Текст книги "Восковое яблоко"
Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Но тут дверь в столовую резко распахнулась, ударившись о стену, и в столовую вбежали трое мужчин. Первые двое были одеты в полицейскую форму и скроены по той же мерке, что и О'Хара и Мерривейл: молодые мускулистые блондины с замкнутым выражением лица. За ними следовал мужчина лет сорока пяти, среднего роста, коренастый, с тяжелым подбородком. На нем был измятый коричневый костюм, легкая белая рубашка и узкий желтовато-коричневый галстук. Его лицо было перекошено от ярости.
Первым заговорил именно он. Его голос перекрыл и визг, и шум, и все остальное.
– Вы двое, прекратите!
Дерущихся остановили полицейские в форме. Они подбежали к катающимся по полу парням и наклонились над ними, орудуя дубинками: полицейские действовали быстро и методично, их руки с черными деревянными дубинками поднимались и опускались в унисон, а на лицах не отражалось ничего, кроме угрюмой сосредоточенности на этом процессе.
– О Господи! – закричал Стоддард и прежде, чем я успел его удержать, вскочил с места и кинулся туда, пытаясь схватить дубинки.
Его отшвырнули прочь, скорее равнодушно, нежели злобно, и он упал на стол, за которым съежившись сидели Роуз Акерсон и Молли Швейцлер. Крики уже затихли, все смотрели на происходящее в полном оцепенении. Когда Стоддард свалился на их стол, Роуз и Молли испуганно пискнули, этот писк прозвучал удивительно громко в наступившей тишине.
Избиение внезапно прекратилось, полицейские разогнулись – каждый держал за предплечье одного из парней, поднимая его на ноги.
Вид у них был ужасающий. У обоих была рассечена голова, тонкие струйки крови, размазываясь по лицу, стекали со лба и за ушами. Рот О'Хары был разбит и кровоточил, нос Мерривейла тоже. Оба были потрясены и находились в полубессознательном состоянии. Когда их волокли из столовой, они даже не пытались сопротивляться.
Мы смотрели им вслед. Стоддард стоял, прислонившись к столу Роуз и Молли, глядя на уходящих, на его лице отражалась смесь недоверия и самого мрачного фатализма.
После того как полицейские вышли из комнаты, уводя с собой О'Хару и Мерривейла, мужчина в коричневом костюме оглядел всех нас так, словно считал, что все мы состоим в тайном сговоре, но собирался вывести нас на чистую воду.
– Кто из вас Тобин? – спросил он.
Я встал, внезапно занервничав и испугавшись. В желудке начались колики, а прямо под ребрами образовался жесткий комок нервов.
– Я, – почему-то фальцетом ответил я. – Прочистив горло, я повторил:
– Я Тобин.
Он посмотрел на меня:
– Здесь все постояльцы, Тобин?
– Все, за исключением двоих.
– Приведите их, – приказал он мне. – Я хочу, чтобы все оставались здесь, пока их не вызовут. Приведите тех двоих и предупредите их тоже. А потом спускайтесь в кабинет Камерона. Я хочу поговорить с вами.
– Я не знаю, где их комнаты.
– Тогда возьмите с собой кого-нибудь, кто знает. Боб Гейл сразу же вскочил:
– Я пойду с вами.
Я взглянул на него, сожалея о том, что у него не хватает здравого смысла, чтобы не привлекать к себе внимание. Но делать было нечего – оставалось только кивнуть и сказать:
– Хорошо.
– Поторопитесь, – распорядился человек в коричневом костюме и вышел из столовой, хлопнув дверью.
Глава 17
Уолтер Стоддард на негнущихся ногах подошел к нашему столу и оперся руками о спинку стула:
– Так вот они какие.
– Мы не должны делать поспешных выводов, – предостерег я, но в моем голосе не хватало уверенности.
То, что мы сейчас видели, было из разряда низкопробных полицейских штучек, о которых мне доводилось слышать и раньше. О'Хара и Мерривейл не нанесли друг другу никаких увечий. Это сделала полиция, одним этим настроив против себя всех потенциальных свидетелей и затруднив расследование убийства.
