Текст книги "Забытое время (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Яфаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 Вечер подходил к концу.

  – Какого чёрта, эй! – крикнул Том, поднимая руки перед собой.

  Секунда потребовалась незнакомцу, чтобы шагнуть вперёд, отмахнуться правым локтем от пожилого человека и поднести пальцы левой руки к его горлу. Тот никак не мог поспеть за происходящим и, казалось, цеплялся за воздух. Глаза Тома увеличились и на этом вся мимика застыла. Замершая гримаса испуга, неестественная и долгая, заняла всё лицо. Мужчина отчётливо слышал скрип собственных зубов, стараясь увернуться и оттолкнуть противника. Тело далеко не сразу согнулось и отклонилось назад. Но пальцы нападавшего за прошедшее время лишь сильнее вцепились в горло, крепко сжимая покрытую щетиной кожу. От толчка рука только заметно подёрнулась. Уже ночью, перебирая в памяти события, Алекс понял, что в тот момент сквозь кожу вводилась порция нейротоксина.

  Сам он всё это время пребывал в полном замешательстве в каком-то метре от происходящего. Только когда фаланги механически разошлись и отпустили Тома, Алекс понял, что рука нападавшего модифицирована. Тут же глаза мужчины округлились от осознания: лицо напротив знакомо, встречалось прежде и не так сильно сменило черты по прошествии времени. Перед ним оказался шапочный знакомый, тоже проходивший обучение в протестной группе. Давно позабытый и не сразу опознанный. Алекс даже не представлял, что отчаянные дни прежней жизни могут ещё отзываться эхом в настоящем. Что кто-то их старых товарищей оставался в живых. Он сам уже похоронил ту часть себя, переломанную за горестные времена. Вместе с ненавистью и моментами, когда хотелось уничтожать и унижать, мстить и бежать, а не искать выход.

  Прошло с полминуты. Нелепая схватка окончательно прекратилась. Том морщился и заметно покачивался под отрешённым холодным взглядом. Он неловко держал руки на горле и старался устоять на ногах в прежнем положении. Ни лёгкие, ни руки, ни ноги больше не двигались осознанно. Сзади из офисного здания послышался сигнал тревоги. Прошла секунда, другая, и безвольное тело всё же принялось заваливаться. Замершие прохожие глядели на парализованного мужчину, ничего не понимая. Зеваки не отводили глаз от непривычных событий и высматривали подробности с безопасного расстояния. Безопасного по их мнению, конечно.

  Алекс, почти не отрываясь, смотрел на вторую руку нападавшего. Та мигом с лёгкостью выхватила из-под одежды небольшой шар, собравшийся из нескольких сегментов. На вид он представлялся довольно тяжёлым. Комплексный боевой снаряд, с различными поражающими элементами, уничтожающими электронику, стены или жизнь по выбранному способу. Алекс вспомнил характеристики оружия, выученные в той жизни. Каждая часть отвечала за собственный способ разрушения, тогда как целая сфера могла смести здание, его обитателей и содержимое. Вместе и по отдельности, в зависимости от механизма и последовательности активации компонентов.

  Справа от Алекса падало обмякшее тело, бывшее ещё секунду назад его товарищем. Вокруг звучали и затихали быстрые шаги и крики под нарастающей гул сигнала тревоги. Мужчина не думал, узнали ли прохожие военный снаряд в руке нападавшего, успел ли мужчина что-то крикнуть всем вокруг. Он растерялся, но тут же поймал выражение лица человека напротив и понял: тот абсолютно точно узнал старого знакомого. Лицо переменилось, брови приподнялись и руки чуть опустились, стоило прежним товарищам встретиться глазами.

   – Что ты тут делаешь? – спросил он сквозь натянутую по нос балаклаву. – Тоже в операции?

