Текст книги "Новые кошки в доме"

Автор книги: Дорин Тови

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Длились они недолго. Мисс Уэллингтон приютила семейство голубей, от которых отказался кто-то в соседней деревне, и вновь вершина холма превратилась в бедлам.

Увидев выкрашенный розовой краской коттедж с обомшелой крышей, частый переплет его окон, сад, полный лаванды, шпорника и роз, а посреди них старую даму в соломенной шляпке с белой горлицей на руке, почти всякий случайный прохожий сказал бы, что они – истинное воплощение Сельской Англии. Увы! Да, сад мисс Уэллингтон, бесспорно, выглядел именно так, а ее шляпка с цветами вносила необходимый штрих, создавая атмосферу милой старины, беда была в том, что ее коттедж выходил прямо на дорогу, а голубятню она поместила между окнами спальни, обращенными туда же. Птицы освоились с новым жилищем мгновенно, однако вместо того, чтобы любовно спархивать на ее руку среди шпорника, они проводили почти все свое время, расхаживая по дороге, поклевывая гравий и мешая людям ездить по ней.

Совершенно очевидно, что там, где они жили раньше, дороги рядом не имелось, и им были неведомы опасности. Они просто сновали по ней, играя в игру «Кто Боится», когда подъезжали машины. Практически всякий раз, когда я отправлялась в деревню, мне приходилось вылезать вспугивать их, а затем прыгать на сиденье, чтобы успеть проехать, пока они снова не опустились на дорогу. А однажды я увидела, как развозчик угля стоял перед своим грузовиком и яростно махал на них мешком, а мисс У. верещала, повышая и понижая тон, что у него Нет Души, абсолютно Нет Души, и теперь она будет покупать уголь у кого-нибудь другого, на что он ответил «подумаешь, напугала», а голуби знай себе прогуливались перед грузовиком. Кульминация наступила, когда в одно прекрасное утро миссис Бинни проходила мимо и остановилась, чтобы осведомиться у мисс Уэллингтон:

– Так чего с ними-то будет, а?

Это был один из ее обычных зачинов, всего лишь предлог, чтобы завязать разговор. Фред Ферри, проживающий напротив мисс Уэллингтон, как раз стоял, положив локти на верх своей калитки, и тут же заорал:

– А пирог с голубятиной! – И так громко заржал над своей шуточкой, что вспугнул голубей, они, трепеща крыльями, взмыли в воздух и унеслись в голубятню, но в спешке кто-то из них слегка попачкал фиолетовую прическу миссис Бинни.

Фред Ферри хлопнул себя по колену и чуть не повалился на землю от хохота, а миссис Бинни выкрикнула слова, которые, безусловно, подхватила не в Материнском союзе, и мисс Уэллингтон сказала, что женщина, способная пользоваться подобными выражениями, меньше всего истинная леди, после чего миссис Бинни удалилась, оскорбленная до глубины души.

В тот же день, когда коттедж на вершине холма утопал в золоте заходящего солнца, а голуби вновь бродили по дороге, из-за угла «Розы и Короны» выехала машина и медленно проследовала мимо фермы – так медленно, что еле ползла. Когда она поравнялась с коттеджем мисс Уэллингтон, из окошка высунулась рука и швырнула что-то на дорогу впереди.

Раздалось громовое «бу-у-ум!», голуби взмыли кто куда, машина покатила вниз по склону, а внизу – там, где я выглядывала в окно, недоумевая, что произошло, – развернулась и неторопливо двинулась обратно. Когда она проезжала мимо коттеджа мисс Уэллингтон, ни единого голубя на дороге не было. Фред Ферри сообщил, что они еще кружили в небе. Все остались целы и невредимы. Видимо, это была просто шутиха. Однако все обитатели коттеджей поблизости выскочили из дверей и успели узнать и машину, и ее водителя. Как я слышала, вечером в «Розе и Короне» все наперебой угощали пивом Берта Бинни. И в следующий вечер, и в следующий, потому что с этих пор голуби начали уважать машины и уступать им дорогу. Мисс Уэллингтон была вне себя, но сделать ничего не могла, только, встречая миссис Бинни в деревне, проходила мимо, гордо вздернув голову, как вздергивала голову миссис Бинни, едва завидя мисс У. Два сапога – пара, сказал старик Адамс.

