Текст книги "Расщелина"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Наряду с постоянно звучавшими жалобами женщин на непослушание мальчиков и опасности, этих мальчиков поджидающие, не утихали и их сетования на большую реку. Женщины отчаянно требовали, чтобы мальчиков не подпускали к воде.

О, сколь ненавистна женщинам была эта речная долина! Этой ненавистью дышали их хроники и песни. Больше всего женщины ненавидели саму реку, опасную не только для их малышей, но и для них самих. Тема «Как нас мало, как легко нам умереть» прослеживается в буквальном повторении и во множестве вариаций во многих текстах.

Да, река быстра, глубока, вода в ней холодна, для купания все, кроме самых сильных мужчин, используют мелкие ленивые заводи и заливчики.

Женщины, всю жизнь проведшие возле большой воды, на берегу необъятного моря, женщины, для которых ощущение воды почти такое же естественное, подразумеваемое, родное,

незамечаемое, что и ощущение воздуха, эти женщины вдруг оказались вынужденными воспринимать воду как врага. По их настоянию по берегам реки выставили охрану, следившую за малышами и отгонявшую тех от реки. Охранять берега охотно брались подростки. Они так же умело обращались с детишками, как и сами женщины. Ведь когда-то дети с помощью орлов выкармливали маленьких монстриков, учили олених кормить детей.

Они умели обращаться с детьми, но женщины видели в них другие недостатки. Старшие мальчики могли начать игру с младенцем, пытавшимся проскользнуть к притягивавшей его реке, потом с другим, третьим, а о первом и забыть и упустить его, а то и нечаянно спихнуть в воду. Женщины ругали мальчиков, пытались научить тех осторожности. В конце концов они сами включились в охрану берегов, надзирая за мальчиками, напоминая им о своем долге и не позволяя отвлекаться.

Женщины даже подозревали мальчиков в дефективности. Ведь у тех совершенно не работала память! Среди них даже утвердилась мысль, что мальчики рождаются нормальными, но потом становятся «не способны думать ни о чем, кроме как о своих трубках».

Одна из изобретенных мальчиками игр вызвала особенно сильные возражения.

Самые отчаянные сорвиголовы – не обязательно из числа старших – вылезали из безопасной бухточки и бросались в стремительный поток главного русла. Мальчишки позволяли потоку прибить их к какому-либо из мелких островков ниже по течению, выбирались на берег, отдыхали и бросались в опасный заплыв к берегу, через отмели и холодные быстрины. Иной раз в качестве опоры использовали попутное бревно или корягу. Женщины в этой игре не участвовали. Те, что постарше. Молодые, надо признать, иной раз присоединялись. Однако все женщины строго-настрого запрещали выделывать такие опасные фокусы детям. Без сомнения, игра была опасна, и однажды один малыш утонул.

Сохранились упоминания о трауре по этому ребенку – бросающееся в глаза отличие, если сравнить с довольно-таки беззаботным отношением к смертям младенцев в ранние периоды истории. Этого ребенка ценили. Его выпутали из корней подводной коряги, за которую он зацепился, доставили с островка на берег и похоронили на краю леса, завалив камнями, чтобы звери не смогли раскопать его труп.

Часто упоминают хроники о крупных хищниках, спрыгивающих с деревьев.

Большие костры горели в долине день и ночь, отпугивали зверей. Возле костров дежурили их хранители. И постоянно звучащая тема: «Как мало нас, как легко нам умереть».

Мы полагаем, что период этот был весьма длительный, ибо для того, чтобы сложились новые привычки и обычаи, требуется немало времени.

Что чувствовали древние люди, когда хоронили это дитя? Что чувствовали они, когда умирали взрослые, старые? Положили ли они в могилку ребенка рыбину на дорогу в мир загробный? Верили ли они в «тот» мир?

Когда из-за небрежности мужчин – так считали женщины – утонул маленький мальчик, женщины настояли на том, что все надо хорошенько обсудить и обдумать, какие меры безопасности следует предпринимать в будущем.

