Текст книги "Сексуальный плен (ЛП)"

Автор книги: Джасинда Уайлдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Я извивалась в беззащитном забвении. Его пальцы были во мне, я не знала, сколько их было, не могла сосчитать или ощутить разницу, но знала, что они меня растягивали и наполняли, позволяли приспособиться и привыкнуть.

О боже, о Господи, от нахлынувшей волны воспоминаний я задрожала, а моя попка пульсировала, пока я сидела на кровати и печатала все это.

Лука заполнил меня, стимулировал, растягивал, входил и выходил из меня, его пальцы снова оказались в моей киске и круговыми движениями начали подводить, погружать и подталкивать к оргазму. Затем я ощутила, что он вынул пальцы, и холодная смазка проникла в мою дырочку, позволяя чему-то огромному заполнить меня вместо его пальцев.

Впервые в нашей сексуальной жизни я ощутила страх, что не смогу вынести то, что он предлагал мне. Я открыла рот в немом крике и из моего пересохшего горла вырвался мягкий и едва слышимый стон. Мои пальцы отчаянно вцепились в кровать.

Я все еще лежала на боку с приподнятыми к животу коленями, где одна нога была слегка поджата. Лука быстро и ловко поставил меня на колени, а сам встал за мною. Я не знала, какая часть его мужского достоинства была во мне, но мне этого было достаточно, даже слишком.

– С тобой все в порядке, mia bella (итал. моя красавица)? Все нормально? ― Голос Луки был нежным и ласковым.

Я не была полностью в этом уверена, но не хотела, чтобы он выходил из меня. Только лишь эта мысль была у меня в голове, поэтому я кивнула, не в силах произнести ни слова. Он проник еще глубже, медленно и осторожно. Его пальцы впились мне в бедра, больше для того чтобы сдерживать самого себя, чем воодушевлять меня. Я почувствовала в прикосновении его пальцев к моим бедрам, как дрожало его тело, это было напряжение от сдерживания. Ему хотелось жестко вонзиться в меня, глубоко проникнуть, но он не позволял себе этого.

Еще чуть глубже. О боже, я была так наполнена. Снова меня окатило волной паники, что это слишком для меня, что я могу расколоться на две половины от его присутствия во мне. Но затем он слегка вышел из меня, и небольшие волны приближающегося оргазма внезапно начали накрывать меня, когда его член мучительно медленно стал выходить из меня.

Я застонала; Лука зарычал, его тело напряглось, и по нему пробежала дрожь. Он опять вонзился в меня, несмелым, жаждущим движением, и все мое тело содрогнулось от оргазма, такого мощного, что его отголоски достигли самых отдаленных уголков моего тела. Я ощутила волны оргазма в зубах, на голове, в кончиках пальцев рук и ног, в животе, а его искры засияли перед моим взором. Лука зарычал, и этот рык долго и протяжно зазвучал в его груди. И еще сильнее впился пальцами в мои бедра, когда он еще раз вышел и вонзился в меня.

Он установил свой собственный ритм ― медленный и размеренный, и я достигала пика от каждого движения.

Но нет, это не было похоже на оргазм после каждого толчка, это было всего лишь начало вхождения в нирвану.

О господи.

Когда меня накрыло волнами настоящего оргазма, то я чуть не разлетелась вдребезги. Я ощутила его каждой клеточкой своего тела, словно меня сбил товарный поезд.

Теперь член Луки двигался во мне с нарастающей настойчивостью, и все еще с каждым проникновением, с каждым толчком я чувствовала резкий скачок истинного накала страстей, волна за волной поднимала меня наверх до самого пика, пока подниматься выше уже было невозможно.

Но даже это можно было превзойти.

Когда изначально он начал двигаться в моей плотно сжатой заднице, я и предположить не могла, что он вообще сможет свободно там двигаться, что я смогу его вобрать. Но теперь, каким-то непонятным образом, Лука вколачивался в меня, а я двигалась ему навстречу с такой же дикостью, закусив зубами одеяло, чтобы они не раскрошились друг о друга, вцепившись в него пальцами, а мои бедра двигались в собственном ритме.

