Текст книги "Кошачий переполох (сборник)"

Автор книги: Дорин Тови

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

А когда она отправилась в путь, медвежата долго провожали ее по тропе. Она ведь прежде никогда надолго из лагеря не отлучалась. Она просто видит эти две маленькие растерянные фигурки, какими увидела их, когда оглянулась. Они смотрели ей вслед. Она отсутствовала две недели, а когда вернулась, они уже покинули окрестности лагеря. Муж сказал, что они много дней поджидали ее у тропы. Он клал им там корм, но они его к себе не подпускали, а в конце концов ушли и не вернулись.

Оно и к лучшему, сказала Бейб. Не то их пришлось бы отправить в зоопарк. Оставить их у себя, когда они подросли, она не смогла бы, а полуручные животные на воле – легкая добыча для охотников. Но она всегда будет помнить это волшебное ощущение, когда короткое время она дружила с медвежатами-гризли.

Глава одиннадцатая

Энди Рассел, автор «Края гризли», – зять Бейб и живет в нескольких милях от Ярроу-Крика в длинном бревенчатом доме высоко в предгорьях Скалистых гор.

Энди, один из самых убежденных борцов за сохранение дикой природы в Канаде, считается ведущим специалистом по гризли, хотя и не получил специального образования, но он изучал их как охотник, как проводник, а теперь как натуралист и фотограф всю свою жизнь. Встреча с ним была одной из главных целей нашего путешествия, и нас совершенно не трогал грохот кастрюль и сковородок, летящих с полок у нас за спиной, пока мы поднимались по извилистому проселку к Соколиному Гнезду. Затем проселок влился в сухую промоину, скалистые стороны которой густо заросли кустами ирги, усыпанными созревающими ягодами.

Бейб говорила, что там можно было собирать ведра ягод для заготовок на зиму (что она и ее сестра Кейт, жена Энди, обычно и делали) и все равно для медведей их оставалось предостаточно.

– То есть прямо на дороге к дому? – спросили мы.

– Ну конечно, – ответила она. – Они часто видят там гризли.

Так оно и было. Изучая гризли, Энди побывал повсюду – от Монтаны далеко на севере и до Юкона на Аляске, но многие из самых интересных его приключений произошли с ним прямо возле его дома. Мы сидели перед поленьями, пылающими в огромном камине до поздней ночи, слушая его рассказы о некоторых из них.

Например, о том, как его машина в дождливый вечер застряла в рытвине. Ему пришлось оставить ее там и последние полмили пройти до дома пешком. И вдруг на изгибе промоины он услышал знакомые порыкивания совсем рядом. Фонарика с ним не было, он ничего не видел и мог только застыть на месте. Именно это рекомендуют делать знатоки медвежьего поведения, если иного выхода нет. Но чтобы последовать этому совету, требуется большая сила воли. Он простоял точно каменный целую вечность, а невидимый медведь, раздраженный, что к нему вдруг подкрались, негодующе распространялся на тему о людях, которые Застают Его Врасплох, и о том, что он сделает, если они пикнут. В конце концов, излив душу, медведь с треском исчез в невидимой чаще, и Энди, мокрый от испарины, зашагал домой. Как близка была опасность, он узнал на следующее утро, когда пошел с сыном вытаскивать машину. Четкие отпечатки следов крупного гризли обрывались в шести шагах от места, где стоял Энди.

Однако мне больше всего понравилась история о гризли, который крайне заинтересовался их кошкой и терпел лай и наскоки их терьера, словно овчарка – выходки щенка. Это само по себе было поразительным. Большинство медведей кинулись бы на собаку, едва ее увидев. Без сомнения, гризли в окрестностях Соколиного Гнезда, как и гризли вокруг хижины Бейб, чувствовали, что люди там ничем им не угрожают, – как и животные, этим людям принадлежащие, а потому бродили там в атмосфере взаимотерпимости. Естественно, кроме тех случаев, когда неуклюжие идиоты насмерть пугали их в темноте и требовалось преподать им хороший урок.

