Текст книги "Эквиполь инженера Шилина"

Автор книги: Дмитрий Калюжный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

2.

Лавр Фёдорович Гроховецкий родился аккурат в тот день, когда Советы, ведомые большевиками, захватили власть в Петрограде и свергли Временное правительство. Его отец, князь Фёдор Станиславович, этого переворота не принял. Не то, что он вообще отвергал перевороты, как инструмент политики, нет. Ни Керенский, ни быстро сменявшиеся министры его правительства не были князю Фёдору симпатичны, и он сам участвовал в попытке переворота, предпринятой Л.Г. Корниловым в августе того же 1917 года. Он смирился бы даже с властью Советов. Но вот именно большевики были ему почему-то особенно противны!

Ожидая, что также, как в августе большевики разгромили Лавра Корнилова, так теперь Корнилов возглавит разгром путча, совершённого Троцким и Лениным, князь Фёдор дал новорожденному сыну имя Лавр. Но – не сбылись надежды. Корнилов не стал победителем большевиков, а князю Фёдору не довелось стать воспитателем сына, поскольку погиб он под Екатеринодаром одновременно со своим кумиром, генералом Корниловым. Вдова с ребёнком осталась в Петрограде без средств к существованию. В конце 1919 она очень надеялась, что город освободит «дядя Коля», – генерал Юденич со своей армией, наступавший из Эстонии. Когда и эти мечты пошли прахом, она бросила город и уехала с ребёнком под Тверь, в деревню, где жил дальний родственник, князь Юрьев; он стал крёстным отцом Лаврика.

Однако спрятаться не удалось и тут. Новая власть реквизировала дом князя под свои нужды, а беззлобного богобоязненного старика оходили палками. Он ушёл от жестокого мира и постригся в монахи Старицкого Успенского монастыря; сюда же, в библиотеку, основанную двадцатью годами раньше попечительством монастыря, устроилась работать Елена Эдуардовна. Когда пришёл черёд религии, и под грохот падающих на землю колоколов к небу потянулись клубы дыма, несущие с собою обгоревшие страницы божественных книг, она бежала вместе с четырёхлетним сыном в Москву.

Здесь был другой мир. Здесь те же самые, казалось бы, большевики вели «поход на неграмотности»! Сельскую библиотекаршу из Старицы мигом назначили заведующей библиотекой имени многократно страдавшего от царизма товарища Достоевского, и дали ей с ребёнком комнату в том же доме на Чистых прудах, в квартире попавшей под уплотнение семьи паразита-дворянина графа Апраксина. Разумеется, о своём княжеском происхождении Гроховецкая никому не сказала ни слова, а Лавр, не по малолетству развитой, тоже помалкивал.

Дальше он жил, как все «дети совслужащих». Учился в школе; был принят в пионеры, а потом в комсомол. Увлёкся живописью и зодчеством, на общественных началах работал в творческой группе архитектора Щусева. Вдруг – а впрочем, почему «вдруг»? так и положено молодому человеку! – начал метаться. Разом занялся историей средневековья, физикой, в которой особенно желал постичь природу времени, и физиологией, а именно экспериментальной психологией.

Правда, на историческом факультете МГУ Лавр Гроховецкий задержался ненадолго: затеял бешеный спор с профессором Лурье, доказывая, что всю историю им преподают неправильно, что всё было не так. И это бы ладно, в те времена чем больше отринешь «старого», тем было лучше, но вот когда молодой студент заявил, что нет никакой борьбы классов, и докатился до чистого идеализма, утверждая, что «всё едино суть», – его, конечно, отчислили.

Зато в других науках, за два года окончив два факультета, он преуспел. В политику не лез, но ритуальные мероприятия, вроде политинформаций, посещал исправно. Репрессии 1930-х обошли его стороной, хоть и пытались ему «пришить» участие в какой-то белогвардейской группе на том только основании, что сгинувший неведомо куда чуть не двадцать лет тому назад граф Апраксин был отцом его жены, Анжелики. Но дело кончилось ничем: умел он в разговоре правильно воздействовать на людей – а следователи НКВД, как ни крути, тоже люди.

А однажды, в 1938 году, генеральный прокурор А.Я. Вышинский лично приглашал его поучаствовать в психиатрической экспертизе одного особо изощрённого вредителя.

В лагерь он попал уже в начале Великой Отечественной войны. Но это был не совсем лагерь, а НИИ за колючей проволокой. Кого здесь только не было! Оптики, акустики, радиофизики, даже люди таких экзотических специальностей, как ядерная физика. Между собою они не общались, каждый занимался своим делом, – секретность была абсолютная. Тем более никто не знал, чем занимается Гроховецкий: его работу курировал лично Л.П. Берия, а условия жизни учёного были просто сказочные. В их шарашке бродила «утка», будто Лавр Фёдорович на работе спит, потом записывает свои сновидения, а его тёзка Лаврентий Павлович не только внимательно эту белиберду читает, но и возит для изучения в Кремль, самому товарищу Сталину.

Враньё, конечно, но чем они с Берией на самом деле занимались, Гроховецкий так никогда никому и не сказал.

С начала 1950-х он читал в МГУ курс логики, а когда после разоблачения врага народа Берии логику вычеркнули из списка университетских дисциплин, уехал работать в Новосибирск. Оставаться в Москве было невозможно: коллеги относились к нему чуть ли не как к пособнику кровавого палача.

В Москву он вернулся в 1957-м, и занимался очень широким кругом тем. В 1979-м его избрали членом Академии наук по отделению физики. Но постепенно его авторитет, в какое-то время просто громадный, начал падать. Стали поговаривать, что старик выжил из ума. Ну, в самом деле, восемьдесят лет… Восемьдесят пять… А он всё чего-то бормочет. То вдруг на заседании Академии заявил, что был лично знаком с М.В. Ломоносовым. То на конференции, посвящённой 550-летию со дня рождения Леонардо да Винчи, затеял наизусть пересказывать, причём на латыни, его труд, о котором никто во всём мире никогда не слышал…

В «жёлтых» газетах появились статьи: де, старик имеет «прямую связь с Космосом», что позволяет ему черпать громадные знания из некоего «вселенского информационного поля». А он даже не возражал, не защищал свою научную состоятельность!

…Старик Гроховецкий не был учителем Боба Шилина. Он был учителем учителей Боба Шилина. Они познакомились случайно, на открытии какой-то выставки в Политехническом музее, и с тех пор Боб иногда приезжал к нему…

3.

До конца недели Шилин возился с тефлоновой сковородой. Он из-за этого даже отложил поездку на дачу к тёще. И к старику Гроховецкому попал только в субботу.

Лавр Фёдорович жил на самой окраине московского пригорода, Люберец. Он очень ценил вид из окна: почти не застроенные пространства лесов и перелесков, небо от края до края. Не любил он отчего-то больших городов, считал урбанизацию вредным процессом, и сторонился людей, этим процессом испорченных.

Дверь Шилину открыла сухая скуластая старушонка, жена учёного. Велела снять обувь и скрылась за дверью кабинета, откуда немедленно раздалось ворчание старика:

– Ты мне какой кефир принесла? А? «Милую Милу»? Сколько раз я просил не покупать эту гадость. Бери у Верки на рынке…

– Не было сегодня Верки.

– Тогда не надо было никакого брать. Сама пей эту отраву…

– Ну, и выпью, большое дело…

Старушка уплелась на кухню, а Боб вошёл в кабинет и представился. По прошлым своим визитам он знал, что старик не всегда сразу вспоминает былых визитёров. Но на этот раз он Шилина узнал, покивал. Как всегда назвал «голубчиком». Велел садиться. Боб сел и, чтобы потрафить старому отшельнику, немного поругал городскую суету, похвалил пейзажи за окном, выразил радость, что Лавр Фёдорович хорошо здесь устроился. Тот равнодушно покосился в сторону упомянутых пейзажей, пожал острыми плечами:

– Все как-то живут. Все привыкают. Скоротечна память людская, не способна она осознать многообразие жизни… Вам с вашего места видно насыпь, которую они там скоропалительно трамбуют?

Боб приподнялся, глянул в окно. Действительно, вдалеке, между домом и горизонтом, среди мягкой зелени полей и тяжёлой зеленью деревьев, желтела широченная земляная насыпь, по которой сновали самосвалы и бульдозеры.

– Бочажку с водой они видят, – бурчал старик, – и пока её обкапывают, чтобы, наверное, потом свести воду в Чёрное озеро и засыпать это место тоже. Но там есть ключик… небольшой такой ключик… даже два. И вот потом построят на этой насыпи жилой микрорайон. Дома, дороги… Десять тысяч жителей останутся в неведении, что здесь было раньше, и не подозревая, что будет потом. А ключики… эти ключики будут подтачивать дома и дороги.

Из глаза его вытекла слеза.

– Я стал плохо видеть, – пожаловался он. – Но пока ещё всё помню. О чём это я?

– «Не подозревая, что будет потом», – подсказал Боб.

– Ах, да. Вы физик, вы должны понять. Тот ускоритель, что эти умники строят в Альпах, просто преступление. Потому что не факт, что Вселенная находится в устойчивом состоянии. Нельзя быть в этом уверенным, Борис Дмитриевич. Вот они сейчас разгоняют частицы, чтобы лоб в лоб был удар. Энергии очень большие, десять в семнадцатой степени электронвольт. Для безопасности, и то относительной, нужно строить ускоритель больше солнечной системы диаметром. Если же добиться желаемого результата на локальном участке, то вдобавок можно получить результат не желательный: начнётся типичная ядерная реакция с выделением энергии, которой хватит, чтобы изменить физическое состояние всей Вселенной. Они наш нестабильный мир толкнут к переходу к другой устойчивости, где для нашей планеты может не оказаться места!

– А вы кому-нибудь в Академии об этом говорили?

– Голубчик! Говорил, не говорил, а толку-то! Может, и говорил. Я ведь могу понять, а влиять я не могу. Сижу и жду, что один какой-то умник двинет рычажок на лишние полмиллиметра, и вся наша реальность потоком излучения перейдёт в иной вид.

– И что же, по вашему мнению, делать?

– Лучше ничего не делать. Сидеть и тихо надеяться, что пронесёт…

– Один древний китаец, Лао Цзы, говорил: «Действует бездействием мудрец», – блеснул эрудицией Боб.

Гроховецкий кивнул:

– Это потом придумали прозвище Лао Цзы, «Старый мудрец». И теперь верят, что в древности некий Старый мудрец придумал учение Дао дэ цзин. А на деле жизнь сама по себе, учение Дао – само по себе. Человечеству от него ни тепло, ни холодно.

Бобу трудно было угнаться за мыслями старика. Однако он быстро нашёл аргумент в защиту человечества:

– А китайцы-то! Они это учение в школе преподают…

– И много оно им помогло? – усмехнулся Лавр Фёдорович. – Если ничего не делать, мир всё равно меняется, и невозможно понять, почему и в какую сторону. В человеческих языках даже нет слов для описания этого процесса. Люди слишком замкнуты на свой интерес, у них очень бедная лексика. Большинство всерьёз уверено, что есть «добро» и есть «зло», и между ними идёт «борьба»… Вот же чепуха… Причём заметьте, голубчик, только иероглифистика позволила сформулировать основы даосизма. То есть учение Дао записано не словами, а категориями. А уж как людишки перевели их в слова, дело известное. Понятно, что всё переврали. Нет, надо было быть последовательным: уж если решил действовать бездействием, так зачем составлял учение?.. Гордыня, вот оно что…

Появилась старушка, жена Лавра Фёдоровича; её имени Боб, к стыду своему, не знал. Она толкала перед собою сервировочный столик с колёсиками, на котором стояли чайник, чашечки, стаканы и блюдечко мёда.

– Что бы я без тебя делал, – надтреснутым ласковым голосом пробурчал старик.

– Голодным бы сидел, – строго сказала она и вышла.

Пока Боб разливал по чашечкам чай, Гроховецкий говорил будто бы сам себе:

– Сначала всё было не так. То, что я изучал в юности, теперь знаю только я. Многое куда-то потерялось. И то, что получилось, огорчает меня. Особенно, что пропали некоторые очень яркие люди. Был один поэт… Его нет в этом мире. Вот, я вам прочту: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как…»

– «Как мимолётное виденье, как гений чистой красоты», – подхватил Боб. – Пушкин Александр Сергеевич, «Анне Керн».

– Вы знаете Пушкина?!

– Все знают Пушкина. Его в школе изучают.

– Да?! Какое счастье… А я думал, тут его нет. Я стал быстрее умирать, – пояснил он. – Не успеваю даже разобраться, что к чему, а уже – хлоп…

Старик осторожно отхлебнул чаю, спросил, чем он, собственно, может быть полезен уважаемому Борису Дмитриевичу. Боб стал рассказывать про свои успехи в изготовлении эквиполя, как искусственной модели магнитного монополя. Гроховецкий слушал, кивал, впопад задавал вопросы. Боб, отвечая, не переставал удивляться, насколько старик при всей своей внешней дряхлости сохранил умственные способности. А тот, уяснив всё досконально, кратко резюмировал услышанное, вопросительно поглядывая на Шилина: дескать, правильно ли я понял? – и выдал чеканную фразу:

– Итак, вы создали в общем магнитном поле большой компенсационный заряд. И в силу этого смогли летать.

– Антигравитация! – осенило Боба.

– Она, – сказал Гроховецкий, и неожиданно спросил: – А почему вы решили подняться при помощи трёх шаров?

– Из-за удобства, – ответил Боб. – На одном шаре висеть, как на гвозде, в этом было бы мало радости. С палки, к которой приделал два шара, я свалился. Вот и полетел на трёх. Я бы даже предпочёл четыре, а то одна нога всё время соскальзывала. Но у меня осталось только три.

– Вот как? – прищурился старый учёный. – А я хотел вас поздравить с мáстерским решением проблемы движения в стороны.

– Как это?

– А представьте себе табуретку. Что такое табуретка? Небольшая площадка для размещения седалищной части человеческого организма. Но она должна быть: а) на удобном для человека расстоянии от пола, и б) устойчивой. Так?

– Так, – ответил озадаченный Боб.

– Предположим, проблема установления удобного расстояния от пола нам ясна, и мы её решили. Как быть с устойчивостью? Если у табуретки одна ножка, она неустойчива во всех направлениях. Если мы ей приделаем две ножки, то можем упасть только в двух направлениях. А вот если ножек три, то табуретка наша устойчива на плоскости.

– Ну, да, – сказал Боб. – Дальше можно сделать хоть сто ножек разной длины, стоять она будет на трёх самых длинных.

– Вот именно. В магнитном поле Земли компенсаторный заряд, распределяемый между тремя шарами, позволит вам уверенно передвигаться куда угодно. Вне Земли вам, возможно, понадобится ещё один шар, чтобы получилась пирамида…

– Как же, а у меня получалось только вверх и вниз.

– А вы подумаете, и поймёте…

Они занялись подробным обсуждением принципов управления, но в конце беседы старик отвлёкся, задумался, а потом озадачил Боба.

– Эта ваша штука, мономагнит в действии, может оказаться очень опасной для человечества, – сказал он.

– Вот тебе и на, – растерялся изобретатель. – С чего бы это?

– С того, что вселенная и так неравновесна. Кто знает, куда толкнут её ваши полёты. Это, голубчик, надо обдумать.

Глава пятая

1.

По коридору быстро шёл Никодимыч со свитой прихлебателей.

– Молодец, – отрывисто бросил он, проходя мимо Боба. – Грамотное заключение дал по сковороде. Зайди к Марине.

Марина была девицей, выполнявшей функции теневой бухгалтерии, она выдавала зарплату в конвертах.

Отойдя от Боба шагов на десять, Сурин обернулся и крикнул:

– Но премии тебе не будет! За срыв сроков!

Он сделал это, конечно, специально, чтобы все слышали и на ус мотали: Никодимыч за работу платит, но и за промашки карает.

Бобу вспомнился вопрос Лавра Гроховецкого:

– А кто у вас начальником?

Боб ответил ему, что Никодимыч Сурин, а старик засмеялся:

– А, Лёнька! Знаю его. Этот не учёный, а барыга. Зачем вы с ним работаете, голубчик? Ничего хорошего вы у него не почерпнёте…

И тогда Боб ответил ему, что у Сурина он не работает, а зарабатывает. Конечно, чем заниматься всякой мутнёй вроде сковородок, чудо-тёрок и прочего, лучше дома сидеть. Но «белая» зарплата в институте маленькая, а «чёрная», что идёт от Сурина, большая. А главное, в институте есть возможность заниматься наукой. Пусть даже бесплатно.

Боб задумчиво почесал щёку и отправился к Стражестрахову, думая сразу о многих вещах. О том, что Гроховецкий всё-таки гений, а маленькие заскоки его только украшают… О том, что если делать расчёты по методу, который предложил ему старик, то можно обойтись «малой кровью»: практические программы для таких действий есть. Вот и сейчас он шёл к зубру математики потому, что затеял перевести на свои цели старую программу расчёта напряжений в электросетях, она вполне подходила для его нужд.

В целом же Шилину было ясно, что пора переходить к практике, а в городе это невозможно. И поскольку он занимался эквиполем помимо планов ИКП и никому не был обязан, а злопамятный Никодимыч уже сказал, что не даст ему новых коммерческих заданий, он решил подать заявление на отпуск.

Пока шёл к Стражестрахову, Боб подумал и о том, что Сурин – ещё не самый плохой экземпляр. А вот был у них в главных инженерах некий Мартьянов, которого иначе, как Воффкой, никто не звал, так это был жулик из жуликов: половина госфинансирования института прямиком шла к нему в карман. Этого Воффку Боб вспомнил потому, что, как оказалось, Лида из патентной библиотеки, дочку которой он давеча пытался воспитывать прямо на улице, была бывшей второй женой Мартьянова. Теперь этот, говоря словами Лиды, «любитель галантных приключений» отправился на завоевание новых вершин, должностей и женщин, оставив институт с неоплаченными долгами, а Лиду – с дитём на руках. Благо, хоть иногда подбрасывал мелочишку на содержание собственной дочери!..

2.

Мальчики всего мира любят играть с инструментами. Для всякого дошкольника высшее счастье – это найти папин молоток, и пока родителей нет в квартире, что-нибудь поприколачивать. Или найти пилу и чего-нибудь попилить, с восторгом наблюдая, как будто бы из ничего возникают горы красивых мягких опилочек. А некоторые особо одарённые мальчики сохраняют эту любовь до глубоких седин и широких лысин. Так, заслуженный изобретатель Российской Федерации Боб Шилин играл со своим эквиполем до полного самозабвения.

Для начала он сделал себе эквикуртку. Откопал в старом хламе длинную робу дубового качества, с широкими рукавами, вычистил её, слегка укоротил, трудолюбиво пристрочил на груди и спинке крепкие лямки, в рукава вшил гибкие пластмассовые вкладыши, сходящиеся у лопаток «замкóм», чтобы крепить в них шары, и сделал так, чтобы нижний шар, вроде пуговицы, пристёгивал полы к спинке между ног. Единственно, управление пришлось делать самое элементарное: две высоты по вертикали и две скорости по горизонтали. Иначе растопыренных рук не хватало.

Сложнее всего оказалось поворачивать на лету. Тяга-то идёт по вектору, на разнице потенциалов шаров. Это не то, что колёсами по дороге вертеть. Боб и задом наперёд полетал над лесом, и спиной, и боком, и вверх ногами. А когда решил потренироваться в своём хозблоке, его так об стену шмякнуло, думал, голову снесёт.

Зато какой был кайф применить эквикуртку в деле!

Пришла тёща, напомнила, что хлеба в доме нет, и ещё всякого нужного. Надо, стал-быть, в село идти, пять км в одну сторону.

Он и пошёл.

Она ему вслед крикнула: куда, дескать, в куртке в такую жарынь! А он отмахнулся, не оборачиваясь, чтоб она не увидела его радостной рожи. Он заранее предвкушал, что будет.

Ушёл в лесок, чтоб с деревни видно не было, натянул капюшон на голову, затянулся покрепче, поднялся в воздух и взял курс на сельскую колоколенку. Ветер слёзы давит: жмурился он, едва мимо не пролетел. Однако опустился в безлюдном месте, бодро сбегал в магазин, и – обратно.

На всё про всё пятнадцать минут. И вот он уже с равнодушным лицом выставляет продукты из сумки на стол, а теща сидит на своей табуретке и пытается сообразить:

– Да ты ж вроде только что ушёл?

– А я бегом сбегал.

– В куртке? Худеешь, что ль?.. Да не может этого быть!

– Точно тебе говорю. Ветер был попутный…

– Ой, Борька, чего-то ты врёшь! – шасть рукой ему под куртку, хвать за майку, и как в той рекламе:

– А майка-то сухая!!!

Он, счастливый, захохотал в голос.

– Что, разыграл? – допытывалась она. – Ну, признайся. С вечера, что ль, всё купил и за околицей прятал?

– Говорю, сбегал. Вот сходи нарочно, спроси, был я там сейчас или не был. Тебе любой скажет…

Ещё три шара он приспособил к телеге, которую выпросил у соседа Василия.

По правде говоря, это была не Васькина телега, а ничейная, как бы общая. То есть сначала она была тёти Раина. Нет, не так. Это была телега погорельцев, которые пришли из соседней Жужельни. Потом они ушли, а телегу оставили у тёти Раи. Она её год у себя во дворе терпела, да и выставила на улицу: забирайте, кому надо. А кому её надо? Телега без лошади, что лошадь без телеги. Гарцевать, что ли, на ней по огороду?.. А Василий утащил её к себе, потому что он вообще всё к себе тащит. Натура у него такая.

И вот Боб, взяв с собою Брута – любил Брут на досуге погонять Васькиного кота, – пошёл к Василию:

– Отдай телегу.

– Уважишь, отдам.

И они пошли в беседку, и засели там на два часа. Ещё в предыдущий свой приезд Боб дал Василию баночку «очищающего порошка» собственного изобретения: как всегда, марганцовочка, уголёк активированный, но было там и ещё кое что, – так сказать, секрет фирмы – и теперь на столе стояла не гнусная сивуха, а чистейшая водочка, да к тому же «беспохмельная», содержащая в себе флавоноид сибирского кедра. И бутылочка была на загляденье, с фольгой и картинками, а стеклянная пробочка на ней с тиснением серебром. Васька подобрал её на станции, когда ездил в Москву весной.

Короче, Боб Ваську так уважил, так уважил, что Васька не токмо что ему телегу отдал, а впрягся вместе с Бобом в ту телегу, и помог дотащить её к тёщиному дому. Оси прикипели уже к днищу, ступицы треснули, колёса практически не вертелись; волоком тащили они это гремящее угробище, с песнями и криками «Эй, ухнем!», «Иго-го!» и прочим шумом. Вечер уже был, бабки повыбегали, кричали что-то, за общим грохотом неслышное, кое-кто кулачками грозил, – а Боб крикнул им:

– Бабки! Тихо! Всем с фермы доставлю навоз бес-плат-но! На вот этой вот телеге!

А уж кто-кто, а местные бабки знали, что если Боря Шилин даже спьяну чего-то пообещал, то сделает. С навозом же в деревне была прям-таки беда. Приходилось ездить на ферму с маленькими тележками по много раз, или нанимать за пузырь тракториста, или ещё как-то исхитряться…

Прекратили бабки ругань, облепили телегу со всех сторон, помогли Бобу с Васькой во двор к Антонине Николаевне её развернуть… Так началась эпопея с «летучей телегой», но прежде, чем телега поехала за навозом, над их деревней пролетела ведьма на метле.