Мужчины предложили собраться на берегу моря недалеко от того места, где в него впадала река. Перед переговорами планировался пир. Много веселились, «игры» продолжались чуть ли не всю ночь при полной луне, казалось, как и в прошлые времена, еще до того, как женщин покрывали самцы, вливавшие в их матки свою жизненную силу. Мало кто спал в эту ночь, и, когда взошло солнце, ненасытные самки еще побуждали парней покрепче продолжать «игры». Они очень обиделись, услышав от мужчин, что теперь те озабочены другими важными делами. На самом деле никакие дела их не ждали, просто подошло время иной игры, для которой в тот день сложились на редкость благоприятные условия. Прилив вымыл множество камушков, даже больше, чем необходимо для проведения увлекательной игры-соревнования. Женские хроники описывают тот день раздраженно, даже рассерженно, тогда как мужской отчет лишь вскользь упоминает «всегдашние» придирки женщин.

Произошло же там следующее.

Берег моря в этом месте, в отличие от родного и знакомого женщинам скального участка, представлял собой просторный намыв белого песка, в изобилии усеянного галькой разного размера, приятной на вид и на ощупь. Женщины тут же принялись хватать эти отполированные водой камушки, любоваться ими, издавать обычные женские глупые восклицания, примерять к себе, воображая, какие бы могли получиться милые ожерелья. Мужчины же, подойдя к самой воде и даже ступив в нее, принялись запускать гальку низко над поверхностью. Вращаясь в полете, камушки отскакивали от воды, вздымая крохотные фонтанчики. Смысл игры состоял в том, чтобы заставить камушек подпрыгнуть наибольшее число раз.

– Что вы делаете? – ужаснулись женщины.

– Редко бывают такие идеальные условия, как сегодня, – отвечали мужчины. – Не мешайте.

– Но мы ведь собирались обсудить, как охранять наших крошек.

– Чуть позже.

И они продолжили швырять камни, восхищаться удачными бросками и досадовать при неудачных. Женщины поначалу изумились, а затем возмутились.

– Они с ума сошли? – спрашивали они друг дружку. – Чем они заняты?

– Может быть, они хотят, чтобы мы ими восхищались…

Прикрытые лишь легкими передничками мужские тела возбуждающе действовали на женщин, и они попытались склонить игроков сменить игру на другую, парную. Но мужчины исступленно швыряли и швыряли свои кругляшки и совершенно очевидно не интересовались присутствием женщин.

– …Три-четыре-пять!!!

– А у меня шесть! – вскинулся сосед.

– Нет, у тебя тоже пять!

Разгорались споры о количестве и качестве касаний, о легкости броска и характере замаха…

– Скоро им это наконец надоест? – теребили друг друга женщины.

– В чем смысл этого дурацкого занятия?

– Они с ума сошли? – Цикл вопросов замкнулся.

А мужчины и парни все продолжали швырять свои камушки, и конца этому занятию было не видать. Солнце пригревало, поднималось, наконец, принялось нещадно припекать макушки. Женщины отступили в тень, уселись, обхватив колени, тоскливо наблюдая. С какой увлеченностью, с каким азартом предаются мужчины этому бессмысленному занятию! И чего ради? Разморенные полуденной жарой, ртов женщины не открывали, но глаза их красноречиво выражали мысли. В это время дня нужно искать убежище, тень… Лучше всего, конечно, пещеру… Отдохнуть, поспать, а еще лучше… Женщины сладко жмурились…

Тут мужчины прекратили одну дурацкую игру, чтобы заняться другой, не менее идиотской, но более опасной забавой. Начался отлив, море обнажило верхушки валунов в полосе прибоя. И эти недоумки, от мала до велика, принялись перепрыгивать с одного скользкого, опасного камня на другой, совершая с виду невозможные, но почему-то удающиеся им скачки. Они падали в воду, иногда расшибались до крови, но из игры не выходили. Прыгали, прыгали, прыгали…

Какой-то парень сильно расшиб колено и приковылял к женщинам за помощью. Его перевязали водорослями, и он, прихрамывая, понесся обратно в море. Женщины воспользовались этим парнем как аргументом в споре, как запалом для дискуссии, которую уже давно пора было начать. Но мужчины не усмотрели в инциденте ничего не только трагического, но даже и заслуживающего особенного внимания. Они дали понять женщинам, что не следует отвлекать внимания занятых людей всякими глупыми бреднями.