Разумеется, виноват в первую очередь был Фред Ферри, дернуло же его разразиться этим своим хохотом. Прямо-таки чертова гиена, как утверждал старик Адамс. Да я и сама часто слышала этот хохот, когда Фред отпускал дурацкое замечание по адресу кошек, и еле удерживалась, чтобы не отвесить ему оплеуху. Именно это желание охватило меня как-то вечером на лесной тропе. Я старательно выбрала время для прогулки – сразу после ужина, когда мало шансов встретить кого-нибудь с собакой. Сесс был на поводке, с которым совершенно свыкся. И Шани вышла на свою первую прогулку за границами коттеджа в легоньком эластичном ошейничке с длинным поводком. Я сочла нужным приучить ее к этой сбруе, которую сама изготовила, ну а кроме того, при появлении собаки я могла сразу подхватить малютку на руки, не опасаясь, что она заберется куда-то, откуда ее будет очень трудно извлечь.

Ну и вела она себя довольно прилично. Поизвивалась, попробовала высвободиться из ошейничка, пятясь назад, но мы дошли почти до ворот заказника, и она начала двигаться нормально, но тут мы наткнулись на Вонь.

И воняло, надо признаться, весьма и весьма. Примерно за полчаса до этого с холма спустилась всадница на незнакомой лошади, попыталась повернуть ее через ручей, чтобы подняться по лесной тропе, а лошадь заартачилась. За некоторыми лошадьми это водится, когда от них требуют пересечь незнакомый поток. Она пятилась, вздыбливалась, брызгала пеной. Естественно, никогда не следует допускать, чтобы лошадь взяла верх в таких случаях. Уступишь, повернешь – и она уже никогда не пересечет этого ручья. А потому всадница ударила ее пятками, я выскочила из калитки и громко затопала позади. Так что лошадь сдалась и затрусила по тропе… только, чтобы напустить лужу величиной с наш садовый прудик перед воротами заказника. После чего встряхнулась, фыркнула и продолжала путь.

Лошадь позволяет себе облегчиться на дороге только в экстремальных случаях. Она предпочитает солому в стойле или сходит на траву. Шани никогда прежде ничего подобного не видела, но явно поняла, что натекло. Да и кто не сообразил бы при таком запашке. Прежде ей приходилось наблюдать только Сесса, и она сочла, что это его работа, ведь он мальчик, небрежен, ну и не озаботился выбрать место поудобнее. Вот так! Я стою перед слякотным и вонючим пятном на дороге, Сесс беззаботно устремляется вперед, натягивая поводок, а Шани, крохотная такая мышка у меня за спиной, яростно скребет задними лапками, чтобы присыпать подобное безобразие.

Я потянула поводок, но она уперлась, а вернуться к ней я не могла, потому что Сесс тянул в свою сторону. И в этот момент позади меня с холма деловито спустился Фред Ферри и свернул на тропу. (Фред всегда появляется вот так, с рюкзаком на плече, откуда у него и репутация нашего местного браконьера.) Он сказал, округляя глаза в два блюдечка:

– Черт, это она напрудила?

И ведь прекрасно знал, что она тут ни при чем! Что не помешало ему сообщить о рекорде Шани в «Розе и Короне» как о доказанном факте, так что еще немало дней люди проходили мимо специально, чтобы спросить, правда, что у меня есть кошка, которая льет, как пожарная кишка?

Они останавливались и ждали, не продемонстрирует ли она это свое качество, а ей это крайне не нравилось. Она убегала в дом, пряталась за кушеткой, утверждая, что Похитители Девочек, которых она всегда опасалась, наконец явились ее схватить.