  Из-за растерянности шанс вспыхнул неожиданно, вместе с пониманием смысла слов. Секунда растерянности и удивления растянулась в цепь событий. Свою жизнь Алекс выкупил три года назад на чёрном рынке ради работы и планов. Прежние намерения и умения, как казалось, затёрлись и забылись. Потому что он больше не участвовал ни в каких формах агрессии и ненависти. Но сейчас рука сама потянулась к зарядку. Пальцы за мгновение нащупали поверхность нужной секции. Алекс активировал сферу в движение, не дожидаясь, пока державший спохватиться и поймёт, что сработает только один сегмент в определённом направлении. Второй рукой мужчина потянулся к заряду, словно забирая его, но потом резко продолжил движение, ударив в солнечное сплетение со всех сил. Если раньше мужчина напротив несколько опешил, то теперь его глаза округлились, а затем сжались от боли.

  Сдвинув только один элемент заряда и выиграв секунды, Алекс кинулся назад в здание. Через мгновение электромагнитный импульс сожжёт электронику и нервную систему нападавшего неудачника, согнувшегося от удара снаружи сию секунду. И Алекс хотел убраться от опасного зрелища так далеко, как сможет. Его охватило страшное безразличие к тому, что кто-то из случайных прохожих мог сжечь собственную систему, по воле случая попав под удар волн в золотистых вечерних лучах, отдающих багрянцем. Те же блики света отражались на обшивке здания, которое теперь сохранит Алексу работу и смысл жизни. Он берёг время и память, укрывая маленькие часы обеими руками и всем телом.

  Утро промелькнуло в тех же красках, ничего не предвещая.

  С удовольствием жмурясь в золотистых лучах, пребывая ещё в полном неведении в ранние часы того же дня, Алекс потянулся на кровати. За окном появлялись облака, принимая на себя жёлтый рассвет с едва заметными багровыми нотками. Системы увлажнения и очистки воздуха переходили на утренний режим, изменяя микроклимат в небольшой комнате. Остатки сна не желали отпускать мужчину. Хотелось посмотреть процент загрузки и найти взглядом часы. Перед глазами ещё стояла мутная пелена. Лампы корректировали свет, помогая встроенной части сети будить тело. Прогоняя лишние мысли, Алекс потёр спину и зевнул. Аккорды становились уже различимыми, и, несмотря на будничный распорядок, мужчина улыбнулся и закачал головой в такт музыке.

  Маленькая аскетичная комната одинокого человека. Душ, собранность и выход в зелень улицы. Прогулка до работы в полчаса длинной, налегке, по пути здороваясь с привычными встречным. Никого из близких друзей, но много вежливо приятных и добрых людей вокруг. Почти никаких вещей с собой: только пальцы перебирают грани стекла и ощупывают подушечками часы, не доставая из кармана. Всё под музыку, под аккорды, разбросанные звуки струн в плейлисте.

  После кардинальных перемен прошло уже несколько лет. Но по-прежнему Алекс искал якорь, за который цеплялся сильно и тихо. Иначе жизнь размывалась, разделялась на несвязанные части. Сейчас работа занимала основное время и придавала смысл проживанию дней. Он заключался не только в переносе мыслей и не только в пополнении банковского счёта. Что именно занимало дни: прошедшие или текущий, бегущие или застывшие в памяти – он сам порой не мог себе признаться. Оставалось нечто неосязаемое, кроме терпения и ожидания. Но представлялось лишь неуловимой дымкой, ощущением риска и близости мечты.

  Сегодня, как и в любой другой день, после зарядки и душа, мужчина поднялся на место непосредственной работы. Алекс надел рабочий костюм, взял с собой кофе и зашёл в комнату отдела, декоративно отгороженную от многих других для формирования коллективной работы. Кабинет подстраивал свет под начало дня, учитывая предпочтения и текущую активность: машина напротив приготовилась к основной работе, Том уже проводил корректировку памяти, третье место пустовало с неделю. Алекс подошёл к интерфейсу, поставил отпитый кофе и перевернул часы. Песчинки очень медленно заструились вниз. Работа нового дня начиналась. Костюм перешёл в рабочий режим, и, почувствовав готовность, Алекс откинулся в поле левитации, чуть присев в пространстве перед проекцией.

  – Ох уж мне эти бюджетные программы. – проворчал Том, потерев щетину рукой. –Перезагрузка каждый день, а то и по два раза. Если дотации федеральные, то экономия превыше разумной эффективности. Никаких ценностей у начальства. Только проверки и политики. Словно мы не когнитивно-реабилитационный центр, а контора консультантов. Что у тебя, кстати, из грязной работы на сегодня?

