Текст книги "Идентификация эльфа (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Хоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Бегемот прекрасно понял своего приятеля, но Базилио, укрывшийся в темных уголках его души, понимать отказывался.

На этой пафосной ноте разговор был, по сути, окончен. Бегемот перед уходом заявил, что ему нужно несколько дней, чтобы освоиться в Либерии, а потом он сможет приступить к работе. Мышонок не возражал.

Покинув бюро, кот действительно целый день праздно шатался по улицам, понемногу впитывая непривычную атмосферу, заодно пытаясь определить причину столь разительного контраста со своей родиной. Ближе к вечеру ему показалось, что разгадка найдена. В сказочном лесу общественная жизнь зиждилась на общих же идеях, ниспосланных или одобренных свыше. Мало кто вникал в их смысл, но каждый сознательный гражданин считал своим долгом демонстрировать свою приверженность им. Неосмысленные идеи воспринимались как некий идеал, к которому следует стремиться, независимо от его достижимости. Идеи как цель, – вот в чем состоял их истинный смысл. В Либерии же общая идея была всего лишь одна. И она была не целью, а средством. У нее не было четко определенной формы, и она не выставлялась напоказ. Она просто читалась в глазах каждого существа, которое попадалось на пути Бегемота.

«У каждого свой путь», – читал Бегемот в этих глазах. «У каждого свой путь», – думал Бегемот и чувствовал, как где–то в темных уголках его души ворочается Базилио, устраиваясь поудобнее. «У каждого свой путь» – величаво подхватывал легкий ветерок и, упиваясь своей значимостью, набирался сил и уносился вдаль, чтобы будить горы и злить моря, смеяться над зыбучими песками и драться с непроходимыми лесами. И только «возвышенный» замок оставался безучастным к шалостям вездесущего проказника. «У каждого свой путь», – витало над замком, презрительно наблюдающим за тем, как жизнелюбивый ветер робко облизывает его холодные стены.

Голубые глаза, излучавшие обогащенное ехидство, моментально вывели Бегемота из благодушного состояния. Крот долго ждал сыщика в номере отеля, но то, что он успел увидеть, стоило ожидания.

– Великий Бегемот, прослывший далеко за пределами своего леса отъявленным циником, похоже, попался на ту же удочку, что и самые заурядные туристы. Иначе чем объяснить это глупое умиление на его лице? – прокомментировал он увиденное.

Бегемот неожиданно для себя стушевался и вместо того, чтобы осадить наглеца, долго искал, а потом раскуривал ментоловую сигарету. Случайно направленная на крота струя ароматного дыма оказала куда более сильное действие, чем самый грубый ответ. Как только дым достиг Гермеса, он тут же скривил недовольную рожицу, а затем и вовсе сплющился, будто из него выпустили всю жидкость.

– Я и не подозревал, что есть еще идиоты, которые курят эту гадость. Почему бы не курить приличные сигары, как всякий уважающий себя гений сыска?

Следующее облако дыма было выпущено в сторону крота уже целенаправленно, и «в каком–то смысле гомосексуалист» на некоторое время заткнулся.

– И на какую же удочку я попался? – поинтересовался кот, с наслаждением выкурив сигарету.

Ехидство тут же вернулось на свое законное место.

– Это как «любовь с первого взгляда». Потрясенные «разницей», туристы уже не удосуживаются заметить «общее».

– А оно есть?

– Если бы не было, то и я не был бы «довольно успешным журналистом, убежденным экзистенциалистом и в каком–то смысле гомосексуалистом». Работал бы сейчас каким–нибудь ассенизатором.

– Почему именно ассенизатором?

– Нужно же было бы как–то реализовываться.

– Ну да, – согласился с ним кот, для себя отметив, что ехидство Гермеса не знает исключений. – Ладно, вернемся к нашим жертвам.

– Я вижу, ты понемногу осваиваешь технику толерантности, – съехидничал напоследок крот и мгновенно изменил свой настрой. – Есть какие–то мысли?

– Может быть. Узнай все, что можно, о первой жертве, эльфийке. Все, даже самые незначительные детали.

– Незначительные детали – это мой конек, – гордо заявил Гермес и вскорости подтвердил свои слова делом.

6

Главный город Либерии благодарно тянулся за своей высокомерной рекой почти до самого ее устья и только там скромно отступал в сторону, оставляя на попечение более могущественного покровителя, – океана. Даже самые отчаянные либерийцы не осмеливались вмешиваться в отношения океана и реки, обустраивая свои жилища на почтительном расстоянии от места их слияния. И только многочисленные корабли, пользуясь своим исключительным правом, нарочито неспешно проплывали в обоих направлениях, словно малые дети, дразня водную стихию и не задумываясь о последствиях. Точно так же, как и в случае с детьми, никто не собирался их осуждать за навязчивость, и только океан брал на заметку самых назойливых из них, чтобы при случае без лишних свидетелей провести воспитательную работу. Реке нравилось это ребячество океана, как любой женщине нравиться маленькая слабость сильного мужчины. Когда этот великан, не знающий пределов собственного могущества, «пыхтя и краснея», пытался загнать в устье жалкие останки наказанных кораблей, она готова была вопреки законам природы принять этот глупый подарок, но… Но всякий раз леденящий холод древнего маяка приводил ее в чувства.

«Глупцы, и вы туда же… Хмель бесполезных чувств вас разума лишил. Собрались мир перевернуть… Тогда со времени начните… Попробуйте–ка, поверните его вспять. Время – вот властелин всего, а вы – всего лишь его никчемные частицы», – ворчал старик–маяк. Слова… Всегда одни и те же, но нечего им было противопоставить. Нечего, кроме грубой силы. Взбешенный их правотой и собственным бессилием океан иногда действительно терял рассудок и пытался доказать обратное. И тогда волны ненависти с диким остервенением устремлялись к старому цинику, пытаясь стереть его с лица земли. Но всякий раз побитые и униженные, скуля и пресмыкаясь, возвращались к своему повелителю, не в силах совладать с рукотворной стеной, покрытой отвратительной зеленой плесенью. А маяк, довольно покашливая, как ни в чем не бывало, продолжал выполнять свою монотонную работу, притягивая корабли и отгоняя небеса.

Никто не замечал небольшого домика, пристроившегося возле маяка и старавшегося во всем походить на своего покровителя; домика, в котором жила семья смотрителя; домика, в котором появился на свет Вольфганг; домика, в котором маленький эльф научился не любить.

Вольфганг не любил дом за сверкающую белизну снаружи и убогую серость внутри. Не любил океан за презрение к слабым и реку за преклонение перед сильным. Не любил корабли за то, что они всегда проплывают мимо. Иногда он не любил весь мир за то, что мир не ценит его сестру Альму, самую красивую из всех эльфиек, которой были чужды убогость и серость, презрение и преклонение. И которая никогда не проходила мимо.

Вольфганг любил Альму. А еще он любил старый маяк за то, что он познакомил его со временем и научил оставаться наедине с ним. Альма и маяк – только их оставил Вольфганг, последовав за Готфридом. Альма и маяк – только они связывали его с внешним миром. Альма и маяк – только благодаря им эльф иногда любил весь мир, даже океан, реку и корабли, которые никогда не замечали его самого. Теперь у него остался только маяк…

Альмы уже не было, а совместные семейные ужины остались. Только теперь они были еще менее похожи на совместные семейные ужины, чем раньше. Теперь некому было отвлекать внимание от бесцветных аутических стен, маниакального потолка, мерзко коптящих огарков свечей, для которых даже жалкая имитация семейного уюта оказалась непосильной ношей, и пластика, методично отравляющего депрессией жалкие агонизирующие следы жизни, от безнадеги пытавшиеся укрыться под толстым слоем пыли. И только несколько деревянных тарелок на столе, на треть наполненных едой, оставляли надежду на то, что еще не все «вечные» ценности канули в небытие. А тусклые мерцания огоньков на пропитанных растительным жиром боках тарелок доказывали, что время уж точно еще не остановилось.

Когда Вольфганг и его отец Вильгельм отложили в сторону пластиковые ложки, мать возвышенного рыцаря Гертруда издала громкий всхлип и на несколько мгновений заломила руки. Когда она снова вернула их в более удобное положение, в местах сгиба остались розовые следы, очень симпатично выглядевшие на фоне белоснежной кожи. Проследив за движениями матушки, Вольфганг в который уже раз задался вопросом, как ей удается сохранять столь пышные формы в этой колыбели минимализма.

Тем временем раздался следующий всхлип, на этот раз с вербальным сопровождением.

– Как мне не хватает моей доченьки, – сказала Гертруда, бросив взгляд на грязную посуду.

Вильгельм пропустил слова супруги мимо своих ушей. Все его внимание в тот момент было сосредоточенно на пауках, которые на стене за спиной у Вольфганга как раз приступили к активной фазе брачных игр.

– Как мне не хватает моей доченьки, – пришлось гораздо громче повторить Гертруде и даже робко завыть.

Подействовало. Когда паучиха выпотрошила своего суженого, взгляд Вильгельма медленно и нехотя переместился на супругу. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу. При этом Гертруда явно пыталась натолкнуть отца семейства на какую–то мысль, но безуспешно. Когда Вильгельм собрался было вернуться к прерванному занятию, самке пришлось снова брать инициативу в свои пухлые руки.

– Вольфганг, когда ты собираешься возвращаться в замок? – спросила она сына.

– Скоро, – затратив определенные усилия, ответил возвышенный эльф, который уже и не помнил, когда в последний раз делился с родителями своими планами.

Похоже, сам ответ мало интересовал Гертруду, – достаточно было того, что Вольфганг поддержал разговор и предоставил ей возможность перейти к главному.

– А мы с отцом решили покинуть эту ужасную страну, отобравшую у нас самое дорогое. Завтра утром мы покинем этот дом и отправимся в изгнание, как когда–то наши предки.

Вольфганг никак не отреагировал на эту новость. Гертруда снова стала пялиться на своего супруга, на этот раз с большим успехом.

– Нас здесь больше ничего не держит, – продолжил ход ее мысли Вильгельм. Для большей убедительности он тщательно вычистил куском хлеба свою тарелку, потом привычным резким движением отправил его себе в рот и полностью сосредоточился на жевательном процессе.

Гертруда тут же наградила его теплым взглядом, то ли за сказанное, то ли за вычищенную тарелку. Почувствовав поддержку супруги, Вильгельм выступил на бис.

– Жизнь – жестокая штука, – произнес он свою излюбленную фразу.

Как по команде, Гертруда бросилась убирать со стола, а паучиха – отряхиваться от останков своего возлюбленного. Когда еще и отец принялся за очистку своих зубов, Вольфганг почувствовал себя лишним. Он молча встал из–за стола и вышел на улицу. Как только мощные пружины захлопнули за ним дверь, в окнах дома тут же вспыхнул электрический свет. Все формальности были соблюдены, и Вольфганг с чистой совестью отправился на смотровую площадку маяка, где и провел ночь наедине со временем. В эту ночь он открыл для себя еще одно достоинство времени, которое раньше почему–то не замечал, – когда нужно, оно умело молчать.

Первые лучи солнца были еще слишком слабы, чтобы прорваться сквозь утренний туман, а Вильгельм уже не замечал его, тщетно пытаясь водрузить на древнюю повозку все, что следовало взять с собой в дальнюю дорогу. Когда только что с трудом уложенная вещь срывалась со своего места и с грохотом падала на землю, Вильгельм с изощренной теплотой вспоминал свою супругу, благоразумно нашедшую себе подходящее занятие в самом доме. Идея отправиться в «изгнание» принадлежала именно ей. Если бы Вильгельм был способен хоть немного предугадывать развитие событий, он бы отверг эту идею уже тогда, когда увидел список того, что согласно традиции должен взять с собой «изгнанник». Хотя, если бы ему самому пришлось доставать нужные вещи, он бы точно отказался от этой затеи. Но эти заботы Гертруда предусмотрительно взяла на себя. Вильгельму оставалось лишь удивляться, как ей удавалось в считанные часы доставать вещи, которые исчезли из Либерии десятки лет назад.

Когда туман сдался под веселым напором солнечных лучей и потянулся к реке, на пороге дома появилась Гертруда. Выглядывающее из–под рваной траурной накидки лучшее платье из ее гардероба и современный внушительных размеров чемодан на колесиках говорили о том, что она уже готова отправиться в путь. Вильгельм, в принципе, также справился со своей задачей. Для этого ему, правда, потребовалось использовать неуказанный в списке скотч, но иного выхода не было. Понимала это и Гертруда, не ставшая открыто высказывать свое недовольство отступлением от древних традиций. Вместо этого она посмотрела в сторону маяка и издала свой излюбленный всхлип.

– Мои бедные детки, как мне будет вас не хватать, – слезы ручьем потекли из глаз Гертруды.

– Жизнь – жестокая штука, – внес свой посильный вклад в философское осмысление происходящего Вильгельм и, впрягшись в повозку, двинулся в путь. Гертруда тщательно вытерла слезы и последовала за супругом, держась от него на почтительном расстоянии.

Вильгельм умел жить в гармонии с самим собой. Когда он дотащил повозку до города, то был уже абсолютно уверен, что весь мир стыдливо опустил глаза и судорожно искал способ поскорее вернуть все, что успел задолжать старому эльфу за его долгую серую жизнь. Разыгравшееся воображение Вильгельма окончательно убедило его в том, что сразу же за границей Либерии начинается сказка, его личная сказка. Повозка сразу же стала почти невесомой, а на лице эльфа появилась блаженная улыбка, отсутствовавшая на этом месте с незапамятных времен.

Встречавшиеся на пути Вильгельма существа, в отличие от остального мира, не спешили стыдливо опускать глаза. Большинство из них просто не замечали добровольного изгнанника, как не замечали торговцев пирожками на полный желудок и продавцов газет – на пустой. Все они выбрались в эту раннюю пору из дома не для того, чтобы разглядывать странного эльфа, решившего бросить их на произвол судьбы. Что касается самих торговцев пирожками, продавцов газет и прочих тружеников сферы уличных экспресс – услуг, то они, конечно, обратили внимание на аномальное явление, но больше, чем на открытые от удивления рты их не хватило. И только эльфы, издалека завидев Вильгельма с повозкой, спешили нырнуть в ближайшее кафе или магазинчик, чтобы там поделиться со случайным собеседником своими идеями по поводу смысла бытия. Их глубокомысленных рассуждений хватало ровно на столько, чтобы Вильгельм успел протащиться мимо. Тогда эльфы снова выскакивали на улицу и тут же нос к носу сталкивались с Гертрудой и ее внушительным чемоданом на колесиках. Гертруда была самкой практичной и с хорошо развитым чувством меры, не раз облегчавшим ей существование. Ее совершенно не беспокоил тот факт, что весь мир не спешит стыдливо опустить глаза, – с нее было достаточно и того, что глаза опускали эльфы, которые так и сыпались ей под ноги из уличных кафе и магазинчиков.

На выходе из города вдохновение попрощалось с парочкой изгнанников, и дальше тащить вмиг потяжелевшую повозку Вильгельму пришлось самому. Но недолго. Довольно скоро его нагнала Гертруда. На ходу прицепив свой чемодан на колесиках к повозке, она поравнялась с супругом и, схватившись рукой за оглоблю, переложила на нее часть своего веса.

– А помнишь, Вилли, как мы шли с тобой к алтарю, держась за руки? – спросила Гертруда супруга, когда тот начал подозрительно пыхтеть. Чтобы пыхтение стихло окончательно, пришлось закатить глаза и мечтательно добавить. – Почти как сейчас.

Вилли ничего подобного не помнил, но поверил супруге на слово. К тому же у него были проблемы с шейными позвонками, и он предпочитал смотреть вперед, а не оглядываться назад. Вот и сейчас эльф временно потерял способность думать, потому что все его мысли улетели далеко вперед. Вместо мыслей в его голове как в калейдоскопе появлялись разные картинки из будущего, его будущего.

В первую очередь он увидел опостылевший маяк, но не «в живую», а на фото в газете и в разрушенном виде. В очень разрушенном виде. Текст трагического сообщения под фотографией эльф перечитывать не стал, – и без того на душе у него стало тепло и уютно. К тому же Вильгельм уже разглядывал другую картинку, заставившую его учащенно бьющееся сердце замереть на несколько мгновений. Он увидел огромный бочонок крепленого пива. Точно такой Вилли видел каждый год в витринах супермаркетов во время пивных фестивалей, но еще никогда не позволял себе купить. До сегодняшнего дня он вообще пил только легкое цветочное пиво, потому что его бесплатно раздавали на эльфийские праздники, или водку, потому что он был существом практичным и всегда предпочитал процессу пития конечный результат. Теперь же запотевший от холода бочонок в его воображении выглядел куда реальнее, чем витринный. Потом Вильгельм увидел Гертруду, помолодевшую, похудевшую, ловко орудующую на кухне, и почувствовал какой–то подвох. Он мог запросто поверить в разрушенный либерийский маяк, халявное пойло, но не в скрытые добродетели своей супруги. Отсутствие веры камнем потянуло эльфа вниз, в грубую реальность, в которой его супруга все также «помогала» ему тянуть повозку в светлое будущее, а путь в него неожиданно перегородили два странных существа: кот в красных сапогах и крот с неестественными голубыми глазами и раздражающим запахом свежевыпитого крепленого пива.

Вильгельм остановился и угрюмо уставился на странную парочку, в свою очередь, нагло разглядывающую его с головы до ног. Гертруда, заметившая преграду раньше Вилли, успела даже пожалеть, что из–за оглобли не может укрыться за спиной супруга. Крот тем временем начал откровенно ерничать, чем окончательно убедил эльфийскую пару в неотвратимости непредвиденных проблем.

Все, что происходило дальше, можно было смотреть с выключенным звуком, как какое–нибудь ток–шоу. Каждому персонажу была отведена своя заранее расписанная роль. Кто–то изображал из себя клоуна, кто–то – философа, кто–то – корчил из себя дурачка. При этом текст не имел ни малейшего значения. Потому что клоун на самом деле смеялся над зрителями, философ оказывался обыкновенным циником; плевать хотевшим на древнее философское течение; дурачок – умником, который в итоге все равно оставался в дураках; а весь разговор в итоге всегда сводился к одному и тому же, – к деньгам. Деньги – вот единственная причина обретения дара речи живыми существами, единственная сила, способная даже безнадежного тупицу превратить в такого себе извращенного Эзопа.

– Жизнь – жестокая штука, – смиренно объявил Вильгельм, когда нарезавший круги вокруг повозки Гермес непостижимым образом вытащил из чемодана на колесиках связку штопанных носков, набитых пачками денег.

– И чем же тебе не угодила жизнь? Тем, что ты так и не смог накопить на приличное портмоне? – язвительно поинтересовался крот.

– Мы всю жизнь себе во всем отказывали, – дрожащим голосом заявила Гертруда и зачем–то добавила, – ради детей.

Тут уж вмешался Бегемот, мертвой хваткой уцепившийся во фразу о детях.

– Насколько я вижу, детей с вами нет. Так может и деньги уже не нужны?

Его вопрос значительно приблизил развязку. Гертруда предъявила свой последний аргумент, доселе не дававший сбоев, – она упала на колени и истерически завыла. Вильгельм наоборот не издал ни единого звука, но его глаза, приклеившиеся к заштопанным носкам, стали наливаться кровью.

– Вилли, скажи, что произошло с твоей дочерью, и мы отдадим тебе деньги, – поспешил нейтрализовать надвигающуюся опасность кот.

Эльф оторвал взгляд от носков и стал медленно осмысливать предложение Бегемота. Похоже, по тому, как от его глаз отливала кровь, для его супруги не составило большого труда предугадать его дальнейшие действия. Она мгновенно прекратила вой и, на удивление, ловко вскочив на ноги, закрыла своей грудью Вилли.

– Я все скажу, только не трогайте моего мужа. Все пережитое и так едва не лишило его разума, – умоляющим тоном попросила эльфийка.

Бегемот не смог сдержать язвительную ухмылку, но все же решил говорить с Гертрудой, понимая, что та не даст раскрыть рот своему супругу ни при каких обстоятельствах.

– Что произошло с Альмой? – повторил свой вопрос кот.

Эльфийка сделал вид, что пытается взять себя в руки, прежде чем дать ответ. Ей понадобилось совсем немного времени, чтобы тщательно продумать каждое слово, которое она собиралась сказать.

– Это все он, змей Улфи. Когда–то он ввел в искушение наших прародителей, а теперь настал и наш черед. Он дал нам деньги, много денег, а потом потребовал Альму. У нас не осталось выбора, и Вилли стал каждую ночь оставлять ее на маяке. Но наша девочка была не так воспитана, чтобы уступить повелителю зла. Она сопротивлялась до последнего. Однажды она даже исцарапала это мерзкое чудовище. Мы очень испугались. Мой Вилли был просто в отчаянии. Он вынужден был отрубить Альме руки и снова отвести ее на маяк. На следующее утро наша дочь покинула родной дом. Опозоренная, она больше не могла смотреть нам в глаза. Больше мы ее живой не видели. Надеюсь, Чебурашка накажет того изверга, который так поиздевался над ней.

Произнеся весь этот бред на одном дыхании, Гертруда мужественно грохнулась в обморок. Бегемот снова получил возможность увидеть глаза эльфа. Они поразили его едва ли не больше, чем сказанное Гертрудой. Наверное, точно так же Вильгельм смотрел на Улфи, когда тот осуществлял его единственную мечту. В этот момент Бегемот, давно считавший себя законченным циником, понял, что жестоко ошибался.

Гермес не мог видеть глаза эльфа, потому и остался в своем уме. Он с отвращением швырнул носки в валяющуюся на дороге Гертруду. От удара швы с треском разлезлись и пачки денег вывалились на асфальт. Всего лишь мгновение крот смотрел на кучу денег, которая иногда являлась ему в пьяных снах, а потом схватил Бегемота под руку и поволок в сторону города. Ни тот, ни другой ни разу не оглянулись назад.

Единственную фразу по дороге к городу произнес Гермес.

– Странно, но там были пачки дореформенных денег, которые уже лет десять, как изъяты из оборота. Их, конечно, и сейчас можно без проблем обменять, но что–то не вериться, что Улфи рассчитывался старыми банкнотами, – скорее высказал он мысли вслух, чем поделился ими со своим напарником.

Закончился день вполне предсказуемо, – грандиозной попойкой и бесконечными и бессмысленными рассуждениями на вечную тему: весь мир – дерьмо, или только та его часть, на которой обосновались разумные особи.

А в это время Вильгельм и Гертруда, бросив опостылевшую повозку, брели по пустынной дороге, одни на десятки миль вокруг. Шаг за шагом они приближались к своей общей мечте, блаженно держась за руки, как когда–то в далеком прошлом.