Медведь, о котором идет речь, появился в их местах еще подростком в сопровождении матери и брата. Троица провела в окрестностях дома несколько недель, питаясь тушей сдохшей лошади. Они никому не мешали, однако не раз подходили к самому дому, явно интересуясь его обитателями. И как-то ночью Расселы, услышав шум снаружи, зажгли лампу на крыльце и увидели медведицу у самой двери.

Однако она стала слишком уж доверчивой и в другую ночь забрела на ранчо их соседей и принялась обследовать грузовичок, стоявший во дворе. Хозяин дома, разбуженный собакой, вышел на крыльцо и выстрелил в нее. Раненная, она убежала. К счастью, рана оказалась легкой, но свой урок медведица выучила. Вскоре она и один из медвежат ушли. Как предположительно, узнав о случившемся, ушли и другие гризли, обитавшие в этих местах. Очень долго они там не появлялись – за исключением второго медвежонка, который, почувствовав себя совсем взрослым, уже некоторое время вел самостоятельную жизнь и довольно скоро вновь начал слоняться возле дома Расселов, будто кто-то или что-то там очень его привлекало.

Вскоре Расселы убедились, что приманкой была их кошка, существо беззаветно храброе. При появлении гризли она не только не убегала, но выгибала спину, обещая разорвать своего противника в клочья, а медведь наклонял голову набок и созерцал ее как завороженный. И однажды они увидели, что кошка сыплет угрозами с порога, а медведь, просунув голову в дверь веранды, не делает ни малейших попыток добраться до крикуньи и явно недоумевает, каким образом это существо способно испускать подобные вопли.

И все это время терьер лаял и наскакивал на медведя, а тот не обращал на него ни малейшего внимания, словно считая его неотъемлемой принадлежностью Соколиного Гнезда, с которой следует мириться. Молодой гризли продолжал свои посещения, и к концу лета сложилась такая ситуация, что он, когда Кейт, жена Энди, собирала ягоды по сторонам промоины, нередко лакомился ими у тех же кустов. Он никогда не подходил совсем близко, что могло бы привести к недоразумению, но, видимо, получая большое удовольствие оттого, что предается чревоугодию в ее обществе, – ну, как Аннабель паслась совсем рядом с изгородью, когда мы по ту ее сторону возились в огороде. А терьер продолжал лаять на него, но гризли все так же его игнорировал.

Такая изумительная история! А сколько их было еще! Энди имел их неисчерпаемый запас, но, как мы ни мечтали увидеть хоть одного из гризли, посещавших Соколиное Гнездо, ни единого рядом не оказалось. Наступал ягодный сезон, и медведи объедались ягодами в нижних долинах, где они уже созрели. А созреть выше они должны были не раньше чем через неделю. Вот тогда можно было бы полюбоваться, как гризли блаженно обдирает ветки когтистыми лапами, но мы торопились в Глейшер, так как до конца нашего отдыха оставалось две недели.

Мы простились с Расселами и с Бейб, которая возвращалась к себе на ранчо, и покатили вниз по склону в Уотертонский парк на нашу встречу с росомахой.

Позднее Энди написал нам, что, видимо, во время нашего путешествия краснокожие божки лесных дебрей опекали нас. Сам он за всю свою жизнь видел только трех росомах, а подавляющему большинству канадцев такая удача вообще не выпадает, а мы повстречали свою, просто гуляя по тропе над озером Камерон.

Прогуливались мы там, само собой разумеется, в надежде натолкнуться на гризли. Мы остановились у озера сразу после полудня, и когда увидели на доске объявлений, что гризли был замечен на Олдерсоновской тропе…

– Наконец-то! – воскликнули мы и помчались со скоростью ракет на Олдерсоновскую тропу, хотя объявление преследовало совсем иную цель, рекомендуя туристам держаться от этой тропы подальше и посещать ее только на собственный страх и риск.

Мы решили пройти по ней столько, сколько успеем за три часа, а потом повернуть назад. В кемпинг мы вернемся уже в сумерках, но тем лучше. К тому времени остальные туристы уже покинут тропу (конечно, если кто-нибудь после этого объявления отправится гулять по ней на свой страх и риск), и вот поздно вечером на тропе в тишине, не нарушаемой человеческими голосами, мы и выследим ничего не подозревающего гризли.

