Текст книги "Царица эльфов"
Автор книги: Дороти Шелдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Дороти Шелдон
Царица эльфов
Пролог
Потомок итальянских переселенцев Тони Голардо – моложавый красавец с темными волосами и бровями, не скрывающими синевы его глаз, не знал, как поступил бы отец, будь он жив. В самом деле, что бы он сделал, одолей его стремление увеличить площади, занятые под виноградниками? Вот алчное стремление мачехи было совершенно очевидным.
В наследство им досталось хозяйство, раскинувшееся на десятках акров, и почти столько же было отдано в аренду соседу. Да, увеличив вдвое размеры земель, можно выйти в первые ряды производителей самых респектабельных вин и приумножить доходы. В конце концов, все в этой благословенной орегонской долине на Тихоокеанском побережье США, кто занимался виноделием, делали это ради заработка. Но сосед-арендатор был менее удачлив, подходил срок оплаты взятой им внаем земли, а покрывать долги ему, судя по всему, было нечем. Что-то у этого уже немолодого человека в хозяйстве не ладилось, ему нужны были отсрочка, ссуды под налаживание расстроенных дел, помощники, субарендаторы, готовые воспользоваться его почти пустующими конюшнями и обширными пастбищами. Над соседом словно повис злой рок – то у него пали лошади, то напала хворь, то стряслись какие-то неведомые другим неприятности. Уж не по чьей ли недоброй воле творились все эти несчастья? Всякое поговаривали...
Молодой Голардо был бы и не против прибрать к рукам все принадлежавшие его семейству земли, но что-то его сдерживало. И не в последнюю очередь, как он стал замечать, – нетерпеливая настойчивость его злобной мачехи, все более воинственно и неотступно требовавшей разорения соседа-арендатора. Голардо избегал излишних разговоров с этой неискренней и сварливой женщиной и, чувствуя ее формальную правоту, не мог постичь ее потаенных помыслов. Он уходил в дела, пропадал в своем отдельном домике или на виноградниках и все чаще задумывался над своей личной, до сих пор холостяцкой жизнью. Нет, он не был женоненавистником. Наоборот, за ним в округе, да и за ее пределами, ходила слава отчаянного сердцееда, и не одна местная красавица сохла по нему, но... что-то всегда удерживало его от последнего шага. Уж не какая-то ли подсознательная, неотступная, тревожно-сладкая мысль, не оставляющая его с юношеских лет?
Да, думал он, землю соседа, видимо, придется забрать, но не ради непонятных прихотей мачехи. Сколько же в ней злобы к соседу, с которым махечу должно бы соединять постигшее и его и ее много лет назад общее горе. А может, дела неудачника поправятся – ведь есть же у него надежда – не один он на этом свете. Не может же он не ждать чего-то или... кого-то. Голардо задумывался и грустнел. В судьбе соседской семьи было что-то скрытое от людских глаз, как в бочонках вина, в которых созревают капризные совиньоны и божоле, шабли и кьянти. Неизвестно, какие процессы происходят в этом винном брожении: может, напиток скиснет и погибнет, а может, причудою природы превратится в божественно прекрасное и неповторимое вино. Главное для винодела – терпение и умение выжидать. А семейство Голардо, старых итальянских виноделов, знало этот секрет мастеров.
Тони Голардо обладал удивительной, то ли переданной по наследству, то ли благоприобретенной, способностью определять лучшие сорта вин не только на вкус, но и просто по запаху. Семейное погребное хозяйство, хоть и было известно на всем Тихоокеанском побережье, все же считалось скромным по количеству собранных в нем вин, но зато по их качеству не уступало многим коллекциям самых авторитетных винопроизводителей. Вина из подвалов Голардо получали высшие оценки на ежегодных выставках, устраиваемых всевозможными ассоциациями производителей, торговцев и просто ценителей вин. Эти выставки проводились повсеместно – от западного до восточного побережья страны.