Мимо прорысила стайка юнцов, не обратив внимания на женщин. Солнце садилось, а они все не возвращались. В ответ на обеспокоенные вопросы женщин им ответили, что ребята отправились на охоту и, скорее всего, вернутся уже утром. Охотники часто остаются в засаде у мест, где дичь выходит по утрам на водопой.

Ничто не говорило о том, что обещанная дискуссия вообще когда-нибудь состоится. Все обсуждение свелось к упрекам женщин по поводу ушибленного колена.

Ночь прошла без пиров. Да и без особенно интенсивных «игр», хотя мужские трубки все же не обошли вниманием женские расщелины. Лишь луна изливала на землю столь же интенсивные потоки своего чарующего света.

Ранним утром женщины обнаружили, что мужчин рядом нет. Трудно отделаться от мысли, что мужчины умышленно постарались не будить их, чтобы тайком сбежать. Да-да, именно это они и сделали.

Женщины решили капитулировать. Они отправились обратно на свой берег, печальные, разочарованные, опустошенные – как будто покинутые. Позже, однако, заявились охотники, бухнули перед ними труп какого-то лесного зверя и даже разделали его, чтобы удобнее было жарить на костре. Получалось, что они даже вроде бы и прощения просят.

Такого рода случаи и ситуации множились, доверенные хроникам комментарии включали рассуждения и замечания относительно мыслительных способностей мужчин. Можно ли вообще считать их умственно полноценными? Вряд ли швыряние камушков в воду с утра до вечера можно отнести к занятиям разумного существа. Как минимум, на них иногда находит… Возможно, полнолуние влияет. Если луна управляет женским организмом и его циклами, то может и здравый ум обратить в помешанное состояние. В результате обсуждения постановили, что мужчины если и не сумасшедшие, то уж, во всяком случае, умственно ограниченны.

Нашлись, однако, женщины, не захотевшие покинуть долину. Они заявили, что им здесь больше нравится. Затем они возвратились, одна за другой, злые и запуганные, все до одной беременные. Чрева их налились, и мужчины им сказали, мол, нечего им там делать, хотя женщины и старались быть полезными: разделывали трупы животных, поддерживали огонь, убирали мусор.

«Идите домой!» – велели им, хотя некоторым домой вовсе не хотелось. Женский берег с множеством беременных и крошек-детей: грудных, ползающих, ковыляющих и уже бегающих – никак нельзя было назвать мирной обителью. Хотя для детей это место было более безопасным и веселым, со множеством развлечений на скальном пляже, в ласковых морских волнах.

Некоторым женщинам резкое отличие женского берега от мужской долины казалось непереносимым. И все же посещения продолжались. Мужчины частенько заглядывали в пещеры, женщины регулярно наведывались в долину, за гору.

Затем произошел конфликт, выгнавший мужчин из их долины в леса.

Мужская молодежь все время измышляла для себя новые и новые испытания, и наконец им взбрело в голову такое, что послало Марону «в безумном гневе» через гору к Хорсе. Марона… Это имя появляется здесь, кажется, впервые; впрочем, это же относится и к Хорсе. Мы не можем сказать, является ли имя с корнем Мар-, Маро-, Мери подобными им личным или же представляет собой титул руководительницы женщин.

Молодежь, запасшись длинной и прочной лубяной веревкой, направилась к Расщелине, где один из этих «героев», обвязавшись вокруг пояса, нырнул в провал, на платформу, чтобы надышаться ядовитых испарений. В задачу остальных входило дождаться, пока этот умник окончательно одуреет, потеряет сознание, и вытащить его обратно, не дав ему надышаться до смерти. Они все проделали это один за другим и постановили, что тот, кто не пройдет процедуру, не будет считаться взрослым.

