Текст книги "День всех пропавших"

Автор книги: Дот Хатчисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава 7

Приезжаю в офис почти в пять утра, в конце концов бросив попытки заснуть. И я не одна такая – трое остальных появляются минут черед двадцать: Брэн и Мерседес ведут под руки шаркающую ногами в зомбиподобном состоянии Касс. Они похожи на родителей, пытающихся отвести ребенка в школу.

Мерседес отпускает руку Касс, чтобы поднять ее сумку из-под стола. Брэн поддерживает Касс в вертикальном положении до возвращения Мерседес, которая снова принимает всю тяжесть тела напарницы на себя. Затем он глотает остатки кофе и ставит пустую кружку на стол. Зная Брэна, уверена: крепость его напитка такова, что хватило бы покончить с большинством здоровых людей, и это наверняка не первая кружка за сегодня. Пусть я и переняла немало дурных привычек с тех пор, как присоединилась к ФБР – и переехала в Куантико, – разбавление крови кофеином в их число пока не входит.

– Сейчас вернемся, – говорит Мерседес жизнерадостным тоном, который после почти бессонной ночи должен быть запрещен законом, и ведет Касс в уборную.

– Métela en la bañera de una vez y abre el aqua[22]22
  Окуни ее разок в раковину и открой кран (исп.).


[Закрыть], – ворчит Брэн.

– Si no lo hago contigo, no lo haré con ella tampoco[23]23
  Я не поступаю так с тобой, так что и с ней не стану (исп.).


[Закрыть].

– Pero a mi si me lo has hecho[24]24
  Но со мной-то ты так поступала (исп.).


[Закрыть]. – Мерседес отпихивает Брэна свободной от удерживания Касс в равновесии рукой.

– Знаете, из-за постоянного нахождения в вашем обществе мне пришлось выучить испанский, так что я все поняла. – Присаживаюсь на краешек стола и делаю глоток чая. – Иногда мне кажется, что лучше оставаться в неведении.

– Но тогда ты не сумела бы отправить моей матери то чудесное письмо, написанное на испанском вперемешку с итальянским.

– Я, наверное, возненавижу тебя.

– Она повесила его в рамочку и все такое.

Брэн разбирает стикеры, которые скопились на краю его монитора со вчерашнего дня. Большинство просто выбрасывается. Через секунду он подходит уже без стикеров, поднимает меня с места, быстро обнимает и целует в щеку. Это больше, чем мы обычно позволяем себе на службе. Отчасти по личным предпочтениям, отчасти по настоятельной просьбе отдела кадров, когда мы проинформировали его, что начали встречаться.

Кругом практически никого, не считая нас, а взгляд в сторону других кабинетов показывает, что там не горит свет, так что я дотрагиваюсь до синеватых мешков под глазами Брэна.

– Ты вообще спал?

Он дергает за кончик моей плохо заплетенной косы, отчего резинка сбивается.

– А ты?

– Нет.

– De cualquier manera, no dorminos mucho[25]25
  В любом случае мы оба не слишком выспались (исп.).


[Закрыть]. Повернись.

Сажусь обратно на стол, приподнимаю ноги и разворачиваюсь, демонстрируя спину. Слышу скрип открывающегося и закрывающегося верхнего ящика, а через секунду пальцы Брэна встряхивают остальную часть косы. Он медленно расчесывает ее, уделяя особое внимание колтунам, которые я проигнорировала дома – слишком устала. Ощущения потрясающие: не только от легкого почесывания головы зубцами гребня, но и от пальцев Брэна, перебирающих мои волосы или прикрывающих уши. Через несколько минут гребень падает мне на колени, затем следует нежное потягивание за косу. Зеркало не требуется – и так знаю, что моя голландская коса стала аккуратной и тугой, каждая прядь плотно уложена на место. Эддисон сохранил навыки, полученные от проживания с сестрой на восемь лет младше – не давали забыть их и лучшие подруги Брэна, и почти каждая женщина, которую он впускал в свою жизнь. Даже Мерседес просит его помочь с прической для особо важных свиданий.

Мерседес приводит сухую по большей части Касс – только волосы, обрамляющие лицо, потемнели от сырости. Вероятно, ее пихнули головой в раковину с водой. Мне довелось испытать такое после одного незабываемого похода в бар.

