Текст книги "Свободная комната"

Автор книги: Дреда Сэй Митчелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 8

Я хожу кругами, шагаю туда-сюда, еще немного кружу, прежде чем замереть перед дверью в студию доктора Уилсона. Из-за своей нерешительности я опоздала на десять минут на нашу первую встречу. Я правда не могу себя заставить. Психиатры, психотерапевты, мозгоправы. Они мне не помогают. Хуже всего то, что сеанс с психотерапевтом может отбросить меня назад на темную сторону, где меня ждут только страшные вещи, а контроль выскальзывает из моих пальцев, как бы они ни старались его удержать.

Я делаю вдох, и воздух заполняет мою пустую грудь. Напоминаю себе, что приехала сюда ради мамы и папы, что-то вроде рождественского подарка заранее. Остается только мужественно перетерпеть. Без сомнения, наш добрый доктор – отличный парень, одно из светил своей профессии, но я знаю, что он не может мне помочь. Не может. И никто не может.

Кроме меня самой.

Я не знаю, почему Уилсон называет свой врачебный кабинет «студией»: вообще-то он психиатр, а не рок-звезда. Возможно, это новое модное слово, которое психиатры используют для обозначения места, где они ведут дела. Его «студия» находится в элитном Хэмпстеде, в симпатичном отдельно стоящем коттедже. «Мерседес», припаркованный у входа, кричит о большом заработке. Должно быть, в список его клиентов входят миллионеры, у которых с головой не все в порядке, бедные маленькие богатые детишки и тому подобное.

Даже после того как я постучалась, желание смотаться отсюда не покинуло меня. Но Уилсон оказался проворным; он уверенно распахнул дверь в мгновение ока.

Несмотря на неловкость, я чуть не расхохоталась. Он копия Зигмунда Фрейда: коротко стриженные волосы, аккуратная седая бородка. Даже очки похожи на пенсне. Но образ лопается, как мыльный пузырь, как только он открывает рот. Он говорит на чистейшем английском, без немецкого акцента.

– Лиза? Приятно познакомиться, – он говорит глубоким голосом, очень вдумчиво, как те, кто подбирает каждое слово, прежде чем что-нибудь сказать.

Сейчас субботнее утро, так что приемная и комната ожидания пусты, и мы здесь одни. Он задает мне пару вопросов о здоровье моих родителей, пока мы идем дальше; похоже, он не видел их довольно давно. В его кабинете мне снова приходится сдерживать смех. У него стоит настоящая психотерапевтическая кушетка. Очень дорогая, блестящая, набивная и покрытая иссиня-черной кожей.

– У вас кушетка, – я не могу сдержать удивление.

Он не обижается, а тепло улыбается, при этом в уголках его глаз появляются морщинки:

– Некоторые мои клиенты, кажется, рассчитывают увидеть кушетку, а я не люблю разочаровывать. Попробуйте прилечь, если хотите. Или вот здесь есть отличный стул.

Я не могу удержаться. Забираюсь на кушетку, как на карусель. Устраиваюсь поудобнее, откидываюсь назад и погружаюсь в ее гостеприимный комфорт. Но хоть здесь и очень уютно, я хочу как можно скорее закончить, поэтому отказываюсь от его предложения чая, кофе или бутылочки воды.

Не успеваю я оглянуться, как он уже сидит в собственном кресле, сплетя пальцы на коленях:

– Не возражаете, если я запишу то, о чем мы сегодня будем говорить?

Я качаю головой. Какая разница, что он записывает? Я знаю, какие вопросы он собирается задать, и я готова оттарабанить ответы, а потом уйти. Но я беспокоюсь, что могу потерять самообладание, пока рассказываю свою историю по порядку.

Он начинает: могу ли я рассказать ему что-нибудь о себе?

Конечно. Я тараторю подготовленное резюме.

Я милая представительница среднего класса из Суррея, единственный ребенок, выросла в идиллическом окружении с любящими и стабильными родителями, которые давали мне все необходимое. Абсолютно все. Я преуспевала во всем, что изучала в частной школе, которая в своей брошюре характеризовала себя как «выдающуюся». Я стала одной из тех редких девушек, которые в университете изучают математику, а затем работают в сфере элитного программного обеспечения в финансовом секторе. Я быстро поднялась по карьерной лестнице. Я дисциплинированна, сосредоточенна и трудолюбива. У меня нет настоящих друзей, но слушайте, кому они нужны? У меня был один настоящий парень. Да, один, точно. Меня никогда не насиловали, так что здесь выяснять нечего, я никогда не принимала наркотики, и у меня нет алкогольной зависимости. Вот и все. Это я.