Марона пошла к мужчинам одна и нашла Хорсу в лесу на охоте.

Наша хроника сообщает, что Марона напала на Хорсу с кулаками и ее пришлось утихомиривать. Женская хроника уверяет, что Хорса вообще ничего и не знал, не понимал, в чем он таком провинился, что из воплей ее вообще трудно было что-либо разобрать: «Не задумываешься о том, что делаешь…», «Не думаешь о последствиях…», «Младшие мальчики подражают старшим во всем, а если они попытаются прыгать на платформу, то используют веревку из водорослей, которая сразу лопнет, да к тому же они дети!!! Понимаешь (дальше поток оскорблений), дети!!! То, от чего взрослый дурень лишь теряет сознание, убьет малыша! Они все могут просто свалиться в дыру!»

– Ты собрался убить всех наших детей? – кричала Марона, и Хорса, и вправду не задумывавшийся о последствиях (ему и в голову не приходило, что сосунки обязательно полезут вслед за недорослями), тут же проорал в ответ, что нечего разоряться и что он прекратит это развлечение немедленно и навсегда.

Извинялся ли Хорса, признал ли он свою вину? Ведь Марона и вправду, несмотря на импульсивное поведение, рассуждала разумно и верно. Во всяком случае, сообщается, что Марона «удовлетворилась» достигнутым, а Хорса пообещал выставить у дыры стражу, которая будет охранять ее день и ночь.

– Тебе на нас плевать? – плакала Марона.

К этой фразе дружно прицепились комментаторы. На кого – «на нас»? Термин «народ» не применялся… Имелось ли в виду, что мужчинам нет дела до судьбы женщин? Или Марона говорила о младших мальчиках?

(«Девушек это испытание Расщелиной не привлекло, они считали его святотатственным, потому что Расщелина – священное место». – Такого рода фрагменты встречаются в документах нечасто; мы думаем, что они введены специально, чтобы подвести под критику действий парней религиозные мотивы.)

Считали ли себя эти мужчины и женщины единственными людьми, единственным народом, как на то намекает повторяющийся песенный мотив «Как мало нас, как легко нам умереть»? Ни у мужчин, ни у женщин не встречается записей, которые намекали бы на предположения о том, что существует и другой народ, похожий на них – или непохожий на них, где-нибудь «на другом острове». Да и как они представляли свой остров?… Существование одного острова предполагает существование других островов, земель. Мы увидим, что Хорса вскореотправился на поиски иных берегов, а может быть, и иного народа.

Но вернемся к толкованию «нас». Есть намеки на осознание угрозы – или угроз.

Вопрос этот не остался вне ведения Хорсы, хронисты отмечают, что Хорса размышлял о нем. Было ему над чем поразмыслить. По меньшей мере, двое из молодых людей пали жертвой испарений Расщелины и рухнули вниз, в дыру. То и дело тонули малыши в реке. Посещение леса всегда было сопряжено с большим риском. А тут и критики объявились. Марона.

Хорса – молодой человек, одаренный различными способностями, имя его выделяется, доминирует в хрониках периода. Одно из созвездий древние люди называли Хорса, а когда мы раздумываем об истоках имен, иногда в их звучании можем расслышать рычание волка или медведя. «Тезка» Хорсы – матерый олень, поэтому мы можем слышать в его имени, имени знаменитого охотника, фырканье гордого животного.

Когда женщины, как обычно, спустились в долину, мужчин они там не застали. Пепел большого костра остыл. Орлы не сидели у берега в позе божков-охранителей, а с огрызками рыбы и костями животных возилась всякая осмелевшая звериная мелочь.

Женщины потерянно остановились у остывшего кострища, в смятении побродили вокруг. Что делать?

Один из орлов удостоил их своим присутствием: слетел с горы, опустился неподалеку.

– Где они, где? – бросились к птице отчаявшиеся женщины. – Нам нужно найти мужчин, – убеждали они птицу.

Орел не желал им зла, однако и помогать не собирался. Он расправил крылья, побалансировал на месте, потом взмыл и вернулся на гору, ни знаком не выдав, где же искать пропавшее племя.