В отличие от меня, эта процедура, похоже, не слишком оживила Касс.

– Наверное, пойду в конференц-зал, – говорю я им. Они заняты разбором содержимого своих сумок. – Мобильный со мной, но и внутренняя связь должна работать бóльшую часть дня.

– На это есть какие-то конкретные причины? – спрашивает Мерседес.

– Буду меньше бросаться в глаза, чем сидя здесь. Я не стыжусь и не падаю духом от того, что остаюсь в тылу, это вполне логично. Но я знаю, что рядом будет Андерсон – он нагружен дополнительной бумажной работой с последнего семинара по борьбе с домогательствами, который ему пришлось посетить. Так зачем давать повод для острот?

– И почему ни одна из вас до сих пор не прикончила его? – вздыхает Брэн. – Уверен, каждая женщина на нашем этаже обеспечила бы тебе алиби.

– Вот именно, – отмахивается Мерседес. – Это выглядело бы слишком подозрительно.

Входит Уоттс с дымящейся кружкой и целой коробкой протеиновых батончиков в обертках. Поставив кофе на стол, она открывает коробку, бросает каждому из нас по батончику и приказывает:

– Ешьте.

– Вам удалось поспать? – спрашиваю я.

– А хоть кому-то удалось? Мои ребята уже на пути в Ричмонд: я велела им сразу направляться туда.

Но по какой-то причине она пришла сюда. Ждем логической развязки.

– Мне пришло электронное письмо от штатных психологов, – бормочет Уоттс с набитым половиной батончика ртом. – Они хотят, чтобы Эддисон оставался здесь вместе со Стерлинг и занимался аналитикой.

– Я ничем себя не дискредитировал, – немедленно протестует Брэн.

– Все-таки немножко дискредитировал. Не настолько, чтобы отстранить тебя от дела, и они в любом случае не настаивают на этом. Но вчерашний день выдался для тебя тяжелым. Я все видела. И твоя команда видела – неважно, готовы они признать это или нет.

Брэн обегает нас взглядом. Касс смотрит ему в глаза, разворачивает батончик и запихивает целиком в рот, чтобы не отвечать.

– Психологи не пытаются наказать тебя, – продолжает Уоттс, когда становится ясно, что мы ничего не ответим. – Однако они обеспокоены, как скажется продолжение расследования на твоем самочувствии. И, должна заметить, если ты останешься здесь со Стерлинг, все будет выглядеть, словно просто не повезло, а не как будто вам приказали сделать это.

Брэн несколько раз вяло протестует – больше для проформы. Он опирается о мой стол. Наблюдаем, как Касс и Мерседес уходят вслед за Уоттс: им в Ричмонд.

Уже возле самого лифта Уоттс оборачивается и просовывает голову в стеклянные двери офиса:

– Эддисон, не давай Стерлинг раствориться в пустоте. Вынуждай ее всплывать на поверхность время от времени.

– М-м-м… я постараюсь изо всех сил, хорошо?

Троица исчезает из виду. Мы с Брэном еще немного сидим на моем столе в не совсем комфортной, но, по крайней мере, привычной тишине.

– Прошу прощения, – в конце концов шепчу я.

Он пожимает застывшими от напряжения плечами.

– Что есть, то есть… Все еще хочешь пойти в конференц-зал?

– Да. Не хочу сегодня общаться с людьми, которые не работают с этим делом.

– Ты не забыла, что сегодня суббота, нет?

– Это означает только то, что большинство придут не раньше десяти или около того.

Брэн со вздохом признает мою правоту. Собираемся и направляемся в конференц-зал – уже как Эддисон и Стерлинг. Ивонн – наш увлеченный технический аналитик команды – появляется около шести тридцати с коробкой пончиков и затравленным выражением лица. У нее есть персональный кабинет, где стоят сверхмощные компьютеры – они защищены лучше тех, что в наших каморках. Но сегодня она идет сразу в конференц-зал и вываливает свои вещи на стол.

– Можно мне сегодня поработать здесь?

– Конечно, – медленно говорю я, отодвигая свой ноутбук, чтобы скрестить руки на столе. – Тебе нужно все рабочее пространство или же…

– Нет, я имела в виду – поработать с тобой. Сегодня мне нужен живой контакт с людьми.