Дегустация известных и редких сортов солнечного напитка была для Голардо не просто профессиональной потребностью, но и необходимым элементом его пристрастного отношения к вину, а вернее сказать – его пристрастия к секрету винопроизводства, к разгадке тайн бродильного чана. Ведь даже неперебродивший, свежий виноград отзывается вкусом вина. А бродильный чан с его непостижимыми для непосвященных процессами – это та же жизнь с ее таинствами, в которой даже нечаянная улыбка может отозваться всевозвышающей любовью.
Одну такую улыбку повзрослевший Тони Голардо не мог забыть долгие годы, с дней юности. Вот почему и не спешил он вступать в тяжбу со своим соседом-арендатором, даже если бы этот кусок земли протянулся от одного океанского побережья страны до другого.
1
Итак, слухи подтвердились – Мэри вернулась домой. Рука Тони Голардо непроизвольно сжала бинокль. На какую-то долю секунды он потерял из виду фигуру женщины, за которой наблюдал с балкона своего маленького, недавно оштукатуренного домика. С возгласом нетерпения он облокотился на черные чугунные перила, наводя бинокль с сильным увеличением на то место, где только что заметил ее. Сначала он не увидел ничего, кроме плавно вздымающихся холмов, окутанных туманной дымкой, которая сияла всеми цветами радуги под первыми лучами солнца. И, как всегда бывало, это зрелище наполнило его благоговейным трепетом. Долина, где уже более сотни лет назад обосновались первые поселенцы западных окраин Америки, производила на иных такое впечатление, что они назвали ее Радужной долиной. Почти каждый день он находил несколько минут, чтобы полюбоваться этим мирным пейзажем и окружавшими дом виноградниками.
Но вот он снова увидел женщину – высокую, стройную, в шортах и простой тенниске. Она стояла на самом берегу пруда, затененного раскидистыми дубами. Через ее плечо небрежно перекинуто яркое полотенце. Он подкрутил резкость и замер, завороженный видом длинных, цвета воронова крыла волос, вспыхивающих в солнечных лучах. Кожа ее имела медовый оттенок и, казалось, источала запах цветов апельсинового дерева. Если бы не современная одежда, ее можно было бы принять за первую переселенку Радужной долины давно ушедших дней, которая приготовилась совершить обряд утреннего омовения.
– Мэри, – пробормотал он, ощутив, как внезапно что-то сжалось в груди.
Мэри Мартинес. Боже мой, какие воспоминания пробуждает это имя!
Она потянулась, изогнув тело, подставляя его солнечному теплу, и он задержал дыхание. Осталась в прошлом складненькая фигурка четырнадцатилетней школьницы, которую он помнил. Под тонкой тканью тенниски и хлопчатобумажных шорт угадывались округлые женственные формы. Не отрывая от нее глаз, он ощутил, как по его телу словно пробежал электрический ток. Четырнадцать лет сильно изменили дочь Никколо Мартинеса, хотя она всегда была очаровательным маленьким созданием. Чего стоили одни ее большие невинные глаза лани. Их удивительный зеленовато-коричневый оттенок мгновенно околдовывал мужчин. Как и полноватые, слегка оттопыренные губы...
Но Тони стряхнул с себя оцепенение и недовольно хмыкнул. Он имел возможность испытать, какой соблазнительной умеет быть Мэри Мартинес, а по слухам – и не только он один. Не то чтобы он придавал значение разным там пересудам. Он не раз убеждался в их несправедливости и заведомых преувеличениях. Но ему доподлинно известно, что Мэри и ее старшая сестра Оливия были центральными фигурами трагедии, потрясшей однажды мирную жизнь Радужной долины.
– Любуешься пейзажем?
Тони виновато вздрогнул при звуке раздавшегося за спиной голоса, но чувство неловкости быстро сменилось раздражением, когда, опустив бинокль и круто обернувшись, он увидел лицо своей мачехи. Стоя в дверях, через которые лестница вела на второй этаж, Ханна Голардо наблюдала за ним проницательным взглядом карих глаз. Интересная женщина пятидесяти лет, она выглядела много моложе благодаря своим неустанным усилиям, а также искусству косметической хирургии. Ее светло-каштановые волосы были подстрижены по последней моде, а одевалась она с той аккуратностью, которая от рождения присуща всем немкам. Многие считали ее красивой, но Тони так и не сумел разглядеть в ней что-либо иное, кроме умело поддерживаемого имиджа.