  – Доброго утра и тебе, Том. – не оборачиваясь, с усмешкой ответил Алекс. – Так, похоже что перечень стандартный. Пенсионеры, посттравматические коррекции по страховке и пара преступников с комплексной изоляцией центров желаний. Здесь стереть память, там улучшить воспоминания, ещё изменить поведение личности…

  – Опять ты увиливаешь, друг.

  Том уже смотрел на перечень проектов коллеги, перегнувшись через плечо и не переживая о требованиях конфиденциальности и профессиональной независимости. Об этике он вряд ли вспоминал. Алекс уже не раз думал, что работу коллега сохранил благодаря уравновешенному поведению, порядочности и терпению. Неверные вещи Том игнорировал и стирал из памяти. Нарушение части правил в нём сочеталось с упрямой честностью и разумным недоверием к другим людям. АИ что-то постоянно заставляло Тома присматривать за Алексом, несмотря на одинаковые должности.

   – Ты смотри, тебе снова добавили критические задачи. Вот эта девушка. Признаётся в утрате интереса к жизни. Просит вернуть к стандартным установкам личность или к точке архивации до момента семейных отношений. Решается задача полным стиранием участка. Услуга ценой в мой долг по ипотеке, чёрт побери. А ещё за бортом муж и маленькая дочь, вот это номер. Наберётся на грустную историю. Как по-твоему, а?

   – Думаю, можно посмотреть на проблему в другом свете. – выдохнул Алекс, потирая лоб. – Лучше решиться , чем конфликтовать с собой. Может отец и дочь смогут найти в себе силы. Отыщут жену и мать без конфликтов в семье, недовольства и психологических проблем. У женщины будет новый шанс, она даже не вспомнит о потере следующим утром. А её родные…

   – Получат предложение о скидке на наши услуги в тот же вечер. – перебил его с усмешкой Том. – Дружище, зачем ты здесь? Я приходил сюда с десяток лет, когда ещё отрасль оставалась государственной, совсем не коммерческой. За бюджетную зарплату. Хотел исправлять жизнь и помогать лечить людей. Так было здесь и так до сих пор работают на востоке, воплощая многовековые традиции. Они там считают, что проверенные веками мысли эффективнее. Например, для восточных практик в норме вещей собирать прошлое. И исправить время можно, если собрать разбитую керамику, склеив и заполнив золотом трещины. Прошедшее и непременные его следы выделяются, а не затираются в полученной вещи. Она прежняя и новая, разбитая и целая – вот парадокс, загадка в лабиринте условностей. Достояние и достижения ценятся пережитым.

   – Но мы западнее и живём своей культурой. – кивнул в ответ Алекс. – И здесь в цене сегодняшний день. Работа выгодная, нет смысла жаловаться. Здесь мы самые меткие стрелки с приличной оплатой. Мы решаем, что удалить по указанной задаче. Уничтожаем или корректируем, а потом составляем отчёты. Пишем, почему результат верный, насколько вмешательство решило проблему. За монеты превращаем прошлое в желаемое или стираем ненавистное в пыль. Если человек сам хочет забыться и медики не видят противопоказаний. Мы даём людям право на ошибку. Сегодня можно стереть часть информации о себе и снаружи, и внутри, приняв соответствующее решение. Никогда прежде не было таких возможностей у людей. Кто не хотел бы хоть раз начать жить с чистого листа? А нам с опрометчивых богатеев достанется приличная пенсия.

  Руки принялись разбирать задачи, сами по себе, неосознанно. Алекс размышлял, насколько случайным оказался разговор. Вроде бы обычное обсуждение, но мужчина привык уделять время сомнениям после пары крупных ошибок. Следил за собой, чтобы не допускать новых. Он специально не поворачивал голову и подёрнул плечами, когда голос Тома зазвучал вновь.