Так мы сказали, когда начали подниматься по склону над озером, но довольно скоро меня начали грызть сомнения, так ли уж хорош наш замысел. День выдался на редкость жаркий, а тропа неумолимо вилась все вверх и вверх, выписывая зигзаги и петляя. Прошел час, мы по-прежнему видели внизу озеро Камерон, а до гребня вроде бы оставалось все так же далеко Тут мы сообразили, что, поднимаясь, огибаем склон горы, а не направляемся к вершине, но тут озеро скрылось, и мы вышли из дремучего леса на широкое плато, усеянное гранитными скалами, между которыми кое-где росли чахлые сосенки. Многие из них пострадали от молний, и рыжая хвоя нижних мертвых веток создавала иллюзию, будто у ствола стоит медведь и наблюдает за нами.

«Всегда высматривайте удобное дерево на случай, если в нем возникнет нужда…» – вспомнила я один из вариантов настойчиво повторяемого совета. И, шагая следом за Чарльзом, производила быстрые мысленные прикидки. Сколько ярдов до того вон дерева? А если я взберусь на этот удобный сук, расположенный так низко, не взберется ли на него и медведь? Или вернее будет вспрыгнуть на дерево без низких сучьев… и что случится, если я сорвусь?

Нет, я вовсе не жалела, что мы поднялись сюда. Я жаждала увидеть гризли. Просто эта широта обзора создавала ощущение уязвимости. Ничьей земли.

На полдороге через плато нас настигла гроза, и нам пришлось укрыться под сосной. Грохотал гром, молнии с шипением били между пиками, точно гигантские змеи, поражающие свои жертвы. Мне прежде никогда не доводилось слышать, чтобы молнии шипели. Возможно, причиной была близость вершин. Градины впивались в землю, точно пули, опасным рикошетом отлетая от камней. Не хватало только, решила я, чтобы появился гризли, разозленный сыплющимися на него градинами, – он увидит нас и сочтет виновниками своих неприятностей. А сосна такая невысокая! Я уже почувствовала, как он обнюхивает наши болтающиеся пятки.

…Но гроза пронеслась, снова засияло солнце, над тропой закурился пар, и градины таяли прямо на глазах. Мы пошли дальше к озеру Саммит, а потом вновь начали подниматься петляющими зигзагами. Лес остался внизу, и мы шли по ярко-рыжей осыпи, глядя на ледники за вершиной Маунт-Кастер. И добрались до перевала Картью, откуда открывался вид на оба озера Кастер гораздо ниже нас. И тут настало время возвращаться. Наши три часа истекли. Близился вечер, так что идти дальше было нельзя, а мы так и не увидели нашего гризли!

И вообще ничего не видели. Даже снежного козла. Все зря! Или нет? Мы посмотрели на ледники, вспомнили молнии, вспыхивающие среди пиков, солнце, засиявшее, когда гроза миновала.

Спускались мы много быстрее. И идти до озера Камерон нам оставалось не больше получаса, когда я прежде Чарльза обогнула скалистый выступ и увидела впереди на тропе какого-то зверя. Серого, с головой, похожей на лисью, но с шерстью длиннее и грубее, смахивающей на барсучью. Он сидел на оранжеватом пятне вечернего солнечного света, пробивающегося сквозь древесные ветки. Я помахала рукой за спиной, чтобы Чарльз остановился, и мы замерли, точно две тени. Но секунду спустя зверь нас увидел и словно заскользил вверх по склону. Ноги у него казались коротковатыми, но хвост был совсем лисий, и мне еще не доводилось видеть, чтобы лесной зверь двигался с такой быстротой.

– Серая лиса! – в один голос сказали наши соседи по кемпингу, когда мы рассказали им о нашей встрече, и мы придерживались того же мнения. Пока не описали серого зверя сотруднику парка ближе к ночи и не узнали от него, что видели росомаху. Сам он ни одной в жизни не видел, если не считать чучела в музее. Это же одно из самых редких канадских животных, старательно избегающих людских глаз… Черт! Ну и повезло же нам.

