Текст книги "Выстрел в лицо"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

17

Хотя у Брунетти и было несколько десятилетий, чтобы привыкнуть, к своеобразной деловой этике тестя, он все же был удивлен. Брунетти сделал вид, что снова заинтересовался портретом тучной дамы, но не выдержал и перевел взгляд на графа.

– А если он разорится? – спросил он.

– Видишь ли, Гвидо, – вздохнул граф, – такие люди, как Катальдо, никогда не разоряются. Я сказал, что он понесет громадные убытки, но разорение ему не грозит. Он давно занимается бизнесом, и потом, у него налажены прочные связи с политиками: его друзья о нем позаботятся, – улыбнулся граф Фальер. – Не трать понапрасну время, жалея его. Если тебе так уж хочется кого-нибудь пожалеть, пожалей его жену.

– Я ее и жалею, – признался Брунетти.

– Знаю, – спокойно откликнулся граф. – Но почему? Потому что симпатизируешь ей? Из-за того, что она так много читает? – спросил граф без малейшего намека на сарказм. Он и сам был большим любителем книг, и для него это был совершенно нормальный вопрос.

– Когда Катальдо за мной ухаживал – а именно так это все и выглядело, – он пригласил меня к себе на ужин. И усадили меня не рядом с ним, а рядом с его женой. Она рассказывала мне, что сейчас читает. Совсем как с тобой на нашем приеме. И все время, пока она говорила про «Метаморфозы», меня не покидало чувство, что она страшно одинока. Или страшно несчастна.

– Почему? – спросил Брунетти, удивленный своей собственной реакцией на слова тестя: название книги заставило его вспомнить о лице Франки и о тех метаморфозах, что оно претерпело.

– Ну, во-первых, из-за того, что она так много читает. А во-вторых, из-за ее лица. Из-за этой ее подтяжки люди чего только о ней не думают.

– И что же они думают, как вы полагаете? – спросил Брунетти.

Граф отвернулся к портрету женщины и внимательно на него посмотрел.

– Нам это лицо кажется странным, – сказал он, небрежно махнув рукой в сторону картины, – но в ту эпоху, когда она жила, ее облик, скорее всего, был абсолютно нормальным. Может, она даже считалась привлекательной. Тогда как мы видим в ней только расплывшуюся толстуху с сальной кожей. Не то что женушки многих моих деловых партнеров, – не удержался от колкости граф.

Сам Брунетти видел между ними много общего, но счел за лучшее промолчать.

– В наше время Франку Маринелло осуждают из-за того, как она выглядит, – говорил граф. – То, что она сделала со своим лицом, так странно и необычно, что людям трудно удержаться от комментариев. – Граф умолк.

Брунетти терпеливо ждал.

– Одному богу известно, сколько жен моих приятелей проделывали над собой то же самое: подтягивали глаза, подбородки, даже все лицо сразу, – прикрыв веки, вздохнул граф. Открыв глаза, он посмотрел не на Брунетти, а на портрет. – А Франка… Она делает то же, что и они, разве что идет до конца. И в результате приходит к полнейшему абсурду. – Он взглянул на зятя. – Мне вот что интересно: думают ли женщины, когда обсуждают и осуждают Франку, о себе? Они относятся к ней как к цирковому уродцу, но, может, тем самым пытаются заверить самих себя, что никогда не решатся на подобное? Что их эксперименты над собой не зайдут так далеко?

– Все равно это не объясняет, зачем она это с собой сделала, не так ли? – спросил Брунетти, вспомнив странное лицо Франки, делающее ее похожей чуть ли не на инопланетянку.

– Бог знает зачем, – пожал плечами граф и спустя секунду добавил: – Если она с кем и делилась, так только с Донателлой.

– Вы так думаете? – удивился Брунетти. С чего это вдруг Франка будет с кем-то делиться такими вещами? Тем более с графиней?

– Разумеется, Донателла в курсе, я не сомневаюсь, – уверенно заявил граф. – Они дружат еще с тех пор, когда Франка училась в университете. У Донателлы есть кузен, который служит священником в тех местах, откуда родом Франка. Которая, в свою очередь, приходится этому кузену дальней родственницей. Он и попросил Донателлу позаботиться о Франке, когда та приехала в Венецию. Она ведь тут никого не знала. И они сразу подружились. – Прежде чем Брунетти успел открыть рот, граф предостерегающе поднял руку. – Только не спрашивай, как это так вышло. Впрочем, Донателла о ней очень высокого мнения. Ты не задумывался, с чего это вдруг на приеме оказался напротив Франки? – с мальчишески озорной улыбкой спросил граф.