– Хорошо, а в чем дело?

Ивонн закрывает глаза и делает глубокий вдох.

– Она всего на год старше моей дочери.

Черт. Верно.

– После второй дозаправки сопрем «Кериг»[26]26
  Марка кофеварки.


[Закрыть] Вика, – сообщаю я ей, выразительно глядя на ее желтую кружку.

Она невольно издает смешок и извлекает несколько предметов из своего огромного, замаскированного под сумочку мешка:

– Мне надо кое-что забрать из кабинета. Сейчас вернусь.

Эддисон следует за ней – помочь с переноской вещей. Минут через пятнадцать они возвращаются с двумя мониторами и сумкой для ноутбука, из которой торчат кабели и провода. Помогаю Ивонн разобраться с ними и устроить комфортное рабочее место на краю ближнего к двери стола. Эддисон немного сдвигает в сторону наши вещи, чтобы освободить пространство. Из всех членов команды только мне позволено помогать Ивонн с электронной работой: по ее словам, я единственная, кто способен управляться с вещами сложнее смартфона.

Иногда Эддисона охватывает усталость или безрассудство, и он задает ей какой-нибудь по-настоящему глупый вопрос. Ее пошаговые инструкции, отличающиеся покровительственно-оскорбительным тоном, потрясающи.

Когда последний провод оказывается на своем месте, Ивонн включает систему. Пока компьютер грузится, она роется в коробке с пончиками, кладет пару из них на салфетку и протягивает мне:

– С кленовым сиропом и с беконом. Должны быть еще теплыми. – Она подмигивает мне. Пытаюсь улыбнуться, однако получается, наверное, не очень, учитывая, что большая часть пончика уже во рту. – Жуй, Стерлинг. Люди прожевывают еду.

– Есть, мэм, – бормочу я.

– А также не разговаривают с набитым ртом. Он дурно на тебя влияет.

Эддисон отрывается от внимательного созерцания оставшихся в коробке пончиков:

– Эй!

Хихикаю и пытаюсь проглотить.

– Спасибо за пончик.

– М-м-м…

Откидываюсь на спинку стула и слизываю с пальцев сироп. Они немного соленые и жирные от бекона, против чего я совершенно не возражаю. Один из тех редких случаев, когда я не испытываю чувства вины за любовь к свиному бекону.

Эддисон одаряет нас обеих косым взглядом, плюхает на салфетку два пончика с шоколадной глазурью и садится на место.

– С чего хочешь начать? – интересуется Ивонн.

– Поступил ли отчет за прошлый вечер от капитана ночной смены? – спрашивает он.

Ивонн смотрит на монитор, прежде чем ответить:

– Нет, но ночная смена закончится только через несколько минут. Полагаю, мы получим все в течение часа, если только Уоттс не свяжет нас с ним для устного отчета.

– Дальше надо рассортировать отчеты по преступникам, стоящим на учете; уточнить, не упустила ли из виду школьная администрация пятна в чьей-нибудь биографии, и проверить родителей Фрэнклина Мерсера. Я предпочел бы заняться Мерсерами.

– Беру отчеты на себя, – говорю я.

– Значит, мне остается школа. – Ивонн качает головой, пышные локоны скользят по ее шелковой блузке персикового цвета. – Ладно. Напомните, почему мы выбрали эту профессию?

– Чтобы помогать людям.

Наклоняюсь к Эддисону и касаюсь телефона Ивонн. Экран подсвечивается, показывая фоновый рисунок: четверо улыбающихся детей прижались друг к другу головами, чтобы войти в кадр.

– Чтобы сделать мир более безопасным местом.

– Напоминай мне об этом несколько раз на дню, ладно?

– Конечно.

Ивонн включает проигрыватель на одном из мониторов: мелодия достаточно тихая, чтобы не мешать беседе и звонкам, но достаточно громкая, чтобы заполнять пространство и тишину, которая возникает при погружении в работу. Несколько агентов заходят, чтобы заняться бумажными делами или получить какую-то информацию. В ФБР не всегда есть такое понятие, как выходные, особенно в CAC, так что в течение дня появятся и другие сотрудники.

