Текст книги "Потерянный город"

Автор книги: Дуглас Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Дуглас Брайан
Потерянный город

Нет конца и края этим джунглям. Сквозь бесконечное их зеленое море уж который день пробирается молодой человек. Черные Королевства только называются «королевствами» – человечьи поселения встречаются здесь не чаще, чем острова в открытом океане. Боги, должно быть, веселятся сейчас, поглядывая сверху на человека – им-то хорошо видно, как долго еще брести ему, выпутываясь из цепких объятий лиан, прорубая себе путь сквозь сплошные заросли, то проваливаясь по пояс в трясину, то сбивая себе ноги о каменистую почву. И все же деревня небольшого черного племени неуклонно приближается.

Молодой человек не принадлежит ни к одному из чернокожих народов, что населяют эти земли. Он не похож ни на кого из местных: рослый, мускулистый, синеглазый, огромного роста.

Он массивен, хоть ни капли жира нет в его крепком теле. Загорелая кожа так обветрилась, что выглядит почти черной. И все же с первого взгляда понятно, что он – белой расы, пришелец с далекого севера.

– Кром! – бормотал он. – Полдня назад я видел след человеческой ноги. Не может быть, чтобы мне показалось. Здесь поблизости есть люди. Какой-то человек выходил на охоту. А! – Он остановился, прищурился, откинул со лба спутанные черные волосы. – Вон обломок копья, клянусь богами!

Он подошел ближе, поднял то, что показалось ему обломком копья. Это была простая палка, однако отполированная прикосновением человеческой руки и оструганная на конце.

– Здесь крепился наконечник, – сказал себе молодой человек. – Он сломал копье и снял наконечник, или мое имя не Конан!

Ободренный новой находкой, он зашагал увереннее.

Конану было необходимо найти жилище и людей, потому что день назад в схватке с леопардом он получил довольно серьезную рану. И хоть он перевязал ее, как умел, остатками своей одежды, без заботливого ухода ему долго не протянуть в этих джунглях. Так уж заведено, что здесь, на Черных землях, раны белых людей быстро начинают гноиться, и белый погибает – тогда как черный человек в состоянии выжить. Здесь сама земля знает, кого ей беречь, а кого принять в свое влажное, всепоглощающее лоно.

Конан заскрежетал зубами, чувствуя, как струйка крови вновь побежала по ноге. Разорванный бок горел, как в огне. Он сорвал несколько листьев, пожевал их и приложил к ране зеленую кашицу, чтобы остановить кровь, но это больше не помогало.

Собрав все свои силы, молодой человек побрел дальше.

Лес расступился перед ним, словно признав, наконец, превосходство человека над стихией деревьев и трав. Конан, конечно, знал, что это не так. Человек вынужден побеждать стихию всю жизнь, до самой смерти, пока стихия в конце концов не одолеет его. Ни море, ни лес, ни горы не сдадутся; они старше, они более могущественны и боги зачастую на их стороне. И если хрупкая, такая ранимая человеческая плоть иногда одерживает верх, то только благодаря несокрушимой силе духа, заключенной в телесную оболочку, которую так просто разрушить.

Улыбка медленно проступила на загорелом лице киммерийца, сверкнули зубы, загорелись синие глаза. На поляне, вырубленной в сердце огромного леса, стояло два десятка круглых хижин. Листья, небрежно набросанные на крышу, чуть шевелились под слабым ветерком. Посреди поляны горел огромный костер, там хлопотали женщины, почти совершенно обнаженные, если не считать юбок из сухих листьев. Многие из «цивилизованных людей» сочли бы такой наряд дикарским и уродливым, но Конан – сам такой же варвар, как и эти люди, – умел видеть в нем своеобразную красоту. Эти юбки подчеркивали женственность негритянок, широту их бедер, плавность их походки – походки женщин, привыкших носить на голове огромные корзины с фруктами и кувшины с водой.

