Текст книги "Невский проспект"

Автор книги: Дмитрий Вересов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава вторая
Проблемы мелкого бизнеса в советской империи периода упадка

– Я не понимаю, почему нужно спорить из-за каждого пустяка! – Олег крутил головой, преувеличенно внимательно глядя на дорогу – не желал встречаться взглядом с молодой супругой.

Альбина поглядывала на него со скрытой усмешкой, а сама любовалась: сейчас, когда он был раздражен, Олег казался ей особенно привлекательным. Если уж быть до конца откровенной, – а Альбина не привыкла себя обманывать, – Швецова трудно было назвать человеком многогранным. Никогда он не напишет (да, тут опять неизбежно вставала тень Жени Невского) стихов, пусть даже самых нелепых. За недолгое время, прошедшее со времени их свадьбы, она успела отлично изучить характер супруга. Причем было это очень легко. Наверное, именно потому, что человек оказался не таким крепким орешком, как Невский. Но она любила Олега и даже сейчас, глядя на его разгневанное лицо, понимала это как никогда ясно.

Жили с отцом. Мужчины присматривались друг к другу. Олегу не приходилось жаловаться на излишний контроль, в то же время Альбина чувствовала себя дома увереннее и спокойнее. Поначалу Швецов хотел перебраться в квартиру на Петроградской стороне, которую молодоженам предлагал снять один из его новых знакомых, но в конце концов экономия взяла верх. Упомянутый знакомый скидок не делал, а на сэкономленные деньги можно было прикупить что-нибудь в дом.

– Жаба душит! – говорил он, вздыхая, и Альбина очень живо представляла себе эту жабу – противную, зеленую, как надувная игрушка. Бррр!

Еще не успели стереться из памяти суровые андроповские решения по борьбе с коррупцией, теневой экономикой и прочими язвами, удивительно быстро плодившимися на теле все еще социалистического общества. А язвы никуда не делись: с тенденцией трудно бороться, а может, и не было никакой борьбы – одна видимость. Олег, чья уверенность в собственных силах уступала только его амбициям, свел знакомство с каким-то воротилой теневой экономики – жутко неприятным человеком с гитлеровскими усиками. Предполагалось, что взаимное сотрудничество позволит Швецову повысить свой статус в мире «дефицита». Тесть в разговорах с Альбиной с глазу на глаз употреблял слово «спекуляция», правда с добродушной улыбкой, но дочь все равно сердилась.

– Дело не в том, что это плохо, – объяснял он ей. – Точнее – не только в этом! Просто я очень опасаюсь, что твой коммерсант в конце концов, заработает большие неприятности!

– Папа, прекрати! – просила Альбина. – Ты накаркаешь!

Так пресловутый дефицит стал еще одним камешком в стене, отделявшей заслуженного врача от Олега Швецова. Муж снова стал заводить разговоры о том, чтобы переехать на отдельную квартиру и жить без тягостного надзора.

– Знаешь, как говорят – «расстанемся, пока хорошие»! – объяснял он ей как-то вечером. – Зачем все доводить до конфликта? Все равно этим кончится! Будем приезжать в гости. Я тебе уверяю: стоит начать жить отдельно – и отношение меняется.

А твой отец сейчас, извини, относится ко мне, словно к мальчишке…

– Может быть, он прав?! – Альбина прижималась к мужу, успокаивая. Почему-то все особенно важные разговоры Олег предпочитал заводить в постели – так, наверное, ему казалось, будет доходчивее.

– Твой отец вроде персонажа Папанова – «тебя посодют, а ты не воруй!» Так не пойдет, Альбина!

Я не ребенок и знаю, что делаю. Не придется тебе передачи носить!

Альбина вытянула руку и постучала по деревянной спинке старой кровати, украшенной резными дубовыми листьями, – эта была одна из тех вещей, рядом с которыми она выросла. Ей трудно было представить себе, что придется переезжать отсюда в чужой дом, начинать все на новом месте. Почему-то это казалось ей страшным. Недаром ведь говорят, что лучше два пожара, чем один переезд.

А вот Олега и эта обстановка, родная для Альбины, раздражала неимоверно, о чем он – очень некстати – сказал в следующую секунду.

– Мебель новую купим – чешскую, а то живем с этим антиквариатом, как в музее!

Альбина молчала, вспоминала с грустью время, которое уже не вернуть никогда. Мир тогда казался таким огромным. А теперь он сузился до пределов квартиры, улицы, ателье. Наверное, это неизбежно, когда взрослеешь. Печально, подумала она. Очень печально.

Потом мысли начинали мешаться, как в старой сказке про Оле-Лукойе с зонтиками: открыл он пестрый зонтик – и хорошим детишкам снятся красивые сны, похожие на мультфильмы, открыл черный – и нехорошим детишкам не снится ничего. Альбине в последнее время не снилось ничего вразумительного. А Олег уверял, что не видит снов совсем; ей казалось, это должно быть очень страшно – похоже на смерть.

– Не сердись, милый!.. – Она прислонилась к его плечу, глядя на сквер рядом с Никольским собором, мимо которого они проезжали.

Здесь было пусто – погода стояла дождливая, за деревьями даже в это пасмурное утро светились позолоченные купола. Альбина уже заметила, что путь к мастерской Наппельбаума оказался длиннее, чем обычно: Олег нарочно поехал в объезд, чтобы выиграть время для этого разговора.

Накануне ей позвонил домой Акентьев-старший с извинениями за причиненное в его визит в ателье беспокойство и приглашением, разумеется, в компании супруга, на «творческий вечер» в его доме, запланированный на ближайшую субботу. Альбина отказалась. На этот раз ей удалось сдержать негодование – в конце концов, воспитание обязывает быть вежливой. Режиссер выразил надежду, что до субботы она успеет передумать.

Альбина, к несчастью, проговорилась мужу, и тот загорелся.

– В чем дело, я не понимаю? – Он и сейчас разводил руками, удивляясь ее категорической реакции. – Мои знакомые тебе не очень интересны, так давай навестим твоих! Или здесь что-то сугубо личное? Знаешь, я начинаю ревновать!

Альбина прекрасно понимала, что Олег уже просчитал в голове, какие интересные знакомства он мог бы завязать на этом вечере.

– Успокойся, милый! – сказала она. – Там соберется исключительно творческая интеллигенция – тебе пришлось бы читать стихи, как на детском утреннике, иначе никто тебя всерьез не примет!

А ты ведь стихи не очень любишь!

– Мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поет… – пробормотал Швецов и поинтересовался: – Не прокатит?

Альбина с серьезным видом задумалась, а потом покачала отрицательно головой.

– Нет, ты все-таки подумай, – попросил он еще раз, – всегда ведь можно уйти, если не понравится.

Если Олег Швецов не обладал каким-либо качеством, необходимым для семейной жизни, то это, несомненно, было искусство компромисса. Все, на что его хватало, – это изобразить готовность к примирению, и на первых порах на Альбину это действовало. Но только на первых порах. Вскоре она раскусила этот нехитрый трюк и научилась игнорировать его. Так что уловки Олега выглядели сейчас особенно жалко.

Машина остановилась возле ателье на Садовой. Дворники сметали дождевые капли, которые тут же снова покрывали стекло. Альбина поглядывала на часы: как обычно, пять минут в запасе. Она вздохнула – за пять минут, как известно, можно сделать очень много, а сказать еще больше. Швецов же явно не собирался капитулировать.

– Нет, я не понимаю, в чем тут дело! – хмурился он. – Может, ты стесняешься своей работы?!

Альбина снова вздохнула: хотя работа в ателье была вовсе не тем занятием, о котором она мечтала в школьные годы, стесняться ее она считала смешным.

– У нас всякий труд почетен! – сказала она уклончиво. – Перестань фантазировать!

– Ну а что тогда?

Нет, не могла сказать Альбина, какая гнусная история связывает ее с семьей Акентьевых. Не хотела, чтобы у Олега зародилась хотя бы тень сомнения насчет режиссера, а не то – не дай бог – пойдет выяснять отношения. С него станется.

– Я не хочу это обсуждать! – она осталась непреклонна. – Мне там совершенно нечего делать!

– Мы еще об этом поговорим, – пообещал Олег, и по его лицу Альбина поняла, что до проклятой субботы придется выдержать еще не один разговор. Она уже жалела о своей откровенности и неумении на ходу придумывать объяснения.

Покойная Эльжбета Стефановна, которой в немалой степени Альбина была обязана своим воспитанием, не раз объясняла ей, что достоинство женщины, как, впрочем, и мужчины, заключается в том, чтобы не ставить себя в положение, когда приходится лгать. Однако на личном опыте Альбина давно убедилась, что порой бывает просто необходимо говорить неправду или по крайней мере не говорить правды, что в большинстве случаев одно и то же. И сейчас был как раз такой случай.

– Спасибо, что подвез! – Она чмокнула мужа в щеку и выбралась из «жигуленка» под моросящий дождь.

Раскрыла зонт, хотя до дверей мастерской Наппельбаума было всего несколько шагов. Жалко было новый плащ, что бы там старый закройщик ни ворчал по поводу его нелепого воротничка. У порога Альбина обернулась и помахала рукой супругу, который провожал ее взглядом. Олег остался недоволен, и его было можно понять, но для себя она уже все решила.

Еще на пороге она стряхнула капли дождя с зонта. Моисей Наппельбаум был так поглощен работой над очередным заказом, что не сразу заметил ее. И заказ был либо срочным, либо важным, ибо старик редко брался в последнее время за иглу лично.

– Какая погода, бог мой! – сказал он и, подслеповато щурясь, уставился в окно. – Хоть бы один солнечный денек!

– Осенью всегда так! – заметила Альбина.

Она уже приготовилась, все еще не отделавшись от мыслей, связанных с этим проклятым звонком Акентьева, занять свое место.

– Что-то вы, Альбиночка, мрачны, как туча, а это никуда не годится, – сказал серьезно старик. – Туч у нас настоящих хватает, это во-первых, а во-вторых, пока вы не изгоните из вашей очаровательной головки всякие заботы, Моисей Наппельбаум запрещает вам приниматься за дело. Иначе вы сейчас вместо платья скроите брюки или пижаму, а вся вина падет на голову старого Моисея!

Моисей говорил все это таким серьезным тоном, что не рассмеяться было нельзя.

– Да, вода-вода, кругом вода… Знаете, есть такая песня? – спрашивал старый закройщик, продолжая орудовать иголкой, которая казалась частью его самого. На лице его было выражение, которое встречается только у людей, по-настоящему увлеченных своим делом.

Альбине на ум пришел Марков, с которым она повстречалась так случайно. Как бы хотелось отделаться от всего прошлого, а не получается. Прошлое напоминает о себе, не дает забыть. Сначала Акентьев-старший, потом Марков, Флора Алексеевна со своим письмом из прошлого. Она хранила это письмо, но не рассказала о нем Олегу. Что-то ей подсказывало, что Швецов не поймет. Ревновать не станет – не настолько он глуп, чтобы ревновать к мертвому. Снисходительно хмыкнет – она хорошо знала своего супруга, – и это похмыкивание будет хуже всего.

К мертвому… Чем дальше, тем больше Альбина ощущала на себе вину. Что же с ней делать, воскресить Невского не удастся. И время назад не повернешь, как ни пытайся. Иногда Альбине снился удивительный сон, лучший сон из всех. Снилось, что она снова ребенок и просыпается каким-то солнечным утром, зная, что в соседней комнате мама разговаривает с бабушкой.

– Знаете, Альбиночка, я ведь живу почти под самой крышей – вот ведь судьба! Днем работаю внизу, почти под землей. Затем поднимаюсь, нет… не под самое небо, но на четвертый этаж. И у нас опять протечка – никуда не денешься от этой погоды. Когда я был ребенком, меня очень пугали все эти истории о петербургских наводнениях и царе Петре, который умер от простуды, спасая жителей. Мне казалось, что наводнение может случиться в любую минуту и никто нас не спасет!

Альбина улыбалась, вспоминая собственные детские страхи – ее, правда, пугали не питерские наводнения, а безобидная старая сказка про теремок. Дачный домик Вихоревых так походил на этот пресловутый теремок, что нетрудно было представить себе полагающегося по сюжету медведя, который этот домик развалит, как дворец, который строился из пасьянсных карт тайком от бабушки.

– Так, Альбиночка, – скрипел Моисей, – вижу, вы уже успокоились, так что давайте не будем больше терять времени. У нас много работы!

Один из заказов, который недавно получило ателье Наппельбаума, был сделан дамой со знакомой фамилией. Акентьева! «Неужели еще одна из той же семейки?» – подумала Альбина. Вряд ли совпадение – наверняка Акентьев-старший порекомендовал. Дама заходила накануне вечером. Судя по внешнему виду, Альбина никак не могла определить, кем она может приходиться Саше. Может, какая-нибудь родственница? Тетка, например!

Дина Акентьева обладала повадками капризной барышни: ни дать ни взять – принцесса из сказки. Только без полагающихся принцессе манер. Тем удивительнее было узнать, что капризная барышня отнюдь не первой молодости доводится Александру Акентьеву законной супругой.

Об этом Альбина узнала вскоре от самой Дины. Правда, до разговоров со скромной работницей ателье мадам Акентьева никогда не опускалась, но Альбина услышала, как та в разговоре с Наппельбаумом подчеркнула, что режиссер Акентьев – ее тесть. Старик изобразил ожидаемое подобострастие, а когда гостья удалилась, подмигнул с улыбкой Вихоревой, которая тоже едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Судя по всему, Сашу Акентьева ждала веселая семейная жизнь с таким сокровищем. «Где же он, интересно, себе такое откопал? Что ж, поделом подлецу! – думала злорадно Альбина. – Так вам всем и надо».

– Она думает, – говорил старый портной, – Моисей Наппельбаум станет работать еще лучше, услышав имя Акентьева. Моисей Наппельбаум всегда работает хорошо, неважно, о ком идет речь!

Это было сказано с вполне законной гордостью. В самом деле, ателье держало марку: качеству туалетов от Моисея Наппельбаума мог позавидовать сам Кристиан Диор. Тем удивительнее казалось Альбине мрачное настроение, в котором старик пребывал последнее время, – Моисей Наппельбаум ходил, страшно чем-то озабоченный, но на все ее расспросы только вздыхал и ссылался на свои болячки.

– Старому еврею пристало жаловаться на здоровье, – говорил он серьезно, – это своего рода традиция. Кроме того, вы ведь дочка врача и должны знать, что означает выражение «профессиональное заболевание». Радикулит, суставы!…

Однако Альбина инстинктивно чувствовала, что дело в чем-то ином. И оказалась права. Сколько раз потом она возвращалась к этим дням и негодовала на Моисея – он знал, какой скандал назревает, и молчал. Словно надеялся, что все рассосется само собой. А неприятности и в самом деле имели «профессиональный» характер. В один прекрасный день в ателье появились сотрудники ОБХСС. Три человека, деловитых и уверенных. У Моисея был растерянный вид, он стоял, опустив руки, и смотрел, как они запирают двери. У Альбины появилось мерзкое чувство бессилия. Ей казалось, что она присутствует при каком-то нацистском погроме. И непонятно было, отчего Моисей стоит, так бессильно опустив руки, словно уже смирился и готов согласиться со всеми их нелепыми обвинениями.

Впрочем, как оказалось, все было не так просто.

* * *

Переплет подошел к окну и, отодвинув штору, посмотрел на Неву. Небо над рекой было свинцово-серым и грозило вот-вот пролиться дождем.

– Вода, вода, кругом вода! – напел Переплет.

В его доме тоже постоянно что-то текло – если не трубы, то слезы. В своей комнате плакала-надрывалась Ксения. Насчет имени не спорили – назвали в честь матери Марьи Григорьевны, бабки Дины, стало быть. Переплет подумал, что старушка правильно сделала, что не дожила до рождения правнучки – ее наверняка шокировали бы откровенно негроидные черты младенца.

Так же, как шокировали они Переплета в тот день, в родильном доме. Навсегда запомнился ему взгляд тамошних медсестер, и оставалось радоваться, что родильный дом был элитным и его персонал привык держать рот на замке. О чувствах же тещи и тестя он мог только догадываться. Они специально приехали к родам в Питер. Как подозревал Переплет – не столько, чтобы поддержать морально дочь, сколько для того, чтобы прикрыть.

Прежде чем увидеть Ксению, Акентьев узнал от маршала о новом подарке – шикарной даче на Карельском перешейке. У Орлова был какой-то смущенный вид, так что Переплет тут же почувствовал неладное. Его собственный отец маячил в светлом коридоре роддома, вздымал театрально глаза к небу. Судя по всему, с ним Орлов уже обо всем договорился. «Конформист», – повторил про себя любимое словечко Дины Переплет. В палату к жене он не пошел, никто его и не уговаривал. Сослался на занятость и поехал назад в исполком. Правда, не доехал. Вышел на полдороге, добрался до метро и поехал на старую квартиру.

Ключи лежали у него в кармане. Квартира была еще не продана. Переплет прошел в пустую комнату, присел на подоконник и закурил. Сейчас ему нужна была поддержка, но не маршала Орлова и не отца. С ними все было ясно. По-человечески Орлова можно было понять, он старался обеспечить дочери если не счастье, то хотя бы семейную жизнь. Однако легче от этого не становилось. И дело было не только в этой несчастной малышке-мулатке. Ее рождение, вместо того чтобы объединить супругов, должно было вбить еще один клин в их и без того очень некрепкие отношения. Впрочем, Акентьев уже знал, что смирится. Смирится со всем ради того, что ждет его впереди, того, что обещано. И все же трудно жить надеждами, когда все, на чем они строятся, – обещание призрака.

Ему показалось, что за спиной кто-то прошептал невнятно, будто заклиная. Акентьев обернулся. Нет, это только показалось. А жаль! Жаль, что нельзя снова пройти туда, вниз… Почему они запретили ему? Они не понимают, что он может начать сомневаться! На улице быстро смеркалось. Нужно возвращаться – не то еще решат, что он наложил на себя руки. Бросился в воду… В темную воду. И снова отголоском встало над этой водой зарево горящего корабля.

Уходя, он еще раз прислушался, прежде чем запереть дверь квартиры. Мертвая тишина. В сущности, это именно то, чего ему не хватало все время с того момента, как позвонил Раков и пригласил его на эту окаянную охоту.

Тут, словно по подсказке, зазвонил телефон. Переплет вздрогнул, вернулся в комнату и замер в нерешительности. Потом снял трубку, ожидая услышать голос отца или, на худой конец, Дрюни Григорьева. Тот мог позвонить по пьяни и на старый номер. Впрочем, почему на худой? Попойка в какой-нибудь комсомольской компашке сейчас была бы не самым плохим вариантом. Однако в трубке стояла тишина.

– Алло! – Переплет подождал несколько секунд.

Показалось, что там, на другом конце провода, плещется что-то. Нет, воображение разыгралось – просто обыкновенные помехи. Он запер квартиру, проверил, по привычке подергав за ручку, и зашагал вниз по лестнице. Назад, в новую жизнь.

Няню все же пришлось нанять. Это была тихая скромная провинциалочка, настолько невзрачная, что Дина считала ниже своего достоинства беспокоиться за мужа. Акентьев долго почему-то не мог запомнить ее имени – Алевтина – и постоянно называл ее Альбиной. Девушка не спорила, она вообще редко открывала рот, стесняясь своего говора.

Дина на первых порах пыталась изображать заботливую мать, но хватило ее ненадолго. Замужество и материнство были для нее новой забавой, не более, и забава эта наскучила, как только кончились праздники с подарками и начались серые будни.

О кормлении грудью, впрочем, пришлось забыть – у Дины не было молока. Кажется, это больше огорчало Марью Григорьевну, чем саму новоиспеченную мать. Она наслышалась страшных историй об искусанных грудях и трудностях с избытком молока. Вечно кричащая дочка была передана Алевтине, против присутствия которой сам маршал заочно почему-то категорически возражал.

– Не дело это, когда твой ребенок на руках у чужого человека растет! – говорил он Александру по телефону.

Тот кивал, думая, что никогда раньше не замечал в своей внешности ничего африканского. Так почему, черт побери, товарищ Орлов продолжает упорно приписывать ему это отцовство?! Словно мало того, что ему навязали этот брак почти в буквальном смысле слова под дулом автомата. И не-важно, что автомат находился за тысячи километров – в руках у какого-то недобитого «духа», суть была одна и та же. Дина чувствовала себя в Ленинграде, словно в ссылке. Шутила насчет декабристов. Переплет на это отвечал, что жены декабристов ехали в Сибирь за своими мужьями, ему же, напротив, в ожидании обещанных маршалом «блестящих» перспектив приходится прозябать в Питере. Как ему предельно откровенно объяснил тесть, следовало держаться подальше от столицы, пока там не забудут прежние похождения экстравагантной критикессы.

«Забудут ли? – сомневался про себя Переплет, глядя на Ксению. – Это как шило, которого в мешке не утаишь». Но на самом деле он не слишком беспокоился из-за дочки – ее можно отправить в интернат, когда подрастет. Если, конечно, бабка с дедом не возьмутся за воспитание. Речь, само собой, шла не о его родителях – подсовывать им такой «подарочек», как в припадках благодушия называла свое чадо Дина, он не мог ни в коем случае.

Портрет маршала Орлова – не на коне, но все равно исполненный пафоса – теперь красовался над диваном в гостиной квартиры Акентьевых, Дины и Саши. Неизвестный Акентьеву художник здорово польстил Орлову, добавив ему мужественный подбородок и удалив простецкое выражение с лица, так что теперь маршал напоминал одного из легендарных героев прошлого. Прямо-таки античным величием веяло от его фигуры. Что ж, вероятно, так было правильно с точки зрения пропаганды. И кто знает, что на самом деле можно было прочесть на лицах всех этих героев прошлого? Вряд ли было много тех, кто, подобно Юлию Цезарю, был готов отправить льстеца в пасть львам.

Через месяц Александр решил перевесить портрет в другое место, но Дина решительно этому воспротивилась.

– У меня такое чувство, что твой папаша следит за нами каждую секунду, – объяснил он.

– За тобой, милый, за тобой! – ответила Дина. – У меня-то такого чувства нет. А что, тебе есть что скрывать?

– Свалится кому-нибудь на голову! – выдвинул он последний и самый слабый аргумент: во-первых, потому что и веревка, на которой держался портрет, и крюк были крепкими, во-вторых, потому что гости к Акентьевым не ходили.

Переплет не стремился восстанавливать старые связи, хвастаться дочерью было просто глупо, а Дина в любой момент могла закатить скандал. Да и времени не было на вечеринки.

Об этом напоминала ему и Дина, которая вцепилась в портрет, словно клещ, почувствовав, что супруга он раздражает. Маленькая домашняя война в семье Акентьевых с самого начала приобрела позиционный характер, прямо как в Первую мировую. Правда, преимущества сейчас были на стороне Дины. Квартира оказалась поделена на два плацдарма. Переплет контролировал кабинет и частенько засыпал там с книгой в руках, избегая таким образом необходимости исполнять супружеские обязанности.

Дине с трудом удавалось поддерживать в нем интерес к своей персоне, однако воздерживаться от интимной жизни совсем было бы невозможно. Организм требовал разрядки, а никаких приключений на стороне она бы не потерпела – было кому пожаловаться! Кроме того, не хотелось выслушивать ехидные намеки насчет полового бессилия. Александр не сомневался, что за Диной дело не станет и вскоре уже в курсе его вымышленной «проблемы» будут все ее питерские знакомые – даже в телефонных разговорах она бывала предельно откровенной.

И на этот роток не накинешь платок – товарищ Орлов не даст. Портрет в гостиной теперь служил постоянным напоминанием о довлеющей над Переплетом «высшей силе».

Дина, в свою очередь, хозяйничала в детской и спальне, которую предпочитала называть будуаром. Периодически один из супругов совершал вылазку в тылы противника. Переплет – с целью выявления и изъятия спиртных напитков, Дина – чтобы вытребовать у мужа деньги на покупки. Муж всякий раз выяснял до копейки сумму, требуемую на ту или иную вещь, и не забывал сверить ее с товарным чеком. Несмотря на такой строгий контроль, Дина умудрялась выкраивать из этих денег себе на выпивку. Кое-что Александру удавалось обнаружить, но большую часть времени он проводил в исполкоме, и в это время супруга пользовалась полной свободой. Часто, вернувшись домой, он находил только записку, где она сообщала, что собирается провести вечер с кем-нибудь из новых знакомых. Акентьев не опускался до проверок, да и ни к чему это было. Он просто складывал записки в ящик стола, поражаясь замысловатости некоторых фамилий, от которых веяло Гоголем и девятнадцатым веком. Со временем он решил, что так, пожалуй, даже лучше – чем меньше он будет видеть ее, тем спокойнее станет его собственная жизнь. Пусть таскается по своим компашкам с какими-то озабоченными юнцами – Переплет хорошо знал, с кем теперь она якшается. Самая подходящая для нее компания – как раз тот контингент, с которым в свое время он работал в «Аленушке».

За окном смеркалось, Акентьев сидел за столом, на котором сейчас лежала книга, посвященная обработке драгоценных камней.

– Ты просто сгораешь на работе, милый! – Дина завернулась в штору и изображала одалиску в гареме восточного султана. Прикрывала лицо, остались только глаза, блудливо блестевшие, – сейчас она казалась даже красивой. Но Переплет только скривился и попросил оставить шторы в покое.

– Деньги опять понадобились? – поинтересовался он, демонстративно раскрывая какую-то папку с бумагами – первую попавшуюся под руку.

– Нет, я просто пытаюсь привлечь внимание собственного супруга! – соврала Дина.

И уселась на краешек его стола, кокетливо сдвинув колени, обтянутые нейлоном. Спектакль начинался – когда мадам Акентьева бывала в хорошем расположении духа, то пыталась, как она сама это называла, «наладить контакт». Обычно это заканчивалось банальным сексом. Сейчас, однако, Переплет был меньше всего расположен «налаживать контакт».

– Знаешь, я ведь заказала вашему еврею прекрасное платье! – сообщила она.

– Какому еврею? – Переплет понятия не имел о Моисее Наппельбауме – его собственные костюмы шило специальное ателье, обслуживавшее городских управленцев.

Дина объяснила.

– О! – Переплет покачал головой. – Если Наппельбаума рекомендовал отец, значит, можно не сомневаться: услуги влетят в копеечку. Я весь в нетерпении!

– Ехидничаешь? – обиженно протянула она. – А я, между прочим, не просто так наряжаюсь… Ты помнишь, что у моего отца скоро день рождения?

Переплет не стал усердствовать, изображая небывалое счастье по этому поводу. Он искренне считал, что для него лично было бы гораздо лучше, если бы маршал Орлов вовсе не рождался на свет. Поездки в Москву будет не избежать, если только не случится чуда или если он, Переплет, не произведет самострел. Должно быть, все это было на-писано на его лице, потому что Дина помрачнела и, прекратив спектакль, прямо назвала требуемую сумму.

– Машину можно купить, – сказал Переплет.

– Не преувеличивай! – она улыбнулась.

Что касается туалетов, то Акентьев не мог припомнить никого из своих многочисленных в прошлом подружек, кто мог бы похвастаться таким количеством барахла. Так что новые приобретения казались ему явным излишеством, тем более что финансирование со стороны маршала уже прекратилось. Орлов вполне обоснованно считал, что Акентьев теперь вполне способен обеспечить семью всем необходимым.

– Ты знаешь, – вкрадчиво продолжила она, – у Моисея вообще-то назревает проблема, я думала сначала поговорить с твоим отцом, но ведь у тебя больше связей…

Проблема, как оказалось, была в ОБХСС, заведшем дело на Наппельбаума. Дина как раз намеревалась заказать ему очередной туалет, но теперь об этом не могло быть и речи.