Она не могла знать, что именно было объектом его внимания, твердо рассудил он. Без помощи бинокля пруд казался отсюда всего лишь узенькой серебряной полоской, полускрытой за темнеющими вдали деревьями. Кроме того, в свои тридцать три года он не обязан отчитываться перед ней. Они решили раз и навсегда этот вопрос после смерти его отца, когда Тони вернулся домой из Европы, чтобы взять на себя управление винным заводом Голардо.
Не отвечая на ее вопрос, он произнес:
– Кажется, неплохая погода – сегодня следует ждать наплыва посетителей.
Ханна заведовала на заводе службой экскурсий и дегустации. Это занятие позволяло ей чувствовать себя полезной, и в то же время избавляло его от постоянного контакта с ней по работе. В его душе до сих пор оставался горький осадок – воспоминания о тех несчастьях, которые принесла она его отцу и ему самому.
Отец встретил ее на рейнских виноградниках в Германии. Он уехал тогда в Европу, чтобы заглушить тоску по умершей жене. Ханна, которая была моложе на пятнадцать лет, хорошо образована и владела несколькими языками, пробудила в нем угасшую чувственность, и он поверил, что это сможет заменить ему истинную любовь. Когда же они вернулись в Америку вместе с избалованным десятилетним сыном Ханны Генри, даже Тони способен был понять, что брак этот нельзя назвать удачным. Когда потух огонь страсти, не осталось ничего, кроме чувства неудовлетворенности и досады. Ее постоянные ссоры с отцом, которые характер Ханны делал пугающе бурными, часто заставляли Тони уходить из дома.
Теперь в основе его отношений с мачехой лежало терпение, но никак не родственная привязанность. Он предпочел поселиться в этом домике, принадлежавшем когда-то его деду и бабушке, чтобы не жить вместе с ней в большом доме, стоявшем неподалеку. Это избавляло его от множества неловких ситуаций, особенно с тех пор как в Ханне пробудился повышенный интерес к молодым подсобным рабочим.
Виноградники и марки призовых вин, которые выпускал завод, – вот единственное, что имело для него теперь значение. Последние годы вина Радужной долины все больше привлекали внимание соотечественников, и сейчас он мечтал только о том, чтобы занять с ними прочное положение на рынке. Но расширить производство мешал договор об аренде с Никколо Мартинесом, по которому он владел соседним участком земли.
– Кстати о посетителях, – продолжала Ханна, со значением понижая голос. – Я оказалась права насчет Мэри Мартинес. Вчера она вернулась домой, а ее сумасшедший папаша уже оповестил всех соседей, как она станет спасать его захудалое ранчо. И он наверняка поведал ей ту невероятную историю о том, что кто-то якобы старается его убить.
Тони пожал плечами.
– Сомневаюсь, что она поверит. Ему не поверили даже в департаменте полиции.
Ханна подошла и встала рядом, лицо ее внезапно стало напряженным.
– Она может. Я всегда говорила, что они с сестрой немного сумасшедшие. А после аварии она определенно повредилась рассудком.
Тони скрипнул зубами. При упоминании об аварии он начинал чувствовать тошноту. Тогда, двенадцать лет назад, его самого не было здесь, но он знал каждую подробность об автомобильной аварии, которая унесла жизнь его сводного брата Генри, старшей сестры Мэри Оливии и друга Генри Эдди Рэнделла. Мэри же из этой страшной катастрофы вышла невредимой, хотя рассказывали, что после пережитого у нее случилось расстройство речи. Он также слышал о жалобах Ханны, что она вынуждена была одна расхлебывать скандальные факты, выплывшие на поверхность после гибели несчастного Генри, тогда как Мэри поспешно сбежала к родственникам в Калифорнию.