   – До точки кипения мы здесь заработаем, не до пенсии. – сказал Том, медленно растягивая слова. – А затем перестанем помогать людям. Как только серьёзные ребята захотят прибрать такие возможности и деньги. Поднимут общественный резонанс. Например, по нескольким запросам суда забвение приравняют к смерти, удаление к убийству, корректировку памяти – к насилию над личностью. Право искусственного изменения когнитивных функций оставят только карательной медицине, признав результаты клинических испытаний спорными, а коммерческие услуги – непростительной вольностью. Стоит прибыльной стороне дела временно почить из-за публичных скандалов или потери популярности, как и наш хлеб, и вся польза дела, и все настоящие и нужные операции отчаявшимся людям с медицинскими показаниями – всё полетит к чертям. Не устоят ценности перед популизмом. Я не знаю, в какой части волны мы сейчас, но обратный удар от современных вольностей будет. И нас накроет. Вспомнишь мои слова.

  Мужчина выдержал паузу. Грудная клетка замедлила движения, руки опустились. Помещение осталось тихим, застывшим на пару минут, после которых Том махнул рукой в сторону собеседника и вернулся на рабочее место. Он развернул проекции перед собой движением пальцев, позволив интерфейсу и динамическому ощущению проснуться. Алекс только сейчас заметил и прервал выбиваемую собственными фалангами дробь. Он выдохнул и покачал головой, крепко сжав руки.

   – Я понимаю, почему ты так раздражён. – сказал он медленно и тихо – Бурчишь себе под нос уже два дня, после получения большого пакета работы. Массово затираешь память по решениям суда, верно? И сверхурочно, пока все спят? Не крути, я же тоже участвовал в таких чистках. Знаменитости с неуместными мнениями, то ли оступившиеся, то ли устранённые политические оппоненты, размешанные среди обычных преступников. Смелые и глупые, безрассудные и опрометчивые, богатые и бедные, Геростраты и Ганнибалы – все равны перед обществом. Принудительная коррекция никому не приносит радости. Как по мне, необходимая жестокость с нами всегда. Денег в этом месяце прибавят за вредность, в следующем снабдят задачами от медиков, спокойными и однозначными. Но ты же всё равно недоволен и будешь переживать, верно?

   – Да, я недоволен. – с раздражением, чуть повернув голову, ответил Том. – Потому что не согласен. Раньше мы правили учебники истории, вплоть до фотографий в них. Вымарывали по одному неугодных. Сокращали неудобные моменты. Трактовали сомнительные факты. А теперь просто затираем начисто. Мы перестали видеть такие ошибки, перестали прощать. Мельчаем, потому что не сомневаемся, не слышим неприятное, не терпим и не учимся. Покупаем выходы, пути к отступление вместо решений. Есть воля большинства, пока я выполняю условия, я со всеми и не буду выкинут на обочину. Двигаюсь в культурной массе, не желая смотреть по сторонам и в зеркала. Тошнит только и противно. Ты сам-то спокойно спишь по ночам?

   – Том, это наши лишние переживания. – сказал Алекс, запустив правую руку в волосы и потерев затылок. – И знаешь, лучше переживать их в баре. Пошли вечером, выпьем по бокалу и поговорим за пределами этих стен…

   – И лучше не о работе. – кивнул уже затылком Том, поддерживая и не оборачиваясь – Да, хорошая идея, пойдём. Ты прав, а я слишком разгорячился. Чёрт, нужно развеяться. День, другой, одно и то же. Ничего, и это скоро кончится.

  Вспышки интерфейсов сменили затихший разговор. Алекс успокоился, в очередной раз покачал головой и подумал, что слишком часто переживает без повода. Что может стать действительным поводом для беспокойства. Нельзя допускать нервозность в работе, когда день за днём на кону стоит жизнь, свет в темноте за глазами.

  Ночь как и прежде принесла с собой память.

  Я так больше не могу. Без мамы пусто и тоскливо внутри, тёмная ноющая боль в грудной клетке. Невозможно помнить, просыпаться с мыслью, что она умерла. Во мраке за глазами поселился страх. Может это несчастный случай, может несчастная я. Некоторые случайно всплывающие мысли пугают.

  Страшно и от того, что я хочу начать жить с начала, без постоянных напоминаний о смерти при брошенном взгляде на любую знакомую вещь. Это не только смерть, но и невозможность. Воспоминания не отпускают. Семья здесь ни при чём, потому что больше ничего целого нет, нет никакой семьи. Словно осколки стекла постоянно хрустят под ногами.