Я почувствовала, как его член стал наливаться, становиться еще больше и как он пульсировал глубоко внутри, его яички напряглись, когда бились о мою киску, и тогда Лука кончил и зарычал, сцепив зубы и вонзаясь в меня один, второй и третий раз; во время третьего почти свирепого толчка я тоже кончила.

«Кончить» ― совсем не подходящее слово, чтобы описать то, что я испытала. И я не была уверена в том, что вообще в любом человеческом языке оно было. Моя вселенная взорвалась, разбилась вдребезги, обрушилась, расплавилась. Перед глазами появились звездочки, а все тело застыло и содрогнулось, эндорфины заполонили мой мозг и кипящую кровь.

Это длилось вечность.

Я раньше использовала фразу «муки экстаза», но в этом случае так было на самом деле. Это было нечто за пределами экстаза, где не было границ между удовольствием и болью.

Когда все закончилось, Лука вышел из меня очень медленно, казалось, даже более бережно, чем когда входил, и я почувствовала, как мои мышцы продолжали сжиматься. Мое тело обмякло, я была обессилена и все еще содрогалась в прекрасном облаке ощущений, некоторые из которых были мощнее, чем испытанные мною оргазмы.

Лука лег рядом, я повернулась к нему, обвила шею руками, уткнувшись лицом ему в грудь. Кажется, я собиралась заплакать.

– Ты в порядке? ― Кажется, он почувствовал слезы на моей щеке; его голос был встревожен. ― Я сделал тебе больно?

Я потрясла головой и повернула лицо к нему.

– Нет, вовсе нет. Просто это было... запредельно...

– То есть, хорошо? С тобой все нормально?

– Мне не больно. Это было здорово. Больше, чем здорово. ― Я поцеловала его в челюсть. ― Просто это было так сильно. Я не уверена, что способна на это часто. Было практически на пределе, меня практически захлестнуло.

Лука кивнул и погладил мои волосы.

– Я тоже не уверен, что способен часто это делать.

– Почему?

– Нужно сдерживаться, чтобы не сделать тебе больно, но при этом так отчаянно желая тебя... для таких действий нужна настоящая выдержка, настоящий контроль над собой. Понимаешь? Так что, когда мне, наконец, удалось выпустить пар, то держать его внутри так долго оказалось еще лучше. ― Он поцеловал меня в щеку, затем в губы. ― А у тебя как-то получается заставлять меня терять контроль. Ты заставляешь меня терять самообладание. Ты... так красива, так прекрасна, и я так тебя хочу, постоянно. Я просто не могу ничего с собой поделать.

Слезы выступили у меня на глазах при его словах, сказанных столь спокойно. Я уже была на пике эмоций из-за страсти нашей связи, из-за вулканической силы собственного оргазма, и теперь все это увенчалось такими приятными словами, сказанными так, будто это было очевидно... Я не сдержалась и всхлипнула.

– О, моя дорогая Делайла. Почему ты плачешь?

Я не знала, как сказать ему это, и расплакалась слишком сильно, чтобы ответить. Он держал меня, пока я рыдала, не спрашивая больше ни о чем, просто держал и стирал все новые слезы с моих щек.

Когда я снова смогла говорить, я ответила:

– Дело в тебе. В том, как ты ко мне относишься, в том, что ты мне говоришь.

– Что-то не так? В том, что я говорю и как к тебе отношусь? ― Судя по голосу, Лука был озадачен.

Я рассмеялась.

– Нет, милый, ни в коем случае. Разве ты не знаешь, что женщины иногда плачут от счастья? ― Я шмыгнула носом и потерлась щекой о его щетину. ― Ты хорошо ко мне относишься. Ты говоришь такие вещи, услышав которые я чувствую... что обо мне заботятся.

– И от этого ты плачешь? Кажется, я озадачен.

– Потому что никто никогда так ко мне не относился. Никто не говорил мне таких слов. ― Я откинула прядь своих волос с его лица. ― Это слишком сильно. Настолько, что даже пугает. Нечто совершенно иное. Когда ты проводишь всю жизнь, ощущая, будто ты неполноценна, недостаточно хороша, недостаточно стройна, недостаточно красива, ― принять то, что кто-то думает о тебе иначе, становится очень сложно. Даже если это приятное мнение.

