Текст книги "Гондола-призрак"

Автор книги: Джани Родари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой сын халифа оказывается оскорблен

оломбине пришлось не раз и не два повторить свою историю, прежде чем ее (с ее историей) пропустили к коменданту Пьомби.

Которому, несмотря на то что стояла глубокая ночь, никак не удавалось заснуть. Его терзали ужасные сомнения. Как помнит читатель, никто из его подчиненных так и не решился доложить ему о побеге Пульчинеллы. Опасаясь гнева коменданта, они один за другим сказывались больными, самовольно покидали службу, прикидывались мертвыми или похищенными пиратами.

У несчастного коменданта осталось в наличии лишь двое подчиненных – бедолаг, которым просто некуда было податься. Мало того, побег Пульчинеллы оказался для них настоящим подарком судьбы. Дважды в день с тюремной кухни сбежавшему арестанту по-прежнему присылали тарелку супа, которую тюремщики по-братски делили между собой вдобавок к собственной трапезе и, таким образом, впервые в жизни ели досыта.

Сомнения, терзавшие коменданта, произнеси он их вслух, звучали бы так: «Не сглазил ли кто-то мою тюрьму? На моих людей обрушивается одно несчастье за другим. Может быть, скоро настанет и мой черед попасть в лапы разбойников или загнуться от холеры? Нет, без сглаза здесь явно не обошлось. Надо принять меры».

В этот самый момент ему доложили, что какая-то женщина желает видеть его по неотложному делу.

Комендант снял наусники (которые всегда надевал на ночь, чтобы усы оставались прямыми и ровными), нацепил на лысую голову парик и вышел к нежданной посетительнице, от которой узнал ужасные и действительно важные новости.

Панталоне справедливо считался одним из богатейших купцов города. Его похищение – безусловно, веский довод оповестить Совет Десяти. О чем комендант немедленно и распорядился, попросив Коломбину подождать в его кабинете. А пока посыльный несся из Пьомби во Дворец Дожей[34]34
  Путь недалек: эти здания расположены рядом, по разные стороны одного канала, и соединены между собой Мостом Вздохов.


[Закрыть], решил самолично навестить сиятельного узника, о котором шла речь в пиратском послании. И лишь тогда обратил внимание на отсутствие Пульчинеллы.

– А эта камера разве не для двоих предназначена? – вежливо осведомился комендант у сопровождавшего его тюремщика.

– Так точно, ваш-сиясь! – выпалил тот. – Но второй заключенный, неаполитанский воришка Пульчинелла, временно помещен в лазарет. Холера с ним приключилась.

«И он тоже!», – с ужасом подумал комендант и суеверно потрогал железный ключ, чтобы отвести несчастье.

Тюремщик заготовил такой ответ давным-давно. Потому что хорошо понимал: стоит только начальнику тюрьмы заслышать про холеру, как он немедленно выкинет из головы само существование Пульчинеллы.

И действительно, комендант как раз думал: «Довольно с меня этого Пульчинеллы. От одного его имени у меня озноб начинается. Подцепил холеру? Вот и хорошо, пусть убирается на тот свет как можно скорее».

Сын халифа, проснувшись и обнаружив присутствие высокого гостя, немедленно встал с лежанки, три раза поклонился и произнес:

– Прошу прощения за то, что не могу оказать прием, достойный вашего превосходительства. Дома мне достаточно было хлопнуть в ладоши, чтобы явились двадцать прекраснейших баядерок, готовых украшать пением и танцами все время вашего визита. Здесь же на хлопок моих ладоней смогут явиться только мыши. Не знаю, доставит ли удовольствие их вид вашему превосходительству…

Комендант поспешил заверить, что приглашать мышей нет необходимости, так как он с детства питает к ним особое отвращение. Мустафа в ответ горячо вступился за этих зверушек, которых за время пребывания в Пьомби он успел искренне полюбить. Коменданту не сразу удалось вклиниться в его горячую речь для того, чтобы попросить следовать за собой в Совет Десяти, где должно состояться важное совещание.

Мустафа охотно согласился.

Потом терпеливо дождался, когда тюремщик раскует его кандалы, быстро причесался, ополоснул ноги и, наконец, провозгласил:

– Я готов!