Ивонн собрала данные по преступникам Ричмонда, стоящим на учете, и рассортировала по видам нарушений. Теперь моя очередь: просмотреть сведения и понять контекст. Когда пропадает ребенок, о неприкосновенности частной жизни не может быть и речи, и это относится не только к родителям. Следствие ставит на уши весь квартал и окрестности, вникая в малейшие подробности биографий людей в попытке отыскать ребенка – хочется надеяться, живым и невредимым.

На улице, где живет Бруклин, нет ни одного преступника, однако в ее квартале живут трое. Все они обитают слишком близко к школе, чтобы оказаться совершавшими насилие в отношении детей, но я все равно просматриваю данные. Один мужчина во время особенно сильного приступа неприятных воспоминаний разделся и пробежался голым по дому престарелых, в котором работал. Спрятался под кроватью восьмидесятисемилетней женщины и всхлипывал, бормоча что-то насчет препарирующих его изнутри инопланетных муравьев. Некоторые обитатели и сотрудники пансионата, конечно, перенервничали, но для других, судя по полицейским отчетам, это оказалось самым забавным происшествием в жизни. Как и для самих полицейских. Несмотря на попытки придерживаться официального тона, было ясно, что они ржали от души.

Публичное обнажение делает человека преступником, и этот невезучий стрикер[27]27
  Появляющийся в общественном месте в нагом виде.


[Закрыть] живет ближе всех к Мерсерам, всего через две улицы. Сочувствовали ему коллеги или нет, но он больше не работает ни в пансионате, ни с пациентами вообще. По последним данным, трудится в страховой компании, обрабатывая медицинские счета.

На соседней с ним улице проживает женщина, уличенная в проституции в одном из штатов, что делает ее преступницей. И этот статус сохранился с переездом в Вирджинию. Впрочем, обвинения давние, никаких намеков на рецидив. Кроме того, проститутки намного, намного чаще становятся жертвами преступлений на сексуальной почве, а не наоборот.

А вот на бывшей окраине, где до начала работ по благоустройству квартала пространства между домами было больше, живет мужчина, который бо́льшую часть пребывания в колледже насиловал одногруппниц. Пока его в итоге не судили, не признали виновным и не исключили – именно в таком порядке. Он был осужден по двум делам, проходил по пяти и подозревался еще в четырнадцати. Частично отбыв срок, вышел и затем попадал под арест еще дважды. В первый раз обвинения сняли, потому что работодатель молодой женщины надавил на нее, не желая публичной огласки, а во второй раз дело закрыли, поскольку вещественные доказательства были непрофессионально собраны и по большей части уничтожены. Однако всем доказанным и предполагаемым жертвам было за двадцать, даже когда преступник стал старше. Значит, его нельзя подозревать в пропаже Бруклин. Хотя я все равно с удовольствием закопала бы его.

Ближе к нашему делу: во всем Ричмонде живут буквально десятки, если не сотни обвинявшихся в преступлениях против детей, и информацию по каждому надо обработать. Проделав половину работы, стукаюсь лбом о стол и мысленно желаю, чтобы от удара родилась какая-нибудь гениальная идея. Идея, которая окажется ключом к разгадке всего дела, – ниточка, что приведет нас прямо к Бруклин.

– Кажется, я где-то читал, что такое поведение вредно для здоровья.

Вздыхаю и еще несколько раз стукаюсь об стол, уже мягче.

– Доброе утро, Вик.

– Выше нос, Элиза. Уже около полудня – время ланча.

– Ланча? Серьезно?

Неохотно сажусь за стол – скорее из-за дразнящего запаха еды, чем из-за приказа. Похоже, у нас суп и сэндвичи с приправой в виде сурового, но нежного взгляда Вика.

– У тебя фантастическая работоспособность, но постарайся адекватнее оценивать ситуацию, – говорит он, протягивая мне бумажный стаканчик и что-то завернутое в бумагу. – Я заходил проверить тебя несколько часов назад.

– Разве?

– Элиза, я задавал вопросы, и ты на них отвечала.

– Хм.

Ивонн фыркает и катится на стуле на колесиках вдоль овального стола, пока не оказывается рядом со мной; ее еда находится на безопасном расстоянии от компьютеров.

– Ты та самая девочка, которая читала во время футбольных матчей, верно?

– Нет, я девочка, игравшая на трубе в оркестровой форме, от которой зудела кожа.

– Играешь на трубе?

– Больше не играю.

Разворачиваю сэндвич. Ух ты, индейка и бекон.

– А если спросить моего преподавателя музыки, то и тогда не играла по-настоящему.

Эддисон проглатывает кусочек сэндвича. Листик салата прилипает к уголку рта.

– Не волнуйся, Вик. Ей дали перекусить и спасли от обезвоживания.

– Разве? – повторяю я.

Ивонн хихикает и особо не пытается это скрыть.

– Все, что ему нужно сделать, – сунуть тебе в руку чашку или кусок еды, и ты автоматически запихнешь это в рот. Потрясающе.

– И пугающе.

– Ну да.

Вик со своим обедом садится напротив. Совсем неудивительно видеть его здесь в субботу.

– Есть какие-нибудь многообещающие зацепки? – интересуется он.

– Пока нет, – отвечаю я. – Большинство кандидатур, по делам которых успела пробежаться, можно исключить: или потому, что они встали на путь исправления, или потому, что предпочитают совсем других жертв. Только горстка заслуживает более внимательного рассмотрения.

– Однако?..

– Мне тяжело поверить, что это преступление совершилось просто потому, что подвернулась такая возможность.

Вгрызаюсь в сэндвич, жуя медленнее обычного, чтобы дать себе время на раздумья.

– По всем данным, Бруклин – умный, осторожный ребенок. В одиночестве она вела бы себя еще осторожнее.

– Значит, думаешь, что она знакома с похитителем?

– Достаточно хорошо, чтобы узнать и, может быть, даже остановиться поболтать. Особенно если она кому-то помогала.

– Это указывает на то, что похититель проживает в ее районе.

– Может быть. Или, возможно, это кто-то из школы. Или связанный с «Брауни». Или кто-то из сослуживцев ее родителей, которого Бруклин уже встречала.

– Или бабушка с дедушкой, – бормочет Эддисон.

– Мы выяснили что-нибудь в этом направлении? – спрашиваю я.

– Без ордера не сможем, – отвечает Вик.

Давлюсь сэндвичем.

– Стоп… что-что?

– Ну не совсем так, но… Ее бабушка с дедушкой живут в Делавэре, так что Смиты, не заезжая в Ричмонд, сразу отправились туда.

Смиты, члены команды Уоттс, работают в паре так долго, что перестали восприниматься как индивидуумы. Большинство агентов CAC не сумеют назвать их имена даже под дулом пистолета. В тех редких случаях, когда возникает потребность их различить, обычно описывают их внешность.

– И?..

– Бабушка и дедушка Бруклин не впустили их даже в ворота. Сообщили через переговорное устройство, что их адвокаты в должный срок свяжутся с ФБР.

– Ты серьезно?

Эддисон лишь качает головой.

– Они должны понимать, что это вызовет еще большее подозрение.

– Отец Бруклин сообщил Уоттс имена адвокатов своих родителей, – продолжает Вик. – Она передала информацию Смитам, и тем удалось связаться с ними. Адвокаты сказали, что позвонят в понедельник и договорятся, когда Мерсеры-старшие выберут удобное для разговора время.

– В понедельник?

– А когда Смиты подчеркнули, что дело происходит в Ричмонде, а не в Делавэре, и что им пришлось специально ехать оттуда…

– Дай-ка угадаю: адвокаты сказали, что они могут преспокойно приехать снова.

– Помещаем их в категорию «склонен к побегу»? – спрашивает Ивонн; одна рука застыла над клавиатурой. В другой она держит одновременно полную ложку супа и сотовый. Надо попросить ее научить меня многозадачности.

– Мы можем вызвать их на допрос в качестве важных свидетелей, но не арестовать или держать под стражей, – объясняет Вик. – Однако можно попросить TSA[28]28
  Администрация транспортной безопасности.


[Закрыть] взять их на заметку. Уоттс уже сделала звонок и договорилась.

– Но мы лишь узнаем, что они купили куда-нибудь билеты, – возражает Ивонн. – Это не помешает им улететь.

– Они подавали документы на опеку? – спрашиваю я.