– А, вот теперь я понял. ― Лука приподнялся на локте и погладил меня другой рукой, но это прикосновение было не сексуальным, а нежным и внимательным. ― Думаю, ты не всегда знаешь себе цену. Ты не такая худая, какой, видимо, должна быть идеальная американская женщина.

Я нахмурилась и уже приготовилась высказаться, но он жестом прервал меня.

– Нет, пожалуйста, послушай. Ты мне нравишься такой, какая ты есть. Я говорю «нравишься», потому как думаю, что другое слово заставит тебя волноваться, но это правда. Ты не стала бы нравиться мне еще больше, если бы была худой, как палка. У тебя есть изгибы, настоящее тело, за которое можно взяться. И, пожалуйста, не забывай, что я не американец. Я итальянец, и у нас другие идеалы красоты. И ты, любимая, мой идеал.

Я растаяла. А кто бы не растаял? Я его идеал красоты? Судя по всему, он видит во мне что-то, чего не вижу я.

Когда мы оба уже почти провалились в сон, до меня дошло, что я назвала его «милый».

Кажется, я знаю, почему люди говорят «потерять голову от любви».

Я всегда ненавидела это выражение. Я никогда его по-настоящему не понимала. Любовь ― это выбор. Что-то, над чем ты работаешь. То есть, ― да, я понимаю, что ты не всегда можешь выбрать, в кого влюбляешься, что ты не контролируешь это чувство. Но само словосочетание «потерять голову»... Почему именно оно? Почему «терять»? Оно напоминает мне о беспомощности, полной неспособности остановить ход вещей. Когда ты теряешь голову, то уже не чувствуешь, что твердо стоишь на ногах, теряешь равновесие и словно падаешь в открытый космос.

Когда я думаю о слове «терять», то перед моими глазами встает картина шляпки, слетающей с твоей головы, когда ты стоишь на вершине небоскреба. На этой вершине нет ни перил, ни стен, лишь головокружительная высота, с которой люди выглядят как муравьи, а машины похожи на игрушечные. Земля осталась в сотнях метров внизу, и ветер бьется о ладони, срывая головной убор, и ты не можешь схватить его и падаешь вслед. От воздуха в лицо на глазах выступают слезы, и у тебя возникает последняя мысль: «Вот и все, я умираю».

С Лукой все именно так. Неминуемо. Я уже чувствую, как это происходит, и не могу это остановить. Однако в отличие от чувства падения с небоскреба, я не уверена, хочу ли этого. Терять контроль страшно. Меня пугает возможность стать уязвимой.

Хорошо бы у человека была возможность выбрать, терять ли ему от любви голову. Или вообще ничего не терять, а скорее что-нибудь находить в этой любви. Жить в любви. Существовать в ней, ничего не теряя.

Однако, если не терять голову, не испытывать этого головокружения, отсутствие контроля и уязвимости, то будет ли любовь такой приятной? Будет ли она столь наполняющей и изменяющей твою жизнь? Если бы можно было выбрать влюбленность и контролировать ее, было бы это чувство столь мощным и пронзительным?

Думаю, Лука наверняка сказал бы, что нет.

Я не знала, как сказать ему это, и расплакалась слишком сильно, чтобы ответить. Он держал меня, пока я рыдала, не спрашивая больше ни о чем, просто держал и стирал все новые слезы с моих щек.

ГЛАВА 3

25 июня

Последние несколько дней мы провели в туре по Европе с Лукой в качестве гида. Мы были в Париже, и он оказался ярким, очаровательным и точно таким же романтичным, как в фильмах. Лука свозил меня в Лондон и Дублин. В каждом из этих мест мы провели совсем немного времени, чтобы только взглянуть на достопримечательности и сказать всем, что мы там были. Еще Лука показал мне места, не входящие в обычный маршрут туристов, например, Беларусь, Украину и Мальту. Он продавал вино, мы занимались любовью.

Мне становилось с ним все более уютно, я все больше привыкала к его любящему взгляду, когда он смотрел на мое тело, пока я переодевалась, принимала душ или просто лежала голышом в кровати, печатая что-то после секса. Его внимание становилось все более привычным, но никогда не теряло своей силы поражать меня.

Как и он сам.

Только послушайте меня. Звучит так, будто прошли десятилетия, а не дни.

Сейчас мы возвращаемся в Италию. Лука ведет машину, радио выключено, а я печатаю, поставив нетбук на колени («И как ты только печатаешь на этой малюсенькой штуковине» ― спрашивал меня Лука, «особенно в машине? У тебя не болит голова?» Ну, видимо, нет). Рука Луки лежит на моем колене ― знакомое прикосновение заставляет сердце приятно трепетать.

Через несколько часов мы будем в Фирензе, и я понятия не имела, что случится, когда мы доберемся туда. Уверена, мне придется кое-что объяснять.

Я еду домой? Теперь Фиренза мой дом? Или же все-таки мой дом в штатах? Нет, тот дом я отдала Гарри при разводе, также как и мою машину, мою часть акций, 401 тысячу наличными, имущество, нажитое в браке... все. Значит, теперь мой дом ― это дом моих родителей? Нет, там я не жила с девятнадцати лет. Конечно, это не жилье Леи и Майка. Если они все еще не расстались. Уверена, моя маленькая истерика с воплями пролила свет на кое-какие секреты.

Итак... где же мой дом?

Нигде.

Фиренза?

Любой отель, в котором я останавливаюсь?

Объятья Луки.

Черт.

ГЛАВА 4

27 Июня

Бабушка Луки посетила нас, когда мы приехали. Что за женщина! Будучи на девятом десятке, она была подвижной, прекрасно соображала и видела. Копна черных волос с проблесками седины давала неверное представление о ее возрасте.

– Лука, где ты был? ― настойчиво спросила она на беглом английском с акцентом, когда мы вышли во внутренний двор. ― Почему ты оставил свою бедную старенькую бабушку размышлять здесь над тем, куда ты делся? Иди, иди сюда, мой мальчик, поцелуй свою бабулю.

Лука широко улыбнулся, глядя на меня, обнимая свою бабушку и целуя ее в щеку.

– Я был в деловой поездке, Нонна. Более того, я не знал, что ты собираешься приехать, правда? Я разве экстрасенс? Думаю, нет. Тебе нужно было позвонить мне, если ты хотела, чтобы я был на месте, когда ты приедешь. Ты же знаешь, я часто уезжаю.

Он подмигнул мне.

– Тебе нужно более уважительно относиться к своей бабушке, мальчик. Конечно, ты не экстрасенс. Им могу быть только я. Если бы ты умел читать мысли, ты бы представил меня этой милой девушке, которую держишь под руку.

Я протянула ей свою руку. Она взяла ее, как будто собираясь пожать, сжала ее сильно и притянула меня к себе в объятия.

– Я Нонна Мария. ― У нее были добрые глубокие черные глаза, которые буравили меня насквозь. ― Но ты можешь звать меня Нонна, я думаю. Мой мальчик Лука хороший, правда?

Я поцеловала ее в щеку, как она ожидала.

– Да, он ― лучший. Я Делайла.

– Делайла, да? Звучит как название цветка. Ты милая, как цветок. Намного симпатичнее, чем та потаскуха с вечно кислой миной, на которой он был женат. Грязная шлюха, ― добавила она по-итальянски.

– Нонна! ― сказал Лука в шоке, а в его глазах читалась едва заметная боль. ― Не говори так. Это не вежливо. Я знаю, что она не нравилась тебе, но ты не должна...

– О, не говори мне, чего я не должна делать, сынок. Мне восемьдесят три года. У меня есть право говорить как и то, что я хочу.

– Ты права, Нонна, но хотя бы уважай мои пожелания и не говори в таком тоне о…

– О ком? О тупой девчонке, которая никогда не была достойна моего любимого внука? Нет, она это заслуживает, и даже большего, путана. Она никогда не была достаточно хороша для тебя. Я сказала это в нашу самую первую встречу. Она потом оставила тебя в таком ужасном состоянии. И украла все, что у тебя было. Но я не должна плохо говорить о ней? После того, как она так обошлась с тобой? После всего, что ты сделал для нее? После того, как ты заботился о ее сыне? Как ты ее любил? ― Нонна Мария пригрозила Луке пальцем. ― Я буду говорить то, что думаю, а ты будешь слушать. Эта девочка достойна тебя? Она милая, это правда. Но достойна ли?