Десять членов Высшего совета Венеции[35]35
  Система власти в Венецианской республике отличалась большой сложностью и продуманностью. Совет Десяти был своего рода постоянно действующим президиумом Высшего совета и вместе с дожем осуществлял исполнительную власть в Республике.


[Закрыть] молча восседали в огромной зале, скудно освещенной единственной свечой. Перед ними стояла Коломбина.

– Кто вы? – повернулся председатель совета к вновь вошедшему.

– Мохаммед Мустафа Али Паша Моссул Мосал бен Юсуф…

Прошло добрых пять минут, прежде чем сын халифа закончил перечислять все свои родовые имена, вплоть до самого Магомета, к которому возводил свой славный род. Тщетно комендант пытался прервать его два или три раза, говоря с улыбкой, что уважаемые члены Совета уже уяснили, кто перед ними. Мустафа не выказывал никакого возмущения тем, что его прервали, а потом спокойно продолжал свое перечисление. Кое-кто из членов Совета успел даже вздремнуть (ничего удивительного, если принять во внимание время, в которое был созван Совет). Когда же, наконец, «удостоверение личности» узника было оглашено по всей форме, председатель Совета Десяти изложил суть дела: пират Али Бадалук предлагает обменять заложников – почтенного Панталоне дей Бизоньози на светлейшего Мохамеда Мустафу Али Пашу Мосула и т. д. и т. д.

– Как вы сказали? – немедленно вмешался царевич. – Итэдэ Итэдэ? Я никогда не носил такого имени. Прошу ваше высокопревосходительство быть внимательнее.

И бедному высокопревосходительству пришлось от начала до конца повторить всю скороговорку имен. Члены же Совета возымели возможность еще раз вздремнуть.

После чего сын халифа прочистил горло, сложил руки на груди, поднял голову и изрек:

– Я ценю свободу. Но никогда не снизойду до того, чтобы быть обмененным на какого-то купчишку. Так-то вы меня цените?! Да один мой мизинец стоит тысячи ваших Панталоне!

– Но ведь в этом случае только мы остаемся внакладе, меняя, так сказать, драгоценный камень на булыжник. А ваша светлость ничего не теряет.

– Зато веками будет лететь из уст в уста, что сына халифа багдадского уравняли с каким-то Панталоне! Я навсегда буду обесчещен. Нет, я не могу этого допустить.

– Итак, вы предпочитается оставаться в заключении?

– Вот именно!

– Ну и фрукт!.. – проворчал кто-то из членов Совета.

– Фрукт?! Меня так еще никто никогда не называл. Требую занести в протокол и требую взять эти слова назад.

Чтобы не усугублять напряжение, слова были незамедлительно взяты назад. Но лицо Мустафы продолжало оставаться угрюмым. Тщетно Коломбина умоляла его согласиться на обмен из жалости к ее хозяину, Панталоне. Напрасно ему обещали выдать бумагу с подписями и печатями, в которой провозглашалось бы, что Венецианская республика дарует свободу сыну халифа исключительно в знак уважения к его неисчислимым добродетелям и благородному обхождению, а об обмене на Панталоне, не стоящего ногтя на его мизинце, не шло бы и речи.

Однако делать было нечего, гордого пленника отправили обратно в камеру, где он остаток ночи ходил взад-вперед, трепеща от возмущения (комендант наблюдал за ним в глазок), а Совет Десяти счел за благо отправиться спать и собраться вечером следующего дня, чтобы выработать подходящее решение.

Когда Али Бадалук узнал от своего тайного осведомителя, что обмен сына халифа на Панталоне провалился, он велел привести к себе Арлекина и завел с ним такой разговор:

– Я не хочу раскаиваться в том, что дал увлечь себя твоим планом похитить Панталоне. Не хочу раскаиваться, что не велел сразу отрубить голову тебе и твоим дружкам. Не хочу раскаиваться, что…

– Ну, так не кайтесь, и дело с концом, – прервал его Арлекин. – И тогда вам не придется посыпать пеплом голову и всякое такое.

– Молчи! Если я решил покаяться – значит, буду каяться. А нести мое покаяние будешь ты. Но все равно у меня сердце не на месте…

– Не на месте? А где же оно? В животе или, может, в пятке?