Это предубеждение распространилось и на меня тоже. Я не хотел быть эмиссаром человека в коричневом костюме и приводить сюда Дорис Брейди и Николаев Файка, но стал им в их глазах, теперь все знали, что я и сам был почти что полицейским, и я сразу превратился для них в человека из вражеского лагеря.
Но на самом деле я не принадлежал ни к одному лагерю. Для человека в коричневом костюме уже никогда не буду полицейским, а для этих людей я перестал быть постояльцем “Мидуэя”. Я был восковым яблоком и в той и в другой корзине.
Боб Гейл оторвал меня от моих мыслей:
– Мы должны идти, Митч. – У него по-прежнему не хватало ума соблюдать между нами четко определенную дистанцию, а это могло ему дорого обойтись.
Я кивнул ему и сказал Стоддарду:
– Будем надеяться на лучшее.
Он холодно посмотрел на меня и ничего не ответил. Я неохотно отвернулся, и мы с Бобом пошли к выходу. Я чувствовал, что на нас смотрят. Страх, царивший в столовой, ощущался почти что кожей. Прежде чем закончится день, случится не одна истерика.
За дверью стоял полицейский. Это был здоровенный парень с рыжими волосами, выбивающимися из-под форменной фуражки, с добродушным деревенским лицом, дружелюбный и, судя по всему, доверчивый. Именно он охранял тело Дьюи, пока не подъехали его начальники и “скорая помощь”. Он посмотрел на нас. У него были странные глаза: вокруг зрачка – белый ободок. Мне понадобилась секунда, чтобы понять, что он тоже напуган, и глаза выдают его страх, как это бывает у лошадей.
Ну, конечно. Это “Мидуэй”, а мы – его постояльцы, а для местных все постояльцы “Мидуэя” – чокнутые. Целый дом, полный сумасшедших, – вот что они о нем думают. И этот парень, которому не больше двадцати пяти, охраняет дверь, за которой находятся двадцать сумасшедших.
Я обратился к нему, чтобы как-то подбодрить его:
– Я Тобин, меня попросили привести сюда остальных постояльцев.
– Да, сэр, – сказал он с явным облегчением, – капитан Йонкер мне говорил. Он не смотрел на Боба Гейла, предпочитая сосредоточить все свое внимание на мне, по его предположению достаточно здравомыслящем человеке.
Мы пошли дальше, и я пропустил Боба вперед, чтобы он показывал дорогу. Мы направились к черной лестнице, и когда мы миновали первый поворот. Боб взволнованно прошептал:
– Что нам делать, Митч?
– Привести Дорис Брейди и Николаев Файка.
– Я не это имею в виду. Нам надо что-то предпринять! Копам не найти убийцу, и вы это знаете. Они только доставят всем кучу неприятностей.
– Нам не следует вмешиваться в действия полиции. Представляю, какие неприятности мы себе наживем, если попробуем что-то предпринять. Я поговорю с доктором Камероном о том, что случилось с О'Харой и Мерривейлом, но остальное пусть решает он сам. Поверь мне. Боб, мы с тобой можем только все испортить.
– А если мы сами найдем убийцу? – Он был взвинчен до предела и сам не понимал, что говорил, хотя и думал, что ведет себя совершенно разумно. – Передадим убийцу этому капитану, как там его...
– Йонкер, – напомнил я, – капитан Йонкер.
– Если мы передадим убийцу капитану Йонкеру, – решительно продолжал Боб, – ему незачем будет здесь болтаться.
– Мы не знаем, кто убийца, – возразил я. – К тому же, Боб, мы не можем заниматься поиском, когда в доме полно людей Йонкера.
Мой ответ ему не понравился.
– Мы могли бы попытаться!
– Нет.
– Вы хотите сказать, что даже не попытаетесь? Не понимаю, как вы можете? Разве вы не видели, что они сделали с...
– Я видел. У меня больше опыта, чем у тебя. Боб, поэтому позволь мне кое-что тебе сказать. Единственная разумная вещь, которую можно сделать, когда поблизости крутятся такие люди, – это стать тише воды и ниже травы. И надеяться, что тебя не заметят. А если все же заметят, то следует вести себя еще тише, не раздражать их, потому что у них власть и сила. Ты с ними не можешь ничего сделать, а они с тобой могут сделать очень многое, и тебе лучше поскорее понять это.
Мы дошли до черной лестницы и начали подниматься. У Боба был обиженный и разочарованный вид.
– Я думал, вы другой, – сказал он.
– Сожалею.
Мы поднялись по ступенькам, и он жестом показал, что надо свернуть направо, в сторону, противоположную от моей комнаты. Эту часть дома я знал хуже всего. Мы молчали, понимая, что нам больше нечего друг другу сказать. Потом Боб остановился и показал на дверь справа:
– Это комната Файка.
Я тихонько постучал и позвал Файка по имени – ничего. Я снова постучал – по-прежнему ничего. Тогда я повернул ручку, толкнул дверь и вошел.
Комната была пуста. Она была меньше моей, но очень похоже обставлена и выглядела точно так же. Два ящика металлического комода были выдвинуты, и, подойдя поближе, я увидел в них личные вещи Файка. Их было немного. Оба ящика были наполовину пусты.
– Может, он в ванной? – сказал Боб.
– Сходи посмотри.
Он вышел, а я подошел к шкафу и открыл дверцу. По краям перекладины кое-какая одежда: пальто, костюм, пара рубашек, две пары брюк, но проволочные и деревянные вешалки в центре были пусты. На полке не было ничего, кроме серой шляпы, задвинутой в угол.
Я подошел к окну, оно выходило на ту же сторону, что и мое. Перед ним высилась зеленая стена из густых деревьев. Окно было открыто. Я высунулся и посмотрел вниз. Примерно десятью – двенадцатью футами ниже была площадка – мягкий темный суглинок, затененный деревьями.
Я услышал за спиной какие-то звуки и обернулся. В дверном проеме стоял Боб. Он сказал:
– Его там нет.
– Он сбежал, – отозвался я. – Собрал вещи и вылез из окна. Боб с удивлением огляделся по сторонам:
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– Вы думаете, это он?
– Сомневаюсь. Его заставило сбежать душевное напряжение, а не вина. У нашего злоумышленника было много времени, чтобы привыкнуть к такому напряжению: он шесть раз увечил людей, прежде чем убить Дьюи.
Боб подошел к окну и выглянул наружу, но там ничего интересного не было – только ветки и листья.
– Куда он пойдет? Ему ведь идти некуда.
– Думаю, его задержат в каком-нибудь баре, в Кендрике. Он посмотрел на меня:
– Дело дрянь. Он приехал сюда, потому что нуждался в покое. Все мы в этом нуждались. Это отвратительно, мистер Тобин, отвратительно, отвратительно, отвратительно!
Он был на грани срыва, и я поневоле вспомнил некоторые факты из его досье. Вьетнам тоже был отвратительным, и он вынес оттуда столько боли, что ему потребовалось провести три года в госпитале для ветеранов, чтобы стереть из памяти один год Вьетнама. Я не хотел, чтобы он сломался – ведь этот надлом снова бросит его в пучину страданий. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что капитан Йонкер и его люди были готовы живьем сожрать всех этих страдальцев, которые были у них в руках.
– С Файком все будет в порядке, – заверил я Боба. – Настолько, насколько это вообще возможно. Пойдем, давай проведаем Дорис Брейди.
Ему не хотелось уходить из этой комнаты, хотя там больше нечего было делать. Мне пришлось подождать его у двери.
Комната Дорис Брейди находилась за поворотом. Я постучал и снова не получил никакого ответа. Боб вопросительно посмотрел на меня и спросил:
– Она тоже?
– Не думаю. Она совсем другая.
Я снова постучал, окликнул Дорис по имени и, наконец, толкнул дверь.
Пусто. Я вошел в комнату, которая казалась такой же безликой, как моя или Файка. На то, что тут живет женщина, указывали только туфли под кроватью. Ящики комода были задвинуты, а окно, выходившее на дорогу перед домом, закрыто.
– Она пользовалась той же ванной, что и Файк?
– Конечно. Ванная в конце коридора. Там было пусто, когда я заглядывал.
Я подошел к шкафу и открыл его. На полке лежал чемодан. Одежды было немного, но висела она равномерно по всей длине перекладины.
Я уже хотел закрыть шкаф, но вдруг почувствовал на себе взгляд. Посмотрев вниз, я вздрогнул от неожиданности.
Дорис сидела на полу, уперев подбородок в колени, обхватив их руками и прислонившись к боковой стенке шкафа. Она смотрела на меня серьезно и не мигая. А я смотрел на нее, но почему-то у меня было такое чувство, что на самом деле она меня не видит, хотя, когда я повернул голову, ее глаза переместились следом за моими.
Но это были совсем неживые глаза, как на портрете, который смотрит на вас, где бы вы ни стояли.
Я позвал:
– Дорис!
Выражение ее лица не изменилось, совсем никакой реакции. Я услышал, как Боб шагнул к шкафу, и сделал ему знак рукой, чтобы он не подходил ближе.
– Дорис, – снова позвал я ее, но в ее глазах не мелькнуло ни малейшего отклика. Я понял, что бесполезно пытаться достучаться до нее, но все же произнес:
– Вы не выйдете, Дорис? Ответа не было.
Я отошел от шкафа, оставив дверь открытой, и когда оказался вне поля ее зрения, повернулся и сказал Бобу:
– Приведите сюда доктора Камерона.
– Что, она?.. Она?..
– Приведите доктора Камерона. Он вышел.
Глава 18
Первым пришел Йонкер, и я почувствовал в груди тугой ком, потому что каким бы рассудительным я ни был в разговоре с Бобом, я едва ли удержусь сейчас от попытки защитить Дорис Брейди от этого человека. Я стоял, готовый к самому худшему, но вслед за Йонкером в комнату вошел доктор Камерон, и я неожиданно понял, что все это время задерживал дыхание. Я выдохнул. Доктор Камерон вошел, а за ним – двое полицейских, избивавших О'Хару и Мерривейла. Йонкер бесцеремонно спросил, обращаясь ко мне:
– Где она?
Я постарался отнестись к этому вопросу так, словно он исходил от доктора Камерона, и отвечал, глядя на доктора:
– Она в шкафу, доктор. Сидит на полу справа. Йонкер направился к шкафу, но доктор Камерон его опередил, и я услышал, как он заговорил мягким ободряющим голосом. Йонкер стоял позади него, пытаясь увидеть происходящее из-за спины доктора. Потом он предложил:
– Давайте вытащим ее оттуда, доктор. И вы сможете с ней поговорить.
– В этом нет необходимости, – вмешался Фредерике. Его тон был холоднее обычного, и я посмотрел на него с некоторым удивлением, заметив, что он относится к капитану Йонкеру с неприкрытой антипатией.
– Доктор Камерон лучше знает, что делать в данной ситуации, – добавил он и повернулся ко мне:
– Вы с ней говорили?
– Я позвал ее по имени три или четыре раза, и спросил, не хочет ли она выйти. Ответа я не получил.
Йонкер, чьи планы были нарушены из-за сидящей в шкафу девушки, протиснулся между мной и Фредериксом:
– А что насчет другого?
– Исчез, – ответил я и рассказал о том, что обнаружил в комнате Файка.
Йонкер был доволен: с этой ситуацией он был знаком.
– Птичка упорхнула, а? Равносильно признанию своей вины, как вы считаете?
Ответил ему Фредерике:
– Совсем нет. Файк – алкоголик с большим стажем. После эмоционального потрясения он обычно снова тянется к бутылке. Вы найдете его в ближайшем баре.
– И все же он может оказаться преступником.
– У Николаев Файка, – презрительно сказал Фредерике, – недостаточно крепкие нервы даже для того, чтобы поставить мышеловку. Он не тот, кто вам нужен, если вы действительно ищете того, кто совершил преступление.
– Конечно, мы ищем преступника. – Йонкер действительно ничего не понял. – Для чего еще мне тут быть?
Он на самом деле не понял скрытого обвинения Фредерикса, что он хочет засадить первого же подвернувшегося под руку подозреваемого, и мне стало интересно, повторит ли Фредерике эту мысль в более ясных выражениях.
Не повторил – просто пожал плечами и отвернулся, а потом подошел к доктору Камерону. Они пошептались, стоя у дверцы шкафа, затем Фредерике снова повернулся к Йонкеру и сказал:
– Доктору Камерону нужно поговорить с молодой леди наедине.
– Я могу оставить здесь кого-нибудь из охраны, – предложил Йонкер, – если вы считаете, что так будет лучше.
– Так будет хуже, – возразил Фредерике. – В этом шкафу всего лишь испуганная девушка, а не сбежавший из зоопарка тигр.
Йонкеру не хотелось уходить, но тут его взгляд упал на меня, и он загорелся новой идеей:
– Хорошо. Ну а мы, Тобин, тем временем постараемся узнать друг друга получше. Пойдемте-ка.
Мы все вышли из комнаты, за исключением доктора Камерона, который остался стоять у дверцы шкафа, мягко беседуя с сидящей на полу девушкой. Йонкер, Фредерике, двое полицейских и я пошли к главной лестнице и спустились на первый этаж, где Фредерике сказал:
– Я вам нужен?
– В ближайшее время не нужны. – Было очевидно, что Йонкеру Фредерике нравился не больше, чем он сам нравился Фредериксу, но Йонкер пока не решил, слабый Фредерике противник или нет. – Где вас искать на тот случай, если понадобитесь?
– В столовой.
Йонкера это не очень-то устраивало. Ему не хотелось, чтобы Фредерике общался с подозреваемыми, я это видел по его глазам и по тому, как он дернул головой. Но он не мог придумать никакого законного возражения, поэтому только неуклюже пожал плечами и сказал мне:
– Идемте, Тобин.
Он привел меня в кабинет доктора Камерона, за дверью которого ждали двое полицейских в форме. Мы с Йонкером вошли в кабинет, и он указал мне на стул напротив письменного стола:
– Сядьте здесь.
Я так и сделал, а он занял место за столом. Опершись локтями о журнал регистрации, он наклонился вперед и произнес:
– Расскажите мне обо всем.
Я поведал ему уже известную историю, и он выслушал ее, не перебивая. Он был не слишком умен, но и дураком он тоже не был, и я знал, что он проверяет в уме каждую деталь моего рассказа, выискивая слабые места, несоответствия и намеки на ложь.
Мне не хотелось лгать. Моя выучка, прошлое и склонности характера – все восставало против этого. К тому же я слишком долго служил в полиции, чтобы чувствовать себя уютно, выступая против полицейского. Поэтому мне все время приходилось напоминать себе, что это за человек и каков будет результат, если я расскажу ему правду.
Когда я закончил, он посидел несколько секунд, молча меня изучая, а потом произнес:
– Все это я проверю, как вы понимаете.
– Разумеется.
– Расскажете мне сами, за что вас выгнали, или предпочитаете, чтобы я получил информацию из Нью-Йорка?
– Предпочитаю последнее.
Он скупо улыбнулся, словно оба мы были падшими ангелами, и сказал:
– Тяжелый случай, да? Перевернул всю вашу жизнь?
– Да.
– Думали, это вам поможет? – Он кивнул головой на стену, подразумевая не просто комнату, в которой мы находились, а все здание. – Запретесь здесь с кучей чокнутых и это снова поставит вас на ноги?
– Они не чокнутые.
– Слушайте больше вашего доктора Камерона. Они с приветом, это уж точно. – Он кивнул, словно соглашаясь сам с собой. – А что у вас с рукой?
– Я упал с лестницы в первый же день, как приехал в “Мидуэй”.
– Упали или вас столкнули?
– Упал. Насколько мне известно, я был один.
– Знаете, мы тут имеем дело с убийством, – заявил он. – Доски на площадке пожарной лестницы были подпилены.
– Я предполагал, что может обнаружиться что-нибудь в этом роде.
– Здесь произошло много несчастных случаев. Двое ненормальных сейчас лежат в больнице.
– Знаю. Одна из них разбилась только вчера.
