Текст книги "Саранча. Колдовство не продаётся"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Саранча

Дожди в тот год были хорошие, шли как раз тогда, когда нужны были для урожая, – так заключила Маргарет из слов мужчин, говоривших, что дожди неплохие. У нее никогда не было своего мнения о погоде: ведь для того, чтобы судить о такой, казалось бы, простой вещи, как погода, нужен опыт. А его-то у Маргарет не было. Мужчины – ее муж Ричард и старик Стивен, отец Ричарда, издавна хозяйничавший на ферме, – могли часами спорить, разорят ли их дожди в этом году или просто изведут. Маргарет жила на ферме три года. Она никак не могла понять, как это они до сих пор не пошли по миру, ведь мужчины ни разу добрым словом не помянули ни погоду, ни землю, ни правительство. Но Маргарет уже начинала понимать их язык, язык фермеров. Они и не разорялись и не богатели. Они тянули лямку и жили вполне сносно.

Они выращивали кукурузу. Их ферма в три тысячи акров была расположена среди горных кряжей, которые тянутся к Замбези, на высокой сухой местности, обдуваемой ветрами холодной и пыльной зимой, а сейчас, в сезон дождей, окутанной горячей дымкой, мягкими, влажными волнами поднимавшейся над зеленым морем, которое простиралось, насколько хватал глаз. Красиво там было: вверху – голубой сверкающий простор, внизу – яркие зеленые складки и впадины, а вдали за реками – горные вершины, острые и обнаженные. От голубизны ломило глаза, Маргарет не привыкла к ней. В городе, откуда она приехала, не смотрели так часто на небо. И в тот вечер, когда Ричард сказал: «Правительство предупреждает, что с севера ожидается саранча», – она невольно оглянулась вокруг на деревья. Саранча, тучи саранчи – ужасно! Но Ричард и старый Стивен смотрели выше, на горы. «Семь лет не было саранчи, – говорили они. – Саранча появляется периодами. – И добавили: – Пропал урожай в этом году!»

И они продолжали работать на ферме, как обычно. Но вот однажды, возвращаясь в полдень домой завтракать, старик вдруг остановился, показывая пальцем в сторону горизонта:

– Смотри, смотри, вот она!

Маргарет выбежала из дома и тоже стала смотреть на горы. Выбежала прислуга из кухни. И так они все стояли, пристально всматриваясь: над скалистыми выступами гор повисло ржавое облако. Вот она и прилетела.

Ричард тут же закричал на поваренка. Стивен гаркнул на другого мальчишку. Поваренок бросился к старому лемеху, висевшему на дереве для того, чтобы сзывать работников, и стал изо всех сил колотить по нему. Мальчишка побежал в сарай за жестяными банками и старым железом. По всей ферме разнеслись удары гонга, и видно было, как со всех сторон сбегались работники, возбужденно крича и показывая на горы. Скоро все собрались около дома, а Ричард и Стивен стали поспешно отдавать приказания. Быстрее, быстрее, быстрее!

И все снова разбежались, и с ними Ричард и Стивен, а через несколько минут Маргарет увидела, как со всех концов фермы поднимается дым костров. Всюду были приготовлены охапки хвороста и травы. Перед ней простирались семь расчищенных участков – желтых, темно-бурых и розоватых, а там, где только что показались ростки кукурузы, нежно-зеленых, – и над каждым поднимались густые клубы дыма. Теперь в огонь бросали сырые листья, и дым становился черным и едким. Маргарет всё смотрела на горы. Оттуда двигалась продолговатая низкая туча; по-прежнему ржавая, она на глазах разрасталась и приближалась.