Поначалу появление незнакомца оставалось в деревне незамеченным. Женщины продолжали свою работу: одни били деревянными колотушками по корням каких-то растений, чтобы расщепить их и превратить в нити, из которых потом можно ткать; другие растирали зерно маленькими каменными жерновами; третьи скребли острыми камнями снятые с животных шкуры. Мужчины, человек пять, сидели отдельно на земле и болтали между собой, то и дело посматривая в сторону женщин. Это были охотники, недавно вернувшиеся после удачного промысла; они были голодны и ждали, пока будет готово мясо. Несколько девушек нарезали сырое мясо ломтями, чтобы завялить; остальное варилось в котле, и оттуда на всю округу распространялись манящие ароматы.

Несколько тощих полудиких собак, похожих на шакалов, вертелось поблизости, и женщины, смеясь, бросали в них комьями земли и камнями. Псы, поджав хвосты, отбегали и жалобно скулили, поглядывая издалека на котел и жестокосердых хозяек. Совершенно голые дети также разгуливали неподалеку, выпячивая круглые животы с выпирающим пупком. Один раз Конан приметил поразительную красавицу – огромные черные глаза, курчавые волосы, схваченные ниткой на затылке, гибкое черное, блестящее тело. Девушка лет тринадцати выглядывала из хижины, не решаясь выйти. Она была не то наказана за что-то, не то просто пряталась, чтобы ее не заставили выполнять какую-нибудь тяжелую работу, которую женщины-матери обычно перекладывали на своих подросших дочерей. Просто удивительно, как из маленьких карапузов вырастают такие красотки, подумал Конан. Эта загадка никогда не переставала его удивлять.

Он так загляделся иа красавицу, угадывая ее фигуру в полумраке хижины за откинутым пологом, что выступил из чащи и на некоторое время утратил бдительность. Его заметили.

Мужчины прекратили беспечную болтовню и вскочили иа ноги, хватаясь за копья. Женщины тоже прекратили работу, но убегать не спешили. Они находились у себя дома, под защитой охотников, а незнакомец, судя по всему, пришел один.

Конан крикнул несколько слов на языках известных ему черных племен, а потом развел руки в стороны и показал, что безоружен. Открылась рана иа боку. Конан сорвал повязку и показал также рану.

– Леопард! – воскликнул один из охотников. Он бесстрашно подошел к гиганту-киммерийцу, который был выше его на две с половиной головы и шире по крайней мере в полтора раза. – Ты сражался с леопардом и остался жив! Смотри!

И он указал на длинный кривой шрам, ползущий вверх по тощему бедру.

– Я тоже бился с леопардом! Я победил леопарда!

– Не хвастайся, Ньяса! – крикнула одна из женщин и залилась веселым смехом. – Я знаю, как это было! Детеныш леопарда оцарапал тебя лапой, и ты удрал, пока не появилась его мать!

– Возможно, так и было, – не утратил достоинства Ньяса и повернулся к женщине. Он потряс жилистым кулаком. – Зато я до сих пор жив и могу кормить тебя мясом. А тот, кто дождался бы самки леопарда, вряд ли был бы полезен своему народу! Он стал бы молоком самки и питанием для ее детеныша!

– Довольно почтенная судьба, – заметил Конан и пропел; – О, смерть, ступающая на мягких лапах, таящаяся в темноте! Когда нанесешь ты удар? Прекрасная смерть, крадущаяся на мягких лапах!

– Ты знаешь! – восхитился Ньяса. – Ты видел прекрасную смерть на мягких лапах!

– И убил ее, – сказал Конан. – Если вы поспешите, то, возможно, отыщете мертвого леопарда в дне пути отсюда.

– Почему же ты не взял его с собой?

– Потому что едва унес оттуда ноги. У меня не было сил, – признался Копан. – По правде сказать, если вы мне не поможете, я истеку кровью. Вы легко отыщете дорогу, если пойдете по кровавым следам.

Несколько охотников, ни слова не говоря, тотчас засобирались в путь. Бросать такую драгоценную вещь, как шкура леопарда, им не хотелось.

Конечно, она принадлежит этому незнакомцу. Но ведь незнакомец просит у них убежища и помощи. Возможно, он согласится заплатить шкурой. Так и вышло.

– Если вы поможете мне, то возьмите шкуру себе, – сказал Конан.