– Разбила голову. – Он захихикал. – Думаете, это причинит ей какие-то неудобства? Удар по голове. – Он откинулся в кресле и спросил:
– Тобин, вы ведь были полицейским в большом городе. Как это может быть, что вы ничего не соображаете?
Я не понял, что он имеет в виду, и это парализовало меня. Я был уязвим сразу с нескольких сторон, и просто не знал, какой ответ безопасен, поэтому все, что я мог сделать, – это посмотреть на него удивленными глазами и сказать:
– Не соображаю? Я? Не понимаю, что вы имеете в виду.
– Я имею в виду то, что здесь произошло. Все эти несчастные случаи. Один из них произошел с вами. Вы, бывший полицейский, работавший в Нью-Йорке, – вы должны быть сообразительным, гораздо сообразительнее нас, деревенских полицейских, но вам, Тобин, даже не пришло в голову, что эти несчастные случаи, возможно, вовсе и не случайны. Так ведь, Тобин?
– С тех пор как я сюда приехал, было всего два таких случая. Я и эта девушка, Прендергаст. Если бы я присутствовал при всех этих случаях, то, может быть, я бы и призадумался. Вероятно, да. Но меня тут не было. К тому же, как можно было подстроить то, что произошло со мной? Я упал с лестницы, когда рядом никого не было. Все ступеньки целы, ничего подобного сегодняшнему случаю не было. С чего я могу предполагать, что это было кем-то подстроено?
Он нахмурился:
– В вас есть что-то подозрительное, Тобин. Я все о вас выясню, можете быть уверены.
– Не сомневаюсь.
До этого он сидел, откинувшись на спинку стула, а теперь наклонился вперед, поставил локти на стол и уставился на меня с хмурым видом, видимо думая о чем-то своем. Это продолжалось минуты две, его лицо сморщилось, как от боли, словно то, о чем он размышлял, было трудным и запутанным. Я не сразу смог понять, в чем дело.
Потом до меня дошло. Он больше не хотел давить на меня своим авторитетом, теперь ему нужна была моя помощь. Он собирался перейти от ситуации “разговор копа со свидетелем” к “дружескому разговору двух копов”, но он не мог взять в толк, как это сделать.
Может, я и не стал бы помогать ему, но я предпочитаю мирную жизнь бессмысленным победам, поэтому, поняв, в чем его затруднение, сказал:
– Капитан Йонкер, у меня здесь нет никакого официального статуса, и мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто я сую свой нос в ваши дела, но если вы пожелаете, чтобы я что-нибудь для вас сделал, если я могу быть вам полезен, то буду рад помочь, чем смогу.
На мгновение в его взгляде промелькнуло облегчение, но он поспешил замаскировать его рассудительным замечанием:
– Вообще-то говоря, вы могли бы помочь. Сколько времени вы здесь?
– Два дня, с понедельника.
– Тогда у вас была возможность познакомиться с некоторыми из этих людей. Я здесь в невыгодном положении, так как я не психиатр, не знаю даже азов обращения с чокнутыми и, говоря по правде, не доверяю ни одному из этих так называемых врачей. По-моему, они оба попытались бы покрыть виновного, если бы смогли. Все эти психиатрические штучки. Это то, что мы постоянно получаем от социальных работников. Им плевать на закон: все, что их волнует, – это то, что какой-нибудь бродяга “поставлен в невыгодное положение”. Если какой-то бродяга схватил вас за горло в темной аллее, то кто из вас двоих поставлен в невыгодное положение? Вы понимаете, о чем я говорю, Тобин, у вас в Нью-Йорке творится то же самое, только в сто раз хуже.
– Я понимаю, о чем вы говорите, – подтвердил я. Но я понимал и то, что проблемы, о которых он говорит, в тысячу раз сложнее того, в чем способен разобраться он или его воображаемый оппонент из числа работников социальной сферы. Я понимал, что они похожи на слепых, которые пытаются описать слона: каждый описывает ту часть, которую он потрогал, пребывая в абсолютной уверенности, что описание другого – полная чушь. Я знал также и то, что я сам – еще один слепой со своим собственным представлением о слоне, и не более того. Но я сообразил, что капитан Йонкер предпочитает монолог дискуссии, поэтому просто подтвердил, что понимаю, о чем он говорит, и этим ограничился.
