Текст книги "Из восьми книг"

Автор книги: Дмитрий Щедровицкий

Дмитрий Щедровицкий
Из восьми книг

ПРЕДИСЛОВИЕ

Задача предисловия, по-видимому, в том, чтобы задержать читателя, помешать ему свободно войти в книгу. Незавидная роль!

Поэтому – как можно короче: стихотворения Дмитрия Щедровицкого хочется перечитывать. Но ведь это и значит, что они – поэзия. Только поэзия – мир, где в отличие от всех прочих миров можно дважды войти в одну и ту же реку. Потому что слова поэзии преодолевают время. В стихах Щедровицкого главное то, что они подчиняют себе время, обезвреживают его коварство и способность губить. И поэтому в его словах можно услышать Слово.

Я уверен, что этим стихам суждено торжествовать над временем.

М. В. Панов

I
ИЗ КНИГИ «АНГЕЛ СООТВЕТСТВИЙ» (1972–1973 гг.)

* * *

 
Как самоцелью и судьбой сонат,
Как в сон глубокий,
Сквозные зданья снежные звенят
На солнцепеке.
Преображенный переходит в боль —
И виден лучше,
Когда так сладко редок лист любой
В осенней гуще.
И в небольшие эти города
Уйду на треть я,
Неразличимый от кусочков льда,
От междометья...
 

1972

ПРИГОРОК

 
Подрезанное дерево – диковинный светильник,
Березы – только вышиты, судьба – совсем с иголки.
Лесные звезды спрятаны в суставах клена тыльных,
И светятся раскрытые ворота на пригорке.
Несложный выкрик скрытых птиц по рощицам рассован,
В глотанье глины – голоса разломанной недели,
Из глуби запаха болот – из кислого, косого —
Зовут белесо. Не поймешь – ликуют ли, в беде ли.
И ветер выросший поет, взобравшийся на клирос,
В воде сияют под травой невиданные лики...
Расстелим плащ, разломим хлеб, посетуем на сырость:
Идти придется до утра – темно стучать в калитки.
 

1972

EXODUS

 
Над умами, полными товара,
Над душой, площадной со стыда,
Городов холмистая тиара,
Непобитый козырь – Амстердам.
И один среди двухсот владельцев
Дыр в холмах и лучших в море мест
Жаждет в небо бурое вглядеться —
И узреть из туч проросший перст.
 

1972

АЛИ

 
Со смертью Али прекратились потоки,
И падали звезды, вопя о пощаде,
Вздымались низины, померкли пророки —
И вспыхнуло небо, с землею в разладе.
Но молвил Али о таинственном нищем,
Что явится ночью за царственным телом,
И брошен был труп на тележное днище,
И выли колеса в саду оголтелом.
Плоды опадали и лезли из кожи,
Но следом разгневанный вышел потомок,
И лошадь нагнал, и схватился за вожжи,
Взмахнув над возницей мечом средь потемок.
И нищий откинул с чела покрывало:
Открывший лицо пролетавшей комете —
Али улыбался... И как не бывало
Ни лиц, ни времен, ни телеги, ни смерти.
 

1972

МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ

 
Ночь содрогнулась приближеньем боли,
Плоды пространства страхом налиты,
Звезд оскуденье слышимо сквозь голый
И зримый голос пустоты.
Толпой созвездий густо замирая
У входа в суженный зрачок,
Отягощенный свет взывает: «Равви!
Я в этой тьме один, как светлячок».
 

1973

* * *

 
Кого ты встретил,
Кого ты видел возле грушевой горы,
Кто с нами третий,
Кто двери лета затворенные открыл,
Кому все эти
Дубы и клены многоярусной игры,
Кто чище смерти
Оделся в тогу аистиных сладких крыл?...
 

1973

* * *

 
К небосводу багрового гнева
Обратился приземистый лик:
За окном собирались деревья,
Я поклоном приветствовал их.
– Что нам делать, стропила вселенной,
Колоколенок птичьих столбы,
Коль в подлунном наследном именье
Мы – клейменные страхом рабы?
– Препояшемся бранной листвою
И на пилы пойдем напролом,
Если Темный воссядет главою
За медовым гудящим столом.
Нам известны хоромы и клети,
Мы в любое глядели окно.
Лишь молчавшим в теченье столетий
На Суде будет слово дано.
 

1973

ГЛУХОЙ

 
– Для чего ты звенишь, шелестишь,
Дал истоки звучаниям разным,
Разве ты соловей или чиж,
Что тревожишь нас голосом праздным?
– Что мне делать?
При жизни со мной
Говорили лишь стоном и ревом,
И пред самой кончиной, весной,
Только клен перекинулся словом.
 

1973

ИРЛАНДИЯ

 
Ты – болот и трясин колонист —
Пренебрег водопадом гортанным.
Рукавом от чудес заслонись,
Ослепленный ирландским преданьем:
Как оделись в печаль догола
И тела их оленьи, и лица,
Как из лука выходит стрела,
Будто слово из уст прозорливца,
Как зеленый пронзен средь полей,
Как в огонь увлекает багровый,
Как настигнутый синий олень
Закрывает надмирную кровлю,
О зверье застывающих чащ
Возвещая серебряным горном,
Расстилая светящийся плащ
В дольнем мире и в Имени горнем.
 