– Они и так забрали бы шкуру, – понизив голос, заметил ему Ньяса. Он приплясывал на месте от возбуждения, и его широкие плоские ступни хлопали по утрамбованной земле, как лапки лягушки. Вообще в своей деревне он слыл вралем, неудачником и пересмешником – словом, пустым человеком. Может быть, поэтому он так потянулся к пришельцу: Конан, по крайней мере, еще не знает о его репутации.

– Ты сильно ошибаешься, друг, – сказал Конан, – никто не взял бы шкуру моего леопарда без моего разрешения.

Ньяса окинул его взглядом. Пришелец едва держался на ногах, так он ослабел от голода и потери крови. И все-таки угрожающее выражение еще не исчезло из его синих глаз. И Ньяса вдруг понял, что этот человек – и сам прекрасная смерть на мягких лапах. Если его обидеть, он вернется и отомстит за себя.

Охотник чуть отступил.

– Назови свое имя старейшинам и оставайся, – сказал он. – Женщины помогут тебе.

Он высоко поднял голову и с достоинством отступил в тень, туда, где бездельничали прочие мужчины – за исключением троих, ушедших в джунгли за конановой добычей.

Старейшин оказалось двое: один, совсем немощный старец, лежал на соломенных циновках и дремал, полузакрыв глаза. На его морщинистых веках сидели мухи, одна его щека все время подергивалась. Рядом вертелся мальчик лет десяти с опахалом из пальмовых листьев. Он должен был отгонять мух от почтенного старика, однако частенько пренебрегал своими обязанностями ради того, чтобы поковырять в носу или погрызть орехи. Еще у него был приятель в лице маленькой землеройки, которую он то и дело ловил и угощал маленькими черными тараканчиками – их он выискивал тут же, причем в больших количествах.

Этот старейшина слабо махнул рукой, не желая разбираться в новом деле, возникшем в шумном, бестолковом мире живых. Он уже несколько лет был почти полностью погружен в мир духов, где находились все его друзья и подруги. Вместе с ними он, полный сил и здоровья, ходил на охоту, ловил обезьян, птиц с красивыми перьями, загонял антилоп, которые падали от усталости и глядели в лицо своему убийце прекрасными очами развратных женщин. Вместе с давно ушедшими красавицами он плясал вокруг шеста, увешанного перьями и шкурами, и любовался их сверкающими бедрами, выкрашенными красной краской и обмазанными маслом. В этот танец вмешивались духи, безобразные и прекрасные одновременно, с вечно изменяющимся обликом; от присутствия потусторонних сил делалось радостно, и все тело наполнялось мощью.

Простертый на циновках старик вздрагивал, выгибался, мелко тряс высохшей рукой, а мальчишка скучно глядел на него из угла хижины и зевал во весь рот.

Второй старейшина представлял собой полную противоположность первому: это был довольно бодрый старикан, плотный, прожорливый. У него имелись две жены, и обе не выглядели недовольными. Дети старейшины бродили по деревне. Их было не менее десятка, как уверял самодовольный дед. Первая его супруга давно скончалась, и дети от нее выросли. Некоторые из них погибли в схватках с лесными зверями, а двое здравствуют до сих пор.

Этот старикан осмотрел раненого пришельца с головы до ног, а после, не сказав Конану ни слова, пронзительно закричал:

– Женщины! Бестолковые коровы! Глупые вертихвостки! Почему он истекает кровью? Почему не лежит под крышей? Такой воин! Нам нужен такой воин! Он заплатит нам охотой и подвигами! Он голоден! Он желает женщину!

Он махнул толстой рукой, приказывая Конану удалиться, и откинулся на постель из мягких шкур, где нежился весь день. Этот старейшина считался в деревне воплощением житейской мудрости – в противоположность первому, являвшему собой образ мудрости мистической.

Конана разместили в хижине, стоявшей ближе всех к лесу. Две старухи принялись ухаживать за ним, и одна застенчивая красавица приносила ему еду и питье. Перевязанный листьями, накормленный лепешками, размоченными слюной, Конан чувствовал себя вполне довольным. Любой другой белый на его месте был бы несчастен – если бы вообще остался в живых, но только не киммериец. Вот преимущество «варварского происхождения», которым так любят попрекать его утонченные господа из «цивилизованного» мира. Конан ухмылялся, думая о них. Кое-кого неплохо бы отправить на месяц-другой в джунгли, а потом спросить у того, что останется от них после такого путешествия: «Ну как, приятель? Помогли тебе хорошие манеры? Пригодились прочитанные книги? Использовал ли ты свои философские премудрости, прорубаясь сквозь чащу и сражаясь с дикими зверями?»