Разумеется, задумывался.

– Нет, не особенно, – соврал Брунетти.

– Это все Донателла. Она знает, что Франке не с кем обсуждать прочитанное, как, впрочем, и тебе. Так что, когда я предположил, что вам понравится беседовать друг с другом, она с радостью согласилась посадить вас друг напротив друга.

– Мне и впрямь понравилось.

– Хорошо. Донателла будет рада это слышать.

– А ей понравилось?

– Кому?

– Синьоре Маринелло, – ответил Брунетти. – Ей понравилось со мной беседовать?

Граф как-то странно на него посмотрел – то ли удивившись самому вопросу, то ли тому, что Брунетти назвал ее по фамилии.

– Понятия не имею, – ответил он и, словно устав вдруг обсуждать женщину из плоти и крови, показал рукой на портрет: – Мы с тобой говорили о понятии красоты. Кто-то ведь счел эту женщину достаточно красивой, чтобы написать ее портрет, верно? Или чтобы заплатить художнику, – добавил он.

Брунетти обдумал эту мысль, еще раз взглянул на отвратительную бабу на картине и неохотно признал:

– Наверное.

– Так что то, что сделала с собой Франка, вполне может кому-то прийтись по душе – скорее всего, ей самой. Впрочем, я слышал, что не ей одной, – уже не так весело добавил он. – Ты же знаешь, Гвидо, что у нас за город – он кишит сплетнями.

– Что, уверяют, у нее есть любовник?

Граф кивнул.

– Донателла тут как-то вечером ляпнула кое-что, а когда я попытался узнать, что она имеет в виду, сразу умолкла – сообразила, что сболтнула лишнее. Думаю, тебе такое поведение знакомо – по Паоле, – не удержался от шпильки граф.

– Совершенно не знакомо, – парировал Брунетти. – А что еще про нее говорят? – поколебавшись, спросил он.

– Да ничего. Ты же понимаешь, мне такие вещи обычно не рассказывают.

Брунетти вдруг резко расхотелось обсуждать Франку Маринелло, и он решительно спросил:

– Так о чем вы хотели со мной поговорить?

На лице графа промелькнуло разочарование.

Брунетти видел, что тесть подбирает слова.

– Ни о чем особенном, Гвидо. Мне просто нравится с тобой разговаривать, вот и все. А нам редко выпадает возможность спокойно поболтать – все дела да дела. – Граф смахнул с плеча пылинку и, посмотрев на Брунетти, сказал: – Надеюсь, ты не в обиде?

Наклонившись вперед, Брунетти положил руку графу на плечо.

– Я в восторге, Орацио, – ответил он, не в силах объяснить, почему его так тронули слова графа. Вновь переведя взгляд на картину с пышнотелой дамой, он заметил: – Паола наверняка бы сказала, что это портрет женщины, а не леди.

Граф рассмеялся.

– Нет, что ты, она бы ни за что на свете так не сказала, – улыбнулся граф и, поднявшись на ноги, подошел к портрету юноши. – А вот этот портрет я с радостью приобрету себе в коллекцию.

И граф Фальер направился в глубь галереи к владельцу, предоставив Брунетти возможность в одиночестве наслаждаться двумя полотнами и изучить два лица – два представления о прекрасном.

До особняка Фальеров они дошли пешком, причем Брунетти нес под мышкой аккуратно запакованный портрет бородатого юноши. Пока они добрались до дома и обсудили, куда повесить картину, стрелки часов перевалили за девять.

Брунетти расстроился, узнав, что графини нет дома. В последние годы он особенно привязался к теще, начав ценить ее безупречные манеры и здравомыслие. Кроме того, он подумывал, не поговорить ли с ней о Франке Маринелло. Вместо этого Брунетти попрощался с необычно задумчивым графом и ушел, с теплом вспоминая недавний разговор. Хорошо, что старик все еще умеет радоваться такой простой вещи, как новая картина.

Брунетти не торопясь возвращался домой, как всегда немного угнетенный ранними зимними сумерками. Его вгонял в тоску продиравший до костей сырой мороз, который с утра все крепчал и крепчал. У подножия моста – там, где он впервые увидел Франку Маринелло с мужем, – Брунетти остановился. Он оперся о парапет и задумался. Надо же, думал он, как много я узнал за последние… Сколько же прошло времени? Он с удивлением понял, что со дня званого ужина не минуло и недели.