1973

II
ИЗ КНИГИ «КЛЕНОВЫЙ КЛАН» (1974–1976 гг.)

МОТЫЛЕК

 
О, не летавший вовсе не жил,
И ждет бурлящая смола,
Иль холод ждет его.
Но где же Душа осуждена была
Летающая? Даже реже,
Чем в глаз вонзается игла, —
Случится то, что с
Силой Зла Произошло.
Недвижны межи
Меж тварью, что во тьме ползла —
И той, что дни считала те же,
Раскинутые веси нежа
Под перекладиной крыла:
Такая, лишь смежила вежды, —
Из тьмы в нетленье перешла.
Простором медленного взлета
И ты, погибший, одарен:
Тебя носил счастливый сон
Из края в край, в ночах без счета,
И обо всем земном заботы
Ты оставлял внизу, лишен
Телесной тягостной дремоты.
Но был убит однажды кто-то
Тобой, и жил на свете он
Лишь день. Ты вышел на охоту,
Бежал и медлил, ослеплен
Той полнотой ожившей ноты,
Тем бытием двойного счета,
Каким убийца наделен...
Бессрочно, как подруга Лота,
К вине соленой пригвожден, —
Как склеп под слоем позолоты,
Ты канешь в темный Аваддон!..
 

1974

* * *

 
Во мгле заграждали чешуйчатой грудью,
Встречались зимою – и было теплей,
Мостами легли, берегли перепутья,
Ловили с обрыва, скрывали в дупле.
И слух, оглушенный первичной виною,
Очистился жертвой раскинутых рук
Великих деревьев, увиденных мною
В садах городских, и во сне, и в жару.
Приближу к губам умолкающим палец —
И слышу, как бодрствует в мире ветла,
В молчанье зеркальной горой рассыпаясь
И Бога святя в сердцевине ствола.
 

1974

стихи

 
– Зачем бегут в чужие страны
Из теплой памяти жилой?
– В ее ворота гроздью пьяной
Природа смотрит тяжело —
И шепчет: «Я тебя разрушу,
Но сохраню твои слова».
– И им не терпится наружу,
Туда, где речь всегда жива.
 

1974

* * *

 
Без ветра я не вижу. Это он
Несет навстречу полдень и размеры —
Всех ароматов тайный эталон,
Рождающий в невидимое веру.
Едва к незримой скважине прильну,
Я слышу: он, подобно пьющей лани,
Подталкивает мелкую волну
Из глубины в каналы обонянья.
Фигуры возникают к сентябрю
Избытых судеб – поредевшей бронзы,
И я на них сквозь изгородь смотрю,
Особенно – когда темно и поздно.
 

1974

* * *

 
В нотных и высоких классах птичьих
По опавшим и плывущим дням
Удивленных учат безразличью
Облака, к безумию клоня.
Ветер – неуемный сборщик дани —
Обегает сеть начальных школ.
У калитки ждет похолоданье
И уводит в прошлое пешком.
Все, что летом вслушаться мешает
И по зренью бьет, как футболист —
Отлетает, как настольный шарик,
Этикетка и осенний лист.
 

1974

* * *

 
И если вырваны страницы
Из древней красочной Псалтири —
Вовек никто не усомнится,
Что царь Давид играл на лире,
Вернее – на библейской арфе,
Но лира – символ вдохновенья.
Плетется ветер в старом шарфе,
Лиловом от ночного тренья
И ставшем гроздьями сирени.
Он кашляет, закутав горло,
Едва ступает на прохладе,
То рассыпается прогоркло,
То снова собран, жизни ради,
Как слезы стынут на тетради.
Итак, никто не усомнится,
Что лучшим в мире был художник,
Хотя закапаны страницы,
Заглавные заснули птицы,
И надписей не стало должных.
И по оставшимся деревьям
Я очертанья рук живые
Угадываю, чтобы с левым
Не путать правое, с припевом:
«Так жили люди Ниневии» —
И чтобы дни сторожевые
Прошли, не опаляя гневом.
Иначе шаг ко мне направят
Суду покорные микробы,
И духи поднебесной злобы
Клеймо непоправимой пробы
На серебре моем поставят.
 

1975

* * *

 
И эту птицу к ветке жгучей
Притянет сад —
Я понял это много лучше,
Чем век назад.
Тогда от молний ложной вести
Я принял гром,
Что смысл – во всех растеньях вместе,
А не в любом
 
 
Стволе, и корне, и соцветье.
Но сны сошлись —
И стал виновен я в навете
На каждый лист,
 
 
И взором юного астролога
К стеблям приник,
Когда услышал: «Стань надолго
Одним из них».
 
 
И я спускался. Было скользко
Среди червонных гнезд —
И их стада встречало войско
Подземных звезд.
 
 
Я слышал: буква убивает...
А вот – она
И под землей растет, живая,
Любви полна.
 

1975

* * *

 
И снилось мне, что каждый строил дом —
И, возведя, селился в нем навечно:
В норе подземной делался кротом,
Иль возносился, Путь построив Млечный,
Иль вырыв русло, делался рекой, —
Что начал, то заканчивал без риска.
А я ушел настолько далеко,
Что стал бездомным, возвратившись близко.
 

1975

УЛИЦА БУДУЩЕГО

 
В начале – тихий дом, и здесь
Живут герои Ариосто:
С них смерть навеки сбила спесь,
У них бесхитростно и просто
Цветет блаженство на лице.
А близ провала – там, в конце —
Есть особняк героев Кафки,
И каждый мыслит: «Как я цел
Остался средь вселенской давки?. —
И не решит никто задачи...
...На протяженье мостовой —
От Дома смеха к Дому плача —
Подземный мерный пульс живой,
И крови полная отдача
И поит, и во всей красе
Сырую землю содрогает...
С тем сердцем, словно Одиссей
С сиренами, мой слух играет...
 

1976

* * *

 
В солнце птицы стреляли, как в цель,
Затащив беззащитное за реку.
Вдруг – дыханье Его на лице:
Я горел. Он держал меня за руку.
В торопливой, толпливой воде
Он не дал, по наитью единому,
Обезмолвиться в мире людей,
Стрекотать средь полей по-звериному.
Но и зрячим поет поводырь,
И прозренье надежное дарит нам —
Ярче сада, бурливей воды,
И заката священней и памятней.
 

1976

III
ИЗ КНИГИ «ОСЕННИЙ ПОЕЗД» (1977–1980 гг.)

НОЧНАЯ ПОЛЬША

 
Там встречный – в сутане
Иль форме парадной,
На санках катанье
С горы безвозвратной,
В беззвездную полость
Нависшего рва
Бил утренний колос —
И день созревал.
Но ищешь иное —
И видишь лишь ночи,
Где лист жестяной
Февралем исколочен,
Где будущих пагуб
(Горят адреса) —
Что зреющих ягод
В июльских лесах...
Идет – мостовой ли,
Белеющей кроной —
Творенье живое
Сквозь мир похоронный,
И в этой фигуре
Меж тлеющих лип —
Не двери, а бури
Замкнувшейся – скрип.
Соборно и твердо
Лицо, словно город —
Старинного рода
Последний аккорд.
О Вы, незнакомка
Во мраке до пят,
Безжалостно-громко
В Ваш дом постучат.
Там жертвенный опыт
Пьешь уксусом с губки,
Там ангелов шепот,
Хрустальные кубки
Для крови... Ты помнишь? —
Рожденья звезда.
И польская полночь
Возносит туда...
 

1977

ВЕЧЕР В ВАГОНЕ

 
В ночь смещается равнина,
Все – от окон, вновь за карты...
Как душа твоя ревниво
Ловит каждый луч заката,
Как боится не напиться
Влаги зрительно-воздушной,
Как секунд мелькают спицы,
Как сухим цветам не спится
Всю метель в суме пастушьей...
 

1977

НОВОСПАССКИЙ МОНАСТЫРЬ

 
О самый овраг спотыкались дома —
Причудливые сосуды печали,
Зарей закупоренные дотемна,
И гордые тучи ландшафт венчали.
И он – почерневший за зиму сосуд,
Наполненный винной виной предчувствий,
Воочию видел: его несут
Распить – и разбить в одичалом хрусте
Кустов придорожных и слов сухих,
Какими обменивается прохожий
Со встречным случайным.
Он чувствовал кожей
Древесно-шершавую сухость их.
Темнело, и тучи слетались на пир,
А он на лукавый проулок с опаской
Косился. Тогда Монастырь Новоспасский
Проулок и позднее небо скрепил.
...Есть странное место пред Монастырем —
Поляна с деревьями грозно-густыми,
Завалена углем и всяким старьем, —
Поляна людей, забывающих имя.
Здесь утром пируют под каждым кустом,
А к вечеру многие спать остаются,
И галки на выцветшем зданье святом
Сквозь дождь еле слышный над ними смеются.
Задушенный проводом, спит Монастырь,
И в памяти слов распадаются звенья,
И тенью выходит звонарь на пустырь —
На полный до края обид и забвенья...
...И он тут сидел, забываясь, лечась,
И пил эту смесь униженья и боли,
И было страданье его – только часть
Огромной, как небо, всеобщей недоли.
И вдруг он увидел старушек – они
Одна у другой отнимали бутылки,
Валявшиеся, куда ни взгляни,
Ругаясь до самозабвения пылко.
И все же прервать не могли тишины:
Крутой колокольни колонки и дверцы —
Как тайна безропотно-нищей страны,
До дня отомщенья хранимая в сердце.
...И день воссиял. Он поднялся – и шел,
Проулком, землею и небом довольный.
Был издали виден ему хорошо
Сверкавший на башне рассвет колокольный.
 

1977

ГОЛОС ИАКОВА

 
И ты во сне бежал – и двинуться не мог,
Как загнанный олень, запутавшийся в чаще.
Кровавый пот секунд, сочившийся на мох,
Был поднесен тебе в твоей горчайшей чаше.
Пригубил ты – и лег.
И в этот самый миг
Звучащие тела мелькнули меж стволами —
И все заполнил свет.
И он вмещался в них,
Но был превыше их, как лик в картинной раме.
И ты забыл про смерть.
Под греблю грубых рук,
Сияя, голос плыл.
Ты вспомнил, как Ревекка
С корицей пряною смешала горький лук, Уча Иакова.
Тебе открылись вдруг
Безумье, нищета и слава человека.
 

1977

ВНЕЗАПНОЕ

 
Златая цепь причин и следствий
Порваться может, словно в детстве,
Но вновь сомкнётся, став длинней, —
И крест окажется на ней.
Бывают улицы мрачнее,
Чем птицы в склепах у Линнея,
Бывает, улица вспорхнет —
И засвистит, как зяблик синий,
А ветер – в такт, совсем без нот,
На многолюдном клавесине.
А кто родился на земле —
Пусть галкой рядом с водостоком —
Тому намного веселей,
Чем волнам в море одиноком:
Распахнутый, молящий глаз
Средь слепоты стоокой мрака,
И редко-редко водолаз
Смахнет слезу с больного зрака.
И остается только лес —
Он души сломленные чинит,
Кружа меж годовых колец,
Не вспоминая о кончине.
Допишешь полночью крутой
Жизнь до последней запятой —
И с прошлым будущее свяжешь...
Но это – вовсе не про то.
О главном – ничего не скажешь.
 

1977

РАЛФ УОЛДО ЭМЕРСОН

Поэма

Вступленье

 
Еще ни брата, ни врага Не ведал я: был сумрак тих, Но, как ребенок, выбегал Творенья свет из глаз моих:
Секунду кленом пред грозой Стоял он с видом новичка, – Ему стал узок горизонт, И он шагнул за грань зрачка.
Я так хочу его собрать, В душе, как птицу, запереть, И лет мне нужно тысяч пять, А дни сокращены на треть,
Но в эти злые времена
Я лес и небо повстречал,
И верой мысль опьянена,
И я, как ты, – лицом к лучам!..
 

1. Детство

 
...Дух заблудился и скорбел,
Дрожал в пути меж «да» и «нет»...
Паденье. Тело. Колыбель.
Американский континент.
А чтобы мальчик не скучал,
Ему картина удалась:
Художник света и луча —
На сто ключей открытый глаз!
И сад, и мельницу, и луг,
И драгоценных рек металл
Он заключал в прекрасный круг,
И краски браком сочетал.
 

2. Урок истории

 
Его учили в те года,
Что цел поныне римский мост,
Но в нем нуждались не всегда,
И по воде ходил Христос.
Хоть миновали сотни лет,
Но с этим каждый был знаком.
А как ему преодолеть
Межзвездной тяжести закон?
И как заставить петь – язык
Простых веществ?
И как вдохнуть
В слепое – свет?...
Звучал призыв,
И он ступил на новый путь...
 

3. Озерная школа

 
Старинной Англии холмы,
И дни – как замки у дорог,
И распрямление зимы —
Как детства раннего урок.
И, вместе с Кольриджем творя
В воздушной школе у озер,
По первым строчкам букваря
Скользил его рассветный взор,
И раскрывался снов секрет:
Покуда жив – понять спеши,
Чтоб навсегда не умереть,
Что мир – метафора души!..
 

4. Братья

 
Он чьи-то взоры ощутил —
И оглянулся: на него
Смотрели Жители Светил
В поруке неба круговой.
Слепил Платон сверканьем слов,
Ввергал Шекспир в крутой восторг,
И разрывал завесу снов
Великий мистик Сведенборг.
И в жарких залах зрелых лет
Он громко говорил о них —
В их круг воспринятый поэт,
Наследник, брат и ученик...
 

5. Хвала

 
О миг, застывший в полноте,
О мысль безмерная моя,
О берег пляшущих детей
Для тленных лодок бытия!
Пусть миг за мигом исчезал,
Пусть век вселенная спала, —
Ее проснувшимся глазам
Открылось, как она светла!
Как пыл воюющих морей,
Всевидящий, сгущенный глаз
Она из памяти моей
Твореньем новым излилась.
И Ты, Отец, к стране иной
Меня провел сквозь этот мир,
Ты дал мне пить любви вино
И хлеб страданий преломил,
И я, смешав хвалу и грусть,
Губами луч зари ловлю:
Я ухожу, нет – остаюсь!
Я умираю, нет – люблю!..
 

1977

Александру Вустину

 
Над Иоганном-немцем
Все ниже небо виснет —
Так смерть играет с сердцем:
Набросится – и стиснет,
Но, отпустив, забудет,
Когда окликнет Бог,
И вновь катает судеб
Запутанный клубок...
А ты решил, что просто
Царить в крамольном теле,
Считать по вдохам – версты,
По выдохам – потери,
Гореть созвездьем Рака
В июле золотом,
Кричать во сне от страха
И забывать потом...
Листай, листай страницы
И жди, что боль с любовью
Подробно разъяснится
В обширном послесловье,
Но книга – не такая,
И к ней пролога нет,
И краткий день сверкает,
И вспыхнет черный свет...
 

1977

ГРОЗА

 
Гроза подходила негромко,
Но пристально и деловито,
На слух разнимая в потемках,
Что смешано и перевито.
Садовник, средь сумерек поздних
Вошедший проветрить аллею,
Твой взгляд задержался на розах,
Запахнувших, благоговея.
Постой же еще хоть минуту,
Окинь меня взглядом хозяйским,
И душную, плотную смуту
Сними – по привычке, без ласки,
Как ветку, повисшую круто...
 

1978

ЗАКЛИНАНИЕ

 
Откройся, город, и в дрожь меня брось,
Как льдинки оземь кидают с размаху,
Как по облакам поверяют свой рост
Задравшие воздух раскрытые маки!
Откройся, город, закутанный в страх,
Случайных встреч лейтмотив сокрытый,
Средь желтых поминок, на черных пирах
Судьбы просеивающий сквозь сито
Внезапных убийств, объяснений в любви,
Игры в королевств исчезающих карты, —
Откройся, город! Ты видишь – львы
Бронзовые потянулись к закату...
 

1978

ТЕАТР

 
Как секунды очерствели!
Пусть раздвинутся в веселье
Рукоплещущей волной —
Мне тебя сыграть дано!
Мы пришли сюда из рая,
Отражаясь и играя,
И шуршит безумья шелк:
Кто искал – и не нашел?
Взвейся, занавес шуршащий,
На миру погибель слаще,
Мы из рая – и назад...
Отразись в моих глазах!
Как молчим непоправимо...
Мяли травы Херувимы,
Умирая день за днем...
Ближе... Ближе... Соскользнем...
На Фавор спеши подняться,
Чтобы с Вечностью обняться,
Воскресать и умирать,
Отражаться и играть!
Как столетья ни громоздки,
Но они легки – подмостки
Человеческих зеркал...
Кто нашел – и не искал?...
 

1978

* * *

 
В безродный ум, закрытый наглухо,
С попутным воздухом, нечаянно,
Ворвутся луговые запахи —
И память отомкнут начальную,
И детство шаткое раздвинется,
И век слепой, и пост коричневый,
И строй тревожных башен Вильнюса,
И смерть сырая и фабричная.
И звезд смешенье. И рождение
В стране, где ясень – словно заговор.
Мысль умерла. И только тень ее
Древесными цветет зигзагами.
Себе я выберу в товарищи
Во тьму вещающего Одина —
И пряный запах, раскрывающий
Безмерный мир, в порыве пройденный.
 

1978

* * *

 
Сложившись вдвое, птицы падали,
Теряя слух, теряя вес,
В твою расколотую надвое
Тарелку свадебных небес.
Мой взгляд следил крушений крошево,
Набеги океанских орд
На город черный, властно брошенный
Ветрами смут на смертный одр.
Морской народ, звеня колючками,
С червонных чащ сдирал кору.
С далеких звезд сходили лучники —
Двенадцать братьев на пиру.
 

1978

 
Мы пришли расставанье измерить
Эхолотом беззвучного плача.
Мы закончим, что Иов начал,
Перестав удивляться и верить, —
Как его соседские дети
Не узнали, друзья – забыли,
Как устал он просить о смерти —
И просил о пригоршне пыли,
Пустотой ночной осенен...
И смеялся над ним Орион.
 

1978

МИФЫ

<Из цикла>

<1> НАРЦИСС

 
Как тот цветок и отраженье страсти
В невозмутимом озере зрачка...
Как свет, упавший в зеркало с обрыва,
Свое лицо в воде разъял на части, —
Так мудрецы, державы и века
Запомнили безумца взгляд счастливый,
И трепет в предвкушенье высшей власти —
И гордую улыбку Двойника!..
 

1978

<2> ФАЭТОН

 
...Все закружится внезапно
И ускорят кони шаг,
И покатится на Запад
Опаленная душа.
Но всеведенья свобода
В ней, как море, поднялась
Как дыханье небосвода
У твоих огромных глаз...
 

1978

<3> ГИАЦИНТ

 
...Гремящим ударом диска
Созвездья сдвинуты с мест,
И небо чрезмерно близко —
В осколках лежит окрест.
 
 
И я, истекая кровью,
Склоняясь душой к ручью,
Невиданной, нежной новью
Из крови своей встаю...
 
 
...До нашей встречи, Аполлон,
Во времени бездомном
Я замутненным был стеклом
И сомкнутым бутоном.
 
 
И я молил тебя: «Согрей!» —
И вкруг луча обвился,
А ты учил меня игре,
Чей строй превыше смысла,
 
 
И ты глядел с пустых высот,
Мой обрывая выдох, —
Так смотрят пчелы, чуя сок
В цветах полураскрытых...
 

1979

ОСЕННИЙ ПОЕЗД

 
А когда подымается дым
После каждого слова,
И вокруг, словно смерть, недвижим
Хмурый воздух соловый,
 
 
Непослушными пальцами мысль
Не удержишь – уронишь...
О, зачем ты столетьями тонешь?
Хоть сегодня – очнись!
 
 
Если холод иглою прошил
Загустевшее сердце,
Если в небе давно – ни души,
Если некуда деться,
 
 
Кроме этой звезды земляной,
Лубяной, заскорузлой,
Если судеб не рубится узел, —
Хоть не плачь надо мной.
 
 
Мир сгущенья и таянья.
Мир Той любви неоткрытой,
Для которой и рай был не мил,
От которой защиты
 
 
Нет во тьме гробовой, и нельзя
До конца расквитаться...
У одра холодеющих станций —
Загляни мне в глаза.
 

1978

СКВОРЕЦ

 
Под крышей, где в лунный торец
Сосны упирается хрящик, —
Последний великий мудрец,
Последний скворец говорящий
 
 
Живет и не знает невзгод,
Смеется над городом старым,
И целую тьму напролет
Свистит нерасставшимся парам.
 
 
– К тебе бы дорогу найти,
С тобой подружиться, насмешник!
– Ну что ж, разбегись и взлети
Над садом в цветущих черешнях!
 
 
– А если не в силах летать
Мой разум упрямый и косный?
– О чем же тогда нам болтать?
Не сбудется наше знакомство.
 
 
И вот уже наперерез
Бежит обезумевший ветер. —
Последний великий мудрец
В любви отказал и привете.
 

СЫН ИВАНА ГРОЗНОГО

 
Тоска возвышалась над ним, словно город,
Пехотою слуха осаждена
И конницей зренья штурмуема.
Но выкрик жезла был как молния короток —
И новая жизнь налегла, ледяная,
И больше слова ни к чему ему.
Так смерть подошла – ледяною Москвою,
Огромными башнями будущих эр,
Висящими вслух над соборами, —
Москвой, на столетья прохваченной хворью —
Насквозь. Как отцовский тот пепельно-серый
Взгляд, что водой голубой ему
Струился сыздетства...
Но голос сожжен до конца,
Наследное выбрав имение
В том теле: он тезка безумца-отца,
И в смерти безумен не менее...
 

ЭЛЬ ГРЕКО

 
Над городом – покров столетья сизый,
Дымится миг под конскою подковой,
А небо снизошло – и смотрит снизу
Глазами обнаженного святого.
И, кроме ветра, нет иного крова.
А всадник в грозовом просторе тонет —
Еще не понял, но уже задумчив,
Лучом любви из будущего тронут.
И в этом веке он – один из лучших.
На панцире его играет лучик.
Печален конь, во взоре отражая
Свинцовые пейзажи Освенцима,
И черный воздух полон слезной влаги.
А всадник острие красивой шпаги
Рассматривает, про себя решая,
Возможны ли беседы со святыми...
 

1979

ВОЗВРАЩЕНЬЕ ДОМОЙ

 
Хвойный вечер утешенья и защиты,
Небо душу облекло – огромный плед,
Деревянная калитка в сад сокрытый,
Жизнь трепещет, как в листве фонарный свет.
 
 
Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово,
В детстве сумеречном взятое в залог.
Слышу, как в другой стране рыдают вдовы,
Как, смеясь, растет в дверях чертополох.
 
 
Я хотел в столетье этом не собою,
Но несчетными рожденьями прожить.
Ночь трясло. Шатало землю с перепою.
А сейчас цветок спросонья чуть дрожит.
Я бывал в смешенье судеб сразу всеми —
И в отчаянье спасенье узнавал,
Был прологом и узлом в земной поэме,
Открывал страстей всемирный карнавал.
Не чуждаясь унижения и славы,
Я в соборе и в ночлежном доме пел,
 
 
Босиком прошел весь этот век кровавый,
И от казни уберечься не успел.
Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово —
В детстве явленную тихую любовь.
Погляди, Учитель мой белоголовый:
Даль созвездий – это свет моих следов.
 

1979

* * *

 
Там, над Летой – ветряная мельница:
Это время медленно и страстно
Перемалывает в пыль пространство,
В россыпь звезд. – А ввысь на крыльях
 
 
Вознестись. Оно стоит на месте,
И, вращая ливнями и лунами,
Хочет душу размолоть в возмездье
За беседы с птицами безумными.
 
 
Там, над Летой – ветряная ягода
В холодах созрела и повисла:
Это ум несет желаний тяготы,
Это мысль вращает страхов числа.
 
 
Над рябиной каменной, осенней —
Звездный ком с измятым скорбью ликом,
Что постиг духовность не по книгам —
И уже не чает воскресенья...
 

* * *

Ты не смотри на строфы свысока:

В контексте жизни каждая строка

Моих стихов звучит совсем иначе -

Та тянется, как детская рука,

К лучам звезды. А та, как ветер, плачет.

А вместе все они наверняка

Любого буквоеда озадачат.

Но ты на путь щемящий оглянись,

Где время ливнем устремлялось вниз -

И зеркала для неба создавало,

Ты отраженьем облака пленись

В одном из них: ведь, как ни заливало

Край муравьиный, а льняная высь,

Двоясь в воде, покой торжествовала.

Вгляделся? – И запомнить поспеши

Соотношенье тела и души,

Как мне оно в толпе стихов открылось:

Хоть мир звенящий – в хаос раскроши,

Хоть обнаженным петь взойди на клирос, -

Что гром – зимой, что взрыва сноп – в глуши,

Тебя настигнет насмерть Божья милость!..

 
Метель осыпает несчетной казной
Базар приутихший. И сразу повеяло
Той площадью людной, с толпой ледяной,
Где головы рубят за веру, —
Жестокой, глухой, корневой стариной,
Где смерть, словно ветер, проглотишь,
Где жизни крылатой, где жизни иной
Завистливый зреет зародыш.
И кто же раскусит столетья спустя,
Что казни подобны аккордам,
И баховской мессы бессмертный костяк
Окреп в этом воздухе твердом?...
 

1979

ИСПОВЕДЬ

 
Я в город вхожу.
Я в предсмертные, в первые крики,
Дрожа, окунаюсь. В густом многолюдье окон,
На лестничных клетках – и клетках грудных, где великий
Вращатель созвездий пирует веков испокон.
 
 
Я в город спускаюсь. Реки разноцветные блики
Меня леденят. И в воде вразумляющей той
Меж вечных домов словно ветер проносится дикий —
Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой.
 
 
Я строю дыханье – я вникнуть едва успеваю
В прохожего речь, и обрывком величья она
Доносится следом. Я каждым отдельно бываю.
Заслуги деревьев на мне – и умерших вина.
 
 
А возрастов смена – тиха, как звоночек трамвая,
А старость колдует, к секундам сводя времена,
И Лестница Иакова, Млеющий путь задевая,
В бушующий город безвыходно вкоренена.
 
 
Война разразилась – и снова сменяется пеньем,
А зори над жизнью мелькают, подобно ножу,
И души идут в темноте по гранитным ступеням...
Я в город спускаюсь. – Я к небу в слезах восхожу.
 

СОКРАТ

 
...Сознанье угасает. Напоследок
Я говорю: блажен, кто насладится
Земной печалью более меня.
Кто площади, базары городские
Страстней, чем я, прижмет к своей груди.
Кто с отроками не прервет беседу,
Окликнутый завистником. Кто локон
Упругий, юношеский, золотой
Не выпустит из рук под взглядом Мойры.
Кто Гению, живущему в предсердье,
Осмелится не рабствуя внимать.
 
 
Сознанье угасает. Что же вы
Столпились, не скрывая слез и жалоб,
У в забытьи поющего огня?
В последний раз погреться?
Но к чему
Мне ваши сожаленья?
Вы живете
Постольку лишь, поскольку мыслю я.
Сполохи мысли пир свой завершают.
В них догорают города, событья,
Любимых лица, недругов слова...
 
 
Асклепию, друзья, сегодня в жертву
Зарежем петуха – за исцеленье
Души – от тела, мыслей – от надежд!..
 
 
Сознанье угасает. Горечь Стикса
Нахлынула, смешавшись с вашим плачем... —
И вас как не бывало!.. Да и с кем
Прощался я? В какой собрался путь
В столь поздний час? К какой олимпиаде
Мой приурочен срок? Какой народ
Дал речь взаймы бездомному сознанью?
Была она певуча, иль груба?...
 
 
...А звезды все растут, немыслимо красивы
И прежде, помню, я в какие-то прорывы
Их видел, и была картина не такой...
Но я от прежних мест, как видно, далеко.
 

1979

* * *

 
И не вини, и не вмени, Ты понимаешь? —
Целый город, В цветенье свадеб, именин,
И каждой осенью – расколот
На боль и цвель отдельных лиц
И листьев. – Судьбы разобьются...
Откуда только вы взялись,
Завистники и правдолюбцы,
Какой составили букет
Из листьев желтых и лиловых,
Средь гордых дам в нарядах новых
Кто плачет, догола раздет?
Ах, это плачет ваша жизнь,
В ров общий брошена нагая: Над ямой мостик. —
Не держись, Уже перила пахнут гарью.
Сжигают трупы. Души жгут.
Стеклом венецианским судьбы
Царей еще блестят минут
Пятнадцать. – Воздуха глотнуть бы
Глоток!.. Но – только черный дым...
И если мы явились после, – Не верь.
То призрак. Мы летим
Без опозданья к ночи в гости.
Не осуди. И не вмени
Безумных слов, решений быстрых.
Мы – гарь. Мы не были людьми
С тех пор. Участьем – не томи.
Не обвиняй в бездушье – призрак!..
 

1979

ГОСТИНИЦА

 
...Хозяйка скоро сгонит. Говорит —
Мы ей не платим. Кто-то черноусый
В покои наши въехать норовит.
Он больше нас ей, видимо, по вкусу.
Причина, верно, в этом. Да и сроду
Ей не платил никто. Скажи – за что?
За то, что потолок – как решето?
Что по ночам хозяйка греет воду
И всех нас будит? Жалуется – мало
Ей, видишь, денег... Если б кто платил —
Она б, небось, ночами не стирала.
Ты, правда с ней ни разу не шутил,
Да и вообще – мы держимся с ней хмуро,
Но это я исправить не берусь:
Мне если что не нравится – фигура,
Иль смех претит, – у каждого свой вкус, —
Я не могу, как хочешь... Притворяться
И комплименты дамам расточать
Из выгоды!.. Что ж – смена декораций!
Придется, друг мой, заново начать.
Ну, что? Да ты, как вижу, нарядился —
Манишка, галстук, клетчатый жилет...
Сказать по правде, я ведь здесь родился,
И прожил, худо-бедно, столько лет...
Куда же мы пойдем? Кого мы встретим?
Кто приютит в осенний холод нас?
А впрочем, я смущен вопросом этим
Напрасно. Поглядим. Всему свой час.
Пойдем себе, на дудочках играя,
Вдоль тракта, и забудем путь назад.
Пусть рай не ждет, – не заслужили рая, —
Найдется угол. Я не верю в ад.
Хозяйка нас проводит. Обернемся —
И ну махать! А скроется из глаз —
Как думаешь: всплакнем? Иль улыбнемся?
Ведь как-никак, а Жизнью звалась...
 

1979

ТВОЕ ДЕРЕВО

 
– Ты знаешь, сумасшедших было много.
Но был один настолько воспален
Идеей, будто он – Наполеон,
Что убедил весь мир.
В него, как в бога,
Поверили. И он завоевал Европу.
Но в России вдруг очнулся —
И усомнился...
Тотчас покачнулся —
И полетел в зияющий провал.
Но падая – поверил, что живет
На свете. И настало избавленье:
Он оказался на Святой Елене
И там включился в звездный хоровод...
...Ты ни признаний, ни имен, ни воплей
На нем не режь.
Пусть царствует оно,
Ветвями в небеса вкоренено.
А если в землю, – высохнет, как вобла.
 
 
Гул солнечный.
Движется воздух,
И жарко двоятся стволы.
Высокий и стройный подросток,
Чьи мысли, как небо, светлы,
 
 
Внезапному замыслу детства
Не вызреть и не зачерстветь...
Прорыв возрастных соответствий,
И смерти, и времени. Свет —
 
 
И в нем стихотворные строки
Впервые подобны лучам.
Высокий и хрупкий. Высокий,
И небо течет по плечам.
 
 
Безумная жизнь пронесется,
Притянет воздушная высь —
И скажешь, сгорая: от солнца,
От солнца стихи родились!
От близости неба. От жара
Страстей, пробужденных в крови
Сверканьем влюбленного шара. —
Он падает... Падай! Лови!..
 

МЕТАМПСИХОЗ

 
Прохожу – роняю сигарету.
Наклоняюсь – озеро у ног...
Я в парижском переулке где-то...
Я в горах. – Бегу к дверям: звонок!
 
 
Величавы горные озера...
Свечка. Схожий с мошкарой ночной
Почерк: «Не перенесу позора.
Все открылось. Ты – всему виной...»
 
 
Голубого полдня водопады,
Яркий трепет горного листа,
Погодите... Разобраться надо...
Гаснет свечка. Улица пуста.
Я – виной?! Мутится взор...
Но кто я? Тишина сгущается, звеня,
Лист плывет по озеру... Пустое!
Есть волна и небо. Нет меня...
 

1980

ИСПАНИЯ

 
С неопровержимостью цветка,
С арагонской радужностью ткани —
В небо растворенная рука
Всех твоих провидческих исканий!
В самобытной горечи морей,
В мужестве дуэли ураганной —
Укрепи, восстанови, согрей
Разумом покинутые страны!
Пусть в гигантской кроне, как в руке,
Синевою пристальной упьются
Мудрецы – из тыквы, налегке,
Короли – из битвы, как из блюдца,
И крестьяне замки возведут
Из нестройных ежедневных пахот,
И потомкам вынесут на суд
Золотых веков зеленый запах...
 

1980

РУФЬ

 
И небо зарделось о ней об одной —
Оставшейся там, за кирпичной стеной.
За проволокой Руфь, словно роза меж терний —
Кровавой звездой во вселенной безмерной.
Народы и страны – потомки святой —
Раскрылись, как раны, дымясь пустотой.
Той пагубы ради – никто не родился.
Мессия во взгляде ее заблудился.
Ни ада, ни рая. В забвении – рай.
Резвись, забывая, и в мячик играй...
 

1980