Прохладные розовые ладошки гладили его лицо, влажные темные губы ласкали его щеки. Конан в полусне отвечал на эти ласки. Его могучие ручищи хватали мягкое, податливое женское тело, и кто-то гортанно смеялся ему в ухо. Этот смех, похожий на голос влюбленной птицы, оставался с Конаном даже во сне. Наутро, проснувшись почти здоровым, он проникся уверенностью в том, что исцелила его именно любовь черной красавицы – и ничто иное. Хотя старухи с их отвратительными припарками утверждали, естественно, совсем иное.

Как многие дикарки, они были любопытны, смешливы и добродушны. Конан сдружился с одной по имени Мамаса. По ее словам, она произвела на свет восемнадцать детей, и все они достигли взрослого возраста. Этому легко было поверить, глядя на ее высохшие груди, висящие почти до пупа. Мамаса носила жидкую юбку из листьев, подобно всем женщинам: своего племени. Ее кривые ноги уверенно топтали родную землю, ее зоркие маленькие глаза цепко озирали окрестности. За свою долгую жизнь Мамаса никогда не бывала дальше мили от родной деревни, но уж свою-то территорию она знала как собственную руку.

Старуха прикладывала к ранам Конана – которые действительно загноились, как и предполагал киммериец! – коротких толстых белых червей. Точнее, то были не черви, а личинки каких-то жуков. Эти отвратительные с виду существа, как пояснила Мамаса, питаются разлагающейся плотью, поэтому они отлично отсасывают гной и очищают рану так, как никогда не сможет омыть ее вода. Конан полностью доверял ей в этом.

Она изучила свойства всех трав, растущих на этом клочке земли. Она знала голос каждой птицы, что пели на здешних деревьях. Ни один чужак не прошел бы мимо ее внимания – будь то леопард, сменивший место охоты, будь то антилопа, заблудившаяся в поисках сочной травы, или залетная птица, которая вплела свою песнь в общий хор.

– До чего же ты ладный мужчина, – приговаривала Мамаса, меняя повязку и мимоходом оглаживая мускулистый живот варвара. – Попался бы ты мне в руки урожаев десять назад…

– Так уж десять? – спрашивал Конан, стараясь не смеяться. От смеха у него снова начинала болеть рана на боку.

Мамаса задумывалась ненадолго, а после, махнув рукой, соглашалась:

– Ну, две руки и одна… вот столько урожаев назад!

– Так уж две и одна? – хохотал Конан. – Так недавно?

– Ты грубиян! Как ты смеешь дерзить старой женщине! – притворно возмущалась Мамаса. – Хорошо! Два раза по полной руке урожаев! – Она дважды выбрасывала все десять пальцев, показывая «двадцать».

– Ох, мать, ты была молода в те годы, когда мой дед едва только обрюхатил мою бабку, да и то не моим отцом, а его старшим братом, – стонал от смеха Конан.

– Но уж если бы мы с тобой повстречались тогда, – не моргнув глазом, отвечала Мамаса, – я бы точно не оплошала!

Она рассказывала киммерийцу сказки, которых знала великое множество, и все они были непристойного содержания. Конан слушал, как ребенок. Подобно всем дикарям, он страшно любил истории.

– Вот кушай да слушай, – сказала как-то раз Мамаса, – жил один слепой. Мало что слепой – он был полный дурак и любил все необыкновенное. И все рассказывали ему небылицы, а он верил.

– Прямо как я, – вставил Конан, чуть приподнимаясь на локте, чтобы старухе было удобнее всовывать ему в рот кашу из зерен.

Ее черные сморщенные пальцы хватали кашу из плоской миски и щепотью втискивались между губ варвара. Такой способ кормить больных считался в деревне самым верным – вместе с пищей раненый получал частицу силы мудрой женщины.