Я заметила, что он много записывает, гораздо больше, чем стоило бы, учитывая то, что я ему рассказала. Мне приходит в голову, что, возможно, он просто составляет список покупок. Возможно, он не больше жаждет потратить свое субботнее утро на разговоры со мной, чем я на разговоры с ним. Может быть, он делает это только для моих родителей. Тут я вспоминаю, что он друг моего отца, так что он может знать обо мне больше, чем говорит. Мои пальцы впиваются в кожаную обивку дивана.

– Понятно.

Этот односложный ответ совсем не то, что я от него ожидаю. Я жду уточняющих вопросов. Он не задает ни одного. И заканчивает делать заметки.

Не думая о последствиях, я едва не кричу злым и хриплым голосом:

– Мне нужно кое-что прояснить прямо с порога. Я не сумасшедшая, ясно? Я не сумасшедшая.

Это еще откуда? Слово на букву «с» было последним, что я хотела бы внушить ему во время нашего сеанса.

И снова доктор улыбается мягкой улыбкой.

– Мне кажется, Лиза, вы увидите, что в наши дни очень немногие представители моей профессии используют слово «сумасшедший». А если и есть такие, то их следует лишить лицензии, – он слегка вздыхает и изучает то, что написал. – Ваш отец упомянул, что четыре месяца назад произошел инцидент, который, как он подумал, вы захотите обсудить. Это так?

Это так в стиле моего отца назвать случившееся «инцидентом». Незначительным эпизодом. Как будто это то, что рано или поздно делают все.

Я приподнимаю одно плечо.

– Если хотите.

– Дело не в том, чего хочу я, дело в том, чего хотите вы.

Полагаю, нам придется это обсудить.

– Конечно, давайте поговорим об «инциденте».

– Не хотите рассказать мне, что случилось?

Я не хочу, но все равно рассказываю. Делаю глубокий хорошо слышимый вдох: не хочу, чтобы мой голос дрожал. По коже ходит холодок, который не поддается моему контролю. Стараюсь дистанцироваться. Начинаю рассказывать так, как если бы читала отчет.

– Ну, наверное, я чувствовала себя немного подавленно и выпила несколько таблеток, чтобы заглушить это чувство. Я провела ужасную ночь. С самого детства у меня порой случаются периоды кошмаров, и один из таких периодов как раз заканчивался. Я вообще не спала, поэтому взяла выходной. В обед выпила водки, чтобы поднять себе настроение, а кроме нее кое-какие таблетки из аптечки. А потом выпила еще таблеток и запила их водкой. Потом еще и еще. Я действительно не понимаю, что я тогда делала, правда. Я была измучена и очень напугана снами. Наверное, я потеряла сознание. Меня нашли на полу в ванной. Следующее, что я помню, это как мне промывают желудок в больнице, – теперь наступает сложный момент в рассказе. – Врачи, мама и папа – особенно папа – решили, что это попытка самоубийства.

Я чувствую, как призрак того безликого человека, который написал прощальное письмо, ложится на диване рядом со мной. Не скажу, что мне неприятно, скорее он словно придает мне сил.

Доктор все еще делает обширные записи.

– А это была она?

– Что именно?

– Попытка самоубийства?

Я вздыхаю и думаю над вопросом.

– Я не знаю, правда. Может быть. Мои родители точно так думают. Теперь я должна регулярно навещать их, чтобы доказать, что я не умерла.

– Вы когда-нибудь думали о самоубийстве в прошлом?

Я закрываю глаза. На этот вопрос трудно ответить, но я делаю все, что в моих силах.

– Не… совсем. Но иногда я просто хочу, чтобы меня не стало, понимаете? Наверное, мне стоило упомянуть, что в подростковом возрасте у меня было расстройство пищевого поведения. Я думаю, иногда это была просто попытка исчезнуть, сбежать куда-то. Время от времени я просто хочу, чтобы смерть пришла и забрала меня в Шангри-Ла, где царят мир и покой. Место, где дурные сны запрещены. Вы знаете, как пишут на могильных плитах викторианской эпохи: «Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах».

Доктор снова улыбается мне.

– Это Библия, Книга Иова.

– Бедный старый Иов. Я ему сочувствую.

– Вы получали какую-то профессиональную помощь за эти годы?