Женщины помоложе вызвались поискать мужчин вдоль берега моря. Маловероятно, что те углубились опасный лес, так мотивировали они свое решение, хотя на самом-то деле путь по берегу был в первую очередь приятнее им самим. Еще по одной причине мужчины не должны были уйти далеко. Они взяли с собой малышей. Старшие решили, что подождут на берегу, пока молодые отправятся на поиски.

И действительно, долго искать им не пришлось. Взобравшись на утес, женщины сразу же обнаружили мужчин подальше на пляже. Мужчины, парни, мальчики, малыши – все мужского пола. Увидев женщин, они обрадовано загалдели, завопили. Обрадовано, но вместе с тем и насмешливо, как будто даже издевательски. Потом прозвучали и всякого рода шуточки и насмешки. Мне, мужчине, даже по прошествии столь долгого времени совершенно ясно, что там произошло. Женщины в сознании мужчин неразрывно связаны с жалобами и придирками. Могу добавить без большого вреда для истории, что всегда несколько смешно, когда придирки вдруг сменяются мольбами о… в общем, как только женщины слезли с утесов на белый песчаный пляж, сразу же начались многочисленные и многократные совокупления на песочке и в водичке. Парни помоложе стояли вокруг, наблюдали и, вероятно, обменивались впечатлениями, идеями и наблюдениями, как это делают и животные.

Это произошло днем, а к вечеру вернулись охотники с трупами зверей. Разделав трупы, опять занялись сексом.

Женщины не замедлили отругать мужчин за то, что те потащили с собой малых детей, но, как минимум, в этом вопросе они оказались неправы. Эти мальчики, даже шести-семи лет, ни в коем случае не были беспомощными младенцами; они не нуждались ни в каких скидках на возраст и уступках.

Мужчины обращались с пацанами без всяких поблажек, как с равными, и женщинам пришлось признать, что малыши эти оказались столь же стойкими и ловкими, как и взрослые. Это признание повлияло и на дальнейшее поведение женщин. Когда впредь мальчики выражали желание отправиться в долину, матери их уже не столь активно сопротивлялись этим просьбам.

Через день-два подошли и старшие женщины, пиршества и игры продолжились.

Затем женщины вернулись на берег, а мужчины отправились в лес.

Пора обратить внимание на время – долгое время, век, два, сколько? – когда группы мужчин осели в лесу, там, где берега реки или ее притоков или удобные ложбины приглашали остаться подольше. К ним приходили женщины, когда природа подсказывала им, что их время пришло. И становится ясно, что теперь мы говорим уже о значительном населении: женщины в пещерах, мужчины в долине. Сколько, какое количество? Количество, к сожалению, определить невозможно, известно только, что некоторые женщины находились среди мужчин постоянно. Эти женщины по каким-то причинам не беременели, то есть они не обременяли мужчин надоедливыми грудничками. Были среди них и такие, которые намеренно избавлялись от живых новорожденных. И не нам, римлянам, их за это осуждать, не нам, делавшим это намного позже, оставлявшим нежеланных детей на голых склонах холмов. Этот факт иллюстрирует еще один аспект. Люди эти уже не опасались, что их слишком мало. «Как мало нас, как легко нам умереть…» Эта песня забыта. Как забылся и Шум.

Уж там к счастью или к несчастью, но мы, люди этого мира, плодовиты, множимся и расселяемся. Рождается больше детей, чем их нужно. Сколько их нужно? Пусть об этом судит Природа. Она запасает всего в изобилии, на всякий случай.