  Не помогает время. Поэтому я думаю, что куда лучше забыться, уснуть наяву. Выход перед глазами все последние недели. От рекламы до информации в нашей поликлинике. Не так уж это и сложно. Мне осталось только прийти и подтвердить согласие на новую реабилитационную программу. Знаешь, я так и сделаю. Исполню единственное выжившие желание.

  И прошу прощения за это. У мамы и у тебя. Пожалуйста, прости меня, папа.

  Пропасть лежала между утренним часами и настоящим, между написанным и прочтённым. Вернувшись из отделения глубокой ночью, Алекс первым делом прочёл сообщение дочери ещё раз. Совершеннолетняя, с приличным образованием и соответствующей зарплатой, она написала его почти десять лет назад. Та девушка могла позволить себе новую жизнь. Сейчас где-то в большом мире за стенами дома почти другая женщина в её теле может радоваться и проживать полноценно каждый новый день. Он не знал и не искал эту правду теперь, хотя сначала устраивался на работу и для этого. Но переживая первый год на новом месте, погружаясь с головой в задачи по изменению памяти, Алекс понял, насколько идея бессмысленна и вредна.

  Сейчас, наливая себе кофе, мужчина силился вспомнить то ощущение ужаса. В первые месяцы к нему пришло осознание, насколько перерождение и изменения памяти, принятые обществом, добровольные и терапевтические, близки к смерти и рождению. Как разнятся лица и люди в целом и в мелочах до и после, как боятся рецидивисты включения принудительной коррекции в приговор. Несмотря на все переживания и протесты, акции и оппозиционные исследования, всё равно и сейчас вьются переплетённые нити в том же узоре. Жизни расплетают и закручивают вновь. Его одинокая нить, до и после ночи в отделении полиции. Оборванное вервие Тома, его товарища, чьи останки уже доставили в морг. Совершенно новая нить после потрёпанных чувств его дочери – неизвестная и неотличимая от прочих теперь.

  В который раз Алекс задался вопросом: что для него представляет её жизнь? Он как раз поставил часы на перенос памяти, уже который раз удивляясь слаженности артефакта. Случайно выкупленная на барахолке, вещица третий год подряд переносила по частичке резервную копию сознания. Кому-то регламентированное загромождение хранилища компании, а для него – последний слепок единственного живого родного человека. Чьё изувеченное сердце оставалось только в цифрах, а не в живом теле. Копия, выносимая контрабандой под видом безделицы.

  Несмотря на официальный запрет, ещё во времена интереса к протестной деятельности, Алекс часто ездил по стране, заглядывая в лица проходящих мимо людей. Зная ничтожность вероятности, он всё равно надеялся встретить свою дочь. Очень сильно, глубоко в душе, беззаветно. Много раз думал, что именно увидит в тот момент. Гадал, сможет ли узнать её и что почувствует.

  Сейчас же мужчина знал, что может увидеть. Будущее он определял сам, удерживая его нити голыми руками, иногда стирая пальцы до крови. На чёрном рынке можно приобрести всё, что относится к физической оболочке человека. На работе осталось достаточно лазеек для переноса песочные часов, а значит и образа дочери. Алекс знал, что его рук и опыта должно хватить для формирования её сознания, сбора и внедрения резервной копии в любое применимое тело, от воссозданного до бионического. Алекс знал и отдавал себе отчёт в том, что все чувства внутри заменила собой глухая боль, усталость от одиночества и беспокойство за единственную надежду в его жизни. И оставалось неизвестным только, какой она вернётся. Что скажет ему дочь, смотря на постаревшее лицо отца? Что скажет ему человек, написавший эти последние слова и ушедший в пустоту сна, чтобы проснуться без памяти о родных?

  Алекс отодвинул остывший ужин и лёг на кровать не раздеваясь. Он знал, что эти мысли будут рядом в ночи, в обрывках снов и в дрожи тела наяву. Смотрел в пустоту и сумрак привычной комнаты, наполненной тенями. Дышал, чтобы в страхе и боли оставался смысл. Он жил, чтобы услышать слова дочери.