– Да, всяческую, – по правде говоря, я книгу могу об этом написать, – уже в средней школе, когда у меня были проблемы, мой папа-врач пытался выяснить, что со мной не так, и консультировался со своими друзьями – представителями вашей профессии. Мои родители были в отчаянии, поэтому отправили меня к детскому психологу. Милая женщина. Всегда носила юбки от Вивьен Вествуд. Она спросила меня, издеваются ли надо мной другие дети, и я ответила, что нет. Она все равно решила, что это из-за издевательств, хотя я ясно сказала ей, что меня не травят в школе, – я искоса смотрю на него. – Боюсь, никто не сможет мне помочь.

– А как же ваш отец? Что он думает?

– Мой… отец? – медленно произношу я. Я вспоминаю родительский сад. Папа нежно качает меня на качелях.

– Да, – мягко продолжает доктор Уилсон, – вы сказали, что он пытался помочь, когда вы были совсем ребенком. Вы упоминаете его больше, чем мать. Кроме того, он уважаемый доктор, и у него много друзей, которые работают в этой области. Так что мне интересно его мнение. Он вам его говорил?

Я молчу. Такого я не ожидала. Я остро осознаю тот факт, что мои родители никогда в жизни не предавали меня, и я не хочу предавать их. Особенно своего обожаемого папу. Как и всех детей, родители время от времени раздражают меня, но они никогда не били меня ножом в спину. Я уже изменила свою историю так, чтобы не предавать их, и не хочу этого делать сейчас. Я пытаюсь придумать, что сказать, но предательство, кажется, подстерегает в каждом слове.

Я резко сажусь и свешиваю ноги с кушетки.

– Простите, доктор, мне пора.

Его лицо выражает безграничное сопереживание.

– Конечно, как хотите.

– Я зря потратила ваше время.

– Отнюдь.

Я встаю, немного покачиваясь и избегая рентгеновского взгляда доктора Уилсона. Я зря потратила его время. Если бы я была одним из его проблемных миллионеров, он бы заработал пару тысяч за нашу короткую беседу. Вместо этого он встретился со мной в субботний выходной в качестве одолжения моим маме и папе и ничего не получил взамен. А теперь я сбегаю как раз тогда, когда ему стало интересно. Крадясь к двери, я спрашиваю его, может ли он кое-что сделать для меня.

– Конечно.

– Я очень благодарна вам за то, что вы уделили мне время, правда, но я сюда больше не приду.

– Я понимаю.

Все еще избегаю его взгляда.

– Я подумала, может быть, когда вы столкнетесь с моим отцом или будете говорить с ним по телефону, не могли бы вы сказать ему, что я все еще хожу на сеансы терапии? Это позволило бы им с мамой расслабиться, понимаете, успокоиться. Перестать волноваться.

Доктор Уилсон сочувственно улыбается.

– Это было бы не очень этично с моей стороны, Лиза. Я имею в виду этику в личном смысле, а не в профессиональном. Послушайте, почему бы вам не присесть еще на минутку?

Я сажусь на край кушетки.

– Речь идет не о ваших родителях, не обо мне и о моем времени и не об одолжениях. Речь идет о том, чтобы вам помочь. Если вы думаете, что визит ко мне вам поможет, то приходите в следующую субботу. Я буду здесь в то же время на следующей неделе. У меня все равно всегда полно работы.

– Не думаю, что вы сможете мне помочь, – голос у меня задрожал впервые за сеанс.

– Может быть, не смогу. Но у меня большой опыт в этих вопросах, так что, возможно, и получится. Я бы хотел добавить кое-что еще. Вы никого не предадите, честно сказав, что у вас на сердце или в голове.

Я не знаю, что он имеет в виду. Неважно, это не имеет значения. Я не вернусь, но все равно говорю ему:

– Я подумаю.

Доктор Уилсон провожает меня до крыльца.

Когда он открывает дверь, я поворачиваюсь к нему лицом.

– Раньше я чувствовала, как будто время остановилось. Не движется вперед.

– Раньше? – он вопросительно смотрит на меня. – Вы сказали «раньше». Что-то изменилось?

– До свидания, доктор, – я выхожу на улицу. Поворачиваюсь к нему. – Иногда мне кажется, что я живу чужой жизнью. Что это не та жизнь, которая мне предназначена.

Прежде чем он ответит, я уношусь по улице как воришка.

Глава 9

Люди спешат мимо меня на выходе из метро, отбивая ногами знаменитый лондонский ритм. Я тоже очень тороплюсь домой. Но по сравнению с ними я медлительна, как будто вместо мышц у меня камни. Я устала. Боже, как я устала. Как будто невидимая рука выдернула меня из розетки. И это не из-за работы, а из-за прощального письма, которое я нашла.

«Для заинтересованных лиц».