Далее мы услышали от него, что росомаха, кроме того, – одно из самых свирепых животных Северной Америки, если учитывать ее небольшие размеры. Единственное, не отступающее перед гризли, насколько известно. Конечно, гризли может прихлопнуть ее одним ударом лапы, но для этого надо достать ее этой лапой, а стремительность, злобность и острые зубы росомахи ставят гризли в тупик, и он предпочитает с ней не связываться. Собственно говоря, объяснил наш собеседник, это ведь ласка величиной с лисицу, ну а какой характер у ласок и хорьков, нам известно. Нет, на людей росомахи не нападают. И ведут уединенный образ жизни, потому-то их и видят так редко. Вероятно, мы должны сказать спасибо грозе. Наверное, росомаха не успела укрыться, ее густой длинный мех намок, и она расположилась на солнышке подсушить его. Черт! – повторил он с завистью. Гризли он навидался досыта, но увидеть росомаху!..

Под конец мы все-таки увидели гризли – в последнюю нашу неделю в Канаде. В Гранит-парке, на который я, собственно, уповала все время, и тем больше была моя гордость, потому что накануне ночью у меня душа ушла в пятки.

Правда, от жуткого холода. Наш фургон стоял в Апгаре у озера Макдональд… по прямой не так уж далеко от озера Траут, возле которого погибла одна из девушек, и хотя мы находились в настоящем кемпинге, медведей вокруг хватало. В этот же вечер егерь рассказал нам, на какую глупость способны люди. Вот, например, недели две назад пешие туристы забрались в отгороженную веревками часть кемпинга и устроились ночевать в спальных мешках под открытым небом. Участок огородили, чтобы дать возможность вытоптанной траве набраться сил, и уже больше месяца там никто не ночевал. Туристы пробрались туда тайком, чтобы не платить в кассу кемпинга за ночной отдых. Но они не знали, что по ночам там проходят медведи. И один рыжий юноша был разбужен ударом по голове. К счастью, разбудил его таким способом барибал. Видимо, медведь счел его рыжую шевелюру за шерсть сурка. Во всяком случае, услышав человеческий вопль предполагаемой добычи, он сразу кинулся наутек. К счастью, юноша отделался поверхностной раной, которую, правда, пришлось зашивать. Но будь это гризли, он был бы убит.

Послушав эту историю и почитав на сон грядущий «Ночь гризли», неудивительно – мы же теперь были в парке Глейшер, где разыгралась трагедия, – что я проснулась в три часа ночи, ощущая, что окружена медведями, и обнаружила, что совсем заледенела. В окна фургона лился серебряный свет луны, и я поняла, что Чарльз тоже не спит.

– Бррр! Ну и холодина же тут, – сказал он и подскочил на постели. – Господи! Дверь открыта настежь!

Он не ошибся. Вновь закапризничал один из этих неукротимых замков, и, видимо, мы его плохо заперли. Но каким образом дверь открылась? Фургон же был неподвижен! Кто-то открыл ее когтистой лапой? Толкнул носом? И вот-вот появится тяжелая голова, увенчанные горбом плечи?

Чарльз слетел с постели, ухватил дверь и закрыл ее.

– Все в порядке, – сказал он.

Но так ли? А что, если дверь откроется, когда мы уснем, а снаружи окажется медведь… и заберется внутрь, отрезав нам путь к отступлению?

Я пролежала без сна до утра, спрашивая себя, почему я не способна ничему научиться… Для чего мне понадобились медведи, когда мне так хорошо и уютно было дома в нашей Долине? И вопрос этот я задала себе с еще большей настойчивостью на обрыве, высоко-высоко над перевалом Логана.