– И вот как-то раз, – продолжала Мамаса, – один парень, которому порядком надоел этот слепой, сказал ему: «Я видел, как в лесу, в полудне перехода отсюда, земля провалилась. Стоишь на краю и слышишь, как живут подземные люди. Там птицы кричат, женщины мелют зерно, поют песни. Лично я как раз оттуда иду!»

– Знаешь, Мамаса, бывал я и в подобных местах, – перебил Конан. – Это не сказка. Это быль. Это со мной случалось и не раз.

– А, ты болтун, как все мужчины! – Мамаса помахала в воздухе костлявой рукой. – Лучше молчи!

– Ладно, не обижайся. Что сказал на это слепой?

– Слепой? Тебе в самом деле интересно, что он сказал? – Мамаса хитро прищурилась, отчего ее лицо все пошло множеством морщин. – Он сказал: «Мне хотелось бы подойти к краю той трещины да послушать звуки, которые доносятся из подземной страны!» Целый день таскал хитрый парень слепого по лесу, делая вид, что провожает его до расщелины. А потом привел к собственной его хижине. «Мы пришли. Вот здесь начинается подземная страна!» – так объявил хитрый парень.

Слепой прислушался. Кругом кричали птицы, женщины перетирали зерно. «Ой, как интересно!» – закричал глупый слепец и захлопал в ладоши, и закружился на месте, танцуя. Тут парень стукнул его, и он кубарем покатился по земле. А когда подбежали другие жители той деревни и спросили, что же случилось, он пал перед ними ниц и закричал: «Я прошел к вам, в подземный город! Дозвольте мне жить среди вас!» И вдруг…

Старуха остановилась, пожевала губами, словно вспоминая что-то.

– Не мучай меня! – вскричал Конан и поперхнулся кашей.

Старуха отдернула руку.

– Шальной! Ты мне чуть пальцы не откусил!

– Я тебе голову откушу! – пригрозил киммериец. – Заканчивай историю.

– А! Вдруг слепец услышал, как хохочет его жена, которую он считал недостойной дурой, и спросил: «Жена! А ты-то как здесь оказалась?»

Конан фыркнул. Старуха смотрела на него, очень довольная.

Другие ее истории тоже по большей части касались приключений различных слепцов и калек. Здесь, в джунглях, где потерять глаза или конечности было проще простого, к увечьям относились просто. И сами калеки, забросив копья и луки со стрелами, становились рассказчиками и певцами. Их любили слушать и хорошо угощали.

– Кто из твоей родни был слеп, Мамаса? – спросил Конан, которому хорошо был известен этот обычай черных племен.

– А, ты и об этом догадался! Ты умный мальчик. Может быть, ты – мой сын? – Мамаса прищурилась. – Я родила так много детей, что не всех помню. Может быть, кто-то из них и был таким белым…

– Ты не могла быть моей матерью, – сказал Конан. – Ты была уже старухой, ксгда моя мать только входила в возраст и начала носить золотые украшения.

– А! Глупый белый дурак! – притворно обижалась Мамаса. – Та красивая черная девочка, что приходила к тебе ночью, – она тоже вышла из моих чресл…

– Скорее, из чресел твоей внучки, – сказал Конан. – Ну так кто из твоей родни был слеп?

Мамаса поглядела на киммерийца хитро, а потом дала ехидный ответ:

– Все!

Так Конан и не узнал этого.

* * *

Первые признаки беды явились в деревню, когда Конан уже начал вставать на ноги и набираться сил. Он становился крепче день ото дня, однако покидать своих гостеприимных хозяев не собирался. Старейшины не возражали: дета, рожденные от такого мощного мужчины, будут отличными охотниками, а сам он принесет деревне немалую пользу, выходя в джунгли вместе с прочими мужчинами племени.

Шкуру убитого Конаном леопарда повесили в хижине младшего из старейшин. Впрочем, киммериец не интересовался ее судьбой. Главное – его собственная шкура заживала и рана на боку больше не беспокоила его.

Он весело болтал с женщинами, валяясь на траве рядом с ними, пока они занимались обычной домашней работой. Быстро мелькали округлые черные руки, поблескивали белки больших влажных глаз, посверкивали улыбки. Конан тянул слова, подражая Мамасе.