Вносила сложности в наше существование и моя тетя Луиза, которой скоро должно было исполниться восемьдесят. В молодости она помогала бабушке растить меня, а теперь пришла моя очередь заботиться о ней. Она по-прежнему жила в старом доме нашей семьи в Бристоле и благодаря гордому духу независимости, добрым соседям и моей помощи в нужные моменты управлялась со всем прекрасно.

«Управлялась» – наиболее точное слово. Она была бойкой как птичка, выглядела шестидесятилетней, командовала местными делами, как до нее – моя бабушка. Ну, просто королева-мать! Ближайшую ее подругу, женщину заметно моложе нее, жившую совсем рядом, звали Дорин, как меня, хотя писала она свое имя иначе: с двумя «эн» на конце.

Каждый день, пока Доринн была на работе, Луиза являлась выпустить Нортона и Лепесток, двух ее кошек, в сад, после прогулки забрать их обратно, ну и вообще присматривала, чтобы все было в порядке. Доринн в свою очередь каждый вечер приходила к Луизе поболтать: сообщить, что происходит вокруг, и описать собственные занятия, довольно-таки разнообразные. Чтобы покрывать расходы на свой большой старинный дом, она вдобавок к основной работе сдавала комнаты двум-трем студентам, учившимся на специальных курсах при политехническом институте поблизости. Обедали они в колледже, на выходные отправлялись домой, и это хорошо согласовалось с распорядком недели самой Доринн. Им у нее жилось удобно, и ей приходилось кормить их завтраками и ужинами только по будним дням, а заботы о них с ней разделяла Луиза. Например, именно Луиза, застав кого-нибудь из студентов в постели с простудой или расстройством желудка, принималась ухаживать за ним. А Доринн поставила на место нераскаянного грешника, который объявил, что не терпит кошек, и был застигнут на месте преступления, когда вознамерился наградить Нортона увесистым пинком. О нем сообщили в колледж, и ему пришлось переехать в общежитие. И все-таки я еле устояла на ногах, когда в один прекрасный день обнаружила на кухне Луизы целую полку, тесно заставленную бутылками с кетчупом, и Луиза объявила, что прячет их от студентов Доринн. Накануне Доринн явилась, меча молнии и прижимая к груди сумку с бутылками, и заявила, что эта компания (поселенные у нее студенты) – предел пределов. Они льют томатный соус на все подряд – даже на деликатесы, которыми она угощала их раз в неделю, когда ужинать приходил ее приятель. Она подобного не потерпит, так не согласится ли Луиза поставить бутылки у себя, чтобы она, Доринн, могла, не кривя душой, утверждать, что у нее в доме нет ни капли кетчупа?

И мстительно добавила, что спрятала у них в спальне освежитель воздуха, и они только зря комнату обыскали – им его в жизни не отыскать. Она не поскупилась на освежитель, потому что один из них курит не переставая и в спальне дышать нечем. Луиза осведомилась, почему они ищут освежитель. Куда Доринн его запрятала? А потому, что им его запах не по вкусу, ответила Доринн. А где он спрятан? Так в матрасе куряки. Засунула "его в маленькую прореху. Рассказывая мне это, Луиза смеялась буквально до слез, даже не подумав, какими странными иногда выглядели ее собственные поступки.

Среди ее соседей был Эдвард, холостяк, примерно мой ровесник. Мы с ним были знакомы с детства. После смерти своей матери он перестроил часть дома в очень удобную квартиру для себя, а остальное начал сдавать. Приходящая уборщица поддерживала чистоту в квартире, Луиза по-матерински приглядывала за ним и пекла ему пирожки, а Доринн, всегда готовая подзаработать, иногда стирала для него, что-то чинила, что-то штопала. А потому я совсем растерялась, когда Луиза сообщила мне, что Эдвард просил ее попросить меня покрасить его занавески для ванной. Они были голубые, полотняные, но заметно вылиняли. Да и вообще он предпочел бы темно-коричневые и был бы весьма благодарен, если бы я…