– Насколько я разузнал – нет, – говорит Эддисон. – Хотя это может просто означать, что их адвокаты подготовили документы, но еще не подали.

– Значит, если по каким-то причинам наши юристы сообщат, что мы не сумеем вызвать дедушку и бабушку Бруклин в качестве важных свидетелей, можем ли мы пригрозить им тем, что они препятствуют правосудию? Вдруг тогда они станут сговорчивее?

– Кровожадная девка, – ласково говорит Эддисон.

Ивонн закатывает глаза.

– Мне нравится, что ты находишь такое поведение столь очаровательным.

– А ты не находишь?

– Эддисон, продолжай копать информацию по Мерсерам, – говорит Вик. – Нарой, сколько можно без ордера. Возможно, они забрали Бруклин, возможно, нет, но их нынешние действия бессовестны. Если похитители не они, то они вынуждают нас тратить впустую ценное время – время, которого у их внучки, вероятно, нет. Элиза, когда ты разговаривала с Ребеккой, сложилось впечатление, что она что-то скрывает?

– Нет. Она отчаянно хочет, чтобы Бруклин нашли. Если б она сбежала из дома, сообщив подруге, что собирается сделать, Ребекка рассказала бы обо всем ее родителям, как только появилась полиция. Могу поверить, что она знает что-то, важность чего не осознает, но не думаю, что хранит какие-то секреты.

– Бедная девочка, – бормочет Ивонн.

– Стоит расширить поиск по реестру за пределы Ричмонда. – Я вздыхаю. – Как минимум в пределах Вирджинии, желательно также распространить его на Мэриленд и Северную Калифорнию. И нам надо порыться в базе ФБР.

– Ищем похищения со схожими жертвами?

– И убийства.

И Вик и Эддисон поворачиваются ко мне с серьезным видом. Ивонн делает резкий вдох.

– Естественно, мы не желаем такого исхода, но если существуют похожие дела, то о них следует знать. Мы понятия не имеем, какого рода жертвой является Бруклин.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Ивонн. – Какого рода жертва?

– Ее похитили потому, что в тот день она была легкой добычей? Потому, что соответствует определенному типажу? Потому, что она – Бруклин?

– Ненавижу, когда расследование приближается к сорокавосьмичасовой отметке, – бормочет Эддисон.

Это ни в коем случае не правило, но есть своего рода… традиция? Конечно, не официальное правило, а эмпирическая закономерность: если не удается разыскать пропавшего человека в первые сорок восемь часов после исчезновения, то стиль расследования меняется. Иначе никак: первые пара дней – безумная гонка изо всех сил. Такой темп нельзя поддерживать в долгосрочном расследовании.

Тем не менее это вызывает адскую депрессию.

– Тут множество разных систем, с которых можно начать поиски. – Вик делает большой глоток чая с сахаром; между его глаз пролегает хмурая, задумчивая морщина. – Ивонн, о каком аналитике ты рассказывала на прошлой неделе?

– На прошлой неделе я рассказывала вам обо всех новых аналитиках, потому что мы рассматривали их переводы.

– Я про ту, которая, как ты сказала, подает надежды, – поясняет он. Немножко поясняет: – Девочка-яблоко.

Я, уже собиравшаяся доесть сэндвич, делаю паузу и отодвигаю его ото рта:

– Девочка-яблоко?

– Гала Андриеску, – отвечает Ивонн. – Мы решили придерживаться руководства по выживанию в CAC, которое Рамирес написала для агентов-новичков, и начали ставить новых аналитиков в пару с более опытными. Мы сотрудничали всего несколько недель, однако у нее хорошее рабочее чутье.

– Она может прийти сегодня?

– Я позвонила и спросила ее, перед тем как пойти сюда. Ее жених перенес этим утром небольшую операцию, кто-то должен быть с ним. Гала отвезет его домой, потом кто-нибудь из его друзей посидит с ним, пока он не придет в себя. Она сказала, что прибудет примерно в час тридцать.

Эддисон отрывает взгляд от телефона.

– Смиты припарковались у ворот дома Мерсеров-старших. Прямо перед въездом, так что, если бабушка с дедушкой ждут гостей или курьеров, посетителям зададут вопрос, по какой причине агентам ФБР приходится отъезжать с места, чтобы впускать и выпускать их.