– Один слепец решил провести ночь с шаманкой. Ему сказали, что приведут к нему прекрасную шаманку, облаченную в шкуры и перья, которая своей любовью дарит неслыханную мужскую силу. И вот слепец украл из дома большую ляжку антилопы и печень зебры, которую его жена хотела приготовить на большой праздник, и отправился в лес, где, как ему сказали, ждет его шаманка.

А жена слепца узнала об этом и пошла по следам мужа, повесив себе на бедра перья петуха. Когда слепец забрел в лес достаточно далеко, женщина вдруг выступила перед ним и схватила его за руку. Слепец ощупал ее и заметил перья. Он решил, что перед ним и впрямь шаманка…

Женщины смеялись, не переставая вертеть жернова.

И вдруг все замерло. Конан увидел, как его слушательницы разом повернули головы в сторону джунглей. На мгновение они молча разглядывали то, что выступило из гущи леса, а затем с визгом разбежались, побросав на земле и зерно, и зернотерки, и глиняные плошки. Конан медленно поднялся на ноги и обернулся.

Из леса вышел рослый черный человек с раскрашенным лицом. Образина, которую представляло собой его лицо, выглядела страшно: огромный оскаленный рот, вытаращенные красные глаза, синие зигзаги на выбеленных щеках. На голове у него была корона из перьев и костей, на шее – ожерелье из черепов мелких животных, бедра опоясывала волчья шкура.

В руке он держал шест, опоясанный лентами, перьями и бубенцами. Все это было выкрашено побуревшей кровью.

Подняв шест, он несколько раз сильно тряхнул им в воздухе и закричал. Звук этот, гортанный, сдавленный, вырывался, казалось, не из человеческого горла, а откуда-то из утробы, где рождаются самые страшные и низменные чувства.

– Манури! Манури! – кричали повсюду.

Конан озирался по сторонам, быстро соображая, как же ему быть. Затем увидел Ньясу, который делал киммерийцу отчаянные знаки. Одним прыжком Конан подскочил к нему.

– Манури! – зашептал Ньяса. – Берегись!

– Кто это?

– Шаман. Время от времени он приходит к нам и забирает еду и девушек.

– Почему?

– Бойся его! Его все боятся!

– Только не я! – сказал Конан. – Я достаточно оправился, чтобы свернуть ему шею!

И киммериец сделал движение, намереваясь выйти вперед и расправиться с этим Манури по-своему. Ньяса повис у него на локте, болтая в воздухе ногами.

– Нет! Нет! Когда ему противоречат, он насылает на деревню злого духа. Злой дух прилетает из ночи и пожирает нас.

– Всех? – иронически поинтересовался Конан.

– Не смейся! Не надо шутить! Он хватает первого попавшегося, и нет спасения от этого злого духа!

– Не можем же мы отдать ему урожай и красивую девушку? – продолжал упорствовать Конан. Эти смешливые люди нравились ему, и он не собирался допустить, чтобы какой-то размалеванный урод отбирал у них с таким трудом выращенный хлеб. А мысль о судьбе девушки наполняла киммерийца гневом. Эти ласковые красавицы прочно заняли место в большом сердце Конана.

– Молчи! Молчи! – умоляюще бормотал Ньяса. Однако Конан уже освободился от его хватки и широкими шагами направился в сторону шамана.

– Эй, ты! – вызывающе крикнул Конан. – Я – Конан-киммериец! А ты кто такой?

– Манури! – громогласно проревел шаман. – Меня послал дух! Дух голоден! Дух желает лепешек, мяса и женщину!

– Один слепец тоже хотел мяса и женщину, – начал Конан. – Вот как-то раз отправился он на рыночную площадь, решив выдать себя за духа, но одна ловкая женщина, которой глянулись золотые украшения на шее слепца…

– Мне нужны мясо и женщина! – закричал Манури и сильно затряс своим шестом. – Через шесть дней три убитых антилопы и две молодых красавицы должны ждать здесь, иначе дух будет прогневан!