Мне кажется, пора озадачиться неким вопросом, даже если мы не сможем на него ответить. Что это за остров, где он находится? Где выползли из моря наши предки, чтобы через многие-многие века превратиться в нас? Конечно же, в попытках определиться с его местоположением недостатка в гипотезах не было. Как велик он? Сицилия? Нет, этот остров маловат. Крит? Но мы знаем, что Крит жестоко пострадал от землетрясения и вызванных им разрушительных волн. Кто-то доставил в Рим груду древних рукописей. Откуда? С одного из островов Греции? Против этого предположения климат. Нигде в хрониках не упомянуты жгучее солнце, удушающая жара, горькая пыль и выжженная земля. Народ – автор хроник существовал в стабильном климате, не видел отклонений, которые следовало бы фиксировать в документах. Пока не нагрянул Шум, большой ветер, ураган. Холода они не знали, одежды тоже, кроме легких повязок из водорослей да мужских передничков из перьев и листьев. Смуглыми они были, темноволосыми, а глаза, скорее всего, имели карие. И у всех они были одного цвета, ибо не встречается упоминаний об отклонениях.

Шепоты, шорохи прошлого, отзвуки многократных повторений… Мы можем попытаться понять их своим несовершенным разумом, при помощи своего опыта – и наши вопросы исчезают, как будто камни, упавшие в очень глубокий колодец. Не так давно мы, римляне, не знали, что за северными горами живут люди с волосами цвета ржи и глазами голубыми или серыми.

Предположим, что климат тех мест изменился так, что и узнать нельзя, что тогда? Благословенное изобилием побережье тогдашнего моря могло преобразиться – во что? Да мы не знаем даже толком, из чего… Мы знаем, что те люди называли себя народом, как будто никого другого на свете не было. Но это общая черта любого зарождающегося народа.

В сравнительно уже недавние времена старая Греция, когда-то покрытая лесами, совсем обезлесела, превратилась в холмистую, каменистую степь. Возможно, и пышная родина древних превратилась в такую же неуютную местность, лежащую в пределах досягаемости римских морских трирем.

К моменту, до которого дошло наше повествование, в лесу, вне морского побережья, существовало несколько общин, жавшихся к берегам рек и речек. Иногда они воевали между собой. Не за пищу, пищи в лесах хватало всем. Дрались за территорию. Большие части леса оказались заболоченными из-за Шума, свалившего громадное количество деревьев, гнивших в стоялой воде. Общины эти не были группками населения, они состояли из значительного числа людей. Вожди общин иногда затевали ссоры и схватки, влекущие за собой гибель людей, женщины протестовали. Конец раздорам положил Хорса. Мы знаем, что он был бравым воином, добрым вождем, но не знаем, сколько было вождей по имени Хорса, сменивших друг друга.

Тем временем на женском берегу правила Марона, правила не так сонно и вяло, как когда-то Старые Они, а энергично и зачастую, как предполагается, даже чрезмерно круто. Марона проделала путь мимо топей в ту часть леса, где правил Хорса, и устроила ему взбучку, в результате чего драки закончились. Есть предположения, что мужчины получали удовольствие от схваток, от процесса борьбы и от победы, ее результата. Если в схватках появлялись пострадавшие, их отправляли лечиться к женщинам.

Прежде чем Хорса пустился в путь, между ним и Мароной произошло столкновение. Каждая из хроник подает это столкновение как единичное событие, ссылаясь, соответственно, на «Мужской гнев» и «Женский гнев» каждая. От гнева никуда не денешься, но единичность его – неверное истолкование и представление событий. Помню свою великую радость, удовлетворенность, для историка ощущение несравненное, момент осознания истины. На самом деле имела место серия взаимных придирок при нежелании каждой стороны уступить, простить, забыть. Взаимные жалобы и обвинения, противоположность воззрения на одни и те же вещи, ненужное раздувание помянутого праведного «гнева». Разумеется, именно так и обстояло дело, и как только я этого раньше не заметил… Взор человеческий глубоко не проникает! Снова и снова те же обвинения, присланные с женщинами-гонцами, произнесенные своими устами. Мужчины бездумны, безответственные, им плевать на других, да и на себя тоже, а уж о безопасности маленьких мальчиков они вообще не способны помыслить. И, разумеется, то, что мы испортили, лишь женщины в состоянии выправить, спасти, загладить. Так излагает ситуацию мужская версия хроник.

«И решил Хорса покинуть эти места, найти место подальше от Мароны, чтобы не так просто было ей добраться по наши души».