Зазвонил телефон. Это соседи: скорее, скорее, саранча! У старика Смита она сожрала всё дотла. Скорее зажигайте костры! И хотя каждый надеялся, что саранча минует его ферму и направится дальше, честность требовала предупредить соседа. И теперь по всей округе поднимался дым от тысяч и тысяч костров. Маргарет отвечала на телефонные звонки, а в промежутках стояла и наблюдала за саранчой. Воздух темнел. Странная это была темнота, ведь солнце ярко светило, темнота же была такая, какая бывает во время пожара, когда воздух густеет от дыма и солнце сквозь него проглядывает, как большой раскаленный апельсин. И было в этой темноте что-то гнетущее, будто надвигалась буря. Саранча быстро приближалась. За красноватой завесой, которую образовали передовые отряды, тяжелой черной тучей двигалась главная стая, и, казалось, эта туча поднималась к самому солнцу.

Маргарет думала, как бы ей помочь беде, и не знала. Но вот с поля пришел старик Стивен:

– Мы пропали, Маргарет, пропали! Эти гады за полчаса могут сожрать всё до последнего листика, до последней былинки на ферме! А день только начался. Если нам удастся вот так дымить и шуметь до захода солнца, то стая, может быть, и опустится где-нибудь в другом месте… – И добавил: – Поставь чайник, от этой работы пить хочется.

И Маргарет пошла на кухню, затопила плиту и вскипятила воду. Она услышала, как о железную крышу кухни ударялась и с гулким шумом падала саранча, царапалась и скатывалась вниз. Вот первые вестники. С полей доносился грохот, и лязг, и скрежет жестянок и железа. Стивен нетерпеливо ждал, пока Маргарет нальет в жестянку горячий, сладкий, оранжевый чай, а другую наполнит водой. Он рассказал Маргарет, как двадцать лет назад полчища саранчи всё сожрали и разорили его. А потом, не переставая рассказывать, он взял в каждую руку по банке, вставив в них наискось палки, и затрусил по дороге к мучимым жаждой людям. Теперь уже саранча градом сыпалась на крышу кухни. Казалось, там бушует буря. Маргарет выглянула наружу и увидела, что воздух потемнел от саранчи, сновавшей во все стороны, и, стиснув зубы, выбежала из дома. То, что могли делать мужчины, сможет и она. Над ее головой воздух был густой: всюду саранча. Насекомые налетали на нее, она сбрасывала с себя тяжелые красновато-коричневые комочки, смотревшие на нее бусинками глаз и цеплявшиеся за платье, за кожу своими жесткими, зазубренными лапками. С отвращением, сдерживая дыхание, она убежала обратно в дом. Железная крыша содрогалась, а грохот железа на полях напоминал гром. Она посмотрела в окно. Все деревья стояли какие-то странные, не шелохнувшись, покрытые темными сгустками ветви низко пригнулись к земле. Земля, казалось, шевелилась, всюду кишела саранча, а полей совсем не было видно – такой плотной была стая. Горы вдали виднелись будто сквозь завесу проливного дождя, пока на ее глазах новая туча не заслонила солнце. Стало темно, как ночью, всё заволокла какая-то неестественная чернота. Вдруг раздался громкий треск, – сломалась ветка. Потом другая. Дерево на склоне накренилось и тяжело рухнуло наземь. Сквозь сплошной град насекомых прибежал мужчина: «Еще чаю, еще воды!» Маргарет налила. Она поддерживала огонь в плите и наливала кипяток в банки. Было уже четыре часа дня, два часа над ее головой бесновалась саранча. Снова пришел старик Стивен, на каждом шагу давя саранчу, весь облепленный саранчой, ругаясь и кляня ее, отмахиваясь от нее своей старой шляпой. На пороге он остановился, торопливо срывая и стряхивая с себя насекомых, а затем вошел в комнату, где не было саранчи.

– Урожай погиб. Ничего не осталось, – сказал он.

Но железо всё еще грохотало, люди продолжали кричать, и Маргарет спросила:

– А почему же вы тогда продолжаете воевать?

– Главная стая еще не села. Она собирается откладывать яички и ищет, где бы ей сесть. Если мы сможем помешать главной стае опуститься на ферме, дело будет в шляпе. А если ей удастся отложить яички, то позже у нас всё сожрут прыгунчики. – Он снял насекомое, приценившееся к рубашке, и раздавил его ногтем: внутри оно было полно яичек.

– А если это еще увеличить в миллион раз? Ты когда-нибудь видела, как движется стадо прыгунчиков? Ну, тогда тебе повезло.

«Куда же хуже этого», – подумала Маргарет. За окном теперь земля была освещена бледно-желтым рассеянным светом, в котором всё время мелькали тени; тучи саранчи то густели, то редели, подобно ливню. Старик Стивен сказал:

– Их подгоняет ветер, это хорошо.

– Что, это сильный налет? – со страхом спросила Маргарет, а старик ответил ей:

– Наше дело пропащее. Эта стая может пролететь мимо, но уж если они начали летать, то теперь будут являться с севера одна за другой. А еще прыгунчики, от них не избавишься и в два, и в три года.

Маргарет в отчаянии опустилась на стул и подумала: «Ну что ж, конец так конец. А что дальше будет? Нам всем троим придется возвращаться в город…» Тут она взглянула на Стивена. Старик трудился на этой земле сорок лет, дважды разорялся, но Маргарет знала: ничто не заставит его уехать в город и корпеть где-нибудь в конторе. У нее сжалось сердце: лицо старика было таким усталым, заботы проложили глубокие складки у рта. Бедный старик!.. Стивен вытащил насекомое, забравшееся к нему в карман, и держал его перед собой за лапку.

– Твои лапки сильные, как стальная пружина, – проговорил он добродушно.

А потом, – хотя вот уже четыре часа он воевал с саранчой, давил, кричал на нее, сметал в большие кучи и сжигал, – он подошел к двери и осторожно выпустил саранчу к остальным, как будто боялся сделать ей больно. Это успокоило Маргарет, вдруг она почему-то ободрилась. Она вспомнила, что уже не впервые за последние три года они объявляли, что окончательно и безнадежно разорены.

– Дай-ка мне стаканчик виски, дочка, – обратился он к Маргарет, и она поставила перед ним бутылку.

А в это время там, среди урагана беснующейся саранчи, ее муж колотил в гонг, подбрасывал в костры листья, весь облепленный насекомыми. Она содрогнулась от отвращения.

– И как только вам не противно, когда они садятся на вас? – спросила она. Старик осуждающе посмотрел на нее. Она оробела, так же, как и тогда, когда он впервые окинул пристальным взглядом ее, горожанку с завитыми золотистыми волосами, с накрашенными острыми ноготками. Теперь она была степенной женой фермера, носила добротную обувь и плотную юбку. Может быть, и ей не будет противно, когда саранча сядет на нее… со временем.

Пропустив стаканчик-другой, старик Стивен вернулся к месту боя, пробираясь среди сверкающих коричневых полчищ саранчи.

Уже пять часов. Через час сядет солнце. Тогда опустится и стая. Она висела над головой всё такая же плотная. «Но какой смысл, – подумала Маргарет, – если ферма будет кишеть прыгунчиками?» Но она продолжала слушать, как мужчины обсуждали новую инструкцию правительства по борьбе с прыгунчиками. Нужно всё время шарить в траве и следить, не зашевелится ли в ней что-нибудь. Когда нападешь на выводок прыгунчиков – малюсеньких, юрких, похожих на сверчков, – надо окопать это место канавой или же обрызгать ядом из насосов, которые предоставит правительство. Во всем мире идет борьба с этим злом, и правительство хочет, чтобы и они включились в нее. Саранчу надо уничтожать в зародыше. Мужчины говорили так, словно разрабатывали план боевой операции, и Маргарет, пораженная, слушала.

Ночью всё было спокойно, снаружи не доносилось никаких звуков, только изредка трещала ветка или падало дерево.

Маргарет беспокойно ворочалась с боку на бок рядом с Ричардом, который спал как убитый, изнуренный дневным сражением. Утром она проснулась от яркого солнечного света, заливавшего кровать, яркого света, изредка омрачавшегося быстрой тенью. Она подошла к окну. Старый Стивен опередил ее. Он стоял снаружи и, не отрываясь, смотрел на кусты. И она засмотрелась, пораженная и против воли восхищенная. Каждое дерево, каждый кустик, вся земля, казалось, были объяты бледным пламенем. Саранча махала крылышками, стряхивая ночную росу. Всё было залито красновато-золотистым мерцающим светом.

Она вышла и стала рядом со стариком, стараясь не наступать на саранчу. Так они стояли и смотрели. Над их головами небо было голубым-голубым и ясным.

– Красиво, – сказал старый Стивен.

«Пусть мы разорены, пусть мы пойдем по миру, – подумала Маргарет, – но ведь не всякому случается видеть, как полчища саранчи машут крылышками на заре».

Вдалеке над склонами гор в небе показалось бледное красноватое пятно, оно густело и растекалось.

– Вон она летит, – сказал Стивен, – вон главная стая на юг летит.

Теперь с деревьев, с земли, отовсюду поднималась саранча. Казалось, в воздух взлетали крохотные самолетики. Саранча проверяла, высохли ли крылышки. И она снова пустилась в путь. На много миль вокруг над кустами, над полями, над землей поднимался красновато-коричневый туман. Снова померкло солнце.

Покрытые наростами ветки расправлялись, облегченные; они были совсем голые, остались лишь черные остовы стволов, веток. Всё утро они втроем наблюдали, как коричневые наросты редели, распадались и исчезали. Саранча устремилась к главной стае, красновато-коричневому пятну в небе на юге. Поля, еще недавно зеленевшие нежными всходами кукурузы, стояли мертвые и голые. Все деревья были обнажены. Полное опустошение! Нигде ни былинки, ни листика.

К полудню красноватое облако исчезло. Лишь изредка падало отставшее насекомое. На земле валялась дохлая саранча. Работники негры сметали ее ветками и собирали в банки.

– Ты когда-нибудь ела сушеную саранчу? – спросил Стивен. – Двадцать лет назад, когда я вот так же разорился, я три месяца жил на кукурузе и сушеной саранче. Недурная еда, похожа на копченую рыбу.

Но Маргарет тошно было думать об этом.

После завтрака мужчины отправились в поля. Всё нужно было сеять и сажать заново. Если им повезет, то следующая стая не полетит тем же путем. Они надеялись, что скоро пойдет дождь и появится новая трава, ведь иначе начнет падать скот: на ферме не осталось ни травинки. А Маргарет пыталась примириться с мыслью, что саранча может прилетать и три и четыре года подряд. Саранча, как засуха: она неизбежна время от времени. Маргарет чувствовала себя, как человек, уцелевший после войны. Если Эта опустошенная и изувеченная земля не разорение, то что же тогда разорение?

А мужчины ужинали с аппетитом.

– Могло быть хуже, – говорили они, – могло быть гораздо хуже.

Колдовство не продаётся

У Фаркваров долго не было детей, пока, наконец, не родился маленький Тедди. Родители были растроганы, видя, с какой радостью работники фермы приходили полюбоваться на новорожденного, приносили подарки – птицу, яйца, цветы – и восторженно изумлялись мягким золотистым волосикам ребенка и его голубым глазкам. Они так поздравляли миссис Фарквар, словно она совершила какой-нибудь подвиг, а она, и впрямь чувствуя себя героиней, с благодарной улыбкой посматривала на восхищенных, неловко переминавшихся с ноги на ногу туземцев.

Когда Тедди в первый раз подстригли волосы, Гидеон, повар, подобрав с полу мягкие золотистые пряди и благоговейно держа их в руках, улыбнулся мальчугану и сказал:

– Золотая головка!

С тех пор туземцы так и звали мальчика. Гидеон и Тедди стали большими друзьями. Кончив работу, повар сажал Тедди на плечи, относил его в тень под большое дерево и там играл с ним. Он мастерил для малыша забавные игрушки из веток, листьев, травы или лепил из глины фигурки зверей.

Когда Тедди стал учиться ходить, Гидеон направлял его первые шаги. Присев на корточки и подбадривая ребенка, он манил его к себе, всегда вовремя подхватывал его, когда малютка готов был упасть, подбрасывал высоко вверх, и оба заливались веселым смехом. Миссис Фарквар любила старого повара за его привязанность к Тедди.

Больше у Фаркваров детей не было.

– Ах, миссус, бог послал нам это дитя. Золотая головка – самое дорогое, что у нас есть, – сказал однажды Гидеон.

Это «у нас» наполнило миссис Фарквар теплым чувством к старому повару. В конце месяца она прибавила ему жалованье. Служил он на ферме уже несколько лет. Жена и дети его жили в туземном поселке за несколько сот миль отсюда, но он был одним из тех немногих туземцев, которые никогда не просились отпустить их домой, в родной крааль.

Иногда из кустов выглядывал маленький негритенок, ровесник Тедди. Он благоговейно взирал на удивительные светлые волосы белого мальчика и его голубые глаза. Ребятишки долго приглядывались друг к другу, и однажды Тедди, движимый любопытством, потрогал щеки и волосы чернокожего мальчика.

Наблюдавший за ними Гидеон задумчиво покачал головой и сказал:

– Ах, миссус, один из них вырастет и станет баасом, а другой – слугой.

– Да, Гидеон, я думала о том же. – Она вздохнула.

– Такова воля божья, – проговорил Гидеон. Он был воспитанником миссионерской школы.

Фарквары были очень набожными людьми, и религиозное чувство сближало хозяев и слугу.

Тедди было лет шесть, когда ему подарили самокат. Он научился кататься и полюбил быструю езду. Целыми днями он носился по ферме, налетая на цветочные клумбы, разгоняя кудахчущих кур и лающих собак, и, делая головокружительный разворот, останавливался у дверей кухни.

– Гидеон, посмотри на меня! – кричал он.

И Гидеон, смеясь, говорил:

– Очень хорошо, 3олотая головка.

Младший сын Гидеона, работавший пастушонком, специально пришел поглядеть на самокат Тедди. Он боялся подойти слишком близко, но Тедди сам стал носиться прямо перед носом у негритенка.

– Черномазый, – кричал он, – дай дорогу!

Он принялся так быстро кружить вокруг чернокожего мальчика, что тот от страха убежал в кусты.

– Зачем ты напугал его? – грустно и укоризненно спросил Гидеон.

– Да ведь это чернокожий мальчишка! – вызывающе смеясь, ответил Тедди.

Гидеон молча отвернулся, и Тедди помрачнел. Проскользнув в дом, он взял апельсин и принес его повару:

– Это тебе.

Он не мог заставить себя извиниться, но в то же время ему не хотелось потерять расположение Гидеона. Вздохнув, повар неохотно взял апельсин.

– Скоро ты пойдешь в школу, Золотая головка, станешь большим, – задумчиво сказал он. И добавил, слегка покачав головой: – Вот так и идет наша жизнь.

Он, казалось, подчеркивал расстояние между собой и Тедди, но не из чувства обиды, а как человек, готовый принять с покорностью неизбежное.

Маленьким ребенком Тедди лежал у Гидеона на руках, улыбаясь ему, катался у него на закорках, – их игры длились часами. Теперь Гидеон уже не позволил бы себе дотронуться до белого мальчика. Он был по-прежнему добр к Тедди, но в голосе его проскальзывали нотки почтительности, – от этого Тедди сердился и надувал губы. И вместе с тем мальчик чувствовал себя при этом взрослым. Он обращался с Гидеоном вежливо, холодно, и если приходил за чем-нибудь на кухню, то отдавал распоряжения тоном белого человека, знающего, что слуга должен ему повиноваться.

Но когда однажды Тедди, прижимая руки к глазам, крича от боли, вошел, пошатываясь, в кухню, Гидеон уронил кастрюлю с горячим супом, бросился к ребенку и силой отвел его руки от глаз.

– Змея! – воскликнул он.

Тедди, как обычно, носился на своем самокате и, решив отдохнуть, остановился у кадки с растениями. Древесная змея, свесившись с крыши, плюнула ему прямо в глаза.

На шум прибежала миссис Фарквар.

– Он ослепнет! – зарыдала она, прижимая к себе Тедди. – Гидеон, он ослепнет!

Глаза мальчика вздулись до размеров кулака. Через полчаса он мог окончательно ослепнуть. Маленькое белое личико было обезображено огромными, слезящимися, багровыми опухолями.

– Подождите минутку, миссус, подождите, я принесу лекарство! – крикнул Гидеон и, выбежав из кухни, скрылся в кустарнике.

Миссис Фарквар унесла ребенка в дом и промыла ему глаза. Она даже не расслышала, что сказал Гидеон. Но когда стало ясно, что ее средство не помогает, мать с ужасом вспомнила, что сама видела негров, ослепших от плевка древесной змеи. Не находя себе места, она ждала возвращения повара, смутно припоминая всё, что слышала о целебных свойствах местных трав. Так стояла она у окна, держа на руках испуганного, плачущего ребенка и беспомощно устремив взгляд на кустарник. Прошло пять минут, и она увидела бегущего со всех ног Гидеона. В руке у него было какое-то растение.

– Не бойтесь, миссус, – проговорил, задыхаясь, Гидеон, – вот это вылечит глаза Золотой головки.

Он оборвал листья, оставил только маленький белый мясистый корень. Даже не помыв его, он положил корень в рот и стал жевать его. Потом взял ребенка у миссис Фарквар. Зажав Тедди между колен, он так сильно нажал большими пальцами на его глаза, что мальчик закричал.

– Гидеон, Гидеон! – запротестовала в ужасе миссис Фарквар. Но Гидеон не обращал ни на что внимания. Он склонился над корчившимся от боли ребенком, стараясь раздвинуть опухшие веки, и, как только глаза приоткрылись, изо всей силы плюнул раз, потом еще раз – сначала в один глаз, потом в другой. Наконец он поднял Тедди и, осторожно передавая его матери, сказал:

– Скоро всё пройдет!

Миссис Фарквар продолжала плакать и едва была способна поблагодарить Гидеона. Она уже не верила, что Тедди будет видеть. Часа через два опухоль спала, к Тедди вернулось зрение, но глаза всё еще были воспалены и болели.

Мистер и миссис Фарквар пришли на кухню. Они без конца благодарили Гидеона и просто не знали, как выразить ему свою признательность. Фарквары принесли повару подарки для жены и детей, прибавили ему жалованье, но они понимали, что всё это ничто по сравнению с исцелением Тедди.

– Гидеон, сам бог послал тебя совершить добро, – говорила миссис Фарквар.

– Да, миссус, на всё воля божья, – отвечал Гидеон.

Когда на ферме случается что-нибудь, об этом вскоре узнают все. Супруги Фарквар рассказали эту историю соседям, и о ней заговорили по всей округе.

Обширные заросли Африки полны тайн. Тот, кто живет в этих местах или в африканской степи, не может не знать о существовании древней мудрой науки о растениях, почвах, временах года, составляющей наследие чернокожих людей, а также, что, пожалуй, гораздо важнее, о тайнах, известных им одним. По всей округе ходили рассказы о всевозможных случаях, происшедших с кем-нибудь из жителей.

«Я видел это собственными глазами. Это был укус змеи. Рука кафра вздулась до самого локтя, словно большой черный пузырь. Через полминуты он едва стоял на ногах. Он уже умирал. И вдруг из кустов появился другой кафр, в руках у него был пучок травы. Он помазал чем-то больное место, и на другой день парень уже работал, и на руке у него, кроме двух небольших царапин, ничего не было видно».

О таких случаях всегда говорили с некоторым раздражением, потому что все знали, что в Африке существует очень много ценных пород деревьев, в коре которых или в обыкновенных на вид листьях и корнях содержатся целебные соки, но узнать об этих деревьях у туземцев было невозможно.

В конце концов история с Тедди стала известна и в городе. Один врач, услышав о ней в гостях или где-то в другом месте, усомнился в ее достоверности.

– Ерунда! – сказал он. – Такие вещи всегда преувеличивают. Сколько раз мы ни проверяли подобные истории, они всегда оказывались пустым вымыслом.

Как бы то ни было, но однажды утром у фермы остановилась незнакомая машина. Из нее вышел один из работников городской лаборатории; с собой у него были ящички с пробирками и химическими препаратами. Мистер и миссис Фарквар засуетились, они были довольны и польщены. Ученого пригласили к завтраку и снова, уже в сотый раз, рассказали ему с самого начала, как было дело. Маленький Тедди был тут же, его голубые глаза, как бы в подтверждение достоверности, искрились весельем. Ученый стал говорить о пользе, которую могло бы принести человечеству новое лекарство, если бы его пустили в продажу. Фарквары обрадовались еще больше: это были добрые, простые люди, и им было приятно сознавать, что они могут сделать что-то хорошее. Но когда ученый заговорил о деньгах, которые они могли бы получить, им стало как-то не по себе. Они относились к случившемуся чуду (иначе они об этом и не думали) с таким глубоким, почти религиозным чувством, что даже мысль о деньгах была им неприятна. Заметив выражение их лиц, ученый поспешил вернуться к первоначальной теме разговора – прогрессе человечества. Возможно, впрочем, что он относился ко всему этому слегка иронически: он не впервые охотился за тайнами этих мест.

Когда завтрак был окончен, Фарквары позвали Гидеона в комнату и сказали ему, что вот этот баас – Большой Доктор из Большого Города, он приехал издалека, чтобы увидеть Гидеона. Услышав это, повар как будто испугался и никак не мог взять в толк, что от него хотят. Миссис Фарквар поспешила объяснить, что Большой Баас приехал расспросить о чуде, которое Гидеон совершил с глазами Тедди.

Гидеон переводил взгляд с хозяйки на хозяина, с хозяина на мальчика, который был полон важности, чувствуя себя героем дня.

Наконец повар проговорил с неохотой:

– Большой Баас хочет знать, какое лекарство я употребил?..

Он сказал это так, словно не верил, что его старые друзья могли предать его. Мистер Фарквар принялся толковать о том, какое полезное лекарство можно сделать из этого корня, и как его можно пустить в продажу, и как тысячи людей, белых и черных, во всей Африке можно будет спасти этим лекарством, если яд змеи попадет им в глаза.

Гидеон слушал, опустив голову, недовольно наморщив лоб. Когда мистер Фарквар кончил, Гидеон не произнес ни слова. Ученый, который всё время сидел, откинувшись на спинку большого кресла, и с добродушно-скептической улыбкой потягивал кофе, теперь вмешался в разговор. Он начал объяснять всё сначала, только в других словах: как можно сделать из корня лекарство и как важно это будет для науки. В заключение он пообещал Гидеону подарок.

Наступило молчание. Потом Гидеон сказал равнодушно, что не помнит, какой это был корень. Выражение лица его было сердитое и враждебное даже тогда, когда он смотрел на Фаркваров, к которым он всегда относился, как к старым друзьям. Хозяев начинало раздражать поведение повара, и от этого раздражения исчезло неясное чувство вины, которое они испытывали под укоризненным взглядом Гидеона. Им стало казаться, что он ведет себя глупо. И в то же время они поняли, что чернокожий ни за что не уступит. Значит, чудодейственное средство так и останется без применения, никому не известным, за исключением немногих африканцев, обладающих этой тайной, туземцев, которые ходят в изодранных рубахах и залатанных штанах и роют канавы для муниципалитета… А ведь они природные, наследственные врачеватели, сыновья и внуки старых зпахарей, у которых под безобразными масками, ожерелья-ми из костей и прочими нелепыми атрибутами их магии пряталась какая-то настоящая сила и мудрость.

Вполне возможно, что Фарквары сто раз в день наступали на чудодейственное растение, проходя из дома в сад или со скотного двора на маисовое поле, но так и не знали об этом.

И они продолжали раздраженно уговаривать повара, по Гидеон твердил, что не может вспомнить, что такого корня нет, что он не растет в это время года, что вовсе не корень, а его, Гидеона, слюна вылечила глаза Тедди. Он говорил всё Это подряд, явно не смущаясь тем, что одно противоречило другому. Он был груб и упрям. Фарквары не узнавали своего доброго, любящего старого слугу в этом невежественном, тупом и упрямом туземце, который стоял, опустив глаза и теребя фартук, и приводил всё новые отговорки, одну нелепее другой.

И вдруг Гидеон как будто сдался: подняв голову, он посмотрел долгим, полным злобы взглядом на группу белых людей, которые, казалось, окружили его, как свора собак, и набрасывались на него с громким лаем.

– Я покажу вам корень, – сказал он.

От фермы все гуськом пошли по тропе кафров. Стоял знойный декабрьский полдень, небо затягивалось дождевыми тучами. Всё было накалено. Солнце было похоже на медный поднос, вращающийся над головой, над полями колыхался горячий воздух, земля трескалась под ногами, горячий ветер с песком и пылью дул в лицо. Ужасный день! В такое время только лежать на веранде и потягивать коктейли.

Время от времени, вспоминая, что в тот день, когда с Тедди случилась беда, потребовалось всего несколько минут, чтобы найти корень, кто-нибудь спрашивал:

– Далеко еще, Гидеон?

И Гидеон, сдерживая злость, отвечал вежливо через плечо:

– Я ищу корень, баас.

И действительно, он часто наклонялся то в одну, то в другую сторону, раздвигал рукой траву и злил своих спутников небрежностью, с которой он это делал. Он водил их среди кустов, по неизвестным тропам добрых два часа под нестерпимо палящим солнцем. Они изнемогали, пот ручьями струился по телу, болела голова. Все молчали: Фарквары потому, что были злы, ученый потому, что еще раз убедился, что таинственного растения не существует. Он молчал из приличия.

Наконец в шести милях от дома Гидеон вдруг решил, что с них достаточно, а может быть, его гнев прошел. Мельком взглянув на траву, он сорвал пучок голубых цветов, которые повсюду попадались им на пути. Он протянул их ученому, не глядя на него, повернулся и пошел по направлению к дому, предоставив им следовать за ним, если они захотят.

Когда они вернулись домой, ученый пошел на кухню поблагодарить Гидеона: он был очень вежлив, несмотря на свой насмешливый взгляд. Но Гидеона там не было.

Небрежно бросив цветы на заднее сиденье своей машины, почтенный гость отбыл обратно в свою лабораторию.

Гидеон вернулся на кухню готовить обед, он был всё еще в мрачном настроении и разговаривал с миссис Фарквар тоном непокорного слуги. Прошло много времени, прежде чем вернулось их былое расположение друг к другу.

Фарквары расспрашивали своих работников о корне. Одни отвечали недоверчивыми взглядами, другие говорили:

– Мы не знаем, мы никогда не слышали об этом корне.

И только один из туземцев, пастух, который уже давно работал у Фаркваров и привык относиться к ним с доверием, сказал:

– Спросите своего повара. Он ведь врачеватель. Он сын знаменитого лекаря, который жил в этих местах. Нет такой болезни, которую он не мог бы вылечить. – И вежливо добавил: – Конечно, он не такой хороший доктор, как белые, но нас он лечит хорошо.

Через некоторое время, когда чувство взаимной обиды у Фаркваров и Гидеона прошло, они начали подшучивать:

– Гидеон, когда ты покажешь нам змеиный корень?

Он смеялся в ответ, качал головой и говорил, чуть смущенно:

– Но ведь я показал вам, миссус, разве вы забыли?

Прошло еще некоторое время. Тедди, уже школьник, приходил на кухню и говорил:

– Ты, старый плут! Помнишь, как ты обманул нас всех, заставил исходить столько миль по кустарникам, и всё зря? Мы зашли так далеко, что отцу пришлось нести меня на руках.

Гидеон громко смеялся, делая вид, что это смешно. Потом, вдруг выпрямившись, он вытирал свои старые глаза и с грустью смотрел на Тедди, который, ехидно усмехаясь, глядел на него с другого конца кухни.

– Золотая головка! Как ты вырос! Скоро ты станешь совсем взрослым, и у тебя будет своя ферма…