Лука взял руки бабушки в свои, посмотрел ей в глаза и тихо проговорил:

– Она более чем достойна. Она... все для меня.

Нонна кивнула, ее глаза сузились, в то время как она переводила свой взгляд с меня на Луку и обратно.

– И ты любишь ее?

Лука перевел взгляд с меня на бабушку. Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Да, люблю.

Я запаниковала. Я не слышала ничего кроме крови, стучавшей в моих ушах, и я чувствовала такой же жар в животе, какой был, когда я обнаружила Гарри с Хелен. Я отступила назад, но почувствовала, как пальцы сжимают мое запястье.

– Посмотри на меня, дитя. ― Глаза Нонны впились в мои. ― Любви не нужно бояться. Особенно когда это Лука, тот, кто дарит тебе свою любовь. Я думаю, твой страх неуместен. Если ты хочешь полюбить его, тебе нужно забыть прошлое. Только ты сама можешь сделать это, моя дорогая. Тебе нужно уехать, к морю, может быть. И тебе нужно смыть все страхи и всю боль, что были в твоей истории.

– Нонна, зачем ты ей это все говоришь? Она не нуждается в абсурдных сказках старой женщины, ― Лука выглядел раздраженным.

Его бабушка с силой хлопнула его по затылку.

– Не будь дураком. Это не сказки, глупый мальчик. Это ― мудрость старой женщины, которой много раз разбивали сердце. Я знаю этот взгляд. Она боится полюбить. Она боится боли. ― Она смотрела на меня, ослабляя хватку на моем запястье, держа мою руку скорее с нежностью, чем с силой. ― Тебе не нужны горячие источники, или особенное место, или спасительная молитва. Тебе лишь нужно некоторое время побыть в одиночестве, чтобы определиться, что ты на самом деле хочешь. Если тебе хочется бежать, едва ты просто слышишь слово «любовь», тогда твои страхи глубже, чем кажутся. Я знаю, каково это. У меня были такие же страхи. Его дед не был первым мужчиной в моей жизни, которого я полюбила, но последним, и мне было очень тяжело учиться любить его. Свою историю, может быть, я расскажу потом. Но ты не можешь любить, если не уверена, что действительно этого хочешь. А ты не уверена.

– Нонна, ты...

– Лука, нет. Она права, ― перебила его я. ― Ты знаешь, что она права.

Лука кивнул.

– Я знаю, знаю, но мы просто... ты...

– Все будет хорошо, Лука. ― Я положила руку ему на предплечье. ― Я не убегу, обещаю.

– И ты пока никуда не уходишь, ― сказала мама Луки Доменика, выходя из кухни.

– Время ужина. Все остальные скоро приедут, я думаю. Они все хотят с тобой познакомиться.

Она обняла меня, как будто я была ее дочерью. Этот простой жест заставил мои глаза гореть, а мое горло ― сжиматься. Моя собственная мать перестала обнимать меня, когда я стала подростком. Когда мы виделись, будучи уже взрослыми, объятия выглядели как неуклюжее постукивание по спине на расстоянии в несколько шагов между нами. Но объятия Доменики были совершенно другими. Они были теплыми, успокаивающими, знакомыми, будто она постоянно обнимала меня. Было бы слишком пафосно и не совсем верно говорить, что все мои опасения и страхи растворились, когда она обняла меня, но я чувствовала себя намного лучше.

Лука взял меня за руку и повел в кухню, которая теперь по ощущениям была для меня более родной, чем когда-либо моя собственная. Я села за большой старинный отполированный деревянный массив, который представлял собой кухонный стол, и завела разговор с Нонной, Доменикой и Лукой, пока кофе процеживался на плите. Я услышала голоса с улицы, это были Элизабетта и Лючия, сестры Луки, со своими мужьями ― Филлипо и Клаудио. Позади них шли Жулиана и Марта, его невестки, со своими мужьями ― братьями Луки ― Лоренцо и Никколо. В разговоры взрослых вклинивался детский лепет и смех, у четырех пар было одиннадцать детей.

Я испытала панику, услышав все эти голоса, думая о всех этих людях и о том, что нужно помнить их имена. В этой семье, даже не учитывая тетей и дядей со стороны Доменики и Данте, было больше людей, чем я знала, когда жила в Штатах. Я знала людей, конечно, поэтому это заявление не было до конца правдой. Точнее будет сказать, наверное, что я была знакома с большей частью жителей городка, я знала большинство из них в лицо и по имени. Но родственники Луки были теми людьми, с которыми я проводила время. Я знала о них больше, чем имена и лица. Я делила с ними хлеб и пила вино, укачивала детей и мыла посуду. Если наши отношения с Лукой зайдут дальше, они станут моей... семьей.

Ужас горел внутри меня, подогревая мой инстинкт самосохранения: бежать, бежать, бежать.

Руки Луки опустились мне на плечи, нежно массажируя их. Его бакенбарды задели мое ухо, и мягким хриплым голосом он произнес:

– Расслабься, любовь моя. Не волнуйся. Все будет хорошо. Дыши и успокойся.

Я удивилась, как он узнал, о чем я думала. Неужели паника была написана на моем лице? Я повернулась к нему, наши губы соприкоснулись. Он поцеловал меня, легко и быстро, как бы в знак убеждения.

– Как ты узнал? ― спросила я.

Лука рассмеялся и указал на мои руки: я взяла вилку и практически согнула ее пополам. Я отпустила вилку, и она стукнулась о стол, а мои пальцы внезапно задрожали. Лука разжал их без особых усилий и взял мою руку в свою, переплетая наши пальцы.

Лючия вошла в кухню первая, в районе своего бедра она держала мальчика лет двух.

– Делайла, ты вернулась! ― Она поставила ребенка на ноги, и он тут же неуверенно поковылял к Доменике и дернул ее за фартук, чтобы та взяла его на руки. ― Ты так внезапно уехала, мы все за тебя волновались.

Лука недовольно посмотрел на сестру, едва заметно качая головой. Я сжала руку Луки.

– Я знаю, Лючия, и я прошу прощения за то, что заставила вас волноваться. Я просто... У меня иногда возникают некоторые проблемы. Беспокоиться не о чем.

Лючия сняла кофейник с плиты, достала полдюжины чашек за ручки из шкафа и налила всем кофе, прежде чем засыпать в кофейник новые зерна и залить воды. Казалось, что эта семья пьет кофе в любое время.

Лючия села рядом со мной напротив Луки.

– Знаешь, если мы собираемся породниться, тебе стоит быть со мной откровенной.

– Лючия, ― сказал Лука, ― не будь такой...

– Все в порядке, Лука, ― перебила его я. ― Она права.

Лука проворчал себе под нос что-то по-итальянски о том, что его постоянно перебивают женщины, но сохранил молчание.

– Правда в том, что я не до конца уверена, что происходит между мной и Лукой. Все сложно.

– Сложности ― часть нашей жизни, я считаю, ― сказала Лючия и отпила свой кофе. ― Это не повод убегать от мужчины, который любит тебя.

Я подавила вспышку раздражения. Она была права, как и обычно были правы все женщины в семье Луки.

– Ты не знаешь ничего о моих проблемах, Лючия, ― сказала я, стараясь сохранять монотонный голос. ― Я не могу просто... ― я замолчала, будучи не уверенной, чего я не могла просто.

Лючия помахала передо мной своей чашкой, отвлекая меня от своих мыслей.

– Чушь! Я не думаю, что все настолько сложно, насколько ты пытаешься это выставить. Страх и сложности ― не одно и то же, знаешь ли, ― она наклонилась ко мне и положила свою руку на мою. ― Ты мне нравишься, поэтому я буду с тобой честна. Я думаю, что твоя жизнь не такая сложная, и у тебя не так много проблем, как ты пытаешься нам показать. Ты лишь боишься признать, что тебя в прошлом предавали. Я понимаю это, и не пытаюсь приуменьшить твои страхи. Но ты должна быть храброй, чтобы разрушить их и жить счастливо с мужчиной, который любит тебя. Которым будет Лука, если ты еще не поняла.

Я кивнула.

– Я думаю, ты права. Но... это не так просто сделать, как сказать.

– Правда, это правда. Я не сказала, что это просто сделать, а лишь то, что это ― правильно. ― Лючия, казалось, была удовлетворена своей речью.

Она забрала сына из рук его бабушки и поставила его на пол.

– Если его постоянно носить, мама, он никогда не научится ходить как взрослый.

Доменика ответила что-то по-итальянски, слишком быстро, но я успела разобрать: речь шла о том, что у нее, как у бабушки, есть право баловать своих внуков. Лючия лишь закатила глаза и последовала за своим сыном в сад, откуда шумным хором доносился радостный детский смех.

Шумный ужин продолжался до самой ночи. Дети заснули на руках у родителей, их переложили в свободные кровати, а взрослые продолжили выпивать и разговаривать.

Когда я в последний раз смотрела на часы, время было около двух часов ночи, а я была совершенно приятно опьянена великолепным вином. Я чувствовала себя в безопасности, защищенной и спокойной. Я могла быть самой собой, мне не нужно было переживать о том, что мне еще возвращаться в отель, или о том, что ко мне кто-то пристанет, или о том, что кто-то осудит меня.

Лука отвел меня наверх в ту же спальню, где я была раньше, окна которой выходили во двор. Спотыкаясь, я преодолела лестницу, поддерживаемая сильными руками Луки, после чего почувствовала, как меня уронили на кровать, запах вина ударил мне в лицо, когда он наклонился поцеловать меня. Его губы встретились с моими, он залез на меня, заставляя меня понять, что он был таким же пьяным, как и я. Я улыбнулась, целуя его, нащупала в районе талии низ его рубашки и стянула ее.

Мы неловко шарили по одежде друг друга, хихикая над собственной неуклюжестью, пропуская пуговицы и падая в попытках стянуть белье с бедер. Лука упрямо пытался расстегнуть мне лифчик, но в итоге сдался и убрал руки.

– У меня не получается, любимая, ― оправдывался он, небрежно целуя мою спину. ― Я не понимаю, сколько там должно быть крючков и петель.

Мне удалось выбраться из бюстгальтера, и вот мы оба обнажились. Лука потянул за цепочку, чтобы выключить свет, и единственным источником света осталась полная луна, чьи лучи проникали сквозь открытое окно.

Мы с Лукой легли на кровать лицом к лицу. Его рука покоилась на моей талии, чуть выше холма бедра. Его губы коснулись моего плеча и затем ― руки, чуть выше локтя. Его пальцы сплелись с моими, и он завел мою руку за голову, опускаясь ртом к возвышениям груди, лаская упругий сосок. Я прошептала его имя, перекатилась на спину и погрузила пальцы в его волосы, пока он оказывал почтение сперва одной груди, а затем другой.

Я почувствовала, как его палец спустился мимо моего пупка по направлению к киске.

– Да, Лука, коснись меня. ― Я раздвинула ноги.

Он улыбнулся, не отрываясь от моего соска, и скользнул пальцем в мое влажное, узкое, горячее лоно. Я изогнулась и прикрыла глаза; внутри меня все ликовало от его прикосновений. Потянувшись, я обхватила горячий, твердый, шелковистый член Луки, и услышала, как он застонал в такт движениям моей руки.

Легко толкнув Луку в плечо и заставив его перекатиться на спину, я скользнула вниз по его телу и прижалась щекой к его животу. Затем я взяла его член в рот, решив пока не трогать его руками, а двигать только губами и языком по соленому, нежному стволу.

Мир завертелся вокруг меня, кровать словно всколыхнулась, и я закрыла глаза, чтобы отстраниться от всего, кроме вкуса его кожи, острого аромата его смазки, его огромного, толстого члена, подрагивающего в моих руках, и жара его тела, который я ощущала собственной кожей. Почувствовав, как Лука трется щетиной о мое бедро, я воодушевилась и одновременно растрогалась. Его пенис все еще был у меня во рту и в моих руках, когда я почувствовала, как он аккуратно приподнимает мою ногу и опускает на свое крепкое плечо, а в мою киску проникает нечто теплое и влажное. Его язык, он лизал ее, пока я делала ему минет.