Бедняжка Генри. Он не был ангелом. Даже его гибель принесла позор семье. В ночь, когда произошло несчастье, он сильно напился, и именно поэтому потерял контроль над машиной. А вскоре стало известно, что Оливия, погибшая в ту ночь, ждала от него незаконного ребенка.
Стоявшая рядом Ханна издала нетерпеливый возглас:
– Вижу, что сейчас не время обсуждать с тобой договор об аренде с Мартинесом. Если он выполнит свою угрозу и реализует право на выкуп, мы не сможем в будущем году увеличить производство... Но теперь, раз дочь его здесь, ты сможешь уговорить ее убедить этого старого осла изменить свое решение.
Ханна слегка усмехнулась.
– Ты ведь умеешь обращаться с женщинами. Половина женского населения долины готова исполнить любое твое желание.
Тони бросил на нее предостерегающий взгляд. Он терпеть не мог, когда его выставляли местным ловеласом, даже если в прошлом он и заслуживал этого.
– Вероятно, Мэри вернулась, чтобы помочь отцу расстроить мои планы, особенно если она ненавидит фамилию Голардо так же, как и он.
Ханна хмыкнула, и ее лицо приняло самодовольное выражение.
– Я же смогла простить и забыть. Почему же они не могут? Разве моя утрата легче, чем их? Тяжелее. Генри был моим единственным сыном.
Она горестно покачала головой.
– Постоянно копить в себе ненависть – все равно, что принимать отраву. Если хочешь знать мое мнение, именно это и убивает Никколо Мартинеса.
Тони пробормотал что-то невнятное и воздержался от напоминания Ханне, что она-то вовсе не испытывает к Мартинесам хотя бы снисхождения.
– Все-таки, – продолжала Ханна, не смущаясь его сдержанной реакцией, – эта девушка долгое время не жила с отцом. Может быть, она вовсе не разделяет настроений старика. Ты мог бы по крайней мере попытаться поговорить с ней.
Тони с минуту смотрел на нее, затем повернулся и направился в дом, не удостаивая Ханну ответом. Он принял решение поговорить с Мэри Мартинес в тот миг, когда увидел ее в бинокль на берегу пруда.
– Тони! – Обида, прозвучавшая в голосе мачехи, заставила его помедлить и обернуться. – Я только хочу, чтобы ты получил обратно то, что принадлежит тебе по праву, – сказала она, и ее темные глаза вспыхнули с неожиданной силой.
– Я ценю твое участие, Ханна, – проговорил он спокойно и веско, – но вполне способен управиться с ситуацией и без твоей помощи. – Он помолчал и затем добавил: – И, пожалуйста, в следующий раз, когда придешь, будь так добра сначала постучать.
С трудом переводя дыхание, Мэри вынырнула на поверхность озера. Вода была почти холодной, и она почувствовала, что купание взбодрило ее и отвлекло от мрачных мыслей, не дававших покоя со вчерашнего дня.
Как все изменилось, думала она, смахивая капли воды с мокрых ресниц. Маленькая сонная Радужная долина стала любимым местом отдыха для уставших от городской суеты жителей Орегона. Когда-то здесь был маленький городок с немощеной главной улицей и грязноватыми старыми домишками. Теперь машины устремлялись сюда по асфальтированному шоссе в четыре ряда, а по обе стороны улицы тянулись бесчисленные магазины, банки, закусочные. На месте пустынных равнин бурно развернулось строительство модных коттеджей.
Худшие перемены ждали ее дома. Ранчо Мартинесов, где с успехом занимались некогда разведением скаковых жеребцов и содержали платные конюшни, раньше было процветающим хозяйством, с аккуратным белым заборчиком, проходящим по границе владений, с незапятнанной репутацией. Теперь строения нуждались в ремонте, конюшни стояли почти пустыми, побелка с забора давно осыпалась. Но самое печальное – ее отец, который невероятно постарел, стал совсем седым, серым, угрюмым, как обветшалые доски заборчика.