Мы прочли, что это наиболее удобный путь в Гранит-парк. Оставить фургон в высшей точке перевала на обочине шоссе и пройтись по семимильной Верхней тропе. «Она вторгается в царство снежных коз, толсторогов и пум, – сообщал путеводитель, – и вьется выше границы леса». Упоминался также альпийский луг, усыпанный горными лилиями и горечавками, а дальше целые склоны заросли бородачом – эффектным травянистым растением с высокими прямыми метелками. Будто волнующееся море кремовых и красных плюмажей. До сих пор нам доводилось видеть его только на фотографиях. В жаркие дни эти склоны посещают медведи и олени, спасаясь там от жалящих насекомых, повествовал путеводитель. И добавил, будто требовались еще какие-нибудь соблазны, что «ореховки, орлы и всякие другие птицы, предпочитающие горы, превратили их в свой воздушный приют».

Очарованная этой картиной, я не обратила внимания на строчку, в которой говорилось, что местами тропа проходит по выемкам, пробитым в стене обрыва, и вспомнила о ней, когда пиявкой вцепилась в пояс Чарльза, едва мы добрались до такой выемки. Ноги у меня стали ватными, а Чарльз твердил, чтобы я не смотрела вниз.

Собственно, с этого и начался наш путь – там, где на перевале тропа ответвляется от шоссе, она тянется по горизонтальному уступу, а шоссе внизу словно проваливается. Собственно говоря, несколько сотен ярдов тропа нависает над шоссе, будто хоры. Так как же я могла не смотреть вниз, если всякий раз, когда я переставляла дрожащие ноги, мой взгляд невольно устремлялся на машины, одолевающие перевал далеко подо мной?

Я чувствовала себя мухой, ползущей по стене. И жалела, что я не муха. Присоски на подошвах пришлись бы мне в самый раз.

– Может, вернемся? – спросил Чарльз.

– Нет. Я намерена увидеть этого гризли, – ответила я.

Мы продолжали брести вперед по уступу, и на полпути – естественно! – появилась спускающаяся нам навстречу девушка. Мне пришлось отцепиться от Чарльза, чтобы дать ей пройти. Чарльз обогнул ее. Она небрежно обогнула меня.

– Боитесь высоты? – осведомилась она, проходя мимо.

Когда потом я спросила Чарльза, как она догадалась, он ответил, что ясновидящей быть не требовалось.

– У тебя был такой вид, будто ты переходишь по канату через Ниагару, – сказал он. – И позеленела же ты!

Но я дошла! Уступ наконец остался позади. Теперь мы шли по обычной горной тропе. Впереди нас поджидали еще карнизы, но они первому в подметки не годились. И я радовалась, что решила не возвращаться. Около трех миль тропа вилась почти горизонтально, и красота вокруг была потрясающая, как и вид на долину внизу. Затем за седловиной Хейстак-Батт начался довольно пологий подъем. Теперь мы пересекали склон под острым краем Садовой Стены, как называют эту грандиозную часть Грейт-Дивайда. Над нами среди камней сновали сурки – главная приманка для проголодавшихся гризли. Под нами слева виднелись купы ольхи и осыпанные ягодами кусты, среди которых мог скрываться медведь.

Мы ступали, как могли, осторожнее и оглядывали нижние склоны в бинокли. Ни малейшего намека на медведей! Пока мы не дошли до ручейка, бегущего поперек тропы. Чарльз внезапно остановился и шепнул, что пахнет мокрой собакой. Я тоже почувствовала этот запах. Словно кто-то искупал сенбернара… Значит, не так давно тропу пересек медведь. Ниже нас виднелась рощица, в которой исчезал ручеек. И через минуту-другую мы увидели ее. Медведицу-гризли с шерстью, отливающей серебром. Шерсть, правда, несколько свалялась – август не лучшее для нее время, – но все равно медведица была великолепна: пышный осеребренный воротник, серебряный иней на темной спине, такой огромной, и могучая с горбом шея, типичная для гризли.

Она лениво обирала кусты. К счастью, ветер дул в нашу сторону, а она ни разу не взглянула вверх на нас. Мы смотрели, все еще не веря своей удаче… Я твердила себе, что это не сон… И внезапно, пройдя несколько шагов, мы увидели возле нее двух медвежат. Один был темным, как она, а другой много светлее – наверное, пошел в папашу. Они тоже ели ягоды и казались очень послушными и дисциплинированными. Только когда она переходила на другое место, они бросались следом за ней, как шаловливые котята. Многим ли людям приходилось переживать такие мгновения? Мне вспомнились слова Энди Рассела: «Делить какое-то время гору с гризли – это и честь, и приключение, которым нет подобия!»