– Это законно? – спрашивает Ивонн.

– Пока они не запрещают вход и выход – вполне. Они занимаются открытым наблюдением за потенциальными подозреваемыми в деле похищения ребенка.

– Ох уж эти ваши лазейки…

– Лазейки – душа законов. – Эддисону удается выговорить это, сохраняя серьезное выражение лица.

Ивонн смотрит на него тем же взглядом, каким одаривает своих сыновей-близнецов, и в ответ получает застенчивую улыбку.

– У них есть ноутбуки и точка доступа, так что они вызвались заняться биографией Мерсеров-старших.

– Чтобы ты могла заняться… – подсказывает Вик.

– Некрологами и свидетельствами о смерти, – предлагаю я.

Эддисон задумывается на секунду, затем кивает.

– Не все похищения детей, подходящих под определенный типаж, носят сексуальный характер. Если Бруклин подходит под типаж, то похитителем мог быть кто-то, лишившийся своего ребенка.

– Хорошо. Я сообщу об этом Уоттс и скоро приду вас проведать. – Вик встает, собирает весь мусор, выходит из конференц-зала и направляется к своему кабинету.

Ивонн поворачивается и смотрит на нас.

– Он ведь понимает, что реально не работает над этим делом, верно?

Эддисон лишь ухмыляется. Как руководитель группы Вик, работает над каждым делом, которое посчитает достаточно важным. Он попросту игнорирует правило «больше-не-работать-в-поле» и любые подобные запреты. Мы – его люди; эти дела – его. Просто иногда он предпочитает не столь пассивную роль наблюдателя.

Вошедшая Гала оказывается двадцатидвухлетней девушкой с волосами ярких сине-зеленых оттенков, очками «кошачий глаз» со стразами и протяжным джорджианским[29]29
  Джорджия – штат в США.


[Закрыть] акцентом, которого я совсем не ожидала от обладательницы фамилии Андриеску.

– Я бы сказала «рада знакомству»… – начинает она и пожимает плечами, вместо того чтобы закончить фразу.

– Не беспокойся – у нас так принято.

Гала трясет руку Эддисона, смотрит мне в глаза и подмигивает. Мы с Ивонн отворачиваемся, чтобы подавить смешок. О, она мне уже нравится.

В Эддисоне есть нечто такое, от чего у молодых агентов женского пола подкашиваются ноги. Даже я понятия не имею, в чем дело, потому что хоть он и является моей кошачьей мятой, моей приманкой, но стал ею постепенно, после года совместной работы и двух лет рассказов о нем нашей общей подруги Прии. Он привлекателен на манер «грубоватого мужика», авторитетен и компетентен одновременно, но в отделе есть и другие парни, подходящие под это описание. Тем не менее только от Эддисона агенты-новички падают в обморок. Мерседес считает, что дело в излучаемой им ауре задумчивости и уязвимости. Марлен, мать Вика, щиплет Брэна за щеку и говорит, что дело в уважительном отношении ко всем женщинам в его жизни.

Быть может, Гала иммунна к тому-чем-бы-это-ни-было потому, что у нее есть жених – хотя других это не останавливало, – но мне это нравится.

Ивонн помогает напарнице установить очередной компьютер с несколькими мониторами и объясняет критерии отбора, которые я записала на нескольких страницах, вырванных из любимого желтого блокнота нашего техника-аналитика. Слушаю их обсуждение вполуха на тот случай, если понадобятся пояснения.

Эддисон потягивается рядом; его позвоночник издает такой хруст, что он вздрагивает.

Я тру глаза и отодвигаю стул от стола.

– Сейчас вернусь, – сообщаю остальным. – Просто надо немного прогуляться.

– Самое время, черт побери, – с вызовом говорит Ивонн, игнорируя полуобеспокоенный-полуодобрительный взгляд Галы.

Эддисон ненадолго превращается в Брэна и на секунду прикладывает мою руку к щеке.

Каждая частичка тела ноет от долгого сидения, и хотя от движения часть мускулов вздыхает с облегчением и расслабляется, другие в знак протеста напрягаются. Мы давно пытаемся убедить Брэна поставить у себя джакузи, однако он до сих пор слишком нервно относится к Дому, чтобы что-то в нем менять. В конце концов, легко ли менять дом, который по ощущениям чужой?

Медленно спускаюсь по пандусу, растягивая каждый шаг. Если со стороны это смотрится так же абсурдно, как я сама чувствую, то оказавшиеся поблизости видят то еще зрелище. Продолжаю передвигаться странными растянутыми шагами мимо стеллажей. Но совсем недолго. На периферии сознания непрерывно и беспощадно тикают часы-дело. Легко представить, что каждая секунда, которую расходуешь на себя, – это секунда, которую отнимаешь у жизни пропавшего ребенка. Работая у нас, люди выгорают по многим причинам, и, как бы ни осуждали их коллеги из других отделов ФБР, сотрудники CAC никогда не станут этого делать. Мы слишком хорошо понимаем суть своей работы, чтобы ощущать что-либо, кроме сочувствия к тем, которым в конце концов приходится ее бросить.

В итоге прогулка приводит меня к столу Эддисона. Когда речь заходит о порядке, я, бывает, придираюсь к мелочам, однако состояние его стола зачастую выбивает из колеи даже меня. Дела тщательно рассортированы и уложены в стопки, образуя башенки на заднем краю стола, возле ряда приземистых шкафов для документов, которые Эддисон поставил туда, когда унаследовал рабочее место от Вика. В каком-то смысле все выглядит еще более устрашающе, чем бардак или завалы.

Брэн не хранит дома личных фотографий – ни в прежней квартире, ни в Доме. Однако Эддисон держит на рабочем месте только два снимка, которые стоят рядом друг с другом на шкафу у стола. Тот, что поновее, – восьми-девятилетней давности. На размытом фоне виднеется огромный каменный бюст президента Авраама Линкольна с неудачно расположенной дыркой в шее. Возле одного плеча стоит Брэн, ухмыляясь и указывая на дырку. Возле другого – Прия Шравасти, делая то же самое. Вик, Брэн и Мерседес познакомились с Прией лет одиннадцать лет назад, когда ее старшая сестра Чави погибла от руки серийного убийцы. По словам Прии, они с Эддисоном нашли общий язык после того, как она швырнула ему в голову плюшевого медвежонка; оба горевали, злились на весь свет и тосковали по своим сестрам. Я познакомилась с ней шесть лет назад, когда убийца сестры начал преследовать и ее. Точнее, вновь стал преследовать. Прия со своей матерью Дешани жила тогда примерно в часе езды на юг от Денвера, из-за чего Финни, а следовательно, и я включились в расследование.

Другому фото, слегка пожелтевшему от времени в тех местах, где стеклянная рамка пропускала больше света, ровно двадцать пять лет. Шестнадцатилетний Брэн в джинсах и футболке с надписью «Букканирз» с длинными рукавами улыбается, глядя сверху вниз на тянущую его за руку маленькую девочку. Она прелестна, вьющиеся светлые волосы заплетены в косички, на голове блестящая розовая диадема. Вокруг голубых глаз – маска из красной ткани, а поверх костюма черепашки-ниндзя Рафаэля – шутка в честь Рафи, лучшего друга Брэна – блестящая розовая пачка. В ее другой ручке – наволочка с изображением Чудо-Женщины, на дне которой, судя по выпуклостям, полно конфет.

Фейт Эддисон.

Она улыбается брату; два нижних зуба посередине отсутствуют или только начали расти. А Брэн, который даже на отдыхе имеет хмурый вид, выглядит таким размягченным, очарованным и довольным – видеть это почти болезненно. Не то чтобы он больше никогда так не выглядит. Не то чтобы больше не испытывает такую привязанность и мягкость по отношению к любимым. Просто теперь подобное можно наблюдать очень редко – так тщательно он охраняет свои чувства.

Брэн держит эти фотографии здесь, на своем столе, потому что они напоминают ему, зачем он занимается мучительной и тяжелой работой. Чтобы, хочется надеяться, ни одной семье не пришлось, как Прие и Дешани, ждать пять лет, чтобы узнать, кто убил их сестру и дочь. Чтобы, хочется надеяться, ни одной семье не пришлось жить двадцать пять лет, не зная, что случилось с их ребенком.