Мэри закрыла глаза. Когда они виделись в последний раз? Два года назад? Да, это было на похоронах Эдварда. Но тогда он не выглядел таким старым и больным – или она была слишком поглощена своим горем, чтобы заметить это? Она сморщилась и прижала пальцы ко лбу между бровями, чтобы ослабить напряжение, внезапно сдавившее голову, словно обручем. Наверное, тогда ей не хотелось думать о возвращении. Но когда на прошлой неделе отец в телефонном разговоре сказал, что семейство Голардо пытается отобрать у него землю, она не колебалась ни минуты. Отец даже намекнул ей на якобы имевшее место покушение на его жизнь. Услышав это, она подумала, что у отца развилась болезненная мнительность. Но то, что Тони Голардо мог пытаться завладеть землей отца, не удивило ее нисколько. Она давно считала, что мужчины из семейства Голардо бессердечны.
Неподалеку хрустнула ветка, и Мэри быстро обернулась на звук. Из-за большого дуба, росшего на берегу пруда, выступила высокая мужская фигура. Каждый нерв в ее теле натянулся до предела. Тони Голардо. Она повсюду узнала бы это победно красивое лицо. Лицо человека, похитившего однажды ее сердце и затем небрежно отбросившего его прочь.
– Мэри!
Звучный низкий голос заставил ее вздрогнуть. Это был голос зрелого мужчины. Голос превосходно гармонировал с плотным мускулистым торсом под клетчатой рубашкой, заправленной в джинсы. Лицо его немного изменилось – две глубокие линии пролегли по сторонам твердых губ большого рта. Нижняя губа по-прежнему сохраняла чувственный изгиб, но Мэри показалось, что теперь она приобрела циничное выражение, которого не было раньше. Глаза с густыми ресницами все также напоминали сапфиры, но они утратили простодушное очарование невинной юности. Сейчас в глубине этих синих глаз угадывался опыт и обещание чувственных удовольствий. Единственное, что не изменилось – его густые, слегка вьющиеся волосы, такие же черные, как и ее собственные.
– Мэри, – повторил он, заставив ее осознать, что она уже некоторое время разглядывает его, не проронив ни слова. – Я слышал, что ты вернулась.
Она приоткрыла рот, чтобы ответить, но ее голос отказался повиноваться. Нахмурившись, она проглотила слюну, чтобы прошел нервный спазм, внезапное сужение горловых мышц, случавшееся с ней, когда она волновалась. Это осталось после временной немоты – последствия давно пережитого потрясения.
В его лице промелькнула тревога, и он заговорил немного громче, как инстинктивно делают люди, обращаясь к глухим.
– Говорили, что ты потеряла голос, но я думал... – Он беспомощно взмахнул рукой. – Я не знаю языка жестов.
Она покачала головой и уже собралась было ответить, но удержалась и промолчала – захотелось посмотреть, что он станет делать дальше. Она уже не была ни той томящейся от любви девчонкой, когда-то отвергнутой им, ни эмоциональным подростком, пытающимся спрятаться от своих проблем. Она приложила немало усилий, чтобы стать твердой, владеющей собой женщиной, которая умеет держать себя в руках, когда это нужно. Но Тони об этом не известно. Для нее может оказаться полезным оставить его на некоторое время в неведении, если он и вправду нацелился на землю отца.
Тони откашлялся.
– Ты стала совсем взрослая, – сказал он, и его взгляд на секунду оторвался от ее лица и скользнул вниз, и это напомнило ей о тонкой, промокшей насквозь и прилипшей к телу тенниске. Даже на расстоянии ярдов в десять, которое их разделяло, она заметила оценивающее выражение в его глазах. Она скрестила руки на груди и быстро погрузилась в воду до подбородка. Его откровенное разглядывание не удивило ее. По словам отца, Тони вряд ли был подходящей кандидатурой в монахи. Еще в ранней юности он слыл настоящим сердцеедом и с тех пор, по слухам, немало потрудился, чтобы закрепить за собой эту репутацию, уже после того как уехал изучать виноградарство в Калифорнийском университете. Оттуда он отправился на стажировку в Италию, где кто-то из его родственников занимался виноделием. Мэри могла только догадываться, какое впечатление произвел он на женщин этой страны.
Но она тут же сказала себе, что это ее нисколько не касается. Мысль о любви оставляла ее равнодушной и холодной, как окружавшая ее вода пруда. Но однако, когда Тони начал медленно приближаться к ней вдоль берега, по ее застывшему телу прошла теплая волна, словно вдруг ожил давно погасший и засыпанный пеплом огонь.
Смутившись, она забыла о своем решении хранить молчание.
– Ты, как видно, взял в привычку заходить на участок отца без приглашения? – едко спросила она.
От неожиданности Тони не сразу нашел, что ответить. Он нахмурился и посмотрел на нее с упреком.
– Значит, ты можешь говорить. Почему же ты не отвечала сразу?
Она ответила ему с таким же хмурым взглядом:
– Мне нечего было сказать тебе. А теперь, не будешь ли ты так любезен уйти. Я хочу выйти из воды.
Он подошел к самому берегу и остановился, сложив руки.
– Так выходи. Я тебе не мешаю. И я здесь не на чужой территории. Если ты помнишь, это я сдаю земли в аренду, значит, по закону они мои.
Заметив, как он сразу упрямо сжал челюсти, она подумала, что отец знал, что говорил. Тони, видимо, в самом деле намеревается предъявить свои права на землю. И если принять во внимание финансовое положение отца, Тони может вполне удаться задуманное.
– Земля не будет твоей, если отец в течение трех месяцев заплатит за нее, – резко возразила она. – А теперь, до свидания.
Но он покачал головой и неожиданно улыбнулся.
– Подумать только, малютка Мэри стала такой сердитой. Значит ли это, что ты будешь помогать своему отцу в его безнадежной затее во что бы то ни стало сохранить за собой ваше убыточное ранчо?
– Почему бы нет, если только оно не достанется тебе? И я уже больше не «малютка Мэри». С тех пор как ты видел меня последний раз, я стала взрослой.
Тони улыбнулся еще шире.
– Кажется, я это первый заметил. Послушай, почему ты в самом деле не выйдешь из воды? Мы могли бы обсудить этот вопрос как взрослые люди. У тебя синие губы.
Он ухватился за большое желтое полотенце, которое она накинула на куст.
– Вылезай же. Обещаю не смотреть, если ты этого боишься.
И он приглашающим жестом протянул вперед полотенце.
– Я н-не боюсь тебя, – сказала Мэри, у которой уже начали от холода стучать зубы. – К т-твоему сведению, это нормальное чувство п-приличия.
– Отлично, я уже закрыл глаза.
И он демонстративно зажмурился.
Подумав о стоящем перед ней выборе, Мэри решила, что лучше в самом деле выйти. Тони, судя по всему, не сдвинется с места, даже если она вся посинеет. Сжав зубы – частично от досады, частично для того, чтобы они не клацали, словно кастаньеты, – она выбралась на берег. Спеша выхватить у него из руки полотенце, она не поглядела под ноги и в следующее мгновение почувствовала острую боль в подошве. Ахнув, она неловко ступила назад пораненной ногой и опрокинулась бы навзничь на усыпанный галькой берег, если бы полотенце и пара сильных рук не удержали ее. Ее ноги оторвались от земли, когда он приподнял ее и посадил на поросший травой холмик.
– Что ты делаешь? – воскликнула она, когда он присел возле нее и взял ее ступню в свою руку.
– Спасаю тебя, по-моему. Где ты поранилась?
– Ерунда, – пробормотала она, тщетно пытаясь освободить свою ногу.
– Сиди спокойно! Я хочу взглянуть, вдруг это колотая рана.
Но она не оставляла стараний высвободить ногу из его железных пальцев.
– В этом нет нужды. Я сама позабочусь о себе. Мне сейчас больнее от твоих рук, чем от раны. Отпусти, пожалуйста.
Но он не отпустил, только слегка разжал пальцы.