Мы смотрели и смотрели, пока не услышали голоса в отдалении и не увидели компанию туристов, спускающуюся навстречу нам. А тогда встали и неторопливо пошли дальше по тропе, словно просто отдыхали там. Мы надеялись, что, проходя мимо того места, где мы сидели, они не поглядят вниз. И они не поглядели, слишком занятые своим разговором. Возможно, медвежья семья их услышала и укрылась в кустах, но нам не хотелось, чтобы туристы пялились на них, тыкали пальцами или, перепугавшись, начали бы бросать в них камни, надеясь прогнать. А им было так спокойно и уютно на их горе! И мы постарались их покоя не нарушить.

Боюсь, ближе к вечеру я уже не казалась себе столь благородной. Время шло к пяти, и мы сидели на террасе горного приюта Гранит-парка и болтали с другими туристами, которые собирались переночевать там. А нам надо было возвращаться не позже чем через час, сказала я. Назад, на перевал Логана. Но только другой дорогой. Спустимся по Ольховой тропе – она короче, и я прочла, что на крутых поворотах есть шансы увидеть гризли.

– Вы собираетесь спуститься сегодня вечером? – переспросил проводник, сопровождавший туристов. – Только не по Ольховой тропе! Медведи сейчас очень активны. Это же время их вечерних поисков пищи. И вам совсем не нужно вдруг столкнуться с голодным медведем. Если уж вам иначе нельзя, спускайтесь по Кружной тропе.

Мы так и поступили. Проводник вручил нам консервную банку с камешками, велев всю дорогу громыхать ими, и мы отправились в обратный путь, а они провожали нас взглядами от начала тропы.

Кружная тропа вопреки своему названию оказалась кратчайшим путем к шоссе – четыре мили прямо вниз по склону по крутой каменистой дороге. А названа она так потому, что выводит к шоссе там, где оно описывает эффектный полукруг, меняя направление с северо-западного на юго-восточное. Она была короче. Она была прямой. И не стоило опасаться, что за крутым поворотом окажется медведь. Мне это не так уж нравилось, но, конечно, проводнику было виднее. И кое-что заставляло меня нервничать: из «Ночи гризли» я знала, что Кружная тропа пролегает совсем рядом с тем местом, где в ту ночь погибла девушка, и что гризли, несмотря на отсутствие крутых поворотов, за которыми на них натыкаются, тем не менее часто пользуются этой тропой.

Поворотов-то действительно было мало, но вот густые кусты имелись в изобилии. Именно такие, за которыми легко было вообразить медведя по сторонам узкой тропы-выемки. Я трясла жестянкой, хотя против воли. Какой смысл отпугивать медведей, когда мы приехали сюда специально ради них? Однако на Кружной тропе, зажатой в тенях зелени, чувствовалась какая-то зловещность. Она приводила на память трагедию «Ночи гризли». А потому я трясла жестянкой, как безумная. Несколько раз садилась на край тропы перевести дух – мы почти бежали, а спуск был крутой. Но когда мы почти добрались до ее конца – до пешеходного мостика через ручей (вернейший признак цивилизации), мне стало очень стыдно. Не надо было греметь жестянкой. Мы ведь могли увидеть еще одного медведя… Но поздно! Внизу их нет.

В карманах у нас были апельсины, и я предложила устроиться тут и съесть по апельсину, чтобы еще немного побыть в этом краю.

– Только когда выйдем на шоссе, – сказал Чарльз. – Запах апельсинов разносится далеко.

Я пошла за ним, думая: какая глупость! Истоптанный людскими подошвами мостик, шоссе в нескольких десятках шагов… За мостиком виднелась обычная доска с предупреждением о медведях. То есть была доска, но объявление с нее было содрано – половина его валялась на земле вместе с верхней частью доски. Бумага была исполосована пятью когтями, такие же следы когтей виднелись на столбе, а рядом на земле порядочная кучка, которую, правда, могла оставить очень крупная собака.

Но конечно, оставил кучку медведь. Так нам сказал человек на автостоянке. Он запомнился нам в Гранит-парке, и мы подошли поговорить с ним. И еще он сказал нам, что прошел по мостику минут за двадцать до нас и доска вместе с объявлением была в целости и сохранности. Он это хорошо помнил.

Следовательно, мы едва разминулись с еще одним медведем. С барибалом или гризли? Специалист мог бы определить это по экскрементам, но мы такими знаниями не обладали. Нам было известно только, что этот медведь разгуливал, круша доски с объявлениями. Может, и к лучшему, что мы с ним разминулись… Или у него просто была такая манера развлекаться?

Чарльз сказал, что дома никто нам не поверит – один день, насыщенный столькими впечатлениями.

Глава двенадцатая

Мы вернулись домой через неделю, и они нам еще как поверили. Старик Адамс вынес приговор: съели бы нас, так и поделом. Фред Ферри сказал, что камешками я зря громыхала, а? Мы не совсем поняли, что именно он подразумевал. Мисс Уэллингтон пожаловалась на головокружение при одной только мысли о том, как я шла по уступу над обрывом… И они принялись рассказывать о происшествиях в деревне за время, пока нас не было, и мы подумали, что в Канаде, пожалуй, нам было безопаснее.

Во-первых, Тим Бэннет завел пчел и намерен купить козу. И то и другое с полного одобрения мисс Уэллингтон, которая, конечно, уже видела мед к чаю, а также козье молоко, козий сыр и себя в рабочем халате с цветочным узором, когда она будет помогать продавать их. К козам они еще приглядываются, но пчелы уже водворены на место и жалят Тима почти каждый день.

– Но разве у него нет сетки для лица? – осведомился Чарльз. Он был одно время увлеченным пчеловодом, но потом число укусов перешло невидимый предел, и оказалось, что у него аллергия на пчелиный яд.

Разумеется, есть, ответила мисс Уэллингтон. Но жалят они его не тогда, когда он приводит улей в порядок. Тим вычитал где-то способ духовного общения с пчелами и принялся воплощать его на практике: располагался в шезлонге возле улья, чтобы изучать их и силой мысли внушать им доверие и дружбу, пока они проносятся у него над головой, улетая и прилетая.

Но не в сетке же общаться с ними, правда? Я ответила, что, видимо, он и без сетки в общение с ними не вступил. Пока еще рано, возразила мисс Уэллингтон. Милым крошкам надо дать время освоиться.

Второй интересной новостью поделился старик Адамс. Мы про мистера Даголда слышали? Ходит весь в бинтах, что твоя мумия. Потому как его покусал пес Билла, двоюродного брата Фреда Ферри.

Ну, не то чтобы покусал, но за руку тяпнул. И в бинтах была только она. Дочка Билла Ферри собралась замуж, ну и в «Розе и короне» Билл жаловался, что вот-вот свихнется: жена совсем замучила – все пристает с вопросами, кто за что должен платить да как в церкви кому положено где сидеть, а еще цветы и всякая такая чушь. Мистер Даголд возьми и расскажи про это своей супружнице, а у нее нашлась книга по этикету, и она послала мужа с этой книгой к Биллу Ферри. Он-то сказал, что лучше подождать, пока «Роза и корона» не откроется, только миссис Даголд решила, что по-соседски следует ее сразу отнести.

А дома никого не было. Ну, он и вошел, чтобы оставить книгу на кухне. А в кухне сидел пес Билла. Мистер Даголд нагнулся его погладить, а пес так и впился ему в руку.

– Пес-то книги по этикету не читал, – закончил старик Адамс, которому происшествие это казалось на редкость потешным. Но мистер Даголд, которому на руку наложили швы и сделали прививку от столбняка, ничего смешного в случившемся не находил, как и миссис Даголд, горько раскаиваясь, что отправила его туда, как и Билл Ферри, который теперь всячески избегал мистера Даголда, а если они случайно встречались, ни в какие разговоры с ним не вступал.

– На случай если тот в суд на него подаст, – пояснил старик Адамс, явно очень на это надеявшийся.