Но почему он не попросил Доринн? Неужели… Мы ведь примерно одного возраста, а теперь оба одиноки… Да нет же, не может быть, сказала я себе. Он – закоренелый холостяк, я ни о чем подобном и не помышляю, что прекрасно известно Луизе. И вот я их по-дружески перекрасила. Правду говоря, красить я умею хорошо. Вероятно, Луиза как-то упомянула про это в разговоре с ним, решила я. И занавески теперь выглядели чудесно. Я отвезла их, мы с Луизой пошли к Эдварду, пока его не было дома, повесили их, и я поехала домой, блаженно радуясь хорошо сделанному доброму делу… И только для того лишь, чтобы Эдвард позвонил, едва я вошла в дверь, и принялся извиняться с таким усердием, что я просто увидела, как он весь вспотел. Он не мог понять, почему Луиза попросила покрасить занавески именно меня.

– Мне подобное и в голову бы не пришло, – повторял он. – Никогда бы не пришло.

И объяснил, что хотел, чтобы она отнесла занавески Доринн дальше по улице, и почему она вдруг вообразила…

Ну, это-то я понять могла. Ведь наши имена произносятся одинаково, а уж если кто-то мог напутать, то именно Луиза, которая всю жизнь лихо занималась словотворчеством. Например, когда в розыгрыше Кубка мира национальная сборная Англии играла против сборной Камеруна, Луиза с восторгом сообщала мне и всем, кого ни встречала, что смотрела по телевизору матч нашей сборной с макаронами. Ну, точь-в-точь ее мать, моя бабушка, которая, когда я была девочкой, называла Гитлера не иначе как геррпес Гитлер, а Сталина – старым Столбом. Как ни странно, Луиза, когда была моложе, так в словах не путалась. Или эта наследственная черта развивается с возрастом, подумала я в ужасе…

Ну, случай с окраской занавесок я все-таки уладила к собственному удовлетворению – если не к удовлетворению Эдварда, который еще недели и недели продолжал рассыпаться в извинениях, – и вернулась к главному моему занятию тех дней: я пыталась приучить кошек к прицепу, чтобы потом брать их с собой в путешествия.

Когда Чарльз был еще жив, мы намеревались взять с собой Сесса и Шебалу. Но эти планы так и остались планами. Нет, мы несколько дней отвели практике, поставив прицеп на собственном лугу, но попытка оказалась столь катастрофической и настолько утвердила наших соседей во мнении, будто мы слишком чокнутые даже для нашей деревни, что мы отказались от этой идеи. Однако Сесс с тех пор повзрослел, Шани была еще робкой крошкой, а я так нуждалась в их обществе во время короткого отпуска… Мое воображение рисовало картины, как мы втроем гуляем по пляжу моей любимой корнуоллской бухты и, уютно свернувшись на наших постелях в прицепе, читаем при свете лампы… И я начала брать их с собою в прицеп, когда ходила проветрить его. Они сидели слева и справа от двери и смотрели на проезжающих всадников и всадниц, точно парочка цыганских кошек – им не хватало только пестрых шалей да болтающихся серег в ушах, – или же Шани обследовала шкафчики, а Сесс, как в давние дни, забирался повыше проверить, можно ли вылезти через световой люк. Зачем ему это требовалось, когда дверь стояла открытая настежь, понять трудно, но Сесс никогда не уставал изображать Гудини. И вот как-то в летнее утро, когда валки травы, которую я скосила, прокладывая Г-образный путь, чтобы облегчить буксировку прицепа туда и назад, достигали почти до моих плеч, – кипрей, ромашки и золотарник, перебравшийся на луг из сада, – они исчезли. То есть кошки. Исчезли без следа.

Я не могла поверить. Я заглянула в шкафчик под мойкой – на месте ли свечи, но тут же повернулась, проверяя, сидят ли кошки по-прежнему у двери, а их и след простыл!

Я выскочила наружу, в панике оглядывая луг. Ничего, кроме высокотравья, в которое они нырнули. Если, конечно, не выскочили на дорогу. Я кинулась туда. Их нигде не было видно. Назад, точно пловец по волнам кипрея, ромашек и золотарника, к деревьям и уходящему вверх склону, выкрикивая их имена. Нигде никого. Возможно, они находились на расстоянии вытянутой руки, но как было разглядеть их в гуще растений? И дальше за деревья по более низкой траве на склоне, где еще сохранились тропки: там их полностью выкашивала Аннабель. Опять ничего. Но я-то знала, что на солнышко выползли гадюки. Когда Сили был котенком, одна укусила его именно здесь. Я старалась топать погромче, чтобы спугнуть змей, и пыталась выкинуть их из головы. Вперед – туда, сюда, но беглецов нигде не оказалось.

В конце концов пришлось оставить поиски и вернуться в коттедж, надеясь, что они сами добрались домой. Они же всегда сами возвращаются, подбодрил меня отец Адамс, с которым я столкнулась на дороге, пока старалась найти их. Нет, не всегда. Сили ушел однажды утром много лет назад и исчез бесследно. И вот, когда, ругая себя, что на секунду выпустила их из вида, гадая, что с ними приключилось, я уныло начала варить кофе, они проследовали гуськом к двери гостиной, даже не взглянув на меня. Я не верила своим глазам. Где они пропадали? С этим вопросом я упала на колени и сгребла их в охапку. Гуляли, смотрели, что там и как, сообщил Сесс, как обычно шествуя впереди с таким видом, будто гуляли они минут пять, не больше. Приглядывала за ним, объявила Шани, следуя почти вплотную к его хвосту. И я просто не поверила бы, расскажи она, где он ее таскал!

Еще как поверила бы! Я решила, что брать их с собой в путешествия нельзя никак, и поклялась больше глаз с них не спускать. И за этим занятием, ответами на письма и созерцанием происшествий в Долине миновало лето.

Писем я получала больше обычного. «Ожидание за кулисами», опубликованное совсем недавно, побудило многих читателей написать мне, что они нашли в этой книге чувства, которые испытывали сами после утраты кого-то близкого или старого четвероногого друга. И она помогла им, писали они, а затем многие рассказывали о загадочных происшествиях, которые наталкивали их на мысль, что те, кого они потеряли, живут и после физической смерти, ожидая их где-то.

Случай, который произвел на меня самое большое впечатление, произошел, когда я разговаривала с одной женщиной на собрании в Лондоне, очень практичной, чуждой всяких фантазий юристкой, для развлечения разводившей сиамских кошек. Она тоже сказала, как ей понравилось «Ожидание за кулисами», а я сказала, что уж она-то, казалось мне, сочтет, что я немножко рехнулась.

– Но все так и было, – заверила я ее. – Мой муж правда видел призрак Соломона.

А она заверила меня, что нисколько в этом не сомневается, и сказала это, глядя мне прямо в глаза. По ее убеждению, и люди и животные продолжают жить и после смерти. Когда какая-то из ее кошек умирает или ее приходится усыпить, духовная сущность, несомненно, остается в доме еще несколько дней. Она всякий раз это чувствовала. Было только одно исключение – сиам, чей первый владелец умер. Кот прожил у нее много лет, а когда его пришлось усыпить из-за неизлечимой болезни, он пробыл с ней только около часа.

– Но почему? – спросила я. – Как вы это объясняете?

– После всего, чем он был мне обязан! – произнесла она с притворным негодованием. – Сразу умчался к своему первому хозяину, естественно.

Но когда Сесс умер через год после Шебалу, ничего похожего не случилось. У меня не возникло ощущения, что он оставался со мной. Нет, я знала, что один из самых моих близких друзей, последнее живое существо, которое я растила вместе с Чарльзом, исчезло и мы с Шани остались одни.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сессу было всего восемь лет, когда он умер от нераспознанной опухоли желудка. Тогдашний мой ветеринар не сумел определить причину его недомогания и направил его в клинику Бристольского ветеринарного института в Лэнгфорде неподалеку от моего дома. Один из их отделов занимался специально кошками, и там поставили диагноз инфекции прямой кишки, но это только затуманило картину, а когда истинная причина была установлена, положение оказалось безнадежным и оставалось только усыпить его.

Я даже не думала, что после смерти Чарльза что-то способно так меня потрясти. В конце концов, чувствуя себя совсем раздавленной, я отправилась к моему врачу. И она, хорошо меня зная, отодвинула бланки рецептов со словами:

– Вам требуется новый сиамский котенок. И безотлагательно.

Я поехала прямо домой и тут же позвонила Полине Фэрбер.

И вновь у Полины не оказалось собственных котят, но ее Барди, сводный брат Сесса, недавно спарился с кошкой ее знакомых, и котята как раз готовы к продаже. Я поехала с Полиной посмотреть их.

Когда нас проводили в гостиную, там, как всегда бывает в домах тех, кто разводит сиамов, кишмя кишели котята. Взлетали на занавески, перепрыгивали через ручки кресел, падали, точно перезревшие сливы, с абажуров настольных ламп и мчались вопящими мохнатыми отрядами по полу. Изящная блюпойнт прогуливалась среди кутерьмы и призывала их к порядку, но, как я догадывалась, на самом деле поощряла их. У одной стены стоял выстланный мелкоячеистой металлической сеткой большой детский манеж, накрытый такой же сеткой. На доске, положенной поперек сетки, сидел в клетке серый африканский попугай, наклонив голову, следил за котятами и повторял: «Давай же! Давай! Давай!»

Он помогает воспитывать котят, сообщила хозяйка, и, увидев, как у меня глаза полезли на лоб (я на своем веку наслушалась множество невероятных историй о сиамах, знавала немало чудаковатых их владельцев, но чтоб такое!), она объяснила, что работает, хотя и не каждый день, и когда уходит, то сажает мать с котятами в манеж, чтобы они ничего не натворили. Остаются они там не очень долго, а попугай составляет им отличную компанию. Разговаривает с ними, а они верещат в ответ.

– Особенно вот этот, – добавила она, указывая на плотненького силпойнта, который носился по комнате с бешеной скоростью, хлопая по задику сестричку-блюпойнт, словно подгонял палкой обруч. Он, сказала хозяйка, и когда не сидит в манеже, часто забирается на него поближе к клетке и общается с Синдбадом.

– С Синдбадом? – переспросила я.

– С попугаем, – ответила она, и я кивнула, будто получила исчерпывающее объяснение.

Да так оно, наверное, и было. Настал момент, когда этот котенок перестал лупцевать сестричку, метнулся ко мне, сел и уставился на меня глазами такой яркой голубизны, какой я еще никогда не видела даже у сиамов. Затем под громкие одобрения Синдбада: «Давай же, давай!» (любимая его фраза, по словам хозяйки) – котенок вскарабкался по моей ноге, уселся у меня на колене, устремил взгляд на мое лицо, и я поняла, что он – мой.

Я увезла его домой и познакомила с Шани, которая из принципа зашипела на него, прошла мимо, будто он был жалким ничтожеством, а затем принялась полностью его игнорировать. А он игнорировал ее. И не прятался от нее, как она когда-то от Сесса. Видимо, котята, воспитанные попугаем по кличке Синдбад, не знали, что такое страх, и он расхаживал по коттеджу, словно котенок-пират с головой, повязанной невидимым платком, и невидимым же кортиком на боку. Он окончательно подтвердил это сходство, когда через одно-два утра познакомился с деревенским почтальоном.

Это был дюжий молодой человек с могучей черной бородой, золотой серьгой-обручем в ухе и буйными черными кудрями, которые он никогда не накрывал форменной фуражкой. Короче говоря, внешность достаточно грозная, и он ни с кем не разговаривал – просто вручал письма или бросал их в ящик. В это утро его красный пикап подъехал, когда я была с котенком в верхнем саду. Когда я побежала по дорожке мимо коттеджа, чтобы взять почту, котенок (я решила назвать его Сафрой, так как он был сыном Сапфиры, но он уже приобрел куда более подходящее имя Гроза) промчался мимо меня, повернул и влетел во двор. Сначала я подумала, как бы почтальон его не напугал. Потом подумала, что встреча с Чернобородым научит его не торопиться здороваться с незнакомыми людьми. Я в свою очередь галопом завернула за угол и – не поверила своим глазам. Почтальон стоял на коленях, адресованные мне письма рассыпались по плиткам, а Гроза стоял на задних лапах, упираясь передними в грудь почтальона. Оба разглядывали друг друга с нескрываемым восхищением.

– Хочешь, поехали ко мне? – спросил почтальон.

А почему бы и нет! Можно мне Прокатиться В Пикапе? – осведомился Саф.

Остерегаться незнакомых людей это его ничуть не научило. В следующее воскресенье посмотреть на него приехала Луиза. Ди, моя двоюродная сестра, обычно привозившая ее, уехала отдыхать, а потому я отравилась за ней в Бристоль. Подъехав к коттеджу, мы вошли через заднюю дверь, чтобы плотно закрывать за собой все двери до гостиной.

К этому времени котенок и Шани стали друзьями навек. Ей очень не хватало Сесса, Сафра по натуре был абсолютно непрошибаемым, и они поладили гораздо быстрее всех кошек, каких мне довелось знавать. А потому я оставила их вместе в спальне. Для разминки у них была лестница и прихожая – дверь оттуда в гостиную я закрыла особенно плотно, чтобы оберечь еще целые безделушки. А теперь я распахнула ее со словами: «Вот он – Гроза!» И он вошел, не влетел стремглав, как котенок, готовый поразвлечься, но как Глава Дома, задрав хвостишко, точно личный штандарт, готовый величественно и непринужденно познакомиться со своей гостьей.

Шани нигде не было видно, но я не сомневалась, что она наверху на кровати разыгрывает свою любимую сцену – прячется под покрывало у стены на случай, если за ней явились похитители. Он, однако, размеренным шагом прошел посередине комнаты, точно августейшая особа – по красному ковру, прямо к Луизе. А она, прослезившись от умиления, опустилась на колени, чтобы потискать его.

– Ах ты, дусик! – сказала она.

Уже многие вставали на колени и называли его дусиком, не подозревая при этой первой встрече, каков он за кулисами. В свой первый день в коттедже он взобрался на бюро, цепляясь коготками за резьбу, смахнул на пол деревянного гарцующего коня, так что у того отломилась нога, и отправил туда же фарфоровую статуэтку бретонской пряхи, которая в результате лишилась головы. (Впрочем, голова была приклеена после того, как много лет назад отлетела, когда статуэтку атаковали котята Саджи. Но, имея дело с сиамами, к подобному привыкаешь очень быстро.) На второй день он покорил высокую резную спинку кресла, как будто бы восходившего к эпохе Стюартов и очень ценного, встал на ней, чтобы дотянуться до картины, которую тоже наметил для покорения, и вместе с картиной слетел на пол. А на третий день он свалился в рыбный прудик – верный знак, что он освоился. Со времен Соломона, который угодил в прудик, едва он был выкопан, в погоне за зайцем, все наши сиамские мальчики непременно в детстве сваливались в него. Чарльз выкопал его посередине двора между задней дверью и боковой калиткой, но, хотя я тут же напророчила, что в прудик постоянно будут вляпываться почтальон или молочник, по сей день бултыхались в него только сиамские коты. Обычно, когда гнались за чем-нибудь, и всего один-единственный раз. В дальнейшем они ловко его избегали.

Однако Сафра побывал в нем дважды. В первый раз случайно, когда гулял с Шани. Я полагаю, что случайно, не могла же она его подначить?

Но факт остается фактом: после утренней прогулки они под моим присмотром возвращались по садовой дорожке, прошли через двор, обогнули деревянный сарай, а за ним – каменный, где хранились дрова: он требовал обследования, чтобы установить, кто посетил двор ночью. Я знала, что среди ночных гостей бывали барсуки – я часто видела там следы барсуков, словно отпечатки детских ладошек.

И вот, зная, где кошки, я забежала в кухню привернуть газ под кастрюлькой с их крольчатиной и сразу же вернулась – чтобы увидеть Сафру посреди двора, больше всего смахивающего на утопшую крысу. Я догадалась, где он побывал, подошла проверить – и действительно, сбоку от прудика красовалось большое мокрое пятно, а вода все еще волновалась. Я поискала взглядом Шани. Она сидела у дровяного сарая, погруженная в размышления. Она Тут Ни При Чем, что бы это Ни Было, было написано на ее мордочке.

– Ну, больше ведь ты туда не свалишься? – сказала я, унося его на кухню и беря полотенце. Однако на следующий же день все повторилось, причем у меня на глазах. Он вышел из-за дровяного сарая и направился по диагонали к прудику. Вполне возможно, что в первый раз он окунулся случайно, но переплыл его, гребя лапками, точно ретривер. Не исключено, что его подбила Шани, но, когда я ее увидела, она вновь сидела с невиннейшим видом у сарая, погруженная в задумчивость. А заметив его, изумилась. Где это он побывал? Ну на секунду его нельзя оставить одного! И я, на случай, что прыгнул он в прудик нарочно (исходя из предпосылки, что котенок-пират обязан плавать), отыскала сетку, которой мы когда-то накрывали прудик, чтобы пролетающие цапли не могли покуситься на рыбок, и водрузила ее на место. Гроза, обнаружив, что этот выход для его энергии закрыт, обратился мыслями к более высоким предметам.

И принялся вне дома залезать на все, что оказывалось рядом. На деревья, на столбы калитки, а один раз так и на миссис Бинни. Она все еще порой приходила взглянуть что и как, хотя после благословенного появления на сцене мистера Тутинга гораздо-гораздо реже, а потому раньше Сафру не видела. Я захватила его с собой к калитке и подняла, чтобы познакомить с ней, но чуть его взгляд упал на ее замечательную прическу, как он вскарабкался к ней на плечо, оттуда перебрался на голову, воссел на макушке и запустил лапку в фиолетовые локоны.

– Какой нахальный! – сказала миссис Бинни, что в ее устах звучало почти комплиментом, а когда я выпутала Грозу из ее волос, она его погладила.

Он начал снаружи забираться на сетку кошачьей вольеры, а высоты в ней было добрых шесть футов, и стояла она на пригорке, да еще на насыпи. А он взлетал наверх и принимался бегать как безумный по проволочному верху. Само по себе – ничего страшного, я же всегда была рядом, чтобы снять его с крутой крыши кошачьего домика, когда ему эта забава приедалась. Но затем настал день, когда они с Шани устроились следить за мышиной норкой в каменной ограде в дальнем конце сада, а я метнулась вынуть что-то из духовки (мне все время приходилось улучать моменты, когда они, на мой взгляд, были чем-то поглощены). А когда я выскочила из кухни, они исчезли.

Я позвала. Никакого результата. Я подула в старый скаутский свисток Чарльза, который держала в кармане именно для таких случаев, давным-давно обнаружив, что Шани, всегда ожидавшая появления похитителей, при этом звуке молнией вылетала откуда бы то ни было и убегала в коттедж. Но теперь она не появилась. Лужайка – а уже почти смерклось – была пустынной и безмолвной. И я снова бросилась в дом за последним средством – жестянкой с кошачьими галетами, которые для них были ключом к райскому блаженству, – и побежала по садовой дорожке, призывно дребезжа. Словно по волшебству Шани возникла откуда-то из-за коттеджа и юркнула в дверь, и Сафра тоже мелькнул в поле моего зрения. Но не на уровне земли, а по верху вольеры и, чтобы добраться до галет раньше Шани, пронесся у меня над головой, над дорожкой и плюхнулся на лужайку по ту ее сторону.

Почти восьмифутовый прыжок! Я снова побежала, не сомневаясь, что он расшибся, однако он вскочил как ни в чем не бывало и бросился ко мне. Котята-пираты только так и передвигаются, информировал он меня сиамским воплем. Это его Абордажный Прыжок. Его научил Синдбад. А где галеты?