О боже. Не может быть. Для этого есть какой-то термин, довольно странный, с двумя цифрами, но я не смогла его вспомнить, хотя это было неважно. Все, что имело значение, ― это то, что ощущения были невероятные. Углы расположения наших тел были несколько неловкими, но я не придавала этому значения. Он был одновременно у меня во рту и в киске, словно мы очутились в бесконечном кругу удовольствия. В моем затуманенном страстью мозгу всплыло слово «уроборос», змей или дракон, пожирающий собственный хвост, символ бесконечности или цикличности.

Оказывается, мое пьяное сознание не смогло вспомнить термин «шестьдесят девять», но умудрилось выдать определение уробороса.

Этим мы и были ― самовозобновляющимся кругом удовольствия и любви. Мы одновременно отделились друг от друга, и я поднялась по распростертому телу Луки, облокотившись на его грудь и собственный локоть. Бедра приподнялись, и я насела на него, позволяя проникнуть внутрь одним легким движением. На этот раз не было никакого постепенного погружения, лишь полное, глубокое, мгновенное проникновение, сладостный отказ от сопротивления со стороны моего тела.

Его руки вдавили мои бедра в свои, снова приподняли их и вновь вдавили. Он нашел мои губы своими в тот момент, когда мы оба достигли пика. На этот раз не было ни стонов, ни криков, лишь шепот, вздохи и имена друг друга на выдохе в момент умопомрачительного расслабления.

Я не помню, как мы уснули. Проснулась я, связанная с ним, липкая, грязная и удовлетворенная, с больной от вина головой. В окно пробивались лучи солнца.

У меня появилась привычка оставлять нетбук рядом с кроватью, близко под рукой, чтобы писать сразу же, как только я просыпаюсь, и записывать воспоминания предыдущего дня, пока они еще свежи.

Лука пошевелился, так что пришло время для утренней любви, а потом ―

в душ, и кофе.

Я почти готова сказать это. Его семья права, мой страх ― это единственное, что сдерживает меня. Но на самом деле, мой страх весьма силен. Когда я думаю о фразе «Я люблю тебя», то вспоминаю Гарри и то, как я говорила ему это каждый день более десяти лет, лишь изредка слыша те же слова в ответ и еще реже наблюдая их доказательство. И понимая во внезапном, резком и надрывном откровении, что он никогда на самом деле не любил меня.

Лука проснулся и смотрит, как я печатаю, затуманенным со сна взором. Вокруг его бедер обвилось одеяло, под головой рука, а на губах едва заметная улыбка.

– Отложи эту штуковину и иди ко мне, ― промолвил он.

А я продолжаю печатать, пока он ко мне тянется, просто чтобы его позлить. О боже, он нечестно играет, он трогает мою киску, пока я печатаю. Интересно... не могу сконцентрироваться, не могу думать, а теперь...

...к черту все, закончу писать позже.

ГЛАВА 5

28 Июня

Я решила оставить предыдущий кусок неоконченным, как есть. Мне показалось, это даже мило.

Сижу на пляже на западном побережье Италии. Не знаю, как называется этот старинный городок с живописными руинами на утесе и каменными строениями, слышавшими болтовню жителей задолго до того, как на тропах Америки появились первые следы европейцев.

Я приехала сюда на поезде, чтобы подумать и принять несколько решений на трезвую голову.

Думать телом и сердцем рядом с Лукой слишком уж просто. Разум и логика отодвигаются на задний план, и если уж мне нужно принять рациональное решение, то необходимо отойти от тяжелого наркотика под названием Лука.

Но ведь он же не наркотик, так? Он не видоизменяет мой разум и не меняет меня. Он превращает меня в того человека, которым я действительно являюсь. С ним я беззаботная, раскрепощенная, свободная и полная жизни. Его семья такая любящая, такая щедрая и приветливая, что среди них я чувствую себя в кругу семьи больше, чем среди собственных родственников в Штатах.