Брунетти вспомнил, как странно посмотрел на него граф, когда он в лоб задал ему вопрос о причине их встречи. Вопрос подразумевал, что тестю от него что-то нужно. Брунетти боялся, что граф оскорбится, но только сейчас он осознал, что лицо тестя в тот миг выражало боль. Боль старика, который боится остаться один, боится, что его бросят родные. Такие лица он видел у пожилых людей, переживающих, что их больше не любят – или что их никогда не любили. Перед мысленным взором Брунетти вновь возник унылый пустырь Маргеры.

– Sta bene, Signore? – спросил, остановившись за его спиной, какой-то парень.

Брунетти посмотрел на него и изобразил улыбку.

– Да, – кивнул он, – спасибо. Все в порядке. Я просто задумался.

На юноше была надета ярко-красная лыжная парка. Его лицо обрамлял длинный пушистый мех с капюшона. Внезапно до Брунетти дошло, что лицо парнишки перед ним расплывается. Что это со мной, мелькнуло у него, уж не в обморок ли я собираюсь упасть? Он отвернулся и стал вглядываться в противоположный берег Большого канала, но глаза застилала все та же муть. Брунетти оперся второй рукой о парапет. Он сморгнул, надеясь, что это прогонит муть, затем моргнул еще раз.

– Снег, – понял он и улыбнулся юноше.

Тот недоумевающее покосился на него и ушел. Пересек мост и скрылся за воротами университета.

На самой середине моста, выгнувшегося горбом, было особенно холодно, и снег там прилипал к брусчатке. Крепко держась рукой за парапет, Брунетти преодолел высшую точку моста и так же осторожно спустился вниз. И хотя тропинка и здесь влажно блестела, на нее еще не успело нападать снега, и ноги не скользили.

Брунетти вспомнились читанные в детстве книжки про покорителей Арктики. Отважные исследователи, ежеминутно рискуя жизнью, упорно пробивались сквозь бесконечные снежные просторы. Они шли, склонив головы перед встречным ветром, думая лишь о том, как бы заставить себя сделать еще один шаг. Так и он сейчас брел, шаг за шагом, мечтая, как вернется в теплый дом, в прекрасное место, где можно хоть ненадолго остановиться и отдохнуть от непрерывной борьбы ради убегающей за горизонт призрачной надежды.

Дух капитана Скотта помог Брунетти подняться по лестнице и добраться до квартиры. Мыслями Брунетти так перевоплотился, что, зайдя в дом, машинально нагнулся, собираясь снять ботинки из тюленьей кожи, и повел плечами, сбрасывая на пол меховую парку. Опомнившись, он развязал шнурки ботинок и повесил пальто на крючок рядом с дверью.

Трезво оценив свое состояние, Брунетти счел, что сил ему хватит ровно на то, чтобы доползти до кухни, открыть шкафчик, достать стакан и открыть бутылку граппы. Плеснув себе щедрую порцию, он пошел в гостиную, где его поджидала уютная темень. Щелкнул выключателем, но понял, что так не увидит, как бьется в балконные окна снег, и выключил свет.

Брунетти лег на диван и вытянул ноги. Подложив под себя пару подушек, устроился поудобнее и пригубил граппу. Затем сделал еще глоток.

Он смотрел, как тихо падает снег и думал о Гуарино. Какая бесконечная усталость звучала в его голосе, когда он сокрушался о том, что все вокруг работают на патту.

Недавно почившая матушка Брунетти имела в запасе несколько святых, к которым обращалась только в экстренных случаях. Это были святой Януарий, покровитель сирот; святой Маврикий, заботившийся о судьбах калек; и святая Розалия, которую призывали во времена эпидемий чумы, – его матушка молилась ей при столкновении с корью, свинкой и гриппом.

Брунетти лежал на диване, попивая граппу, и ждал, когда вернется Паола. Он думал о святой Рите из Кашии, оберегающей людей от одиночества.

– Санта Рита, – взмолился он, – aiutaci [52]52
  Помоги (ит.).


[Закрыть].

Но для кого он просит у нее помощи? Поставив на стол опустевший стакан, Брунетти закрыл глаза.

18

Услышав голос, Брунетти на какое-то мгновение подумал, что это молится мать. Он лежал чуть дыша и наслаждался звуками ее голоса, хоть и знал в глубине души, что она уже умерла и ему больше никогда не доведется ни увидеть ее, ни услышать. Но он был рад обманываться – иллюзия облегчала страдания.

Голос все говорил и говорил, и потом кто-то поцеловал его в лоб – так, как обычно целовала мама, укладывая спать. Но вот запах был другой, не мамин.

– Граппа перед ужином? – спросила Паола. – Это что же, теперь ты начнешь нас бить, а жизнь закончишь в сточной канаве?

– А ты разве не собиралась куда-то идти ужинать? – ответил вопросом на вопрос Брунетти.

– Собиралась. Но в последнюю минуту сообразила, что мне эта тусовка до лампочки, – призналась Паола. – Я уже дошла со всей компанией до ресторана, а потом сказала, что меня тошнит, – совершенно искренне, между прочим, – и смоталась оттуда.

Брунетти захлестнула теплая волна счастья – как хорошо, что она рядом! Он почувствовал, что жена присела к нему на диван.

– Мне кажется, твоему отцу одиноко и он боится старости, – приоткрыв глаза, сообщил ей Брунетти.

– В его возрасте это нормально, – спокойно отозвалась Паола.

– Но он не должен бояться, – возразил Брунетти.

– Эмоции, Гвидо, не считаются с нашими «должен» и «не должен», – рассмеялась Паола. – И количество убийств, совершенных в состоянии аффекта, это только подтверждает. – Реакция мужа ей не понравилась. – Извини. Надо было придумать пример получше. Взять хотя бы браки – знаешь, как много людей женятся под влиянием момента?

– Но ты со мной согласна? – спросил Брунетти. – Ты ведь лучше его знаешь, так что должна понимать, что творится у него в голове. Или в сердце.

– Ты что, правда думаешь, что я его хорошо знаю? – удивилась Паола, отодвигаясь на край дивана. Она поерзала, устраиваясь поудобнее, и уселась мужу на ноги.

– Разумеется. Ты ведь его дочь.

– То есть ты считаешь, что Кьяра понимает тебя лучше, чем кто бы то ни было? – уточнила Паола.

– Ну что ты сравниваешь? Она же еще подросток.

– То есть все дело в возрасте, да?

– Ой, да прекрати ты изображать из себя Сократа, – недовольно сморщился Брунетти. – Так что, согласна ты со мной или нет?

– В том, что он чувствует себя одиноким стариком?

– Да.

Обнаружив кусочек грязи, присохшей к отворотам брюк мужа, Паола отскребла его ногтем.

– Да, думаю, все так и есть, – ответила она после долгой паузы и погладила его по ноге. – Но, если тебя это утешит, могу сказать, что, по-моему, папа страдал от одиночества всю мою сознательную жизнь.

– Почему?

– Потому что он образованный, культурный, интеллигентный человек, который большую часть своего времени проводит в компании людей совсем другого сорта. Нет-нет, – легонько похлопала она его по ноге, упреждая протесты, – прежде чем начнешь возмущаться, позволь мне сказать: я признаю, что многие из них очень даже умные люди, но совсем не такие, как он. Папа предпочитает оперировать понятиями на абстрактном уровне, а его коллег обычно интересуют только прибыли да убытки.

– А его что, не интересуют? – спросил Брунетти без малейшего намека на скепсис.

– Конечно, он любит зарабатывать. Я тебе говорила, это чисто фамильная черта. Но все это обогащение всегда казалось ему чересчур простым делом. На самом деле папа всегда стремился к жизни мыслителя, ему хотелось подняться над этим миром, увидеть и понять жизнь такой, какая она есть.

– Что, неудавшийся философ? – спросил Брунетти.

Паола недобро на него посмотрела.

– Не злобствуй, Гвидо, – осадила она его. – Я и сама не знаю, как это толком объяснить. Мне кажется, что сейчас, когда папа уже никак не может игнорировать тот факт, что он постарел, он постепенно приходит к убеждению, что жизнь у него не удалась.

– Но… – Брунетти даже не знал, с чего начать. Возражений было слишком много: у тестя ведь и счастливый брак, и чудесная дочь, и прекрасные внуки. А еще состояние, успешный бизнес, положение в обществе. Брунетти покачал ногами, привлекая внимание Паолы: – Нет, не могу я этого понять.

– Уважение, – ответила она. – Он хочет, чтобы его уважали. Вот так вот просто.

– Но его и так все уважают.

– Кроме тебя, – бросила Паола с такой яростью, что Брунетти заподозрил, будто она ждала долгие годы, если не десятки лет, чтобы это ему высказать.

Брунетти вызволил из-под нее свои ноги и сел.

– Сегодня я понял, что люблю его, – предложил он компромисс.

– Это не одно и то же, – отрезала Паола.

У Брунетти внутри как будто что-то перевернулось. Только сегодня утром он смотрел на тело мужчины, который был моложе его и получил две пули в затылок. И Брунетти не без оснований подозревал, что это убийство будут всячески стараться замять – если уже не замяли – люди вроде отца Паолы: богатые, влиятельные, с хорошими связями и знакомствами. А ему, значит, еще и уважать их за это?

– Твой отец сказал мне сегодня, что собирается вложить средства в бизнес в Китае, – холодно заметил Брунетти. – Я не стал спрашивать, чем конкретно он намерен там заняться, но перед этим он как бы между делом заметил, что китайцы, по его мнению, пересылают ядовитые отходы в Тибет – и ради этого даже построили там железную дорогу.

Брунетти умолк.

– И что ты пытаешься этим сказать? – наконец нарушила молчание Паола.

– Что он собирается вложить туда деньги; что его, похоже, все эти махинации с Тибетом совершенно не волнуют.

Паола повернулась и уставилась на мужа так, словно не могла понять, что за человек вдруг оказался с ней на одном диване.

– А вот вы, комиссар Брунетти, на кого, позвольте спросить, вы работаете?

– На государственную полицию.

– А она на кого?

– На Министерство внутренних дел.

– А они на кого?

– Ты что, хочешь всю пищевую цепочку перебрать, пока мы до главы правительства не доберемся? – поинтересовался Брунетти.

– Мы, собственно, уже до него добрались, – заметила она.

Какое-то время они молчали: тишина лишь накаляла обстановку, и в воздухе запахло серьезной ссорой.

Паола и не думала идти на попятный. Напротив, придала ссоре новый толчок:

– Ты, дорогой мой, работаешь на это правительство и при этом осмеливаешься критиковать моего отца за то, что он собирается инвестировать свои средства в Китай?

Брунетти коротко вздохнул и открыл было рот, чтобы ей возразить, когда в дом с невообразимым шумом ворвались Кьяра и Раффи. Топот и грохот стоял такой, что Паола не выдержала и, вскочив на ноги, отправилась в коридор. Дети скакали, сбивая с ботинок снег, и яростно трясли куртки, на которых снега было еще больше.

– А как же фестиваль ужастиков? – удивилась Паола.

– Чу-до-вищ-ный, – ответила Кьяра. – Представляешь, они начали с «Годзиллы». Где они только откопали такое старье? А спецэффекты? Убожество!

– Мы ужин пропустили? – встрял Раффи.

– Нет, – поспешила успокоить сына Паола. – Я как раз собиралась что-нибудь приготовить. Двадцать минут потерпите?

Дети кивнули, поскакали еще немного, не забыли выставить ботинки за дверь и разошлись по своим комнатам. Паола ушла на кухню.

То, что на закуску она приготовила салат с осьминогами, было, конечно, чистейшим совпадением. Но, когда Кьяра с Раффи сели за стол и присмотрелись к выражению лица своей необычайно немногословной матери, их повадка мгновенно изменилась, напомнив Брунетти этих неуловимых, осторожных и, пожалуй, даже робких морских гадов. Осьминоги боязливо вытягивают щупальца, осторожно притрагиваясь к непонятной для себя вещи, чтобы решить, не представляет ли она опасности. У детей, в отличие от моллюсков, щупалец не было, зато были языки, которые они с успехом использовали, оценивая степень угрозы. Поэтому за ужином Брунетти был обречен слушать, как они с пугающей готовностью отвечают на дежурные вопросы матери о школе, а когда вопросы иссякли, с откровенно фальшивым энтузиазмом предложили вымыть после ужина посуду.

Паола, еще не остывшая после вспышки гнева, промолчала весь ужин, открывая рот только для того, чтобы спросить, не желает ли кто еще лазаньи, которая и впрямь дожидалась в духовке. Гнетущая атмосфера повлияла даже на аппетит детей: им пришлось дважды предлагать добавку, прежде чем они на нее согласились. Мало того, Кьяра – о чудо! – не стала выкладывать на край тарелки ненавистный ей горошек, что всегда страшно бесило Паолу. К счастью, на десерт были запеченные яблоки со сливками, которые немного подняли всем настроение. К тому моменту, когда Брунетти допил кофе, в семье восстановилось некое подобие мира.

Граппы он больше не хотел, так что пошел прямо в спальню. Брунетти решил отыскать том с речами Цицерона. Разговор с Франкой Маринелло натолкнул его на мысль перечитать труды древнего оратора. Кроме того, Брунетти удалось отыскать на полке сборник не слишком известных сочинений Овидия, который он не открывал уже пару десятков лет. Он решил, что если благополучно одолеет Цицерона, то затем возьмется за Овидия – его Франка тоже рекомендовала.

Вернувшись с книгами в гостиную, он обнаружил в ней Паолу. Она как раз усаживалась в свое любимое кресло с подлокотниками, большое и удобное. Брунетти встал рядом и стоял так, пока она не наклонила в его сторону все еще закрытую книгу, чтобы он мог прочесть название.

– Ты, как я вижу, по-прежнему предана мастеру? – спросил он.

– Я никогда не предам мистера Джеймса, – поклялась жена и раскрыла книгу.

Брунетти вздохнул с облегчением. Как хорошо, что у них в семье никто не отличается злопамятством! Похоже, на сегодня со ссорами и обидными словами покончено.

Брунетти сел, а потом и лег на диван и погрузился в запутанные подробности судебного процесса по делу Секста Росция. Вскоре книга мягко шлепнулась ему на живот, и Брунетти, вывернув под неестественным углом шею, посмотрел на Паолу.

– Знаешь, – заговорил он, – эти римляне все-таки были ужасно странные. Они крайне неохотно сажали людей в тюрьму.

– Даже виновных?

– Особенно виновных.

Заинтересовавшись, Паола оторвалась от романа.

– И что они вместо этого с ними делали?

– Если судья выносил обвинительный приговор, они позволяли осужденному бежать. Между вынесением приговора и заключением под стражу проходило некоторое время – нечто вроде льготного периода, которым с радостью пользовалось большинство преступников.

– Как Кракси? [53]53
  Беттино Кракси– итальянский политик, после громкого скандала бежавший от судебного преследования в Тунис.


[Закрыть]

– Точно.

– Интересно, а в какой-нибудь еще стране есть столько же заключенных, сколько у нас? – задумчиво протянула Паола.

– Говорят, у индусов почти столько же, – откликнулся Брунетти и вернулся к чтению.

Спустя какое-то время Паола услышала, как он хихикнул. Затем Брунетти рассмеялся в голос.

– Мастеру, конечно, удается иногда вызвать у меня улыбку, но, надо признать, так хохотать над его книгами мне ни разу не доводилось, – сказала она.

– Ты только послушай, – сказал Брунетти и отыскал глазами абзац, на котором остановился. – «Философы утверждают, и весьма обоснованно, что одно только выражение лица может служить признаком невыполнения сыновнего долга». Цицерон.

– Может, распечатаем и на холодильник приклеим? – предложила Паола.

– Ты погоди, – зашелестел страницами Брунетти. – Тут в начале еще одна цитата была, даже лучше этой. – Он быстро листал книгу.

– Что, тоже для холодильника?

– Нет, – ответил он, прервав на секунду свои поиски. – Ее скорее следует поместить во все государственные учреждения страны; лучше всего – выбить в камне.

Паола повращала рукой, призывая Брунетти поторопиться и найти уже эту цитату.

Через пару минут он наконец отыскал нужное место. Устроился поудобнее, вытянул руку с книгой вперед и, повернувшись к Паоле, повел речь:

– Цицерон перечисляет обязанности каждого уважающего себя консула, но, я думаю, они распространяются на всех политиков. – Паола кивнула, и Брунетти, уставившись в книгу, начал с выражением читать: «Он обязан оберегать жизнь и интересы каждого человека, отвечать высоким запросам соотечественников-патриотов и ценить благополучие общества выше своего собственного».

Паола молчала, обдумывая эти слова. Наконец она закрыла свою книгу и бросила ее на стоящий рядом столик:

– А я-то думала, это я беллетристику читаю.