Текст книги "Задолго до Истмата"

Автор книги: Дмитрий Беразинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Пипер молча поклонился. Молодому льву тесно в замке, он не удовлетворен столь коротким периодом боевых действий. Но вчера из Риги пришло сообщение, что войска Августа отходят. Устав от бестолковой осады, польский король принял совершенно справедливое решение – пьянствовать можно и в Варшаве. Услыхав эту новость, Карл минут пятнадцать носился по кабинету, разбивая старинные вазы и протыкая шпагой отлично выполненные чучела птиц. В приступе бешенства он схватил свой позолоченный стул и выбросил из окна, изорвал в лохмотья шторы алькова, изгрыз свой носовой платок. Генералы попрятались по всем углам замка в надежде, что безумие короля продлится недолго.

Так и случилось. Еще немного побесившись, он прямо в мундире рухнул на кровать и уснул крепким сном. Сегодня его настроение улучшилось. «Надо полагать, – решил Пипер, – молодой король что-то придумал».

Сразу после завтрака Карл приказал Пиперу, Реншильду, Левенгаупту, Шлиппенбаху и Беркенгельму пройти к нему в кабинет для совещания. Когда генералы вошли, Карл пригласил их сесть и резко спросил:

– Ну что, господа генералы, по нраву вам такой поход? Еще две недели, и мы проедим те гроши, что нам уплатил плут Фредерик в качестве контрибуции. Август Сильный (в чем я лично сомневаюсь), этот королишка польский, этот курфюрст саксонский, этот пьяница и дамский угодник, вчера лишил нас славы, трусливо вернувшись со своими войсками в Варшаву. Я вас созвал для того, чтобы решить: что нам делать дальше? Лично я в Стокгольм возвращаться не собираюсь, одной победы моему войску явно недостаточно. Мои солдаты, черт побери, еще как следует не отряхнули с себя прах мирной жизни, а им уже предлагают расходиться по домам! Этого не будет!

Пипер на правах фаворита нерешительно предложил:

– Быть может, ваше величество, нам двинуться наперерез Августу и разбить его солдат на подступах к Варшаве?

– Поздно! – крикнул король. – Он вернется в Варшаву раньше, чем мы высадимся в Кенигсберге! А если мы нападем на его столицу, то англичане первыми завопят о переговорах!

Убедившись, что король настроен на продолжение решительных дальнейших действий, Пипер задумался. Если воспротивиться наступлению на Варшаву, то Карлу, чего доброго, захочется напасть на Россию. А Россия – это вам не Дания, которую за месяц можно исходить вдоль и поперек. Там можно плутать годами, что бы ни думал о своих талантах молодой король. И снабжение войск проводить не в пример труднее, нежели в Померании или Голштинии. Да и вести приходят из страны варваров какие-то странные. Россия не стала вступать в союз с Польшей и Данией. От большого ума или от самоуверенности? Турок два года назад разбили. Ультиматум шведскому королю выдвинули. Нет, пока нет точных сведений, нужно держаться подальше от этого края!

А Польша... там сейчас (впрочем, как и всегда) разброд и шатания. Междоусобицы, рокош. Самое время, чтобы взять ее голыми руками. А руки-то у шведов отнюдь не голые!

– Ваше величество, – медленно проговорил Пипер, – англичанам всегда можно преподнести свою версию... и англичанам сейчас не до нас. В ноябре Людовик объявил своего внука Филиппа новым испанским королем, а у меня есть сведения, что англичане этим крайне недовольны.

– Англичане всегда недовольны! – процедил Карл. – Кстати, почему они этим недовольны?

– Если державы признают Филиппа новым испанским королем, это будет означать усиление политической силы Франции. А поскольку англичане с французами никогда не ладили, они скорее всего встанут на сторону Леопольда, австрийского короля.

– А разве мать Людовика не была в родстве с австрийским домом? – недоуменно спросил Карл. – Помнится, я что-то читал по этому поводу...

– Ваше величество! – почтительно вставил Беркенгельм. – Все правители Европы в той или иной мере находятся в родстве. Но это не мешает им воевать. К примеру, ваша мать была принцессой Дании, а бабушка и вовсе – королевой…

– Они первые начали! – выпалил Карл.

Хорошо, что в то время еще не додумались вести стенограммы заседаний. Иначе множество толстых книг было бы исписано глупостями не хуже этой. Хотя, как показывает время, количество глупостей с течением этого самого времени не убавилось, но одно дело – читать о глупостях, сделанных сравнительно недавно, а другое – о средневековых глупостях. Это навроде анекдота с бородой – чем короче борода, тем актуальнее.

Генералы вместе с королем долго совещались и решили наказать Августа за вероломство, раз уж это не удалось с Данией. Поскольку бабушка Карла Ульрика была королевой Дании, внук не мог причинить этой стране серьезного ущерба, а вот относительно Польши сказать этого было нельзя. Бедняга Август, как он впоследствии жалел, что не породнился со шведским двором!

Четвертого марта войска Карла погрузились на корабли и покинули Померанию, чтобы высадиться в Кенигсберге и карающим мечом пройтись по полякам и их кошелькам. В Кенигсберг Карл прибыл седьмого и сразу же устроил смотр своим войскам. Восемь тысяч пехоты и четыре тысячи кавалерии прошло мимо своего короля, затем мимо него прогромыхало сорок две пушки с лафетами, окрашенными в традиционный для шведов желто-голубой колор.

– Молодцы, парни! – сказал король после смотра. – Имея такую армию, стыдно прохлаждаться дома.

Прибыв в Кенигсберг, он написал письмо в сенат, требуя прислать подкрепление. Сенату трудно было спорить с королем после того, как он проявил себя умелым полководцем и за три недели освободил захваченные земли. В течение месяца предписывалось послать в помощь Карлу еще пятнадцать тысяч войска. Польша была и больше, и дальше Дании. Восхвалив Господа за то, что Карлу не вздумалось воевать в Африке, сенат объявил дополнительную мобилизацию.

...Теперь у Карла была одна из сильнейших в Европе армий, девятнадцать тысяч штыков и восемь тысяч сабель при ста орудиях. Двадцатого марта эта прекрасно обученная армия подошла к Цехануву, где королю Карлу доложили, что его хочет видеть Аврора Кенигсмарк – фаворитка короля Польши. История сохранила ответ короля:

– Передайте этой подстилке, что у шведского короля на нее не стоит. Если бы вместо нее был сам Август, тогда бы я еще подумал.

Камер-юнкер короля Беркенгельм передал графине ответ в письменном виде, так как не решался его повторить. Взбешенная Аврора Кенигсмарк умчалась в Варшаву и передала ответ Карла своему царственному любовнику. Случилось это утром. Любовник провел ладонью по небритому подбородку и велел запрягать карету. Он разумно полагал, что с верными саксонцами Варшавы не отстоять, а на поляков можно не рассчитывать. Таким образом, Карл вошел в столицу Речи Посполитой без боя. Распустив польский гарнизон и наложив на Варшаву контрибуцию в сто тысяч талеров, он расположился во дворце и предался хандре.

Первого апреля Карл созвал своих генералов на совет.

– Итак, господа, поскольку с нами решительно никто не желает сражаться, я принял решение добиваться испанской короны.

Генералы ошалело переглянулись.

– Ваше величество полагает... – начал было Реншильд.

– Это шутка, – кротко пояснил король, – сегодня первое апреля. Я слышал, как придворные сегодня утром разыгрывали друг друга. У славян какие-то странные обычаи...

– И в чем была странность? – осторожно поинтересовался Пипер. Он не любил подобных ситуаций. Король и так был непредсказуем, а уж если он начинал обращать внимание на местные обычаи, то жди беды.

– Один человек сказал другому, что видел приказ о его казни через повешение, подписанный лично мной. Тот не верил и смеялся. Тогда я вышел и подтвердил. Беднягу хватил удар.

– Это будет полякам уроком, – сказал жестокосердный полковник Арвед Горн, назначенный комендантом Варшавы, – разговаривай они по-польски, тогда ваше величество их бы не поняли.

– Жалкий народ! – подтвердил Реншильд. – Имея свой язык, разговаривать на французском. Я неоднократно был в Париже – там по-польски не говорят.

Карл отвернулся и посмотрел в окно кабинета на наступавшую весну. Два месяца он вдали от родных берегов, а славы нет и тени. И эти еще раскаркались.

– Я вас созвал не затем, чтобы обсуждать нравы и обычаи поляков. Мои воины скоро обрастут дурным мясом и уверуют в свое бессмертие. Что нам делать и куда наступать? Отсюда, если не ошибаюсь, недалеко и до России, не так ли, граф Пипер?

Пипер тактично откашлялся. Вместо него ответил Шлиппенбах:

– Видите ли, ваше величество, чтобы идти на Россию, необходимо по меньшей мере тысяч сорок пехоты и десять тысяч кавалерии. Иначе мы не дойдем даже до Смоленска. Конечно, в период так называемой Смуты Григорий Отрепьев дошел до Москвы с отрядом численностью в пятнадцать тысяч человек, но...

– Что но? – встрепенулся король.

– Во-первых, он был русским; во-вторых, выдавал себя за умерщвленного царя Дмитрия Рюриковича; в-третьих, тогда была Смута! Ваше величество, вы никогда не были в России, зачем вам это надо?

Шлиппенбаха Карл недавно возвел в чин генерала, поэтому его нынче потянуло на философию. Тем не менее Реншильд, хотя и недолюбливал предыдущего оратора, подтвердил:

– Приличной армии там делать нечего. Бедная страна, редкие города. Мы попросту умрем там от голода, ваше величество. Россия в десять раз больше Швеции, и это по самым скромным подсчетам. От Варшавы до Москвы не меньше тысячи миль!

– И там нет моря! – вздохнул Пипер.

– Все! – крикнул Карл. – Но мой отец воевал с Русью, и воевал успешно!

Пипер еще раз вздохнул.

– Кто знает, ваше величество, как сложилось бы у вашего отца, когда бы не война России с Речью Посполитой, теми самыми поляками, в столице которых мы нынче находимся. Всяк знает, что невозможно вести войну на два фронта – тогдашний русский царь предпочел заключить со Швецией Столбовский мир и сосредоточить все силы на борьбе с Польшей.

– Вы полагаете, граф, – надменно произнес король, – что мой отец не справился бы с Московией?

Реншильд, Шлиппенбах и Беркенгельм синхронно фыркнули. Пипер осторожно сказал:

– Россия в случае необходимости может выставить армию в двести тысяч человек. И хотя воюют умением, фактор численности в данном случае играет не последнюю роль.

Карл вскочил со стула и раздраженно заходил по комнате. Сжатые в кулаки пальцы побелели от напряжения, желваки катались по скулам. Внезапно он остановился и посмотрел на своих советников.

– Надеюсь, разбить Августа нам силенок хватит? Что скажете, Реншильд?

– Его нужно сначала найти, – пожал плечами тот. Пипер, которому смертельно не хотелось идти на Россию, вытащил свой главный козырь.

– По моим данным, король Август вместе с верными войсками отступил к Кракову, где ожидает пополнения из Саксонии и от казачества правобережной Украины.

– Что еще за страна такая? – нервно засмеялся Карл – сегодня ему пришлось узнать о географии больше, чем за всю предыдущую жизнь. – Что за государство такое, я вас спрашиваю?

– Западная Малороссия, – ответил Шлиппенбах, – такое же сумбурное, как и Речь Посполитая. То оно становится частью Польши, то частью России, а то и вовсе объявляет независимость. Постоянно с кем-нибудь воюет: то с Московией, то с Польшей, то с Турцией.

Король что-то прикинул в уме.

– Краков – это далеко? – спросил он.

– На двести миль южнее Варшавы, – ответил Шлиппенбах. Он в отличие от короля в географии и истории разбирался хорошо.

– Тогда наш путь лежит на юг! – воскликнул молодой шведский король.

Глава 10. Гея. 1701
Явление Ренессанса на Восточно-Европейскую равнину

К тому времени как должен был выпасть первый снег, царица Софья и кабинет министров вернулись в Москву – на последнюю зимовку. Следующую зиму правительство России решило провести в новой столице, которую теперь называли по-всякому: Гдов-Софийский, Софьеград, а то и попросту – Софией. По проекту город должен был называться Свято-Софийском, но для приставки «Свято» необходимо было благословение Константинопольского патриарха, а звать его в недостроенный град было как-то неудобно. Опять же собор Святой Софии, без которого не было бы и названия, был только заложен осенью в сентябре месяце. Неподалеку от собора начинались работы по возведению дворца царицы и здания правительства. Весь этот ансамбль планировалось связать наподобие Красной площади в Москве, где бы можно было проводить парады и военные смотры.

Клич, брошенный государыней, привлек на «стройку века» чуть ли не пять тысяч человек работников: мастеровых, резчиков по дереву, краснодеревщиков, каменщиков, кровельщиков, скульпторов и архитекторов, кузнецов и жестянщиков, колесников и шорников. Всякого рода авантюристы, искатели приключений, лучшей жизни и доли стекались на строительство нового города. Премьер-министру пришлось срочно подписать указ о создании первой в России полиции – не все прибывавшие в будущую столицу искали честного заработка, многие мыслили лишь о том, как наполнить свой кошелек за счет честного человека. С середины июля по сентябрь пришлось казнить восемнадцать шулеров и десяток карманных воров, многим объявили банницию на польский манер: человек, замеченный в лихих делах, изгонялся из города с соответствующей записью в Особом реестре полицмейстера. Отныне он не имел права переступить городской черты, а нарушившего это правило ссылали либо в Кемь, либо в Мезень, а то и вовсе в Читу.

Прослышав о замыслах русской царицы, из Европы в Гдов прибыли многие видные мастера того времени. В частности, из Италии, на территории которой шла война между Австрийской и Французской империей за испанскую корону, прибыл Бартоломео Растрелли – известный скульптор, сыну которого в земной реальности предстояло создать Зимний дворец в Санкт-Петербурге. Чуть позднее, в октябре, Гдов посетил знаменитый английский архитектор и математик Кристофер Рен. Будучи признанным специалистом по планировке городских кварталов и увязыванию различных типов зданий с естественным ландшафтом, он предложил Софье Алексеевне свои услуги. Царице весьма понравился живой и бойкий (несмотря на скорое семидесятилетие) старичок, и она поручила ему планировку своей новой столицы.

Несмотря на натянутые отношения со шведским королевством, некоторые купцы из этой страны посетили Гдов, и вскоре среди европейских негоциантов разнесся слух, что московская царица нуждается в мраморе, граните и прочем строительном и отделочном камне и готова хорошо за него платить. Караваны судов, груженные известняком и его производными, потянулись в Чудское озеро. Псковские и новгородские купцы мгновенно пересмотрели свои приоритеты и склонялись от выгодного, но далекого Архангельска на более близкий Гдов. Вложив немалые деньги в расширение Псковского тракта, псковские и новгородские кумпанства для пробы прислали в новую столицу небольшую партию товара – глянуть, пойдет ли торг. Торг пошел. Вестимо, шкиперы предпочитали быть в двойном барыше. Кому охота гнать обратно порожние корабли, когда есть возможность загрузить их товаром.

К началу зимы Каманин поручил главе Посольского приказа, которого нынче охотно называли министром иностранных дел, подготовить проект меморандума к ноте, обращенной шведскому королю по вопросу использования русла Двины (Наровы). Нота была отправлена в Стокгольм еще в начале лета, но, как мы знаем, Карла там уже не было, а шведский сенат оставил рассмотрение этого документа до возвращения короля. Помня, что на Земле Карл домой вернулся ажно в 1715 году, премьер-министр решил отправить князя Глинского с меморандумом в Краков, где Карл расквартировал свое войско на зиму.

Войны со Швецией пока не планировалось, иначе две крепости, контролирующие фарватер Наровы (так ее называли в Эстляндии), можно было взять и без спроса. Уточнив и еще раз обговорив все пункты меморандума, Юрий Васильевич Глинский отправился в путь по маршруту Псков – Динабург – Вильно – Гродно – Варшава – Краков. Обратно его ждали под Новый год. Надежды на благоразумие Карла было мало, но за эксплуатацию двинских вод Россия обещала платить по пять тысяч ефимков в год, а для не слишком богатой казны шведского короля это была изрядная сумма. Не все же время ему кормиться с контрибуций – Августа он пока так и не поймал, но за следующий год планировал окончательно разобраться с этим «саксонским гулякой».

Пятнадцатого июля войска Карла и Августа впервые сошлись на поле битвы. В распоряжении Карла, напомним, было около двадцати пяти тысяч солдат. Август после бегства из Варшавы кинул клич, на который под его знамена собралось около тридцати тысяч; восемь с половиной тысяч саксонцев, десять тысяч казаков привел с собой Микула Сердюк – правая рука Мазепы. Одиннадцать тысяч поляков встали под ружье за своего короля. Остальные паны либо грызлись между собой, либо с интересом подглядывали за дерущимися. Гетман Украины, поскольку царица Софья отказалась от его услуг, тут же предложил их Августу. Как видим, по количеству войска преимущество было на стороне Августа, но шведы были и сплоченнее, и сильнее. Полдня саксонские войска, расположенные в центре, сдерживали натиск основных сил Карла, а казаки, стоявшие на левом крыле, даже несколько раз переходили в контратаку. Поляки, занявшие правый фланг, сражались ни шатко ни валко; их всех теснил один корпус Левенгаупта. Но, как только солнце началось склоняться к западу, удачный выстрел из польского орудия сразил наповал зятя шведского короля – Фридриха Голштинского.

Рассвирепевший Карл лично возглавил конницу и стремительным ударом в правый фланг опрокинул польские ряды. Поляки побежали, смутив своим беспорядочным отступлением казаков, так как бежали прямо к ним в тыл. Украинцы тоже дрогнули и задали стрекача, а оставшемуся в одиночестве Августу вместе с его саксонцами пришлось отступать на северо-запад, в сторону Силезии. Наступающий вечер оставил Карла наедине с брошенным польским обозом и возвестил об очередной виктории шведов. Побродив остаток лета и начало осени по Польше в поисках врага, Карл отвел свое войско в Краков. Там его и надеялся застать князь Глинский. Август, по слухам, вернулся к себе в Саксонию, где зализывал многочисленные раны и собирал новое войско. Попутно он устраивал балы и прочие развлечения, где хвастал набрать войско и разбить мерзавца Карла будущей весной. Ни одна более-менее симпатичная дама не прошла мимо его потных ручонок, всем он говорил кумплименты, посылал убийственно прельстительные взгляды, а ноздри его горбатого носа хищно раздувались при виде любой незнакомой красавицы.

Каманин говорил, что Ришелье на месте Карла Двенадцатого подослал бы женщину с ножом; пользуясь слабостью саксонца, Мазарини подослал бы даму с сифилисом, а Лаврентий Палыч – ревнивого мужика с ледорубом, но шведскому королю эти методы были неведомы. Он предпочитал честное сражение и в поисках Августа рыскал аки кот по амбару в поисках мышей. Генерал Волков опасался, что в горячую голову Карла придет идея похода на Россию, и держал на всякий случай в Изборске полк своих ревенантов. После июльского сражения ревенантов передислоцировали в Курск, а в Изборске расквартировали пятитысячный корпус генерала Бориса Петровича Шереметева, вооруженный и оснащенный по последнему слову техники. Техники, естественно, восемнадцатого века. Единственное, что позволили себе усовершенствовать «кураторы», – артиллерию, которая перестала быть гладкоствольной. Первое нарезное орудие – пищаль – было создано в России в конце шестнадцатого века, но до сих пор идея его была до конца непонятна. Как известно, перевод армий на нарезное оружие на Земле начался лишь в девятнадцатом веке, но географическое положение России требовало более решительных мер по оснащению войска. Страна не могла позволить пылиться перспективным проектам в забвении на полках.

Академик Каманин, возглавивший специальную комиссию по исследованию залежей документов в Поместном, Дворцовом и Артиллерийском приказах, утверждал, что ничего нового, идущего вразрез с общепринятыми этическими нормами и законами развития общества, изобретать не нужно. Все давно изобретено, просто по разным причинам не запущено в производство. Среди всяческого рода предложений, прошений и жалоб Алексею Михайловичу удалось откопать и рецепт приготовления бездымного пороха (считается, что на Земле его изобрел французский инженер Вьель в 1884 году), и проект двигателя на ракетной тяге (известно, что первые пороховые ракеты запускали еще казаки Запорожской Сечи), и даже нечто весьма отдаленно напоминающее арифмометр. В принципе страна, не жалеющая денег на разработку этих проектов, должна была как минимум остаться при своих. Автору любого изобретения не хватало обычно двух вещей: средств и связей наверху. Но это уже несущественно – при соответствующем интересе государства к кустарям-одиночкам должен был наблюдаться прогресс. Хотя случаи бывали презабавные.

В 1694 году в Москве один кузнец испросил в Стрелецком приказе восемнадцать рублей на постройку приспособления, с помощью которого человеку «возможно было летать аки птица». В течение месяца изготовил он аппарат наподобие крыльев, которые пристегивались к рукам, но в расчеты вкралась ошибка – кузнец не взлетел. Приказано боярином Троекуровым всыпать бедолаге двести батогов да выправить на нем восемнадцать рублей, продав его кузницу вместе с инструментом. Ошибся кузнец лишь в одном. Крылья не должны были двигаться, а следовало закрепить их неподвижно на раме. Тогда бы получился дельтаплан. Но эффект крыла тогда еще не был известен – дело закончилось трагедией. Этого кузнеца затем разыскали люди Ромодановского – оказался на демидовском заводе в Туле, куда попал вместо каторги. Стал этот Кузьма Жемов работать в Гдове на контракте. В течение двух лет он должен был отработать свой долг казне, заплатившей за него Демидову, а затем мог быть свободен.

Много искусных мастеров прибыли в Гдов. Кого освободили по прошению от колодок, и они не за страх, а за совесть отрабатывали выкуп, а кто явился и сам. Одним из первых прибыл скульптор из Риги Матиас Петерс – ученик знаменитого Рупертса Бинденшу. Он взялся за проектирование и строительство собора Святой Софии – главного храма будущей столицы. Казна выкупила крепостного бояр Татищевых Якова Григорьевича Бухвостова – знаменитого русского зодчего, два года назад вместе со своей артелью закончившего строительство Успенского собора в Рязани. Ходили слухи, что должны приехать некоторые мастера из Парижа, но пока ничего определенного сказать было нельзя.

Итак, пока крепость Гдов быстро расширялась, преобразуясь в будущую столицу русского государства, в политической жизни России тоже происходили перемены. К началу 1702 года устаревшая система приказов окончательно велела долго жить, уступив место министерствам. Бояре и министры Государственной Думы долго кроили и перекраивали сферы приоритетов каждого министерства, лаялись непотребными словами в отсутствие высоких персон, пытались даже кидаться врукопашную. Лаянка шла весь 1701 год. В конце концов приняли проект, по которому Пушкарский, Стрелецкий, Рейтарский и остатки Бронного приказов реорганизовались в министерство обороны, глава Аптекарского приказа стал министром здравоохранения, Посольский приказ был преобразован в министерство иностранных дел, недавно созданный Академический – в министерство образования, Земский, Казенный и Разрядный приказы слились в министерство экономики. Приказ тайных дел соединили с Преображенским приказом и передали в ведение князю-кесарю Ромодановскому под названием министерства государственной безопасности, Разбойный приказ отныне велено именовать министерством внутренних дел, и главе его Апраксину Петру Матвеевичу переданы дела и Холопьего приказа. На основе Ямского приказа создавалось министерство связи и информации, на основе Поместного и Хлебного приказов – министерство сельского хозяйства.

В ноябре вернули из ссылки князя Голицына. Василий Васильевич, которому исполнилось уже пятьдесят восемь лет, был сослан навечно с семьей царем Петром в Каргополь. Но затем его недоброжелатели, видно, посчитав Каргополь недостаточно отдаленным, сослали бывшего фаворита Софьи еще дальше – в Мезень, к Белому морю. Там умерла от цинги почти вся его семья, сам он непонятным способом остался жив. Да сохранил Бог единственную отраду – сына Алексея, с которым и вернулся опальный князь ко двору царицы. Сыну шел уже двадцать девятый год – самый зрелый возраст для мужа.

Глянула царица на бывшего любовника и расплакалась. Старик, да и только! Волосы седые, лицо в морщинах, глаза слезятся от авитаминоза. Расцеловала некогда дорогое лицо. Ласково поприветствовала княжича Алексея, вытерла слезы.

– Ну, здравствуй, батюшка! – горько улыбнулась она. – Уж прости, не сразу тебя нашли. Никто и не ведал, куда тебя отправили после Каргополя. Да и я после девяти лет монастыря сразу не сообразила...

– Ох, Сонюшка! – вздохнул старик. – Двенадцать лет уж прошло, дюжина целая. Я уж совсем старый стал, одна ты не изменилась, хотя чего я, старый, глупость глаголю – ты стала еще красивей!

Царица рассмеялась.

– Вижу, что кумплименты ты говорить не разучился! Хотя и старше ты меня на пятнадцать годков, да не молодею и я. Давай-ка, дружок, отпустим Алексея Васильевича, дабы не скучать ему от стариковских разговоров, а сами посидим и покалякаем. Я специально ради такого дела половину дня освободила...

Князь Василий повернулся к сыну:

– Иди, Алеша, прогуляйся по Москве. Можешь взять мою карету.

Молодой человек поклонился государыне и отцу и быстрым шагом покинул светлицу.

– Пройдем-ка, друг разлюбезный, в мой кабинет, – предложила царица, – подкрепимся и поговорим.

– О чем? – спросил Василий Васильевич – он, конечно, знал о наличии нового фаворита и нынче чувствовал себя не в своей тарелке.

Нет, он не ревновал. Все чувства давно прошли, время, говорят, лечит многие раны. И сердечные, и душевные. Не знал князь, как себя вести с этой новой Софьей, разучился за двенадцать лет с царями гутарить. Видя его неловкость и сама испытывая нечто схожее, Софья Алексеевна мягко улыбнулась и потрепала бывшего любовника по руке.

– Брось, батюшка, себя мытарить. А поговорим мы с тобой немного о том, что было. Подольше поговорим о том, что есть. И хочешь не хочешь, придется говорить о том, что будет. А будет точно – планируем мы изменить в России многое. Пойдем, что ли?

Рука об руку царица с князем прошли в ее кабинет, где накрыт был завтрак на двоих. Молчаливый лакей отодвинул стулья, зажег дополнительные свечи и, повинуясь знаку Софьи, бесшумно удалился.

– Ну что же, князь, – произнесла Софья, – восхвалим Господа за дары его и попросим благословения на все наши начинания, пусть пошлет нам прощение за грехи наши и направит на путь истинный.

– Аминь! – торжественно произнес Голицын. – Не скрою, Соня, необычное у меня сегодня настроение. Испытываю словно некий прилив сил, давно забытое чувство значимости и собственной пользы... Только вот немолодой мой организм притупляет уже все эти чувства. Но хоть на старости порадоваться! Не за себя, так за тебя!

– Налей малаги, Василий! – Она грустно смотрела на старого друга. Причем старого в обоих смыслах. Все эти годы она помнила его таким, как увидала в последний раз, – стройного мужчину с лохматой русой головой, в польском кунтуше, с саблей на боку да в красных шевровых полусапожках с острыми носками. Ничего не осталось, лишь лохматая непокорная голова с непослушными, но уже седыми прядями.

Василий Васильевич взял графин, и царица с болью заметила, что руки его дрожат.

– Погоди, князюшка, я сама, – ласково, но решительно забрала у него графин и наполнила лафитники, – чай, в Мезене погано с продуктами?

Князь пожал плечами. Эта затея со встречей ему переставала нравиться. Еще один такой прокол, и поймет царица, что никуда не годен князь Голицын, что старому жеребцу пора на покой. На вопрос ответил не сразу, как бы усилием воли переносясь в прошлое.

– Рыбы много – море рядом. Плохо зимой с овощами – многих цинга губит. Одна капуста квашеная, да репа разве что еще... север, матушка.

– Пей, дружочек! – улыбнулась Софья. – Мы тебя немного подлечим и подкормим. Намедни указом вернула я тебе, Василий Васильевич, и честное имя твое, и все поместья и вотчины. Прости, что вспомнили о тебе так поздно, милый друг! А что ж ты сам ни одного письма не прислал, не напомнил о себе? Неужто гордость взыграла?

Тщательно пережевав ослабевшими от цинги зубами гусиное крылышко, князь ответил:

– Ох, Соня, какая гордость! Ты себе не представляешь, насколько глухое это место! Острог, монастырь да поселок рыбацкий. Ну, разве что ушкуйники наведываются еще. Меня отдельно поселили, между монастырем и поселком. Да и в разговоры с опальным князем никто вступать не стремился. Так и жили затворниками! Много чего передумал за годы эти я.

Царица незаметно наполнила лафитники. Видать, князь хотя и ослаб телесами, но силу духа сохранил. Не зря же выжил почитай один из всей своей семьи! Наблюдая, как Василий расправляется с молочным поросенком, удовлетворенно хмыкнула.

– Очень рада я за тебя, что остался ты прежним. Хотя бы внутри. Давай еще накатим!

Мысленно отметив новое слово из уст царицы, поднял лафитник.

– За тебя, Самодержица Всея Руси, Великия, Малыя и Белыя! Живи долго!

Осушив до дна, принялся закусывать.

– Расскажи мне, Сонюшка, что за человек боярин Каманин, новый твой премьер-министр? – попросил он, утолив голод.

Софья смешалась. Слывшая среди министров и прочих «аппаратчиков» бабой простой, «своей в доску», о личных делах она разговаривать не привыкла.

Во-первых, достойных женщин рядом не было. Всякого рода княгини и боярыни, посещающие дворец и официально состоящие в свите царицы, интересовались житейскими новостями токмо ради сплетен, дельного совета от них ни в жизнь бы не дождался. А полоскать свое белье на ветру свободы – на такое она решиться не могла. Мужикам-министрам же было не до бабьих глупостей, управиться бы со своими бесконечными делами.

Во-вторых, возраст уже был далеко не девичий – это сдерживало еще больше. Хвастаются своими похождениями либо вовсе зеленые девчата, либо выжившие из ума старухи. Проходя бочком мимо зеркала, они садятся на лавки и, шамкая, вспоминают: как это было?

Было еще и в-третьих. Чувство неловкости, стеснения, какого-то неудобства перед бывшим любовником. Она – вот она, по-прежнему молодая и прекрасная, а Василий Васильевич – уже почти старик. Ростислава не попросишь о предоставлении князю Голицыну того же препарата, что позволил ей сбросить десяток лет. Нет, не поймет Ростислав, зачем бывшего фаворита осчастливливать долгой жизнью... когда-то он был реформатором и сторонником прогресса, но теперь, после двенадцати лет ссылки... нет! И об этом царица решила промолчать.