– Погоди, дай мне договорить, а потом уже будешь острить, если захочешь. Так вот, у меня сердце не месте, пока Совет Десяти не принял никакого решения. Это несправедливо – идея была твоя, а сердце не на месте у меня. Так что подвешу-ка я тебя к мачте, покуда Совет Десяти не выдаст мне сына халифа. Там тебе самое место!

– О нет! Я страдаю головокружениями, синьор пират!

– А-а-а, голова кружится? Бедняжка! Хочешь, вверх ногами подвешу, чтобы меньше кружилась?

Арлекин тут же перестал возмущаться. И уже через десять минут качался под самой высокой реей «Султановой бороды» на канате, пропущенном у него под мышками, – к вящему изумлению чаек и альбатросов, круживших вокруг мачты, как ласточки вокруг колокольни.

Прочие пленники были доставлены на палубу полюбоваться зрелищем.

– Это только начало, – процедил Бадалук. – Если сын моего владыки и повелителя не будет освобожден, все вы будете подвешены на рее. И не под мышки, а за шею!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой Арлекин и Пульчинелла поют дуэтом

вечеру разразилась ужасная гроза.

Молнии метили в Арлекина как в мишень, и бедняге приходилось беспрестанно дрыгаться и выкручиваться в воздухе, чтобы не попасть под удар.

«Если меня не снимут сию секунду, – проносилось при этом у него в голове, – вместо меня придется спускать вниз обгорелую головешку».

Дождь со всех сторон яростно хлестал и поливал подвешенного. Сначала капли били ему прямо в голову, потом ветер стал закидывать косые струи в левый бок и в правый.

«Хороший душ, нечего сказать, – меланхолически размышлял он. – Теперь хоть год могу не мыться и все равно чистым останусь».

Когда гроза стихла, Али Бадалук поднялся на мостик.

– Ты еще здесь? А я думал, тебя давно молнии испепелили.

– Ежели хотите увидеть мои уголечки, нечего меня в дождик вывешивать, – бойко ответил Арлекин (хотя голос его был едва слышен). – Я тут уже стал привыкать к высоте. Свежий воздух всегда на пользу, знаете ли.

Али Бадалук разрешил остальным пленникам покормить своего товарища. Для чего даже согласился расковать Хлебожуя и Пульчинеллу. Тот взобрался по грот-мачте с фляжкой вина под мышкой.

– Вода снаружи, вино внутри, – заметил Пульчинелла, протягивая фляжку Арлекину.

Тот благодарно припал к ней и долго не отрывался, пока не почувствовал, как силы к нему возвращаются. И не просто возвращаются, а прямо-таки ударяют в голову.

– Пульчинелла, – неожиданно обратился он к товарищу, – а не спеть ли нам?

– А почему бы и нет? Жаль только, у меня нет с собой гитары…

– Ничего, обойдемся без нее! Запевай!

И Пульчинелла запел:

 
Взгляни на Арлекина:
прекрасная картина,
подвешен он на мачте,
как новый медальон.
 

 
Но он не унывает
и весело глотает
из преогромной фляжки
ядреный самогон!
 

 
А с ним уселся смело
на мачту Пульчинелла,
не отстает от друга —
отличный компаньон!
 

Они могли бы распевать в таком духе без конца, если бы не громкий крик, неожиданно прервавший их:

– Тревога! Тревога!

– Что, что такое? – спросил Арлекин, целясь при этом пустой фляжкой в кричавшего на палубе пирата. – На горизонте кит?

– Есть! – выкрикнул Пульчинелла, увидев, что фляжка шмякнулась точнехонько на макушку пирата, который, однако, этого даже не заметил, а продолжал носиться туда-сюда и вопить:

– Тревога! Капитан Тарталья сбежал!

– Как сбежал?! – рыкнул Али Бадалук. – Как он мог сбежать, если все пленники скованы железной цепью?

– Да он просто факир какой-то! – развеселился Арлекин. – Видали таких в праздник на рыночной площади? Его хоть всего обвяжи веревками, как болонскую колбасу, ан не успеешь сосчитать до трех, как он уже свободен как птичка. Ай да капитан! Пульчинелла, куплет в честь капитана!

 
Споем про капитана,
в речах его заторы,
зато без разговора
сбежал из плена он!
 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой объясняется, что свобода на плоту лучше плена на двух судах

ерез два дня Совет Десяти отослал нарочного к Али Бадалуку, чтобы сообщить ему, что Яснейшая республика была бы рада даровать свободу сыну халифа в обмен на возвращение в родной город Панталоне, но осуществить такой обмен решительно невозможно.

«Вообразите себе, достопочтенный пират, что высокородный пленник соглашается быть обмененным только на колокольню Святого Марка! Его предложение в точности заключается в следующем: Вы забираете вышеупомянутую колокольню. После его освобождения Вы возвращаете колокольню со всеми ее колоколами.

Можете сами судить об осуществимости подобного обмена – ведь колокольню невозможно сдвинуть с места! Нам остается только с сожалением прервать переговоры и ждать от Вас нового предложения. Примите уверения в нашей совершенной преданности и прочее».

Первое, что сделал Али Бадалук, получив это послание, – приказал спустить Арлекина с его веревочных качелей на верхушке мачты и зачитал ему письмо Совета Десяти.

– Ну, читай отходную молитву, – сказал он потом. – План полностью провалился. И теперь мне ничто не мешает отрубить тебе голову.

Арлекин в ответ скорчил грустную физиономию.

– Вы себе просто не представляете, до чего мне жаль вашего палача. Он себе весь топор зазубрит о мою крепкую голову!

– Ничего, у нас на борту точильный камень имеется, – утешил его Омар Бакук.

– Нет-нет, вы меня не поняли. Я не за себя переживаю, а за капитана Али.

– Очень благородно с твоей стороны переживать за меня в такую минуту, – незамедлительно отозвался Бадалук. – Ты боишься, что без твоей головы мне будет слишком одиноко? Но не забудь, что моя собственная никуда при этом не денется.

– Ах, не говорите так, добрый капитан. Что меня удручает – так это проруха вашей чести, которая останется на века.

– Что-о-о? Какая еще проруха?

– Судите сами, – с жаром принялся объяснять Арлекин. – Вы торжественно обещали, что освободите меня, если Яснейшая республика примет мое предложение устроить обмен. И она его приняла! Это вы его не принимаете! Вы или ваш владыка и господин, сын вашего государя. И вы, вместо того, чтобы склониться перед его желанием погостить еще некоторое время в венецианской Пьомби, объявляете во всеуслышание о своем желании дать моей голове скатиться на палубу вашего судна? Думаете, халиф вас по головке погладит за подобное самоуправство?

Али Бадалук молчал.

Омар Бакук взялся двумя руками за нижнюю челюсть и только так смог закрыть рот.

– Это верно, вопросы нужно рассматривать со всех сторон, прежде чем принимать решение, – выдавил из себя, наконец, пират. – И в твоих словах есть немалая толика правды. Но вот тебе еще одна сторона вопроса: я смертельно устал стоять здесь и слушать твои разглагольствования. Ты чешешь как сотня адвокатов, пришитых один к другому. Я решил оставить твою голову на твоей шее, но посажу вас всех – тебя с головой и шеей – на плот, спущу в море и отправлю навстречу вашей участи. Надеюсь, она явится вам в виде целого выводка голодных акул.

Арлекин готов был запеть от радости. Но быстро сообразил, что лучше ему показать, как он ужасно расстроен и подавлен, – надо же было и бедного Али Бадалука немного утешить. Так что Арлекин принялся тереть глаза, пока не выдавил из них две слезинки, которые и воробья бы не спасли от жажды, бросился на колени, стонал и стенал. Все оказалось бесполезно (как, впрочем, Арлекин и надеялся). Рыба не успела бы моргнуть глазом, как деревянный плот оказался сколочен и спущен на воду между «Святым Марком» и «Султановой бородой». На него бросили веревочную лестницу, Арлекин спустился на плотик, линь немедленно перерезали, и немудреное плавсредство стало быстро удаляться от сцепленных судов, подгоняемое вновь усилившимся ветром.

Ноги Арлекина так и норовили пуститься в пляс от радости, но их хозяин строго велел им стоять спокойно, сам же при этом продолжал грустно помахивать белым платочком в знак прощания. А вот Али Бадалуку не было нужды скрывать свою радость. Надобно сказать, что этот странный человек чувствовал себя счастливым только тогда, когда причинял кому-то горе. Так что если бы он догадался, что Арлекин не так уж и страдает, как хочет изобразить, то немедленно распорядился бы доставить его обратно и снова подвесить к грот-мачте.