* * *

Нижеследующее, как мне кажется, относится к теме.

Несколько дней назад мы с Феликсом, рабом моим, автором восхитительных копий Дианы и Артемиды, прогуливались по склону одного из холмов, и я заметил местечко, как нельзя лучше подходящее для сооружения дома. Да, у нас в поместье уже есть прекрасный дом, но мне нравится мечтать о доме еще лучшем. Мы все как следует рассмотрели, обсудили, разобрали плюсы и минусы приглянувшегося мне местечка – и больше к этому вопросу не возвращались. А сегодня Юлия прибыла в городской дом впопыхах, без предупреждения, заявив, что ей надо со мной поговорить. По лицу жены я понял, что новости не для чужих ушей. Лолла как раз убирала соседнюю комнату. Я взял Юлию под руку и повел во двор, где она сказала:

– Это очень серьезно. Где мы можем поговорить?

Я знал, что Лолла в доме мигом переместится к окошку, а здесь рядом сидел, привалившись к стене, старый раб. Мы прошли к фиговому дереву. Тут нас вряд ли кто-нибудь мог подслушать.

– Дорогой, ну до чего же ты неосмотрителен, весь город только и говорит, что о нашем новом доме. Даже думать об этаком сейчас безумие. – Я любовался своей милой женой, хотя и не мог вспомнить, когда видел ее столь возмущенной. Юлия всегда прелестна, даже, как оказалось, когда собирается закатить сцену.

– Но, Юлия, позволь, как может весь город кипеть слухами о доме, о котором было лишь вскользь упомянуто в нашей беседе с Феликсом?

Она недоверчиво сверлила меня взглядом, вся собранная, готовая к броску, однако несколько изумленная. Я хотел просто отмести такую возможность, но поразмыслил и нашел объяснение.

– Кажется, я понимаю, где корни этих слухов.

Отец мой освободил в свое время двоих любимых рабов. Один из них сейчас торгует требухой в портовой лавчонке, другой – мясными пирогами в гладиаторском квартале. Оба дружны с нашими рабами. Феликс, прибыв в городской дом несколько дней назад, наверняка обмолвился, что хозяин замышляет построить дом, и вот результат.

– Об этом все болтают. Поверь, это не самый мудрый твой поступок. – Юлия частенько – с иронией, а иногда и всерьез – называла меня «мудрым мужем».

Я объяснил супруге, насколько слухи раздуты, искажены и преувеличены, растолковал, что все это воздушные замки, построенные на основании пустячка.

– Ничего себе пустячок! – воскликнула она и пугливо огляделась. Затем обняла меня жестом любящей жены, жестом вполне естественным, если бы не его редкость, которая, конечно же, обратила бы на себя внимание любого наблюдающего раба. – Слушай, слушай внимательно. Опомнись. Ты забыл, в какое время мы живем? – горячо зашептала Юлия прямо мне в ухо. – Ты у нас мечтатель, может, ты и вправду не понимаешь. – И она начала перечислять мне имена известных людей, дома, имения, стада, серебро и золото которых конфисковал наш последний тиран. – Хочешь подарить дом Нерону? – завершила жена перечень именем, выдохнутым так тихо, что его можно было лишь угадать. – Он свирепеет с каждым днем. Пойми своей дурной старой головой, что начало строительства – приглашение к грабежу. – Юлия разжала объятия и принялась разглаживать мою помявшуюся тогу. Вынула серебряный гребень, расчесала мне волосы. Давно не видел я ее лица столь близко. Воспользовался случаем поискать в лице отпечатки распущенной жизни, которую она вела. Следов немного, лишь морщинки вокруг глаз. – Услышав вчера в городе эти толки, я решила, что пора тебя предупредить.

– А кто это обсуждает? – Вопрос излишний. И так ясно кто.

– Будь осторожна, Юлия, – прошептал я.

Она кивнула и улыбнулась.

– Спасибо. Иногда ты бываешь совсем старый дурачок, – прошептала Юлия и слегка меня встряхнула.

– Нигде, кроме как в моей голове, этот дом ничем не отмечен, – еще раз заверил я жену.

– Лучше скажи этой дуре Лолле, что ты хотел строить дом, да Феликс говорит, что ручей летом почти пересыхает. Нет-нет, не это. Лучше скажи, что денег нет, жаль, придется подождать годик-другой… третий… – Голос ее опять почти замер. – Не вечен же этот…

Она отступила на пару шагов.

– Да, подзапустила я тебя. Что это за безобразие! В следующий раз я привезу тебе новую тогу.

– Надеюсь, недолго ждать придется, – улыбнулся я, и она рассмеялась полудразнящим, полуупрекающим смехом.

Хочется думать, что Юлия иногда жалеет, что я для нее слишком стар. После всей этой дряни, с которой она проводит дни и ночи там, в их дворцах и имениях… Конечно, ей хотелось бы освежить себя контактом с порядочным человеком… Так мне думалось. Рука в руку мы с Юлией прошли к дому. Из окошка высунулась физиономия Лоллы.

– Вечно одна и та же песня, дорогой. Как только я хочу попросить у тебя денег, так у тебя пусто, – тоном упрека, надув губы, заныла Юлия. – А, Лолла, давно тебя не видела… – И еще громче: – Ты никогда не думаешь о последствиях. Надо было спросить меня. Уж я бы ни за что не посоветовала отправлять деньги с фессалийским рейсом. Судно затонуло со всем грузом, экипаж еле спасся.

Я проводил жену к наружной двери, возле которой ее ждали носилки-стул с рабами-лектикариями. Мы обменялись улыбками заговорщиков, и стул закачался над мостовой, удаляясь. Итак, к вечеру слухи о моей крайней бедности должны наводнить город. Я прошел в кабинет, вспоминая слова Юлии. Значит, таково ее мнение о «мудром муже»… Что ж…

* * *

Марона всегда читала Хорсе нотации, как ребенку. Кто их знает, может, он и в действительности был ее сын. Женщины никогда с мужчинами иначе и не разговаривали. Все время грызня да ругань. Да и как с ними иначе-то? Вот, мальчики погибли в схватке. Марона прибыла, естественно, во гневе праведном, набросилась на вождя. Они, мужчины, оставляют годы труда – роды, выхаживание, выкармливание, воспитание – женщинам, не интересуясь детьми, пока те малы, а потом забирают выросшего ребенка, хлоп – и нет его. Мгновенно перечеркнуты многие годы упорных трудов.

В наши дни от римских матрон публично таких речей не услышишь. Они восхваляют успехи своих сыновей на полях сражений. Ни разу я не слышал упреков такого рода, что, мол, вот, растили-растили, чтобы потом в легион, под вражьи мечи да стрелы… Но келейно римским мужьям подобное выслушивать приходится, в этом я тоже имел случай неоднократно убедиться.

– На чьем горбу эта неблагодарная работа? – кипятилась Марона. – Уж, конечно, не на вашем. Вы стараетесь от малых детей как можно дальше держаться.

Здесь уместны некоторые пояснения. Лет в семь, а то и раньше, мальчики пускались в лес на поиски Хорсы. Так продолжалось настолько долго, что можно было это явление объявить традицией. Между берегом и лесным поселением существовала тропа, обходящая болота и топи. Тропа достаточно безопасная, если ребенок не следовал по ней в одиночку. Женщины всегда путешествовали группами, детей сызмальства приучали к той же мысли. Однако много в лесу зверья хищного, и не один пацан, пустившийся в путь без сопровождающих, пал жертвой хищников. Марона нападала на Хорсу, требуя от него, чтобы он положил конец этому бегству тайком, чтобы он обеспечил безопасность детей, дабы избежать ненужных жертв… Хорса и его люди лишь смеялись. То, что она тут молола, обличало ее полное невежество в отношении как мальчиков, так и мужчин, их внутреннего мира. Разумеется, пацаны должны сбегать из переполненных пещер, где сплошные визг, плач да сопли, должны покидать их тайком, иначе весь смысл пропадает.