– Не будет больно, если перестанешь вырываться. – И, покосившись на ее грудь, произнес многозначительно: – Лучше накинь на себя полотенце.
Полотенце соскользнуло с ее плеч, и, быстро взглянув вниз, она увидела, что мокрая тенниска прилипла к груди с возмутительной откровенностью. С досадливым восклицанием Мэри подхватила полотенце и закуталась в него. Тем временем Тони внимательно осматривал ее ступню.
– Все в порядке. Прокола нет.
Затем, к ее удивлению, он легко провел пальцем по чувствительной коже подошвы, заставив ее снова дернуть ногой. Он с усмешкой отпустил ее.
– В детстве твои ножки не были такими нежными. Ведь ты все лето бегала босиком.
Мэри плотнее завернулась в полотенце и молча взглянула на него, когда он вспоминал о прошлом, у нее появлялось странное чувство, словно наглухо закрытая дверь начинала со скрипом приотворяться.
– С тех пор многое изменилось.
Окинув откровенным взглядом ее фигуру, он понизил голос и произнес:
– Вот с этим я согласен.
Подавив возмущенный возглас, она едко ответила:
– Воспитанный человек не сказал бы такого. Но ведь ты никогда не был джентльменом, да, Тони? Ты был скорее из тех, кто стремится получить побольше удовольствий, и только.
Он слегка приподнял брови, затем нахмурился, и она поняла, что удар попал в цель.
– Возможно, когда-то так и было, – признал он с заметным раздражением. – Но с тех пор я тоже изменился.
– Судя по тому, что я слышала, не очень.
Он резко встал и теперь возвышался над ней во весь свой шестифутовый рост, от чего ей стало немного не по себе.
– Прежде чем верить нашептываниям местных кумушек, вспомни, что и о тебе самой когда-то судачили не меньше.
Подобно отзвуку дальнего взрыва, старая обида напомнила о себе, правда, это воспоминание уже не причиняло боли, как раньше, но деться от него было некуда. После стольких лет Мэри все еще помнила направленные на нее осуждающие взгляды, слышала шепот за спиной: «Они с сестрой получили по заслугам».
– Полагаю, что ты тоже верил всему, что говорилось, – горько произнесла она.
Тони скрестил руки на груди.
– Меня не было здесь, когда все это случилось, так что я и не знаю, чему верить, а чему нет. Генри, конечно, был избалован до крайности. Моей семье он не принес ничего, кроме горя, с того дня, как мой отец женился на его матери. Но я не уверен, можно ли доверять женщинам с такими глазами, как у тебя. Я слишком хорошо помню, как ты испытывала их силу на мне.
Мэри напряженно замерла, живо вспомнив то время, когда она так безумно увлеклась Тони Голардо. В двенадцать лет Мэри была болезненно застенчива и чувствовала себя неловко с мальчиками своего возраста. Тони, который был на пять лет старше, казался неопытной девочке образцом мужественности. Целых два года она таила в себе эту любовь. И однажды, когда она набралась храбрости и решилась открыть свои чувства, результат оказался настолько печальным для нее, что она поклялась себе никогда не повторять этот рискованный опыт. С тех пор она не встречалась ни с кем до той страшной ночи, когда произошла трагедия. Но и в тот раз она приняла приглашение Эдди лишь потому, что Генри не переставал донимать ее насмешками.
Взволнованная воспоминаниями, она вскочила на ноги и прямо взглянула ему в лицо, сжимая в руках концы полотенца. Хотя она и считала себя высокой при росте пять футов восемь дюймов, ей пришлось закинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
– У меня много причин, чтобы не испытывать к вам симпатий, Тони Голардо! – резко проговорила она. – Вы ничем не лучше всех этих кумушек, которые осуждали меня и сестру, не дав себе труда разобраться в правде.
Тони на миг растерялся, потом в уголках его губ показалась медленная улыбка.
– Какая горячность, какой пыл! Я с трудом верю глазам. Раньше ты была такой робкой маленькой овечкой.