Пираты, видя счастливое выражение на лице своего главаря, тоже принялись перешучиваться и весело выкрикивать ругательства в адрес Арлекина. Да так увлеклись, что не услышали, как в море плюхнулось еще одно тело. Это был Пульчинелла. Он бочком-бочком подошел поближе к борту, якобы для того, чтобы поплакать спокойно, а там, убедившись, что за ним никто не наблюдает, перемахнул через леера[36]36
  Тросы, натянутые вдоль бортов судна.


[Закрыть], рассудив про себя: «Лучше свобода на плоту, чем плен на двух судах!»

Очутившись в море, он быстро доплыл до плотика, и, высунув из воды только нос и рот, позвал:

– Арлекин!

– Ах ты господи! Вот так акула! – всполошился тот.

– Какая акула? – прошипел Пульчинелла, отплевываясь от соленой воды, заливающей ему рот.

– Вот-вот, – подхватил Арлекин, тревожно озираясь по сторонам. – Говорящая акула. Такие мне еще не попадались…

– Это же я, Пульчинелла!

– Да вижу я! Держись. Сейчас мы отплывем подальше, и я помогу тебе взобраться.

– Я сразу приметил, что тебе больше хочется смеяться, чем плакать.

– Все-то вы, неаполитанцы, примечаете. Через какое-то время Пульчинелла оказался на плоту уже целиком и возобновил разговор:

– Ты ведь не намерен возвращаться в Венецию?

– Именно это я и намерен сделать. Жить не могу без нежных запахов каналов.

– А я без Везувия жить не могу…

– Эй, ты не забыл, кто здесь капитан? То-то! А сам ты знаешь кто? Просто заяц! Знаешь, что делает капитан, когда обнаруживает зайца на корабле? За шкирку да за борт!

– Но ведь я уже здесь, – философски заметил Пульчинелла.

– И то верно, – согласился Арлекин. – Я вообще не понимаю, чего мы ругаемся, у нас нет ни руля, ни весел, ни паруса, плот плывет, куда ему заблагорассудится…

– Ах, хоть бы в Неаполь, – прошептал Пульчинелла, вытягиваясь вдоль борта.

– Это уж как ветер распорядится.

Ветер распорядился через несколько часов пристать в Римини[37]37
  Город в двухстах верстах южнее Венеции.


[Закрыть].

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой капитан Тарталья блистает красноречием

ысадившись со своего плота на берег, друзья прямиком отправились в ближайший прибрежный кабачок – питая вполне законное желание умыться и просушиться. Море так вымочило их снаружи соленой водой, что они чувствовали себя просто обязанными умыться и изнутри, иными словами – опрокинуть известное число стаканчиков.

– Это лучший способ просохнуть, – уверенным тоном заявил Пульчинелла. – Достаточно смочить глотку и желудок надлежащим образом, как внутреннее тепло начнет искать выход через тело и одежду, и вот ты уже сухой.

Научный подход возымел полный успех, вокруг спасшихся мореплавателей сгустилось целое облачко водяных испарений, а вокруг него – прочие посетители, забрасывавшие ученых экспериментаторов ворохом вопросов. Пульчинелла отвечал спокойно и рассудительно:

– Откуда мы прибыли? Судари мои, ответ на этот вопрос потребовал бы слишком много времени. Мы совершили кругосветное путешествие, чтобы убедиться, что Земля остается такой же круглой, как и во времена Христофора Колумба.

– И что же вы выяснили? – спросил какой-то морячок.

– Ужасную вещь! Видели, как полная Луна превращается в полумесяц? Так вот, Земля превращается в полуземлю. Она истончается, как серп.

– И куда же девается вторая половина?

– Ах, судари мои… А куда, по-вашему, девается вторая половина Луны?

– А это не опасно для нас?

– Боюсь что опасно. Когда Земля станет совсем огрызком, как долька лимона, на ней будет трудно удержаться.

– Разве что, – встрял Арлекин, – разве что окажется, что Земля сейчас в стадии роста. Тогда все в порядке. Тогда она скоро станет полной.