Это последнее, о чем я думаю, прежде чем погрузиться в милосердный сон, и первое, когда начинаю свой день. Я не могу дать этому человеку тот покой, о котором он умолял. Может быть, меня тянет узнать его тайну из-за собственной попытки отнять у себя жизнь, чем бы ни был тот травмирующий инцидент – я не знаю, но не могу оставить своего невидимого соседа по комнате в покое. Одержимая. Так один из моих бывших психотерапевтов характеризовал меня. Как только что-то укореняется у меня в голове, я не могу забыть об этом. Оно прорастает там и растет до тех пор, пока я не уверяюсь в том, что мой разум больше мне не принадлежит. Теперь вместе со всеми остальными моими проблемами там еще и этот мертвец.

Прошла почти неделя с момента инцидента с мышью. Марта пришла ко мне в комнату, чтобы извиниться и заверить меня, что Джек никогда бы не сделал ту ужасную вещь, в которой я его обвиняю. Забавно, что, похоже, она прекрасно осведомлена о неверности мужа, но не более. Я позволила ей высказаться, не возражала, а потом попросила уйти. Я не видела Джека и хочу, чтобы так продолжалось и дальше. Если он не будет выкидывать подобных фокусов, мы нормально уживемся.

Еще один житель пригорода толкает меня, проходя мимо. Я ускоряю темп, двигаясь вниз по проспекту. Поворачиваю за угол на улицу, где ждет мой новый дом. Когда я подхожу к нему, то вижу, как соседка Марты и Джека подрезает розы в палисаднике перед домом. Я не видела ее с той незабываемой встречи, когда она обвинила меня в том, что я смеялась над ее садом вместе с Мартой и Джеком. Джек утверждает, что это бред сумасшедшей. Я не могу не вздрогнуть. Сумасшествие – это такое мерзкое слово. Ярлык, который прилипает к тебе на всю жизнь.

Очевидно одно: они с моими хозяевами терпеть друг друга не могут.

А что, если?..

Я передумываю и поворачиваю в ее сторону.

Она перестает стричь кусты и злобно смотрит на меня. Уголки рта кисло опускаются вниз. Летние брюки и рубашка, запачканная землей, висят на ее маленькой фигурке, и, несмотря на теплую погоду, на ней все так же надета шерстяная шляпа с вязаным цветком. Возраст наложил неизменный отпечаток на ее лицо, но в ее пронзительных карих глазах нет никаких признаков того, что она чокнулась, как столь красноречиво выразился Джек.

– Я Лиза, – представляюсь я, натягивая широкую улыбку.

Она не улыбается в ответ. Наоборот, ее рот и брови выгибаются от раздражения.

Настойчивое мяуканье застает меня врасплох. Глядя вниз, я замечаю откормленную полосатую кошку в ошейнике с серебристой биркой, на которой указано имя. Кошка трется об ногу женщины. Сзади еще одна полосатая кошка; ее шерсть испачкалась и встала дыбом, оттого что она, играя, роется лапкой в грязи.

– Бетти, – моя новая соседка обращается к кошке, которая льнет к ее ноге, – хватит быть такой маменькиной дочкой, – ее голос полон ласки, – иди, поиграй с Дэвисом.

Бетти и Дэвис. А, Бетти Дэвис. Актриса. Кошка, мурлыча, ускользает и сворачивается клубком на плитке, которой вымощена дорожка, как будто идея порезвиться в грязи настолько возмутительна, что и подумать нельзя.

– Чего тебе? – говорит женщина, сердито глядя на меня с прищуром.

– Я только что переехала в соседний дом.

Она издает презрительное фырканье, исходящее откуда-то из глубины.

– Ты одна из этих, да?

– Из кого?

– Из их дружков, – она выплевывает это слово так, как будто оно самое ядовитое в мире. Удивительно, что розы не увядают и не гибнут. – Я сердечно благодарю тебя, дорогуша, за хорошие манеры. Несомненно, твоя мать воспитала тебя так, чтобы ты находила время здороваться с людьми, но если снова увидишь меня, я была бы признательна, если бы ты шла своей дорогой, – тут ее садовые ножницы захлопываются.

– Нет, – спешу я ее просветить, – они мне не друзья. Я просто снимаю комнату в верхней части дома.

Кожа на ее лице расслабляется, обвисая еще больше, пока она, не торопясь, оценивает меня заново.

– Ну, на твоем месте, – бурчит она громко, надеясь, что соседи услышат, – я бы держала под рукой бутыль святой воды, чтобы справиться с этими двумя злодеями.

