полностью полагаться на сознательное планирование. 3) «Одно из великих чудес мира – открыть глаза». Неплохой совет для того, кто полагается только на свой слух. 4) «Просто еще одна книга, чтобы прибавить кудрей на вашей голове». Эриксон знал, что я люблю кудрявые волосы. Для него было характерно «пристегивать» свою терапию к тому, что ценил пациент или студент. 5) Эриксон написал предисловие к «Изменению» Вацлавика, Уикленда и Фиша. Он подписал его: «Май 1974. Джеффу Зейгу. Оглянитесь на последние десять лет и отметьте изменения». Это был полезный, мудрый совет для того, кто спешил достичь мастерства. Эриксон пытался пробудить осознание ценности процессов развития.

Очевидно, что Эриксон не ограничивал свою психотерапию лишь вербальными комментариями в своем офисе. Он постоянно работал, стремясь довести свое влияние до максимума. Эриксон был исключительно уверен в эффекте своей коммуникации. Казалось, что он преуспевал в поиске новых возможностей создания воздействующей коммуникации, используя аспекты окружения. Помимо использования контекста, он также применял другие формы косвенного предписания.

Использование косвенного предписания

Характерным аспектом подхода Эриксона служило его использование косвенного предписания. Иногда он мог быть вполне прямолинеен но, как правило, использовал косвенный путь. Как это ни парадоксально, косвенное предписание часто является самым прямым методом для побуждения к изменению.

Один из аспектов косвенного подхода Эриксона состоял в том, что он структурировал истории так, что они оказывали влияние на нескольких уровнях. В учебной ситуации его случаи служили не только интересными примерами хорошей психотерапии. Часто они относились к другим психологическим уровням.

Например, мы с Полом и еще один студент находились в Фениксе, чтобы обучаться у Эриксона. Мы бессознательно соперничали, добиваясь внимания Эриксона, и, конечно, он это заметил. Эриксон резко оборвал ход своей мысли и рассказал нам историю о его конкуренте с Востока, который приехал навестить его и захотел войти в транс (см. Rosen, где имеется полное описание случая). Эриксон использовал технику левитации руки и сказал: «Хорошо. А теперь посмотрите, какая рука поднимается быстрее».

Один из нас спросил, не намекает ли эта история на конкуренцию среди нас. Эриксон признал, что почувствовал конкуренцию и отметил: «Я, безусловно, не хотел никакой конкуренции». Тем самым он подразумевал, что конкуренцию можно направить в другом направлении.

Таким образом, он комментировал и косвенно проявлял эмпа-тию. Эриксон не часто проявлял эмпатию в роджерианском смысле. Он не стал бы говорить: «Кажется, вы ощущаете потребность в конкуренции». Вместо этого его история обращалась к идее конкуренции и к идее изменения ее направления.

Когда он рассказывал свою историю, мы еще не признали конкуренцию, но уловили его сигнал. Когда мы прямо обсуждали с ним идею нашей конкуренции, он был полностью готов вести разговор открыто. Его стиль не допускал, чтобы проблемы оставались на бессознательном уровне.

Вежливость служила одной из причин, по которой он прямо не поднял идею конкуренции. Он реагировал на том же уровне опыта, на котором тот был представлен. Начни мы открытый разговор о конкуренции, то пришли бы к тому же. Однако Эриксон верил в целостность бессознательного и относился к нему с почтением. Казалось, что он следовал правилу: если что-то выражается бессознательно – реагируй соответственно; если выражение происходит сознательно – веди обсуждение открыто.

Косвенное предписание в письменной форме

Помимо прочего, Эриксон мог проявлять косвенный подход в своей письменной коммуникации.

Мое знакомство с эриксоновской мыслью произошло при посредничестве Хейли. Я прочитал «Передовую технику гипноза и терапии» (Haley, 1967), и взгляды Эриксона произвели на меня впечатление. Впоследствии, под влиянием прихоти, я написал письмо своей двоюродной сестре Эллен, которая обучалась на курсах медсестер в Туксоне, Аризона. Я писал: «Если тебе доведется побывать в Фениксе, навести Милтона Эриксона. Этот человек – гений».

Эллен отвечала: «Ты помнишь мою соседку по комнате, Роксан-ну Эриксон?» Они жили вместе в Сан-Франциско, и я приезжал к ним несколькими годами ранее. Эллен постоянно шептала мне на ухо, что отец Роксанны – известный психиатр. Тем не менее, я не осведомился о ее фамилии, и это не имело для меня большого значения.

Итак, я написал Эриксону и Роксанне, спрашивая, не мог бы я приехать в Феникс на учебу и посмотреть, как он работает с пациентами.

Вот отрывки из письма от 9-го ноября 1973 г.

Дорогой мистер Зейг!

Я был весьма польщен Вашим письмом. Я был бы рад встретиться с Вами, то те один-два пациента, что я принимаю в день не стоят Вашего внимания. Кроме того, я не смогу использовать их в целях Вашего обучения. Помимо этого, мое общее физическое состояние значительно пошатнулось, и я не в состоянии обещать Вам час общения в течение двух дней подряд.

Хотелось бы посоветовать Вам, чтобы, читая мои работы, Вы уделяли внимание межличностным взаимоотношениям, внутриличностным взаимоотношениям и эффекту «снежного кома», сопровождающему изменение в поведении…

Есть еще одна вещь, которую мне хотелось бы подчеркнуть. Я хотел бы убедить Вас в том, что специальный язык, многословие, указания или внушения – все это в высшей степени не важно. Действительно важная вещь – это мотивация к изменению и осознание того, что никто не знает своих истинных способностей.

Искренне Ваш, Милтон Г. Эриксон.

Я был поражен комментариями Эриксона и тем, что этот значительный человек нашел время, чтобы ответить мне лично. Я не был особо настойчивым человеком, но письмо заинтриговало меня. Я написал, что понимаю, что он болен, но был бы весьма признателен ему за любое количество времени, которое он смог бы уделить мне.

Эриксон назначил время для моего визита.

Два года спустя я размышлял над изначальной коммуникацией Эриксона. Он сомневался по поводу идеи моего приезда в Феникс; было необходимо, чтобы я прореагировал повторно. Эриксон взял меня в свои ученики только после того, как я проявил «действительно важную вещь», а именно, мотивацию!

Использование историй для улучшения запоминания

Истории Эриксона оживляли простые идеи. Дело не только в том, что концепции лучше запоминаются, когда они представляются в форме истории (Zeig, 1980a), но и в том, что истории привносят энергию в терапевтическую ситуацию. Я научился этому у Эриксона, поскольку своими историями он помог мне изменить собственную жизнь.

В 1978 году я переехал в Феникс. Временами я консультировался с Эриксоном по поводу моих профессиональных или личных затруднений. Однажды я сказал ему, что меня тревожит нервная привычка застенчиво улыбаться в самый неподходящий момент. В ответ он рассказал мне историю о своих руках. Эриксон сказал, что в детстве сломал указательный палец правой руки и повредил ноготь. Теперь, когда ему хотелось взять что-нибудь ценное, он брал это, не прибегая к помощи указательного пальца. Но если это было нечто, не представляющее цены, он обязательно использовал указательный палец. Эриксон рассказал, что у него была студентка, знавшая об этой привычке. Однажды она протянула ему свое «бриллиантовое» обручальное кольцо. Эриксон взглянул на кольцо и краем глаза увидел, что женщина покраснела. Затем он опустил взгляд на свою руку и понял, что держит кольцо указательным пальцем. (Другими словами, бриллианты были фальшивыми, и она это знала.)

В этом заключалась суть совета, который дал мне Эриксон. Я покинул его офис в смущении. Потом все обдумал и решил, что, обсуждая случай с бриллиантовым кольцом, он как бы говорил мне, что моя проблема не настоящая. Я начал думать об этиологии своей «проблемы», возможно, потому что Эриксон говорил об этиологии своего собственного паттерна. Как бы то ни было, терапия сработала. Я перестал застенчиво улыбаться.

Истории Эриксона помогали мне снова и снова. Как-то в начальный период моего обучения, я сказал Эриксону, что боюсь транса. Он спросил меня, почему, и я ответил: «Не знаю. Возможно, боюсь потерять сознание».

Эриксон сказал, что приведет мне несколько примеров. Он рассказал о мальчике, который пошел на охоту вместе с отцом. Мальчик обожал охоту на оленей, пока ему не исполнилось шестнадцать, и отец заявил, что его сын уже достаточно взрослый, чтобы ходить на охоту самостоятельно. Парню дали ружье, и он подстрелил оленя. От неожиданности он задрожал и побледнел.

Далее Эриксон рассказал историю о конкурсе красоты: победительница конкурса Мисс Америка плачет и дрожит. Затем он заговорил о родах. Он рассказал о женщине, которая страшилась разрешения от бремени, хотя она понимала, что в течение всей истории человечества женщины без труда выполняли эту задачу.

Впоследствии Эриксон объяснил мне, что в предыдущий день, в ходе сеанса, я то входил в транс, то выходил из него.

Потом я сказал ему, что хочу приобрести «опыт якорения», чтобы можно было понять, как использовать гипноз. Он рассказал мне еще две истории.

Первая – о бейсбольном игроке, пропустившем мяч, когда «заякорил» сам себя. Вторая – про студента медицины, который семь лет провел на первом курсе медицинской школы. Когда его спрашивали о том, что такое дельтовидная мышца, он пересказывал содержание учебника, буквально, начиная с первой страницы. Он возвращался к первой странице, потому что ему нужно было заякорить себя.

Потом Эриксон взглянул на меня и произнес: «Ты хочешь обладать способностью использовать гипноз в различные периоды времени. Ты входишь и выходишь, позволяя этому случиться». Последствия этих историй сказались на расширении возможности использовать мои гипнотические способности; больше я не опасался неблагоприятных реакций на гипноз.

Истории подобного типа легко интерпретируются. В основном, Эриксон переопределял мой страх «потери сознания» и позволял мне примириться с тем, что часть начального процесса обучения может включать нежданные эмоции. По сути, эта техника переопределения давала простор для более позитивной интерпретации «потери сознания» (подобные чувства обычно возникают после триумфа) и негативной интерпретации необходимости в «якоре». Однако, если подвергать эти истории излишнему анализу, часто утрачивается гештальт. Целое больше суммы составляющих его частей.

Истории Эриксона помогли мне и еще в одном случае. Когда в 1976 году я приехал в Феникс, у моего отца был коронарный приступ. Мать не могла связаться со мной, поскольку я только что перебрался в Феникс и не имел постоянного места жительства. Поэтому она послала телеграмму Эриксонам.

Когда я пришел за телеграммой, Эриксон рассказал мне историю о своем отце, которую я перескажу так, как помню. Она подробно описана Розеном (1982а).

Эриксон сказал, что его отец испытал первый коронарный приступ, когда ему было около восьмидесяти. Он очнулся в больнице маленького городка в Висконсине и взглянул на доктора, который сказал ему: «Мистер Эриксон у вас серьезная коронарная недостаточность. Вам придется провести в больнице пару месяцев». Мистер Эриксон ответил: «Я не располагаю парой месяцев. Через неделю меня здесь не будет». Через неделю он был выписан из больницы.

Прошло несколько лет, и у мистера Эриксона случился очередной приступ. Он очнулся в той же больнице, увидел того же доктора, тяжко вздохнул и произнес: «Только не еще одну неделю».

Несколько лет спустя у мистера Эриксона случился еще один коронарный приступ. Когда он пришел в сознание, он сказал доктору (тому же самому): «Знаете, док, я немного старею. Я полагаю, мне следует побыть в больнице недельки две».

Когда ему уже было за девяносто, мистер Эриксон пережил еще один коронарный приступ. Когда болезнь отступила, он сказал доктору: «Знаете, док, я думал, что этот четвертый приступ меня доконает. Но теперь я начинаю терять веру в пятый».

Когда ему было девяносто семь с половиной лет, мистер Эриксон собрался на прогулку с дочерьми. Сев в автомобиль, он понял, что забыл шляпу, и вернулся за ней домой. Некоторое время спустя обе сестры отметили для себя: «Вот оно, должно быть, и пришло». Действительно, мистер Эриксон умер в результате церебрального кровоизлияния. Эриксон прокомментировал это так: «Он был прав, потеряв веру в пятый». Затем он посмотрел на меня и сказал: «По-настоящему важная вещь – мотивация вашего отца».