– По-моему, – продолжал он, – преступником является кто-то из этих пирожков с начинкой. Вроде тех двоих, которые пытались убить друг друга в столовой. Здесь все время происходят такие вещи?
– Это первый случай. Думаю, убийство всем подействовало на нервы.
– Если они начали убивать друг друга, кто знает, чего от них ждать дальше?
– Вообще-то те парни совсем не пытались причинить друг другу вред. Они просто мерились силой. Все повреждения им нанесли ваши люди.
Он немного ощетинился, и наша беседа утратила оттенок “дружеского разговора двух копов” и качнулась в сторону “разговора копа со свидетелем”.
– Вы заявляете это чертовски уверенно.
– А я и на самом деле уверен в этом. Я сидел за соседним столом.
– Даже если бы я сидел верхом на одном из этих парней, я не мог бы поклясться, кто и что кому сделал. Мне бы не хотелось идти в суд и приносить присягу по этому делу – в этом я совершенно уверен.
– Едва ли этот случай когда-либо будет рассматриваться в суде. А вы как считаете?
Йонкер посмотрел на меня. Он и в самом деле не был во мне уверен, а то, в чем он не был уверен, ему не нравилось изначально, но пока он не выяснил наверняка, был ли я союзником или врагом, свою неприязнь он держал при себе.
– Нет, не думаю, – сказал он наконец. – Мы заберем этих двоих в участок, чтобы немного охладить их пыл. Полагаю, к завтрашнему дню у них будет только одно желание: выбраться оттуда.
– Вероятно, вы правы, – ответил я. Дверь за моей спиной открылась.
Я обернулся – там стоял рыжий полицейский, который так нервничал, охраняя дверь столовой. Он позвал хриплым шепотом:
– Капитан? Можно вас на минутку? Йонкер хмуро посмотрел на него:
– Это так важно?
– Да, сэр.
Полицейский был встревожен.
Йонкер раздраженно вздохнул и с усилием поднялся на ноги.
– Подождите минуту, Тобин, – сказал он мне, промаршировал через комнату и вышел, плотно закрыв за собой дверь.
Пользуясь паузой, я поспешно перебирал в уме все аргументы, которые мог привести в свою защиту. Похоже, он принял мою историю за чистую монету, но полностью за это я бы не поручился. Если я смогу сдержаться и вести себя достаточно тихо, у меня есть хороший шанс заставить Йонкера думать, что я в его команде, а это при данных обстоятельствах наиболее безопасно. Заговорив об О'Харе и Мерривейле, я сделал не правильный ход, но я надеялся, что смог его компенсировать, и возвращаться к этому я больше не буду.
О чем Йонкер будет со мной говорить дальше? Судя по тому, в каком направлении он вел разговор, он хочет услышать мои предположения относительно того, кто может быть убийцей. Я решил, что не буду упоминать свой список подозреваемых, в основном потому, что тогда обнаружилось бы, что я знал о подстроенных несчастных случаях, которые произошли до убийства, но еще и потому, что Йонкер мне очень не нравился, и у меня не было никакого желания делать за него его работу.
И все-таки что я скажу ему, когда он попросит меня коротко изложить мои наблюдения над некоторыми постояльцами “Мидуэя”, – а он наверняка попросит об этом, когда вернется? Наверное, отредактированную версию правды, оставляя в стороне то, что могло бы ему напомнить о социальных работниках, и то, что настроило бы его против кого-либо из постояльцев, которых я считал невиновными.
Об этом я и думал, составляя ответы на вопросы, которые, как я полагал, он должен был задать по возвращении, когда дверь открылась и вошел Йонкер с сияющей улыбкой на губах.
– Ну, – объявил он, – вот так-то оно лучше. Я обернулся и посмотрел на него:
– Что случилось?
– Что случилось? У нас есть признание – вот что случилось! – Йонкер потер от удовольствия руки. – Они даются мне не слишком легко. Но так-то оно и лучше.