Текст книги "Урусут"

I

Олег сам, до последней детальки, до петушка-флюгера, до оконного ставца, до резного крылечка выстроил себе такие хоромы о нескольких этажах с переходами во все стороны, что слава о них задолго до окончания строительства по земле покатилась. Со всех стран, знаемых и заморских, стекались посланцы на это диво-дивное глазеть да восхищаться. И вот как вбил он последний медный гвоздик, пришла пора вводить в терем хозяйку. Ну, перво-наперво, кота пустили, тот с шипеньем прыгнул в угол и затих. А затем уж в свежую, истекающую смолой горницу плавно, словно лыбедь сказочный, вошла сама Анфиса Тимофеевна. Величавым, строгим, но довольным взглядом из-под ровного полукруга бровей водит по сторонам, улыбается – угодил супруг, значит. А как ради такой жар-птицы и не расстараться! На ней парча, жемчуга нитями, изумрудные и золотые браслеты, серьги с рубинами, перстни с сапфирами. По плечам струится голубой китайский шелк в серебряных узорах, в руках – беличий коротель с вишневым бархатом. Повернулась, прошлась туда-сюда. Концы красных выступок горят из-под подола, все каменья будто разом при повороте вспыхивают, пышные палевые рукава схвачены у запястий парчовою оторочкой, вышитой мелким жемчугом. Вдруг озорно улыбается – гости еще не вошли, подходит к Белому Лбу, берет его грубую плотницкую ладонь и кладет себе на грудь. Только грудь маленькая и парча с шелком – грубее холста. А в улыбке среди почему-то желтых зубов он замечает справа вверху две дырки.

– А-а! – кричит Олег и просыпается.

– Дурной сон? – зевая, спрашивает Алтантуяа, поворачивается, втыкая свой теплый зад ему в живот, а ладонь супруга, которую держит своими маленькими пальчиками, запихивает себе за пазуху, ближе к небольшим острым грудкам. – Всю ночь ворочаешься…

На второй половине шатра раздается не плач, не вой, а требовательная команда:

– Уа!

Так как ответ не последовал, сила команды удваивается:

– Уа-уа!!

– Ну вот, – встает жена, – опять не выспалась. Если Ильсия злится – надо ее козлиным молоком поить – видно, нездоровится.

– Я наружу… – вяло сказал древоделя.

– Если соберешься уйти куда – предупреди, ладно?

– Ладно…

Только шагнул из юрты – Туглай навстречу.

– Никак субх вышел делать? – ухмыльнулся тот.

– Ага. И зухр заодно. Просто отлить.

– Давай провожу. Все равно я к тебе для разговора.

– Ну, пошли.

«Отлить» в монгольском стойбище или походном лагере – дело не простое. Если совершить сие в пределах оных, наказание – смерть. Ну, или заплатить шаману-колдуну уйму денег, чтобы «очистил» место.

У шатра сотника Юлгиза второй день стояло воткнутое копье с черным войлоком – метка умирающего.

– Как нормальный боец, так подхватит болезнь и помрет перед боем. Как болтун-краснобай – бочку арака выжрет, двух баранов слопает – и хоть бы что, – заметил Олег.

– Кого ты имеешь в виду? – захохотал арактырец.

– Не тебя, мин-баши…

Последнее слово русский ратник произнес с сарказмом, не ускользнувшим от монгола.

– «Мин-баши»! – передразнил тот боевого товарища. – Вот убьет меня Тимур – станешь на мое место.

– Мне наплевать на все ваши степные: карьеру, грабежи, золото, наложниц и прочую хрень. Мне год остался. Даже десять месяцев. Пройдут – только меня и видели.

– Мы к этому разговору еще вернемся.

– Вернемся, – согласился плотницкий сын, когда они, уже миновав часовых, зашли в лес и сделали свои дела.

– А вот давай на пенечки присядем, пока время есть, – предложил Туглай.

– Давай. Только зачем тебе чужеземец понадобился?

– Ты не простой чужеземец. Ты умный чужеземец. Посоветуемся?

– Да почему нет? – урусут сорвал травинку и начал ее жевать.

– У одних утренний намаз, другие по бараньей лопатке гадают, а мы пока тут поболтаем.

– Болтай.

– Тохтамыш больше не станет уходить от Тимур-Ленга. Сегодня он даст бой.

– Он даст бой, только опять, как заяц, сбежит, как и из Дербента четыре года назад, и из Ак-Орды – два. Только наши головы в поле оставит.

– Я сейчас направляюсь на джанкы. Там будут почти все тысяцкие и самая верхушка – Тохтамыш, огланы Таш-Тимур, Бек-Ярык, наш Илыгмыш, Бек-Пулад, и найоны – Актау, Урусчук-Кыят, Иса-бек, Кунче-Бугу, Сулейман-Суфа, Науруз, Хасан-бек. И все хотят драться! Тохтамыш неприкосновенен, он новый Бату, объединитель Белой, Синей и Золотой Орды. Чингисхан завещал все эти земли чингизидам! Разобьем здесь, потом в Хорезм! Загоним чагатаев за Ходжент! Отберем Арран! Имеретию! Картли! Земли вайнахов! И будет всегда одна Орда, Великая Орда!

– А до Чингисхана народы как-то со своими землями справлялись? Тогда никто никаких завещаний не издавал? У Тохтамыша и так вся Степь – неужели ему мало? Можно остановиться! Сколько Увечный йигачей прошел, чтобы сюда добраться? Ему отступать некуда! Для него поражение – смерть! А для наших – вон, весь Дешт-и-Кипчак для бегства! Сытые, довольные, отъевшиеся, в поход девок и скраб взяли – если уж решил этого Защитника Веры, Меч Ислама измотать – так каждый день несколько кошунов выделяешь – и в бой! На следующий день – другие в бой, и сразу назад!

– Ну, ты тоже, Искандер Двурогий, что-то в Тебризе мы тебя не видели!

– Ты знаешь, меня каракурт укусил – значит, Бог отвел от участия в том, что вы там с людьми творили. Зато в Зенджир-Сарае видели! – сказал он и пожалел, тут же сплюнул. Тохтамыш устроил там обычную резню, и Олег почел бы за счастье не вмешиваться, но два десятка из его сотни полезли от жадности за добычей в сторону от основных сил и попали в настолько хорошо организованную засаду, что приходилось, их выручая, так рвать и метать лично, что жилы, на самом деле, лопались, а глаза вылезали из орбит. Не разбирал, правое дело, левое, только рубил, колол и резал. Ну и пожаловали Белого Лба за храбрость хвостом яка, черт его дери, что теперь болтался на шее его трехлетки Бедокура, названного в честь клобуковского коня. Прежний, Буран, утонул от слабости в Самуре. Кавказские реки только сатана преодолеет, и то, по валунам прыгая – настолько они быстрые. А тут у загнанного животного три стрелы в крупе – попробуй, выберись.

– Это война! Мы выполняем завет Чингисхана!

– А Тимур несет «зеленый свет ислама». И что с той, что с другой стороны – обычный грабеж. Вот и все объяснение.

– Ладно, пошли. Вчера уже два тимуровских тумена дрались с нашими. Сегодня будет большой бой. Я – на совет, ты рядом посидишь у юрты, как мой лучший сотник.

– Только мимо жены пройдем, я хоть пару лепешек возьму.

– Давай…

Бегство по Синей Орде выказывалось Тохтамышем и приближенными как традиционный способ ведения степной войны. Измотали переходом, неожиданно появились, отступили, оставили выжженные земли без припасов, опять наступили, но выглядело это обычным восточным пустозвонством. Планов не имелось, целей не ставилось, командиры спорили, а злодей и убийца, повелитель стран и народов, эмир эмиров, Железный Хромец, гроза неверных, меч Аллаха, защитник правой веры, повелитель Самарканда, Бухары, Кеша, Ургенча и сотен других больших и малых городов гурген-эмир Тимур вел вышколенные войска прямо и непреклонно к победе над бывшим другом. Перешел он Голодную степь. Подвиг? Да какой! Ну и бить бы чагатайцев на выходе, истощенных, обессиленных, а не «заманивать в глубь»! Вояки, елки-палки! Эх, по-хорошему рвануть бы на родину, но степь без ордынской пайцзы не пройти, а даст ее только Илыгмыш, и не раньше, чем через год. И к Алтанке прикипел, а в маленькую Ильсюшку вообще влюбился без памяти. Словам русским учит, но пока маленькая лапочка бодро произносит одно: «Тятя!» Да и куда бежать, если, по слухам, сам великий князь Василий русское войско на помощь татарам ведет? Не говоря уже о горе-братьях суздальских?

Перед огромным золотым шатром Тохтамыша расстались, и Олег принялся ходить взад-вперед, обдумывая возможности сегодняшнего дня. Рядом толпились такие же юз-баши, что-то вспоминали, хихикали, но он к ним и не подумал подойти – дружбу ратник водил лишь с бойцами своей сотни и всех знал по именам, ибо в сражении только они тебе спину и прикроют. А эти… Разок что-то там ему высказали за гордыню и пренебрежительность, пары-тройки зубов от плотницких кулаков недосчитались (оружие – уже чересчур!), да и отстали быстро. Что с ними обсуждать? Эх, хорошо бы убить Тимура, забрать его коней, а оставшихся в живых воинов продать в рабство! А потом еще пойти на кого-нибудь войной, забрать табуны, а людей продать в рабство! Отдохнуть годик, и опять – табуны и рабы! И так – до конца дней своих! Тьфу!

Древоделя нашел примятую травку на пригорке, сел поудобнее. Алтанку жалко. Илыгмыш сказал: «Если не берем с собой жен и детей – значит, проявляем неуверенность в победе». Вот и тащат все свои семейства. Ну, а коли наоборот? Олегу – череп надвое, а супружница – уж и не первой юности, и не красавица писаная, вряд ли в гарем султанский попадет – холопкой на кухню к какому-нибудь купцу, и вся недолга.

Белый Лоб – заложник всех своих обещаний. Пообещал служить хану – вот и сабля, не раз обагренная кровью таких же чужеземцев, как и он сам, висит на боку. В ыходившему раненого юнца в вонючем зиндане старику пообещал взять в жены его внучку – вот она, поит лечебным козлиным молоком правнучку лекаря. Хорошо, говорят, старикашка кипяточком на стене Кремля белокаменного получил! Уж потом не помогли ни травки, ни заклинания!

А девка – что, девка годная. И любит, как кошка, и в руках все горит. У них, у монголов, бабы весь быт на себе и держат, пока мужики то скот на дальние пастбища гоняют, то народы соседние рубят. И до чего же людишки странные, иногда как дети! Нож в огонь не то, что бросить – так, пламени коснуться – смертный грех. Наступил на порог юрты – сразу голова с плеч. Опереться на кнут, умертвить птенца, вылить молоко на землю, выплюнуть изо рта пищу, тронуть хлыстом стр елы, дать кость собаке, мозжечок перед этим не высосав – грех несмываемый. А убивать безоружных людей, да что там – детей и стариков – прямо забава какая-то. Увидев плохой сон, монгол может вскочить на коня и мчаться в степь, от него убегая. Половина – мусульмане, а пьют каждый день, да так, что потом валяются в щедро разбросанном по стойбищу зеленом конском навозе. Захотел – исполнил намаз, забыл или лень – ну и ладно. О загробной жизни считают, что так же у них будут там табуны и наложницы. А пуще всего боятся сглаза. Оружие шаману заговаривать свозят повозками. У всех есть миски, но поесть из общего котла руками – нормально. «Помыть» в общем котле свою миску – тоже нормально.

И всюду лесть, почитание начальства, ползание на животе, падание ниц, стояние на коленях. Из юрты бека, кроме как ползком и жопой назад, и сотник не выберется. Олег сразу прикинулся дурачком, у моего народа, мол, другие нравы, ваших я не знаю и по-вашему не умею. Заставили бы, конечно, со временем, но оглан его любил, и он это помнил. Как только бесерменская рать вернулась с Руси, Илыгмыш возжелал на свою поросль воочию наблюдать. Оказывается, из тех сирот, что тренировались рядом с древоделей, готовили будущих смертников-баатуров – прослышал повелитель, что у Тимур-Ленга подобный отряд есть, вот ему и своего захотелось. Олежка, зная, что поганые Москву дотла сожгли и людей вырезали, пришел в такую ярость, что устроил не представление, а побоище. Одной деревянной палкой переколотил всех других пацанов, а когда, кто постарше, ворованным во Владимирском княжестве фряжским вином опившись, полез свою удаль доказывать, то тут уж начал бить в смерть – своих-то соучеников вроде всех знал и кое с кем дружил.

Остановил жестокую драку Туглай – сгреб в охапку и все бормотал где-то выученное русское слово «прости» на ухо мальчишке, все «прости» да «прости», так что и обмяк плотницкий сын, скорее от удивления. А Илыгмышу что – ревел от счастья, хлопал себя по бедрам, приказал напоить Белого Лба пшеничной бузой, так и проспал он двое суток кряду. А потом уж и была одна только мечта – чтобы десять лет минули быстрее.

Сначала шли постоянные занятия, два-три года, одинаковые, пустые, никчемные дни. Если дети в силу возраста еще могли игры устраивать, то Олег просто сидел и смотрел в степь, размышляя о своем. Одно развлечение, правда, придумал. Целый котел ему бы никто не дал, так он вырыл яму, укрепил стены обожженной глиной, чтобы жидкость не пропускала – натаскает воды, потом разом набросает раскаленных камней, разденется, плюхнется и сидит, радуется. Еще тройку камушков на берегу оставит и одёжу на них положит – пущай вши жарятся, не все же ногтями, как варвары, выковыривать. Хихикали над ним, хихикали, да оставили в покое. Что уважал этот дикий народ? Силу. А сила у него имелась. Только свое плотницкое умение старался никак не выказывать – ну их к лешему, иначе обязательно придумают какую-либо замятню.

И не такое у них оказалось богатое богатство – да, табуны скота, да, кажется, еды на тысячелетия, но скот-то в основном – беков да нойонов, простой степняк утром просяную кашку сварит, да вечером еще разок – вот и вся пища. Летом мяса стараются не есть, одним молоком обходятся, а уж если непогода какая… Вот, один старик сказывал: выпал у них как-то град, сыпал и сыпал, навалил в человеческий рост – сгнила вся трава, не говоря, сколько от холода скотины полегло. И одну лошадку забьют, сожрут потихонечку, а косточки ее перетрут – и на корм другой скотинушке, вот год и пережили.

Так стройте дома, вашу мать, пашите землю! Нет, «степной обычай» мешает – легче собрать ватагу удальцов, да отбить худобу у соседнего племени, а людей перебить. А после появился такой Темучин, позже известный как Чингисхан, так он решил, что не монголы друг у друга будут скот уводить, а, наоборот, объединятся степняки, и завоюют все народы, и заберут у всякого, что есть ценного – у кого и вправду табуны, а у кого рабов-рабынь, серебро-золото да ремесленников-умелые руки. Эх, ну до чего же паразитные паразиты! Холодно-голодно им, тудыть-растудыть…

II

Однажды оглану понадобилось в Сарай, и взял он с собой Олежку – ну, это не диво, мало ли для каких нужд? – но еще и Алтантуяа. Ох, тут у Белого Лба сердечко и защемило! Обещали архиепископа – будет архиепископ! А и вправду – пятнадцать годов, скоро шестнадцать, не одна, полторы косых сажени в плечах, а век воинский короток, не успеешь наследие заделать, как в сырую землю червей кормить ляжешь. Но девка же верит в духов, в бесов, если вещи своими словами называть! И напросился урусут тогда через Туглая к ней в кибитку, хоть это и грех по их обычаям. Но грех грехом, а просветить-то надо!

И вот устроились они рядом, бочком к бочку, свернутый войлок им валиком под спинки, буйвол повозку тянет, ритмично трясет, рука касается руки. И совсем другие, далекие от христианского просвещения, мысли голову занимают, но дорога дальняя, и суть веры будущая венчанная жена постигнуть должна. Повел разговор плотницкий сын с самой основы:

– В начале, в первый день, сотворил Бог небо и землю…

– А до этого что было? – наиболее волшебной улыбкой, какая только может быть в мире, улыбнулась Алтан.

– Да подожди! Не перебивай! Ничего не было! Это… Хаос! Ну вот! Во второй день сотворил твердь посреди воды. В тот же день разделились воды – половина их взошла на твердь, а половина сошла под твердь…

– Как этот – «под твердь»?

– Ну, земля на чем-то держится? На воде плавает, значит…

– А…

– Вот. Нет, ты не перебивай, слушай. В третий день сотворил он море, реки, источники и семена. В четвертый день – солнце, луну и звезды. И украсил Бог небо. Увидел все это первый из ангелов – старейшина чина ангельского, и подумал: «Сойду на землю, и овладею ею, и буду подобен Богу, и поставлю престол свой на облаках северных».

– Нет, какой плохой!

– Ну! Вот – и тотчас же был свергнут с небес, и вслед за ним пали те, кто находился под его началом – десятый ангельский чин. Имя враг имел – Сатанаил, а на его место Бог поставил старейшину Михаила. Сатана же, обманувшись в замысле своем и лишившись первоначальной славы, назвался противником Богу. Затем, в пятый день, сотворил Бог китов, рыб, гадов и птиц пернатых. В шестой день сотворил Бог зверей, скотов, гадов земных; создал и человека.

– Человек – как гад?

– Ну, в каком-то смысле… В седьмой же день, то есть в субботу, почил Бог от дел своих. И насадил Бог рай на востоке в Эдеме, и ввел в него человека, которого создал, и заповедал ему есть плоды каждого дерева, а плодов одного дерева – познания добра и зла – не есть. И был Адам в раю, видел Бога и славил его, когда ангелы славили, и навел Бог сон на Адама, и уснул Адам, и взял Бог одно ребро у Адама, и сотворил ему жену, и ввел ее в рай к Адаму, и сказал Адам: «Вот кость от кости моей и плоть от плоти моей; она будет называться женою».

– Жено-ю-ю… – зевнула девушка. – Интересно…

– Слушай дальше! И нарек Адам имена скотам и птицам, зверям и гадам, и дал имена даже самим ангелам. И подчинил Бог Адаму зверей и скот, и обладал он всеми, и все его слушали. Дьявол же, увидев, как почтил Бог человека, стал ему завидовать, преобразился в змия, пришел к Еве и сказал ей: «Почему не едите от дерева, растущего посредине рая?» И ответила жена змию: «Сказал Бог: “Не ешьте, если же съедите, то смертью умрете”». И сказал жене змий: «Смертию не умрете; ибо знает Бог, что в день тот, в который съедите от дерева этого, откроются очи ваши и будете как Бог, познав добро и зло»…

– Иншалла! – согласно ответила Алтантуяа, положила ему голову на плечо и заснула.

С того вечера попытки просветить спутницу жизни Олег оставил. Раз, правда, много позже, он повествовал ей о Христе, и после такой части рассказа, как:

– … В Египте же явился Иосифу ангел и произнес: «Встань, возьми младенца и мать его и иди в землю Израилеву». И вернувшись, поселился в Назарете. Когда же Иисус вырос и исполнилось ему тридцать лет, начал он творить чудеса и проповедовать царство небесное. И избрал двенадцать, и назвал их учениками своими, и принялся творить великие чудеса – воскрешать мертвых, очищать прокаженных, исцелять хромых, давать прозрение слепым – и иные многие великие чудеса, которые прежние пророки предсказали о нем, говоря: «Тот исцелил недуги наши и болезни наши на себя взял»… – она оторвалась от шитья и искренне высказалась:

– Вот бы и сюда такого шамана! А то наш совсем лживый – обещал Тюшбике, жене кузнеца, сломанную ногу выправить – дергал, дергал, травами опаривал – так нога посинела, опухла, а Тюшбике через два дня умерла. Ох и бил его Рафис, ох и бил! «В другое племя, – кричал, – беги, не будет тебе здесь жизни!» Но колдун хитрый, быстро договорился с родителями красавицы Мадины о замужестве, и кузнец, увидев ее, успокоился…

Зато когда родилось крохотное чудо с малю-ю-ю-ю-юсенькими пальчиками, с розовенькими пяточками, с пузырьками слюны на губках – тут он ей ежевечернюю сонную сказку читал; и сам с удовольствием, и чудо радовалось во весь свой беззубый рот. Больше всего чуду понравилась история об архангелах. Как начнет папашка свой рассказ, так Ильсюшка (по-русски в Сарае при крещении нарекли, ясное дело, Елизаветой – но кто здесь станет такое выговаривать? Так и пошло – Ильса, а чтоб не по-мальчишески получалось – Ильсия. Да он и не противился) глазки свои узенькие распахнет, пальчик в ротик – и слушать.

Он ей грозно так, для начала:

– …Тогда выступил против Сатаны один из высших ангелов Божиих, архангел Михаил, и сказал: «Кто равен Богу? Никто, как Бог!» И произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против Сатаны, а Сатана и бесы его воевали против них.

Однако не могла злая сила устоять, – и тут он сбавил тон, – против ангелов Божиих, и упал Сатана, вместе с бесами, как молния, вниз, в преисподнюю, в ад. «Адом» называется место вдали от Бога, где и пребывают теперь злые духи. Что смотришь так удивленно? Да, очень нехорошее место. Но мы туда не собираемся. Давай, давай, улыбнись, – ратник потрепал девочку по щеке, и она загугукала. – В аду злые духи мучаются во злобе, видя свое бессилие перед Богом. Все они, по своей нераскаянности, так утвердились во зле, что уже – представляешь? – не могут быть добрыми. Ну, как Чингисхан в свое время, ты меня понимаешь. Они стараются коварством и хитростью соблазнить каждого человека, внушая ему ложные мысли и злые желания, чтобы погубить. Так возникло зло в Божьем творении. Злом называется все, что делается против Бога, все, что нарушает волю Божью…

– Уа! – сердито сказала Ильсия.

– Ты согласна? – обрадовался Олег, но тут же уловил носом знакомый запах. – Алтан! – крикнул он. – Дочурка описалась – поменяй пеленку!

– Сейчас! – донеслось с другой половины, тут же появилась супружница и мигом перепеленала девочку, сунула ей хлебный мякиш и с улыбкой уселась рядом.

– Так вот! – продолжил хозяин юрты, глядя прямо в прекрасные глаза Елизаветы. – А те ангелы, кто остались верными Богу, с тех пор живут с ним в непрестанной любви и радости – ну вот как мы с мамой. И они теперь так утвердились в добре и любви Божьей, что уже просто не могут творить зла – не могут грешить, потому и называются святыми – слышишь? – святыми ангелами. Слово «ангел» означает по-русски «вестник». Бог посылает их возвещать людям свою волю, для этого ангелы иногда принимают на себя видимый, человеческий, образ. И каждому христианину Бог дает при крещении ангела-хранителя, который незаметно охраняет человека во всю его земную жизнь – мало того, не оставляет его душу и по смерти.

– Гу! Гу! – улыбалась дочка и била ножкой по войлочному покрывалу – понравилось, значит.

Жена смотрела испуганно.

– И у меня есть свой ангел? – спросила недоверчиво.

– Конечно!

– И он может отогнать злых духов?

– Да. Только помолиться надо. Помнишь, я тебя учил: «Отче наш, иже еси…»

– Помню, помню! Так я теперь с утра до вечера молиться буду!

– Ну и правильно. А теперь все, спать-спать-спать…

Резал дочке из мягкой сосны игрушки – самых разных животных, набралось с Ноев ковчег. Разузнав об этом, начали прибегать и другие дети, так что досуг у него был один: то петушка-свистульку, то мышку с глазами-бусинками сделать. Вся малышня стойбища его поделками игралась.

А нынче Алтанка снова оказалась на сносях, ратник часто гладил ей живот и думал: вот бы теперь и сына!

Если бы не поездка в Сарай, не появилась бы у Олега и эта небольшая, но аккуратная юрта. У Илыгмыша он вроде как и ходил в любимчиках, но деньги ордынцы завоевывают в бою. Да, кто-то и на торговле, но это совсем долгий и сложный путь.

Вместо архиепископа оказался больной катарактой поп, у которого постоянно слезились глаза, и он уж так настроился на уход в мир иной, что обряды нынешнего исполнял спустя рукава в обоих смыслах. Алтантуяе дали крестных отца и мать, получивших по такому поводу на выпивку, почему-то трясущуюся от страха девушку быстро ввели в лоно православной церкви, окрестили Анной, причастили, да на этом же месте на скорую руку пару и обвенчали. Повелитель спешил. Оказывается, он побился об заклад со знаменитым Бек-Ярык огланом, бесстрашным воякой, что выставит против его лучшего баатура пятнадцатилетнего мальчишку, который побьет того одной левой, и в подтверждение страшной угрозы долго тряс увесистым мешочком золотых монет.

– Кызыка из меня сделать решил? – разобиделся урусут.

– Будет у тебя еще первая брачная ночь, не торопись. А пока одолей очередного татарина – я же понимаю, ты их не любишь. Иначе на что юрту будешь ставить, подумал? Алтантуяа – сирота с бабкой и тремя страшными сестрами. У них станешь жить? Иди и добывай деньги и славу!

Гладиаторские бои Рима были далеко в прошлом, но забава прилюдно за деньги бить морду останется на века. В вонючем, в катышках постоянного навоза под ногами, пыльном, грязном Сарае Илыгмыш не повел их поражать великолепием построенных вывезенными из захваченных городов ремесленниками дворцов. Трое мужчин сразу направились на ристалище. Оно представляло собой четырехугольный павильон с верхом, подпираемым двенадцатью колоннами. Верх натягивался колесами, которые постоянно подкручивали полуголые рабы. В центре, наполненная уже плотным, сбившимся от пота и крови, песком, красовалась площадка поединщиков. Вокруг толпился всякий – иначе и не скажешь – сброд: авантюристы всех мастей, народов и вероисповеданий. От яркости и пестроты одежд рябило в глазах. Оглан оставил их вдвоем с арактырцем на входе и отправился кого-то искать.

– Это будет страшный соперник, – произнес сотник.

– А мне насрать, – флегматично ответил Олег.

– Когда-нибудь ты проиграешь.

– Только когда умру.

– Так зачем торопиться приближать этот день?

Плотницкий сын повернулся к спутнику, скрестил руки на груди и, глядя в хитрющие монгольские глаза, кивнул:

– Говори.

– Дерутся голыми, только в набедренных повязках. Для сложности обмазываются маслом. Твой враг – самый огромный человек на свете. В Индии водятся слоны – так он такого же роста. Единственное, что можно сделать с ним – сильно, очень сильно ударить по болевой точке. Но бить в глаза и в пах запрещено.

– И что же тогда предпринять?

– Не знаю. Я – предупредил. Ты – думай.

Вскоре вернулся Илыгмыш с толстым и темным, как ночь, арабом, в чалме и с большущей золотой серьгой в ухе.

– Этот? – вместо приветствия, брезгливо спросил подошедший.

Древоделя почувствовал, как у него уже наливаются кулаки.

– Хочешь, – предложил он, – пойдем, попробуешь?

– Я похож на ишака? – возмутился тот. – Я свое отпробовал тридцать лет назад, и выглядел помощнее тебя, нахал!

– Ну, ну, – вступил оглан. – Что скажешь?

– Бек-Ярыковский Ахмед-баатур против никому неизвестного мальчика? Зрителям это неинтересно. Какой дурак будет деньги ставить?

– Я, – ответил повелитель и потряс волшебным мешочком.

Белый Лоб был готов поклясться, что в глазах тучного сына пустынь сверкнули две очень яркие искры.

– Десять процентов от любого исхода. Ахмед-баатур здесь. Пусть твой щенок готовится. Когда ему оторвут лапку, я плакать не буду.

– Бьют, пока побежденный сам не попросит пощады, – пояснил оглан. – Так что если будет очень больно, ты того, не геройствуй – ори.

– Страх жениться еще и на трех старших сестрах законной супруги придаст мне сил. Они ведь ужасней албаст.

Спутники захохотали и повели бойца «готовиться» – раздеваться и намазываться маслом.

Тем временем о каменный край площадки, под восторженный рев толпы, смачно стукнулся макушкой какой-то невезучий, расколов себе череп и обдав ближайших кровяной массой.

– Эй, – показал на крестик на снурке Туглай, – не помешает веревочка? Может, пока снимешь?

– Только вместе с головой, – ответил Олег.

Соперники вышли на бой. Ахмед не походил на слона. На Черную Скалу напротив бывших Земок – да, на слона – нет. Какая женщина смогла родить такого сына? Глядя на древоделю, толпа похихикала-похихикала, да принялась свистеть. Сам Белый Лоб растерялся. Он прекрасно помнил, как учил его воевода – ноги-руки сами принимают верное решение, чем чаще занимаешься, тем это проще. Но что можно удумать против этого убийцы? Его и не каждая катапульта на поле боя свалит.

Вдруг плотницкий сын услышал в толпе родную до сердечного скрежета речь двоих соплеменников. Хоть и ругань, а как порадовала!

– Шухло! Вывертень поганый! Гад ползучий! – кричал некто, очевидно, из-за проигранных денег.

– Сам такой! – раздалось в ответ. – В дугу бы тя искривило да оземь хлопнуло! Крыса! Тухляк! Выдра вонючая!

Ахмет-баатур сделал шаг, Олег отпрыгнул. Еще шаг – еще прыжок. Два шага – два прыжка. Свистом закладывало уши. Человек-гора, разведя руки, стал красоваться перед зрителем: ну что я с трусом, да еще с таким маленьким, могу поделать?

Урусут наметил левое колено соперника и молился: только б не промахнуться. Пяткой, с махом кувалды, ударил Ахмета в коленную чашечку, а пока тот, взвыв от боли, переживал случившееся, инстинктивно наклонившись к ушибленному месту, Олег подпрыгнул, и с такой силой, на какую только был способен – подозревал, что если все получится, кулак потом дней десять будет болеть – ударил татарина в кадык.

Древоделя уже отбежал в сторону, а бесермен все продолжал стоять и держаться за горло. В тишине павильона он хрипел, хрипел, потом вдруг раздался короткий булькающий звук, и великан рухнул на землю, испустив дух. Тут же поднялся шум, ор, на площадку выбежали люди. Туглай обнял ратника и повел его наружу. Олега даже не трясло. Никогда не думал стать убийцей без войны, без ратьица – а вот надо же: приходится заниматься самым мерзким Богу делом. Причем удачно.

Подбежал Илыгмыш и с ходу кинул своему формальному слуге знакомый мешок с золотыми.

– У меня теперь таких еще пятнадцать! – крикнул он и захохотал.

Плотницкий сын натягивал ичиги, и тут его по-настоящему начало трясти – он знал, что в Сарае можно купить не просто всё, а всё– сейчас же он отыщет книжную лавку и заберет все книги на греческом! Все – на сколько денег хватит. За три с лишним года ни одной страницы не прочел!

Подошел нарядно одетый человек благородного вида в окружении внушительной свиты. Ратник догадался, что это соперник по закладу – Бек-Ярык.

– Ты и есть тот урусут, который в двенадцать лет в равном бою убил восемь воинов в полном вооружении?

Олег уже полностью оделся и вскочил, постукивая каблуками сапог – хорошо ли сели?

– Мог и девять.

– И что же помешало? – заинтересовался оглан.