Я понижаю голос, надеясь, что она заметит мое нежелание привлекать внимание Джека и Марты к нашему с ней разговору:

– Вы с ними не ладите?

Бетти вернулась и трется об ногу хозяйки.

– Думаю, ты имеешь в виду, что это они не ладят со мной. Я живу на этой улице больше шестидесяти лет, с тех пор как была маленькой девочкой. Этот дом принадлежал моим папе и маме, и однажды я передам его внукам, – ее рот кривится привычным движением. – Хотя, судя по тому, как отпрыски моей Лотти смотрят на меня в последнее время, похоже, они хотят, чтобы я поскорее встретилась с творцом. Чертовы наглые молодые люди. Говорила я Лотти, что надо было пороть их много лет назад. Если они не будут ко мне внимательны, я все оставлю Бетти и Дэвису.

Могу представить себе эти семейные разборки. Мегабитва в суде: кошки против людей.

– Ммм… Простите, я не расслышала вашего имени.

– Это потому, что я его не называла, – внезапно отвечает она. Потом ее лицо озаряется хитрой улыбкой. – Так мы отвечали мальчикам, когда я была молодой. Хоть я и любила старые добрые танцы в Хэммерсмите или в Сохо, но не спешила выпрыгивать из своих трусиков.

Мои губы дергаются в улыбке. Дамочка с характером. Мне это нравится.

В глазах у нее появляется блеск.

– Меня зовут Патриша, или Пэтси. Но не Триш. Знала я одну Триш: голос у нее был как сирена, а характер такой изворотливый, что ей следовало потонуть вместе с «Титаником», – она снова сердито смотрит на дом. – Она бы подошла этим двум в качестве третьей ведьмы.

– Пэтси, – я решаюсь взять с ней дружеский тон, – что случилось между вами и Мартой с Джеком?

– Я покажу тебе, – она быстро идет к входной двери.

Я не могу поверить в свою удачу. Я быстро следую за ней вместе с мурлыкающими кошками. Она ведет меня через набитый вещами коридор с деревянным столиком и подставкой для пальто и шляп в викторианском стиле; его стены увешаны семейными портретами и более современными фотографиями улыбающихся детей, которые наверняка сейчас уже взрослые и не могут дождаться, чтобы поскорее присвоить себе дом. В конце концов мы оказываемся в задней части дома, но это не кухня, как в доме по соседству, а уютная оранжерея, пронизанная летним светом. Пэтси открывает стеклянные двери и жестом приглашает меня в сад. Это очаровательное место, где можно увидеть бабочек, пчел и цветы всех оттенков, которые источают сильный аромат. Серо-голубой мозаичный стол со стульями того же стиля стоит у двери, а в дальнем углу – скамейка в тени под фиговым деревом. Какое безмятежное место!

Но зачем она привела меня сюда?

Увидев вопросительное и нахмуренное выражение моего лица, она подходит ближе. Шепчет:

– Даже у деревьев в саду есть уши.

Она тычет кривым пальцем в сторону забора между ее садом и садом Марты и Джека и подмигивает.

– Я играла в этом саду с тех пор, как была вот такого роста, – она подносит руку к ноге чуть выше колена. Все пальцы у нее слегка согнуты: классический симптом хронического артрита. – Пару месяцев назад его светлость показал мне планы улиц, которые якобы утверждают, что дальний конец моего сада принадлежит их дому. Эти так называемые планы показывают, что их сад заканчивается не там, где должен, а будто бы включает в себя еще значительный участок земли сзади, позади всех домов, прямо до конца улицы, – она усмехается. – Зачем им сад побольше? Он там днюет и ночует, и что? Их сад – это позор.

Я думаю о том, как Джек схватил меня за руку, когда в свой первый визит к ним домой, чтобы посмотреть комнату, я пыталась войти в сад. Марта утверждает, что он просто охраняет свою территорию. Но что, если это нечто большее? Если ему есть что скрывать?

Голос Пэтси дрожит:

– Однажды ночью, когда я на выходные уезжала в гости к дочери, эти ублюдки снесли мой задний забор. Трусы, – слезы блестят у нее на глазах. – Полиция сказала, что они ничего не могут с этим сделать. Но я не такая, как другие соседи на этой улице, я не сдамся, – я почти слышу, как скрипнула ее решительно выпрямившаяся спина. – Им это с рук не сойдет. Я подам на них в суд, в Бейли, если понадобится.

У меня не хватает духу сказать ей, что Олд-Бейли[3]3
  Олд-Бейли – Центральный уголовный суд в Лондоне. (Прим. ред.)


[Закрыть] занимается делами об убийствах.