Разгорелся горячий спор – одни моряки уверяли, что Земля растет, другие отстаивали прямо противоположную точку зрения. Неизвестно, куда завела бы эта ученая полемика, но в этот момент от порога раздался голос, перекрывший все остальные:

– Чтоб меня все аку… аку-аку… акулы Адриатики разодрали! Арлекин и Пульчинелла!

Капитан Тарталья прогромыхал внутрь залы и сграбастал наших героев в объятия, горячо стиснув их и прижав к себе. Он был так взволнован, что совсем позабыл о своем обыкновении заикаться и запинаться.

– Ребятки вы мои, наконец-то я вас нашел! Я очень боялся, что Али Бадалук накажет кого-то из вас в отместку за мой побег. Ну, рассказывайте, как там остальные?

Друзья принялись рассказывать.

Узнав, что план обмена пленниками провалился, Арлекина отправили в открытое море на плотике, а Пульчинелла последовал за ним по собственной воле, бедный Тарталья отчаянно зарыдал. Да какое там «зарыдал»! Это была настоящая буря, с громами и ливнем. Только молний не хватало.

– Не видать мне больше моего «Святого Марка»! Это было лучшее судно во всей Адриатике… разве что говорить не умело.

– Да уж… – поддакнул Пульчинелла с сокрушенным видом. – Едва ли еще когда «Святому Марку» суждено бросить якорь в венецианской лагуне… Да что уж теперь переживать. Новое судно себе купите, еще лучше прежнего.

– Ничего-то вы не понимаете, – вздохнул капитан. – Я разорен. Это судно и было всем моим достоянием. Нет у меня больше ни гроша. Да что там ни гроша – ни полушки! Придется мне милостыню просить, деткам на пропитание.

– Отличное занятие, – одобрил Пульчинелла. – Я вам дам несколько полезных советов, у меня большой деловой опыт. Прежде всего заведите собаку. Нищий без собаки – это все равно, что писатель без пера. Собака будет хватать за платье прохожих, которые делают вид, что вас не замечают…

– Полно, Пульчинелла, – прервал его Арлекин. – Нашему капитану не понадобится просить милостыню. Мы вернем его судно.

– Ну, разумеется. А еще – засадим Али Бадалука в клетку и будем показывать на ярмарках, по сольдо за билет…

– Мой план возвращения «Святого Марка» очень прост.

– И каков же он?! – нетерпеливо воскликнул капитан.

В глазах его затеплилась надежда.

– Нам надо любой ценой добраться до сына халифа. Выкрасть его силой из Пьомби и передать Али Бадалуку. В обмен он вернет нам корабль и, возможно, освободит пленников.

– Слышать больше не желаю о сыне халифа! – взвизгнул Пульчинелла. – У меня от него одни несчастья.

– Но это и впрямь дельное предложение! – пробасил Тарталья. – И возможно, нам даже силу применять не понадобится. Едва сын халифа узнает, что мы хотим обменять его не на какого-то купчишку, а на самое прекрасное судно Средиземноморья, будет польщен и охотно согласится. Да что там, он сам вернет мне «Святого Марка»!

Фантазия капитана Тартальи неслась и дальше на всех парусах, Арлекин слушал его, но не упустил из виду, что Пульчинелла бочком пробирается к выходу.

– Куда это ты?

– Взгляну, как там погода.

– Нам не нужна хорошая погода, чтобы добраться до Венеции и освободить сына халифа.

– Что?! В Венецию? Мне доктор запретил приближаться к лагуне. У меня от сырости ревматизм начинается.

– Мы сможем обмануть стражу, только если будем втроем, – невозмутимо продолжал Арлекин. – И вообще, без тебя никак не обойтись, потому что ты один знаешь Пьомби изнутри.

Тарталья вдруг снова зарыдал.

– Ах, оставь его, Арлекин, – сказал он сквозь слезы. – Видишь сам, ему дела нет до моего судна.

И зарыдал еще пуще. При виде слез сурового капитана сердце Пульчинеллы начало умягчаться – он не выносил слез. Недаром он был неаполитанцем. Этим же вечером Арлекин, Пульчинелла и Тарталья прибыли в Венецию на гондоле рыбака из Кьоджи[38]38
  Кьоджа – маленький островок и одноименный рыбацкий городок на внешней стороне венецианской лагуны. Через полтораста лет после описываемых событий Гольдони обессмертит его в комедии «Кьоджинские перепалки».


[Закрыть].