Он шагнул назад и растворился в чаще леса. Конан помчался за ним следом. Поначалу он еще различал шаги шамана – то примятая трава, то разорванные лианы, но затем всякие следы зловещей фигуры исчезли, словно их никогда и не было.

Конан огляделся по сторонам. Он не собирался возвращаться в деревню ни с чем. Не было еще такого случая, чтобы какой-нибудь злой дух одерживал над киммерийцем верх. На всякого злыдня найдется управа – так полагал варвар. Пусть надеяться ему не на кого – из чернокожих подмога плохая, слишком уж они напуганы! – он этого дела просто так не оставит.

Шаг за шагом углублялся Конан в джунгли, которые с такой неохотой выпустили его из своих смертоносных объятий. Киммериец чувствовал себя достаточно здоровым и сильным, чтобы пуститься в новое путешествие.

Снова и снова осматривался он вокруг в поисках малейшего намека на следы. Не мог же шаман провалиться сквозь землю! Подземные города существуют только в сказках старухи Мамасы… Впрочем, Конан и сам повидал на своем веку разные дива. Может быть, не все россказни – пустые. Куда-то же Манури должен был провалиться…

В том, что шаман – не дух, а самый настоящий человек, пусть и предавшийся злому духу, у Конана сомнений не было. А люди, хоть добрые, хоть злые, ходят по земле и оставляют следы.

– И даже если они летают по воздуху, – пробормотал киммериец, с улыбкой разглядывая измятую лиану, свисающую со ствола ближайшего дерева, – то все равно следы остаются.

Он ухватился за лиану, оттолкнулся от ствола и полетел вперед.

– А здесь он приземлился, – добавил Конан, увидев в мягкой почве глубокие отпечатки. – Отлично! Теперь я знаю, куда он пошел…

– Я тоже, – раздался голос почти над самым его ухом.

Конан подпрыгнул так, словно его в пятку ужалила ядовитая земляная оса. Голос был женский. Он выговаривал слова со странно-знакомой интонацией. И на бритунийском. Словом, это было то, что Конан не ожидал здесь услышать ни в коем случае. Рык пантеры, гул барабанов войны, яростные вопли дикарей, завывание злого духа – что угодно, только не женский голос и не бритунийский язык.

Несколько секунд варвар хватал ртом воздух. Из чащи леса выступила… Зонара. Старая знакомая Конана по нескольким приключениям, неунывающая воровка, которую несколько раз едва не казнили на эшафоте, а уж сколько раз она избегала смерти во время своих головокружительных похождений в погоне за ускользающим богатством!

Зонара была одета в коротенькую тунику из мягкой коричневой ткани, голову ее охватывал блестящий платок, из-за плеча высовывалась рукоять меча, который был явно великоват для девушки. На поясе ловко сидели в ножнах три кинжала.

– Зонара! – прошептал Конан, не веря собственным глазам.

– Ох, Конан, Конан! – Зонара пустилась в пляс, исполнив вокруг пораженного киммерийца боевой танец собственного изобретения. – Конан!

Она повисла у него на шее, извиваясь и обхватывая бедра киммерийца ногами. Когда-то Зонара была цирковой акробаткой и время от времени обожала упражняться, избрав партнера в качестве гимнастического снаряда.

– Пусти! – отбивался Конан. – Отстань, змея!

– В каком смысле – змея? – притворно возмущалась Зонара, обвивая шею Конана горячими руками и засматривая ему в лицо. – Ты хочешь сказать, что я коварна?

– Дорогая Зонара, ты коварна и гибка. Если бы не руки-ноги, я бы сказал, что ты – небольшая рогатая гадюка.

– Ну уж и гадюка! Конан!.. – капризно тянула Зонара. По всему было видно, что она вне себя от радости от встречи с киммерийцем.

– Смертоносна и прекрасна, – сказал киммериец, доказывая, что и он умеет быть любезным.

Зонара смирилась с комплиментом.

– Ладно, – смилостивилась она и разжала объятия. – Так и быть, расскажу, что я здесь делаю. Ты ведь жаждешь это услышать?

Конан неопределенно пожал плечами. На самом деле от Зонары можно было ожидать чего угодно, и «жаждать» каких-либо объяснений от взбалмошной авантюристки ему не приходилось. К тому же он знал, что она не утерпит – расскажет ему все сама, без лишних просьб с его стороны.

– Слушай, – заговорила Зонара уже серьезно. – Здесь, в джунглях, находится Зевгма – заброшенный город. Говорят, его основали лемурийцы…

– Лемурийцы? – Конан скептически нахмурился. – Ты ничего не перепутала, Зонара? Лемурия слишком далеко отсюда.

– Говорят, – с нажимом повторила Зонара. – Ты меня слушаешь? В точности я ничего пока не знаю. Но говорят, что без лемурийцев здесь не обошлось. Кстати, представь себе ситуацию. Ты, друг Конан, бродишь по этим джунглям – и вдруг тебе в голову ударяет фантазия основать здесь, среди непроходимых чащоб, симпатичный городок. Наполнить его сокровищами, нагнать сюда красивых танцовщиц, устроить тут роскошную жизнь… Понимаешь? Потом ты умрешь, все здесь зарастет травой и сорняками, а спустя много лет какие-нибудь искатели, вроде нас с тобой, наткнутся на него и будут рассуждать: «Здесь? В Черных Королевствах? Город, основанный киммерийцами? Но это невозможно!»

– Хватит, Зонара! – не выдержал варвар. – Я больше не могу слушать твою болтовню. Переходи сразу к делу или убирайся. Джунгли большие, мы в состоянии разойтись так, чтобы больше не встречаться. По крайней мере, здесь. До встречи в Бритунии. Или в Офире.

И он повернулся, делая вид, что сейчас же уходит.

Зонара взвизгнула и схватила его за руку.

– Нет, подожди! Я серьезно! Тут большое дело, Конан!

Он нехотя остановился.

– Говори, только быстро! – угрожающим тоном велел он.

– Зевгма – древний город, потерянный в этих джунглях. Кто основал его на самом деле – конечно, неизвестно. Насчет лемурийцев – это моя догадка…

Конан тихо, сквозь зубы, зарычал, и Зонара поспешно оставила опасную тему.

– Сокровища! – выпалила она. – Развалины, почти совершенно поглощенные джунглями, а в них, под колоннами, в руинах дворцов, – бесчисленные сокровища!

Конан стал серьезен. Он видел, что Зонара действительно где-то раздобыла очень важные сведения.

– Рассказывай, – велел он. – Я помогу тебе. Точнее, я обещаю, что когда разделаюсь с моим делом, то помогу тебе.

– Тебе – одну треть! – обещала она и облизала губы.

– Разумеется, я оставлю тебе половину, – добавил киммериец небрежно.

Зонара тихо зашипела.

– Там столько, что хватит осчастливить всю Киммерию, да еще останется парочке офирцев, – сказала она, махнув рукой. – Бери себе половину.

– Где ты слышала о Зевгме? – требовательно спросил Конан.

– В Офире. У меня там были дела. Нет, не то, что ты подумал, – быстро добавила она. – Я выступала иа местном празднике. Танцевала с лентами – это очень красивый номер. К несчастью, один человек меня узнал… К сожалению, он довольно уважаемый гражданин… И богатый… И влиятельный… Словом, мне пришлось спешно уносить ноги вместе с моими лентами.

Я нашла убежище у местной воровской гильдии. Эти добрые люди всегда готовы помочь женщине. Кроме меня, там гостил еще один человек. Он выглядел оборванным и совершенно безумным. Они не столько слушали его рассказы, сколько потешались над ним. Ради того и кормили, и оберегали, однако новую одежду ему не давали – их изрядно веселил его внешний вид. Часть его одежды была сплетена из засохших лиан, часть представляла рванину, а на голове он носил кусок коры. Представляешь?

– Представляю, – сухо сказал Конан. – Дальше, дальше!

– Этот человек – его звали Гиспал – рассказывал, что за ничтожную провинность был продан на галеры, откуда сумел бежать. Их корабль потерпел крушение, и некоторым рабам удалось спастись. Он долго скитался по Черным землям, пока не вышел к разрушенному городу. Там он видел сокровища. Бессчетное число сокровищ. Он взял только одно кольцо.