– Какие могут быть вопросы у ОБХСС к этой лавчонке? – спросил, не подумав, Переплет.

– Это для тебя – лавчонка, – объяснила раздраженно Дина, – только через нее проходят очень приличные деньги. А вопросы… Не знаю – может, материал у них краденый!

Акентьев развел руками: мол, ничего теперь не попишешь. Неведомый Моисей Наппельбаум и его проблемы Переплета не могли волновать.

– Вот ведь бедный старик, – Дина иногда впадала в сентиментальность, особенно когда дело затрагивало ее интересы. – Сначала избили, теперь такие неприятности… Как ты думаешь, он выкрутится? Может, у него какие-нибудь знакомые наверху?

– Наверняка весь мировой сионизм поднимется на защиту этого твоего Наппельбаума! – язвительно проговорил Акентьев. – А откуда ты о нем столько знаешь – вы там что, чаи гоняете между делом?

– А ты ревнуешь? – усмехнулась Дина. – Кстати, там ведь работает твоя одноклассница.

– Где, у этого Моисея? – спросил удивленно Переплет.

– Ну да, так мне Владимир Васильевич сказал! Альбина… Кстати, очень странно, что ты Алю так все время называешь – может, влюблен был когда-то, а?! Я ведь женщина умная, все пойму. Девочка, правда, так себе – блеклая какая-то. Не твой тип, правда, Саша?

Она пристально посмотрела Акентьеву в глаза. «Этого еще не хватало», – подумал про себя Переплет.

И пожал плечами – понимай, как знаешь!

Тем же вечером, когда Дина убралась к подругам, Переплет позвонил отцу. Сам он уже достаточно хорошо ориентировался в городском аппарате и знал, кто может помочь в таком деле. Прежде, однако, он хотел посоветоваться. «Действовать лучше опосредованно», – решил он. Он только укажет, к кому следует обратиться, а дальше пусть отец подключит свои собственные связи. Ну а если не выгорит, придется лично вмешаться. Пока же подставляться рано.

* * *

Домовой хмуро разглядывал электробритву. Вот уже вторые сутки, несмотря на все его усилия, прибор категорически отказывался работать. Вадим попытался разыскать гарантийный талон, но тот исчез бесследно. В прежние времена Гертруда Яковлевна занималась хранением всех этих нужных бумажек – талонов, квитанций, чеков. Сам Иволгин засовывал их куда попало. Впрочем, в магазин он бы все равно не пошел. Вадиму казалось неудобно устраивать разбирательство из-за такой мелочи, как бритва.

К тому же он вспомнил, что и срок гарантии должен был уже закончиться, а значит, вопрос снимался окончательно.

Он поискал старую отцовскую – кажется, она валялась где-то на антресолях. Однако после того, как на антресолях похозяйничал Марков, найти там что-либо стало совсем невозможно. Вадим покачал головой. Может, и так сойдет? Провел рукой по подбородку. Ох, как не любила Верочка даже эту мягкую щетину – посему Вадим не стал прижиматься к ней щекой, как обычно, а ограничился поцелуем в лоб. Но, в конце концов, жили же люди без электробритв – обойдемся обычным станком.

С недавним отъездом Кирилла жизнь Вадима Иволгина потекла своим чередом, только стала эта жизнь не в пример тоскливее. Он изо всех сил боролся с меланхолией, усугубленной совершенно неподходящим в его положении чтением. Медицин-ская довоенного еще издания энциклопедия, которая была вытащена на свет божий во время Верочкиной болезни, пугала впечатлительного Домового жуткими болезнями, симптомы которых он начинал незамедлительно обнаруживать у себя. А вот Маркова, как он помнил, страшная книга очень интересовала, особенно та ее часть, которая касалась различного рода травм и тяжелых заразных болезней. Можно было подумать, что Кирилл не на гастроли отправляется, а куда-то в далекие тропические страны, где бессмысленно рассчитывать на медицинскую помощь.