И поскольку ситуация была щекотливой для всей семьи Ферри, Фред сделал вид, будто ничего не слышал. А мы, спросил он, меняя тему, видели, как Эрн Бигс хромает? А когда мы ответили, что нет, и спросили, кто же его покусал, Фред объяснил, что у него в колене вода. Споткнулся о камень у стены трактира – ну тот, который там поставлен, чтоб молочный фургон ее не прошиб.

– Уж сколько лет он там, – возмущенно сказал Фред, – но вы же знаете, какие старина Эрн кренделя выписывает, если лишнего за воротник заложит. Вышел, ноги в косичку заплетаются, и – бац! – ничком через камень. Ковыляет теперь с палкой и грозится… – Фред поперхнулся, сообразив, какие слова чуть не брякнул.

– В суд на них подать, – докончил старик Адамс.

Так что мы были в полном курсе, когда увидели Тима Бэннета с багровым волдырем на носу, мистера Даголда с рукой на перевязи и Эрна Бигса, припадающего на одну ногу, причем особенно сильно, когда он проходил мимо «Розы и короны». Что до нас, то мы привезли кошек из Холстока, привели Аннабель с фермы и приготовились встретить осень, мечтательно вспоминая все, что нам довелось увидеть, а Чарльз вдобавок волновался из-за наших ласточек, которые улетели до нашего возвращения. Он полагал, что они останутся до октября, сказал он. Ведь птенцы, когда мы уезжали, были еще совсем юными. Возможно, заметила я, именно поэтому они улетели пораньше, чтобы птенцы добрались до Африки еще до холодов. А живы они или с ними что-то случилось, мы сможем узнать только весной, когда – если нам улыбнется удача – они вернутся.

А потому мы решили не вставлять стекло назад в гаражное окно, что крайне беспокоило Эрна Бигса, когда он, мужественно хромая, проходил мимо.

– Хочешь, я стекло вставлю? – осведомлялся он. – Я мигом, если ты лестницу подержишь.

– А потом свалишься и будешь говорить, что вот так колено повредил, – замечал старик Адамс, как всегда оказываясь рядом в нужный момент.

Мы объясняли, что не вставляем стекла ради ласточек, но никто нам не верил. Фред Ферри, как со временем дошло до нас, объяснял это моим поведением на горном уступе. Я высоты боюсь, вот мы стекло и не вставляем, объяснял он направо и налево. Но высоты в какие-то пятнадцать футов я не испугалась бы и могла бы вставить стекло не задумываясь. У Чарльза нервы железные, он способен спокойно наклоняться над обрывами в сто пятьдесят футов и мог бы вставить злосчастное стекло, стоя на голове. Но втолковывать это соседям смысла не имело: они-то знали, как все обстоит на самом деле.

Столь же бесполезно было втолковывать тетушке Этель, что в Канаду мы ездили не для охоты на крупную дичь. В дни ее молодости люди отправлялись туда только ради этого. Медвежьи шкуры, шкуры антилоп, головы лосей, чтобы вешать на стены. И в первое же воскресенье после нашего приезда, когда Чарльз привез ее пообедать к нам, она захотела узнать, где наши охотничьи трофеи. (Наше отсутствие она перенесла вполне успешно, в чем можно было не сомневаться, и теперь предвкушала, как будет хвастать нашими подвигами.) Мы ездили не охотиться, заверили мы ее. Мыслящие люди теперь диких животных не убивают. Мы ездили, чтобы любоваться живыми зверями. И привезли с собой только вот их…

Мы кивнули на пару бычьих рогов над входом в гостиную под темной дубовой балкой. Рога техасского лонгхорна, быка мясной породы, и мы купили их уже вделанными в доску – размахом почти в ярд и очень внушительные. Чарльз сам их выбрал и забрал с собой в самолет, обмотав носками концы для сохранности. Остальное пришлось оставить без защиты, слишком уж велики они были и, конечно, привлекли всеобщее внимание. Зуб по пути туда, пара рогов на обратном пути – Чарльз всегда вносил в наши путешествия нечто неповторимо свое.