Когда-то его улыбка приводила ее в трепет. Теперь Мэри только еще больше пришла в раздражение.
– Ты еще насмотришься на мой пыл, если всерьез решишь отобрать у отца землю!
Тони пристально взглянул на нее.
– Значит, ты действительно считаешь, что сможешь ему помочь? Плохо дело. Я-то надеялся, что ты способна рассуждать разумно. Чтобы снова поставить ваше ранчо на ноги, необходимо хотя бы маленькое чудо.
Убежденность, с какой он произнес эти слова, привела Мэри в смущение, но она скрыла его за надменной улыбкой. Если у нее и было сомнение, что даже чудо не поможет возродить знаменитых когда-то скакунов Мартинесов, ему она бы в этом не призналась.
– Мне уже несколько раз удавалось совершать финансовые чудеса, – сказала она твердо и поздравила себя, заметив, как по его лицу прошла тень неуверенности.
– И что ты собираешься делать?
– Подожди и увидишь, – с вызовом ответила она. И ободренная сознанием одержанной победы – пусть и временной – повернулась и, высоко подняв голову, гордо удалилась.
Тони смотрел ей вслед с противоречивыми чувствами, из которых не на последнем месте стояло невольное восхищение. С тех пор как они виделись последний раз, Мэри Мартинес сумела выработать твердый характер, который он находил крайне привлекательным, даже если ему и предстояло вступить с ней в борьбу, отстаивая свои интересы. Он вздохнул. Надо признаться, не один только ее характер привел его в восхищение...
Тони закрыл глаза и представил захватывающую дух картину – очертания ее груди под тонкой, просвечивающей тканью тенниски. Она была милым ребенком, но, став женщиной, превратилась в неотразимую красавицу. В тот миг, когда она смело бросила ему вызов, он ощутил, как оживают чувства, которые она затронула много лет назад. Разница в пять лет, непреодолимая в юности, теперь не имела значения. Конечно, дело осложнялось неприязнью, которую она к нему испытывает...
Погруженный в свои мысли, Тони направился обратно и чуть не споткнулся о пару белых босоножек, лежащих на дороге. Он нагнулся и поднял их. Что же, теперь у него есть повод увидеться с ней снова. Улыбаясь, он двинулся домой, покачивая босоножками, нацепленными на указательный палец.
Мэри сгоряча прошла почти половину пути до ранчо отца прежде чем вспомнила о босоножках. Досадливо воскликнув, она остановилась в неуверенности, но тут же решила, что лучше исколотые ноги, чем возвращение назад, связанное с риском снова столкнуться с Тони Голардо. Тем более что землистая тропинка, ведущая через пастбище, не представляла опасности для босых ног.
Настоящую боль причинял ей вид пустого и заросшего сорняками пастбища, где раньше паслось с полдюжины или больше гладких и здоровых племенных арабских кобыл. Теперь единственным источником доходов отца служили несколько коротконогих крепких лошадок, принадлежавших обладателям недавно возведенных в Радужной долине фешенебельных коттеджей. Отец держал их в конюшне за плату. Последним напоминанием о процветавших некогда арабских и ахалкетинских скакунах Мартинеса был норовистый жеребец по имени Бой.
Отец купил этого жеребца несколько лет назад на последние сбережения в надежде, что доход от него составит ему капитал, необходимый для восстановления ранчо. До сих пор ничего подобного не произошло, но вера Никколо Мартинеса в животное оставалась нерушимой.
Лично Мэри этот конь не понравился с первого взгляда – когда отец вчера вывел его из конюшни, чтобы похвастаться перед ней своим любимцем. Бой хищно прижал уши к голове и попытался укусить ее. Хотя, несмотря на это, нельзя было не признать, что выглядит этот восточный негодник совсем неплохо, вспоминала Мэри, бороздя босыми ногами теплую пыль.
Внезапно в утреннем воздухе разнеслось пронзительное ржание, а вслед за этим послышался сильный грохот и сердитый возглас. Прервав свои размышления, Мэри воскликнула:
