355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дональд Гамильтон » Невидимки » Текст книги (страница 10)
Невидимки
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 20:15

Текст книги "Невидимки"


Автор книги: Дональд Гамильтон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Сработала моя наглость исключительно хорошо. Избыточно хорошо, пожалуй. Грета попыталась было заговорить, но трясущаяся челюсть не давала словам вылетать разборчиво и гладко. В конце концов, девка оставила безнадежные потуги, заревела и задрала свитер.

Я подумал было, что Грета хочет закатить маленький сеанс домашнего стриптиза, но, как выяснилось, к ее ремню, продетому сквозь поясные петли джинсов, крепились небольшие кожаные ножны, которые не пустовали. Сувенирный клинок – ими в этих краях торгуют напропалую и с огромной выгодой. Четырехдюймовое лезвие, откованное из превосходной шведской стали. Березовая рукоять, на славу обточенная и отполированная мастером. Серебряная инкрустация.

Красивое оружие, только держала его Грета весьма некрасиво: так, словно собиралась колоть лед и готовить коктейль.

Se hur du tycker от det![7]7
  – Посмотрим, как тебе понравится вот это! (шведск.).


[Закрыть]
 провизжала эта дикая кошка, впадая в истинно берсеркерскую лють. Скандинавская закваска, ничего не попишешь.

Воспоследовала короткая пауза. Так бывает всегда. Сколь бы ни были разъярены любители, просто взмахнуть ножом и ударить они просто не умеют. Сперва надобно произвести на супостата крепкое впечатление, увидеть, что мерзкий неприятель съеживается от страха. Да и себя чуток взвинтить не мешает...

– С ума сходить начинаем? – участливо спросил я. – Чертовски жаль. Грета. Спокойнее держись, а то лицевые мышцы сокращаются без толку и мешают ране правильно затягиваться...

– Грета! – завопил Карл. – Не делай этого! Сама не простишь себе, когда угомонишься!

– Себе?! Я емупростить не могу!

– Значит, приступайте, сударыня, – подзадорил я. – Не заставляйте публику ждать.

– Не дразни ее, – почти умоляюще молвил Карл, – видишь ведь: человек теряет голову.

– Человеку терять нечего, любезный. Спектакль разыгрывался без сучка, без задоринки, словно по маслу. Я привлек внимание обоих террористов – сообразно замыслу; но вот решающий удар затаившегося до поры подкрепления отчего-то запаздывал...

Грета, наконец, отважилась. Я непроизвольно отметил, что нож изящен, блестящ, новехонек, и наверняка туповат, равно как и владелица его. Торговцы не продают неумехам-туристам лезвий, отточенных до бритвенной остроты: если половина покупателей ненароком вскроет себе вены, от прилавка не отходя, – можно сворачивать бизнес и вешать объявление: "Закрыто".

Но все же клинок был достаточно остер, чтобы раскроить мою физиономию. А коль скоро посчастливится в последний миг отклониться, все четыре дюйма закаленной стали вонзятся в основание шеи, либо за ключицей; и тогда удар окажется гибельным.

Грета подобралась, резко взмахнула рукой.

И позади раздался негромкий хлопок.

Нож вылетел вон из женской руки, приглушенно звякнул о старый, истончившийся, почти насквозь протертый несчетными подметками ковер. На обезображенном лице отразилось внезапное изумление. Грета начала было поворачиваться, не понимая, что ужалило ее в самую неподходящую минуту. Снова послышался хлопок. Девица пошатнулась и рухнула плашмя.

Карл уже лихорадочно извлекал браунинг, с недопустимой беспечностью заткнутый за пояс. Оружие зацепилось – то ли предохранительной скобой, то ли чем-то иным, – и выдергиваться не соглашалось.

Karin, Karin! – с ужасом и удивлением орал бедолага, – vad gordu?[8]8
  – Карина, Карина, что ты делаешь? (шведок.).


[Закрыть]

Ответом ему была ударившая в грудную кость пуля двадцать второго калибра. Карл повалился, так и не успев достать отличный хромированный браунинг о четырнадцати зарядах. Маленькая миссис Сегерби шагнула вперед. Стиснула револьвер обеими руками. Тщательно прицелилась и всадила Карлу новую пулю, в затылок. Потом наклонилась над Гретой, ухватила молодую стерву за волосы, перевернула навзничь. Сызнова прицелилась.

Очевидно, хотела поразить противницу в середину лба, но чуток ошиблась и высадила Грете левый глаз. Роли это не играло уже ни малейшей, ибо девка подохла сразу после второго выстрела. Coup de grace[9]9
  «Удар милосердия», которым добивают поверженного противника (франц.).


[Закрыть]
 оказался излишним.

Сжимая рукоять револьвера, Карина застыла на месте, слегка покачиваясь из стороны в сторону, белая, точно мел. По горлу молодой женщины пробегали заметные спазмы.

Попусту волновать и полошить любителя, совершившего первое в жизни убийство, никому не советую. Приведя нервную систему в надлежаще возбужденное состояние, человек зачастую бывает не способен прервать начатое и оставить незастреленным хоть одно существо, обретающееся поблизости. Наверное, синдром добросовестности сказывается или простая истерика – не знаю.

Вот я и сидел, не шевелясь, покуда Карина не обмякла – самую малость. Медленно и очень спокойно произнес:

– Теперь, ежели собираешься выблевать, подними предохранитель, положи револьвер на кровать, а уж потом беги в сортир. У тебя остался нерасстрелянный патрон, и обидно было бы напоследок застрелиться или меня в лучший мир ни за что, ни про что спровадить. Когда облегчишь душу и желудок, возвращайся, подыми вон тот очаровательный ножик и разрежь веревки...

Глава 23

В комнатах захолустной гостиницы телефонов не стояло. Единственный аппарат обретался внизу, в вестибюле, на столике портье. Это, конечно, усложняло мою задачу, ибо сказать с уверенностью, насколько почтенный старец разумеет английскую речь, было затруднительно. Предвиделись упражнения в Эзоповом языке.

Min herre? – поднял голову портье. – А, прошу...

Битву со шведскими телефонными станциями я неожиданно для себя едва не проиграл, но минут через десять умудрился все же вызвать искомый номер.

– Да?

– Говорит Хелм.

– Хелм?

Далекий голос принадлежал даме, известной как Астрид Ланд. Некоторые полагали ее мерзавкой и убийцей, но в нашем деле приходится выполнять любые задания любыми способами. Я и сам спровадил к праотцам человека-другого.

Я припомнил мужество, с коим эта женщина переносила сердечные приступы, вызванные добровольно; подумал о страсти, которую Астрид со мною разделяла – упоительной взрослой страсти, а вовсе не лихорадочной, ненасытной горячки, обнаруженной на пароме Кариной. Помыслил о приятном путешествии, совершенном в обществе русской разведчицы.

И внезапно понял, что не испытываю к ней ни малейшей личной вражды.

Расположилась Астрид милях эдак в восьмидесяти от Хапаранды, в городе Лулео – крупнейшем на шведском севере. Весьма разумный выбор командного пункта, ибо до Лаксфорса оттуда рукой подать, а новоприбывший не привлекает к себе особого внимания среди многочисленных жителей и гостей.

Отель, где расположилась Астрид, явно был современнее моего: телефоны стояли в комнатах.

– Как поживает рука? – полюбопытствовал я безо всякой насмешки.

– Неплохо, спасибо. А как ты номер узнал?

– Карину ведь просили заботиться обо мне в пути, вот я и подумал: надо же девочке время от времени с тобою беседовать. Или с кузеном Олафом. Значит, номер ей известен. Мы дружески поболтали, я упросил Карину сообщить нужные цифры – и вот...

– Упросил? Ну да, Карина ведь не из тех, кого приходится упрашивать очень долго и усердно... Ты не один в комнате?

– Говорю с аппарата портье.

– Понятно. Карина очень послушное и прескучнейшее создание, между нами будь сказано. Или ты уже считаешь иначе?

Там, где речь велась о мужчинах, Астрид являла огромную проницательность, однако женщин оценивала гораздо менее верно.

– Послушное – согласен, а вот скучной назвать не могу. Ты ревнуешь?

Астрид негромко засмеялась на расстоянии восьмидесяти миль.

– Разумеется! Так быстро позабыть обо мне и ради кого? Ради ребенка безмозглого? – Голос переменился: – Впрочем, ты ведь не затем позвонил, чтобы о любовных делах толковать, а?

– Нет, конечно. Мы повстречали твоих молодых друзей. Карла и Грету. Ребятки оказались очень добры, ссудили нас автомобилем – собственным, – взамен поломавшегося по дороге фольксвагена.

Последовала короткая пауза. Потом Астрид осторожно произнесла:

– Того самого, что мы взяли напрокат в Осло? Автомобиль не желал исправно ездить с первой же минуты. Удивляюсь, как вообще осилил подобный путь.

– Сам диву даюсь!

– А ты... основательно... просил Карла и Грету?

– Нет, но получил машину в неограниченное пользование. А тебе звоню потому, что ребята остались безо всякого механического средства передвижения, и надо будет забрать их отсюда. Сами не выберутся. Ждут они в гостинице Хапаранда, номер двести семнадцатый. Поняла?

– Хапаранда, – машинально повторила Астрид. – Номер двести семнадцатый. Поняла.

– Оба очень устали, прилегли поспать; на двери вывешена табличка "Просим не беспокоить". Очень устали, бедолаги.

Портье равнодушно перелистывал внушительный гроссбух и не выказывал ни малейшего интереса к беседе. Несколько мгновений Астрид безмолвствовала.

– Оба... устали, Мэтт? Неужели нельзя было... помягче поступить?

Вопрос прозвучал вежливо по форме, но довольно зло по интонации, с которой был задан. Я только хмыкнул в ответ.

– Мы опасались, что ты решишь вмешаться в намеченные заранее планы. В конце концов, тут и американское участие имеется... Из-за него, собственно, проводят завтрашнюю демонстрацию. Миролюбивая Швеция не желает быть игрушкой заморских "ястребов".

– Риторику придержи для сосунков, – заметил я. – Или для вашей любимейшей газеты... Заметок не пишешь?.. Только едва ли, милая, ты печешься о национальных судьбах сопредельного государства.

– Нет, конечно. При нынешнем положении вещей тебе наверняка велели вмешаться обычным насильственным способом, а этого не нужно. Никому.

Астрид крепко ошибалась, но разубеждать ее не стоило.

– Карлу и Грете велели просто задержать тебя на сутки, вот и все!

– Блестящий замысел. Выслать парочку необученных олухов...

Искоса наблюдая за старым портье, я решил рискнуть, ибо никакой заметной реакции швед не обнаруживал. Он и впрямь, должно быть, затвердил несколько основных, неотъемлемо нужных при такой работе фраз, но в дебри обиходного языка забираться не пожелал.

– ... Один из коих – одна, точнее, – пострадала от рук моего напарника и затаила злобищу неимоверную. Лелеяла надежду отомстить и носила режущий инструмент, предназначенный для воздействия на мою и без того не шибко приглядную физиономию. Видела бы ты ее перышко! Собственно, мстить, по справедливости, надлежало Джоэлю; но в таком настроении за неимением гербовой попишешь какую угодно... Рожу.

– Я не подозревала! Просто... больше никого под рукою не оказалось.

– Тем хуже для них. Отдыхают у меня в номере, собственным ходом уже никуда и никогда не двинутся, поэтому высылай мусорщиков.

– А если не вышлю?

– Значит, их приберут обычным образом, и подымется невероятный гвалт. А гвалт вам перед завтрашней затеей навряд ли требуется.

– Тебе тоже, Мэтт.

–Разумеется. Но ты, скорее всего, располагаешь группой мусорщиков, а я – нет. Следовательно, тебе и действовать.

Помолчав, Астрид произнесла:

– Пожалуй, ты прав. Хорошо, позабочусь... Мэтт, извини. Понимаю, было глупо выслать именно их... А, кстати, Карина участвовала в деле?

– Да. Усердно блевала и зеленела. Больше ничего не устраивала. И слава Богу. Я по-прежнему приглядываю за девицей, чтоб не втравила достойное семейство в позорную историю.

– Только поэтому? – лукаво спросила Астрид. – Я все еще ревную, дорогой.

– Приятно слышать. Но помочь, к сожалению, ничем не в силах: нам лучше не встречаться впредь. По причинам, о которых мы отлично знаем оба. Прощай, Астрид...

– Жаль, милый, но ты, безусловно, прав. Прощай.

В деле нашем сплошь и рядом возникают любовные отношения, которым не было бы цены, если бы мир сделался иным, а женщина и мужчина принадлежали не к враждующим, а к дружественным сторонам. Однако положение вещей таково, как есть, и поменять его мы не властны. Просто наклеиваем очередную полоску пластыря на сердце, разбивавшееся уже не раз и не два, и бодро продолжаем работать. Любовь? Да кому она требуется?..

Вручив трубку седому портье, я поблагодарил старца и сызнова убедился, что изо всей беседы тот не разобрал ничего. Сообщив, что мы с женой исчезаем надолго и возвратимся, в лучшем случае, на следующий вечер, я заранее уплатил по счету и предупредил: маленькую красную машину отбуксируют на гостиничную стоянку. Мы получили другую, а механик поколдует над фольксвагеном и приведет его в божеский вид.

Сколько из этого старик понял, учитывая, что мой шведский ненамного отличался от его английского, понятия не имею. Но довольно щедрые чаевые – лучший международный язык, внятный каждому – сразу же сделали портье довольным, доброжелательным и готовым к любым услугам.

* * *

Потребовалось известное время, дабы наполнить бак трофейного «ауди» бензином. Согласно разысканному в перчаточном ящике наставлению, четырехколесный привод работал непрерывно, а коль скоро вам требовалось дополнительное усилие мотора, включалась хитрая передача – и хоть крейсерские танки с дороги сталкивай.

Бархатистая обивка сидений, прорва гидравлических, электрических и пневматических удобств. Не машина – золото.

– Мэтт, я до сих пор не услыхала ни слова, – молвила Карина очень жалобным голосом.

– О чем?

– О... О том, что я сотворила в Хапаранде.

– А нужно ли говорить? – пожал плечами я. – Впрочем, ежели хочешь... Мы ведь условились, что заманим Карла и Грету в номер, дозволим наброситься на меня и порезвиться; но тебе же полагалось в это время, пока ребятки горланят и грозят, себя не помня от радости, задать несколько небрежных вопросов и постараться выудить несколько полезных ответов. А потом взять обоих на мушку, перерезать мои путы и заручиться довольно ценными пленниками. Ты же принялась палить, словно взбесившийся броненосец. Почему?

Сглотнув, Карина молча посмотрела в окно. Автомобиль мчался вперед, магистральное шоссе Е4 было, подобно финским дорогам, почти непрерывно обрамлено хвойными лесами. Словно и сутки не миновали...

– Я... Грета захватила меня врасплох, вытащив этот жуткий нож. И я выстрелила, чтобы кое-кого не изувечили. А потом... чуточку помешалась, наверное.

– Конечно. Такое состояние зовется "стрелковой лихорадкой". Одна из двух возможных реакций начинающего.

Карина облизнула губы.

– А другая?

– Сводится к тому, что в критический миг, когда люди всецело зависят от новичка и рассчитывают получить помощь, субъект роняет револьвер, закрывает лицо ладонями и орет: "не могу покушаться на ближнего, не могу выстрелить!"

– Циник.

– По совершенно понятным причинам, первая разновидность реакции, обнаруженная тобою, неизмеримо лучше. На славу потрудилась, малышка. Ну, перестаралась капельку, зато уложила обоих, и даже в меня пулю не всадила. Пятерка с плюсом.

– А что сказала... она?

– Астрид? Карина кивнула.

– Огорчилась, но не слишком. Астрид, подобно мне, профессионал. А в нашей профессии потери неминуемы.

– Обо мне сообщил?

– Да, сообразно твоим наставлениям. Поведал, что маленькая трусливая вонючка заревела, словно белуга, и тотчас же испоганила рвотой гостиничный коврик. В расход Карла и Грету вывел я, собственноручно и единолично.

– Фу! – скривилась Карина. – Мог бы не выставлять меня столь... отвратительной дурой.

– Запомни, крошка, – молвил я наставительно: – В нашей работе принято выставлять себя в елико возможно более неприглядном свете. Чем ничтожней и гнусней – тем лучше. Ибо тогда в решающую минуту неприятель не примет тебя всерьез, а того нам и надобно.

Карина засмеялась:

– Признаю, ты прав. И все сказал правильно. Вовсе незачем разубеждать Астрид в том, что я – пугливое и покорное ничтожество. План действий уже существует, завтра приступим к исполнению; и не приведи, Господи, Астрид заподозрит, будто я хоть чего-то стою! Тогда она призадумается, и, призадумавшись, может вообще отменить окаянную демонстрацию. Понимаешь?

– Более-менее.

Это утверждение было чистейшей ложью.

Некоторое время ехали молча. Я следил за дорогой, Карина созерцала живописные окрестности. Встречное движение было редким. Полагаю, скандинавы просто не охотники раскатывать по междугородным автострадам.

Наконец, Карина произнесла:

– Ты уже догадываешься, чего я попрошу. Сам говорил с Астрид.

– Час "Ч" наступает завтра на рассвете. Быстрее, чем ты рассчитывала, верно?

– Да, начало демонстрации передвинули немного назад. Получается, надо прибыть на место еще сегодня. Желательно, до сумерек.

– Получается, я должен плюнуть на собственное задание и заниматься твоим?

– Я тебе тоже помогу, ведь условились! Твое задание временем не ограничивается, моя же затея строго связана с дурацким шествием! Доберешься до Лизаниэми, не бойся. Лишний день или два роли не сыграют. Но мне позарезнужно быть в Лаксфорсе поутру!

Я поколебался, пораскинул мозгами, признал Каринину правоту. Лизаниэми подождать могла, но Лаке-форе – никоим образом. И, хотя прямые приказы отсутствовали, я решил: ежели советская разведка намечает прямое нападение на военный объект, созданный при содействии американцев, грешно будет не пособить своим.

По крайней мере, подождать, затаившись неподалеку, присмотреться, оценить обстановку.

– Ладно, – возвестил я, – телохранителем ты обзавелась. Но выдвигаю встречное условие.

– Какое?

– Стрелять отныне буду я, и только я. Незачем искоренять население Северной Швеции до последнего человека.

Глава 24

Они двигались по направлению к Лаксфорсу, должно быть, уже сутки с лишним. Сущее нашествие гуннов! Кое-кто волок на себе внушительные плакаты «Fredsmarschen»[10]10
  «Марш мира» (шведск.).


[Закрыть]
, однако таких было немного. Топать несколько десятков миль, волоча на спине увесистый, на фанере начертанный лозунг, не всякий осмелится.

Были плакаты, весьма оскорбительные для Америки и американцев, но в этом пункте я не обидчив.

Манифестанты продвигались на север большими и малыми группами. Попадались одиночки, сгибавшиеся под тяжестью объемистых рюкзаков: любители пеших странствий, готовые провести ночь под открытым небом, лишь бы выхаркнуть в лицо другому человеку задорный коммунистический клич. Менее решительные идеалисты катили в машинах.

Правительство, разумеется, не могло не знать о готовящемся шествии, но полицейских я не приметил. Очень расчетливо со стороны правительства, между прочим. Вернейший способ заронить мысли о мятеже в головы, где подобных мыслей не водится – выставить на пути манифестации заслон из откормленных фараонов, ненавистных всякому честному остолопу.

Шла, большей частью, молодежь, хотя попадались и люди средних лет. Распогодилось, и шведы, стремящиеся раздеться при малейшем намеке на солнечный свет, немедленно скинули меховые ботинки, сбросили тяжелые куртки. Особо закаленные щеголяли в шортах и гольфах. Смотреть было зябко, честное слово.

Рюкзаки наличествовали в изобилии. Я непроизвольно дался диву: которые из этих вещевых мешков содержат консервы, смену белья и теплое одеяло, а которые вмещают, помимо безобидных пожитков, противотанковую гранату SVAB Тур7Р? Или пару таких гранат?

В ящик помещается двадцать пять; один ящик бесследно пропал со склада...

Я заодно подивился: многие ли пилигримы знают о грядущем нападении на Фотолабораторию? Большинство, невзирая на идиотские политические пристрастия, казались ребятами безобидными и довольно спокойными. По крайности, безумного пламени в их глазах не горело. Не то, что у покойных Карла и Греты...

Протискиваясь мимо людской вереницы, обгоняя пешеходов, я сам не заметил, как еловые леса поредели и остались позади. Перед нами раскинулся полупустынный арктический ландшафт: низкорослые кривые кустарники, пятна зеленовато-серого мха, редкие чахлые рощицы, изобильно раскиданные там и сям ледниковые валуны. По влажной почве текли многочисленные водные струйки, незаслуженно именуемые в северном краю ручьями.

Чуть позже мы пересекли саму реку Лаксфорс – Лососевый Поток. Шоссе потянулось по левому берегу.

Покрыв изрядное расстояние, мы опять повернули, проехали по другому мосту, через другую речушку, и Карина объявила, что до военных объектов осталось уже немного. Я притормозил, спутница извлекла топографическую карту, мы принялись обмозговывать дальнейшие свои действия. Карты у шведов отличные: этот народ буквально помешан на пеших походах. Ориентировка на местности – хотите, верьте, хотите, нет – составляет обязательный предмет школьного обучения! Весьма полезный, кстати, предмет.

Карта Каринина была старой, изданной до того, как Лаксфорс превратили в армейскую базу. То ли поскупилась девица купить новую, то ли новую теперь и днем с огнем нельзя было приобрести – не знаю. Впрочем, геологических катаклизмов здесь не приключалось, окрестности Лаксфорса оставались неизменными, а все новые особенности пейзажа Карина вычертила карандашом: очень аккуратно и старательно. Указала и новые асфальтированные дороги, и периметр ограды, и строения, которые обозначила крохотными квадратами.

Наличествовал также восьмиугольник, над коим было выведено: "Morkrummet". Я подивился, какие научные либо технические соображения понудили инженеров придать Фотолаборатории столь необычную форму. Впрочем, наука и техника отнюдь не по моей части.

Располагалась Morkrummetпоближе к западной кромке огражденной территории. А к северу обреталось поле, снабженное примечанием: «Antenn». Конечно, каждую отдельную антенну Карина вычерчивать не стала, но в целом карта оказалась выше всяких похвал. Я призадумался: откуда столько полезных и любопытных сведений?

Я крепко подозревал, что данные Карины полностью достоверны и надежны.

– Где устроим засаду, Мэтт? Сощурившись, Карина изучала собственную карту, словно видела ее впервые.

– Как насчет холмика? Вот, на западной стороне объекта. Расстояние, правда, приличное, да только сдается, это единственное удобное для наблюдения место.

– Вот-вот. Ежели это место – единственное, значит, все, кому захочется поглядеть на демонстрацию или базу рассмотреть получше, туда и вскарабкаются. Очень мило.

– Выбора нет. Можешь предложить иное?

– Вряд ли. Но пробираться на холм будем со всеми предосторожностями, потихоньку. И пораньше. С юга, похоже, явиться проще всего, поэтому с юга мы не пойдем. Двинемся от востока... Ночка предстоит сырая и холодная, следует запастись одеялами... Зато утром сразу приметим всякого, кто решит занять удобную позицию.

Карина вздохнула.

– Ты эксперт... Поступим, как велишь, хотя зубами, конечно, придется постучать изрядно.

Проведя пальцем по карте, она прибавила:

– "Ауди", пожалуй, оставим здесь, на боковой дороге...

* * *

Карина спала за моею спиной, чуть повыше, завернутая в два шерстяных одеяла, предусмотрительно купленных мной в Оулу. Обнесенная проволочной оградой территория внизу имела очертания груши. Я обретался поближе к «черенку» и мог изучать местность невозбранно.

Объект был ярко освещен, однако утыканное приемными и передающими антеннами поле, образовывавшее нижнюю, широкую часть "груши", оставалось в темноте. Лишь на самых высоких мачтах и на трех-четырех приземистых башнях управления горели красные огоньки. Ничего определенного сказать о назначении столь хитроумного центра ни я, ни Карина, конечно же, не могли: в электронике не понимали ни аза.

Видимой защиты у Лаксфорсской базы не было. Только проволочная ограда и караульная будка, стоявшая у дальнего въезда. В будке имелось окно, сквозь которое просачивалось желтоватое свечение лампы. Часового не замечалось, но еще раньше, покуда не смерклось, мы видели фигуру, затворившую за собой дверь. Бинокль я тоже приобрел на финской земле.

Черт, подумал я, один-единственный охранник... И тотчас назвал себя дураком. Разумеется, объект непрерывно просматривается приборами ночного видения, обшаривается незримыми лучами локаторов, данные поступают на экраны спрятанных телевизоров – и, ежели на экране возникнет непрошеный гость, затаившаяся где-нибудь в бункере группа обороны вырвется наружу, потрясая штурмовыми винтовками.

Военные вовсе не глупы, напомнил я себе, хотя общество и любит воображать их клиническими болванами, не сыскавшими более утонченного занятия...

Простиравшаяся внизу сцена казалась безмятежной и сонной. Три здания, обозначавшихся на Карининой карте квадратами, образовывали букву "П" – обычное расположение домов на шведском севере. Любая ферма устроена точно так же: дом, конюшня, амбар... Очень удобно в стране, где сплошь и рядом дуют ураганные ветры и сугробы наметает такие, что средних размеров жираф – и тот потонул бы с головой. Только рожки торчали бы.

Эта буква "П" открывалась на юг, и я мог видеть происходящее внутри. Часа полтора назад меж домами сновали мужчины и женщины, однако теперь не замечалось ни души. Впрочем, окна ближайшего дома были освещены полностью на первом этаже и частично – на втором.

Наиобычнейший правительственный центр, если не считать окаянной Morkrummet.Громадный восьмиугольник выглядел довольно угрюмо, чтоб не сказать зловеще. Я внезапно понял: приземистое сооружение составляет лишь верхний, видимый этаж глубоко утопленной в земле башни. Понятия не имею, отчего решил, будто передо мною своего рода рукотворный айсберг, но решив, не сомневался в этом.

Вообразил отвесные шахты подъемников – прошу прощения, лифтов, – и витые металлические лестницы; представил несчетные переходы, тяжеленные стальные двери, снабженные колесами, похожими на рулевые... Подивился, почему Фотолабораторию не убрали под почву целиком.

Вокруг восьмиугольника простирался широкий участок, усыпанный гравием. Разумно: потихоньку приблизиться, ежели шагаешь по скрипучим камешкам, даже тигр охотящийся не сумеет.

– Давай сменю, – послышался шепот Карины. – Все спокойно?

– Целый час никто не шевелился, – ответил я и зевнул. – Хорошо, только немедленно разбуди, если увидишь или услышишь хоть что-нибудь непонятное.

– Ха, тогда не ложись. Ибо все, что я вижу, непонятно. Мачты, антенны, башни... Спокойной ночи, Мэтт.

* * *

Они появились, как я и думал, на рассвете. Встрепенувшись, я различил далекие тени, продвигавшиеся ниже по склону, вдоль ограды приемно-передающего центра. Подобрались они, само собою, с юга, с наиболее доступной стороны, которой мы не воспользовались. Людей было примерно полдюжины.

Основной отряд.

Вторая, меньшая, судя по производимым звукам, группа шествовала меж деревьев, тянувшихся ближе к востоку, справа от меня. Мало подходящая для неслышного передвижения местность: сухая листва и сучья хрустели, выдавая крадущихся с головой.

Я проворно дополз до Карины, которая, конечно же, задремала на посту, со всевозможными предосторожностями разбудил, сказал:

– Супостаты близятся. Девушка вздрогнула.

– Сколько?

– Два отряда. В первом – шесть, семь или восемь субъектов; направляются к ограде. Точного числа при эдакой темнотище назвать не могу. Во втором – двое, трое или четверо; пробираются по рощице. Наверное, подыскивают хороший наблюдательный пункт. Не исключаю, что выйдут прямиком на нас.

– А почему бы и нет? – невозмутимо полюбопытствовала Карина. – Мы сочли это место наилучшим, и они тоже.

– Тогда, голубушка, – предложил я, – давай-ка отступать на гребень... Я заберу одеяла; ты проверь, не остались ли где валяться фамильное кольцо с монограммой или пудреница с дворянским гербом на крышке... Так, хорошо... Идем... Эй, это еще что за?..

Оглушительный рев громкоговорителей разорвал предрассветную тишь. Кто-то надрывал глотку – вернее, глотки: звучало хоровое пение. Мелодию паскудили ужасно, зато слова можно было разобрать:

Vart land, vart land, vart fosterland, ljud hogt о dyra ord...

Шведский национальный гимн.

Ужаснее всего мне показалось то, что эти сопливцы явились протестовать под звуки патриотического гимна. Американские бузотеры, протестуя против чего-либо (или в пользу чего-нибудь) не шибко склонны горланить "Янки-дудль". А шведские недоростки всячески подчеркивали: мы устраиваем безобразие не только ради мира во всем мире, но и во славу любимой родины! Фатерлан-да. Или Матерланда, не знаю, как и выразиться получше.

Они громогласно заявляли: к черту паршивых Атеrikanareвместе с их мерзкими военными советниками.

А также – осознанно или бессознательно – подчеркивали, что Швеция, выражаясь языком последователей Адольфа Гитлера, иber alles.Превыше всего.

Даже мира во всем мире.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю