Текст книги "Убитые спецэффектами"

Автор книги: Дмитрий Тарабанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Тарабанов Дмитрий
Убитые спецэффектами

Дмитрий Тарабанов

УБИТЫЕ СПЕЦЭФФЕКТАМИ

рассказ

Я как мог распихивал одержимое тривидением стадо, время от времени получая локтем в живот и пропуская мимо ушей меткое ругательство. Никого и не волновало, что некто Эдвард Гризли появился здесь с исключительно важной целью...

Презентация просто кишела народом. Что и было самым большим недостатком всех презентаций.

Виновник торжества, весьма нашумевший режиссер Дэвид Хэмингуэй (никто не сомневался в камуфляжности его имени) не поспевал за поклонниками, с шариковыми ручками и дисками наготове окружившими инвалидную коляску.

"Охотники за автографами", фэны – так их окрестили еще в двадцатом веке.

Сперва Дэвид аккуратно выдавливал на глянцевой обложке имя каждого поклонника, выводил заранее заготовленные пожелания... Но когда тех стало непозволительно много, Дэвид был вынужден конфисковать у одного из фэнов яркий малиновый маркер и принялся расписываться им максимально небрежно, так что фрагменты его росписи выползали за границы конверта и ичезали в пропитанном фурором воздухе.

Чем ближе я приближался к кинозодчию "Хрустального Перикла", тем сильней сдавливались живые тиски. Здесь, в "гравитационном колодце кинематографа", локти и прочие средства несоблюдения очередей не помогали. Оставалось ждать.

Сзади меня примерно подталкивали, мол, освобождай место, и я внутренне возрадовался, что стремление толпы не противоречит моему личному. Так, на гребне потока ругани, меня и вынесло к ногам Хэмингуэя.

Каково было его удивление, когда вместо новехонького диска перед ним возникла моя пустая ладонь. Право слово, не убери я ее вовремя, Дэвид бы на ней расписался! Лишь несколько секунд спустя затюканный режиссер сообразил, что "диск" не подходит по формату и вообще оным не является. Хэмингуэй осторожно поднял голову. Из-под идеально круглых линз на меня смотрели на редкость внимательные глаза.

– А... Мистер Гризли! – проговорил он именно таким тоном, на который я и расчитывал, планируя сегодняшнюю встречу.

Фэны почуяли неладное. Роздача автографов, судя по реакции режиссера на пустую ладонь, обещала отложиться. В лучшем случае.

Тогда я вполне осознанно ощутил, как моя кармическая оболочка дрожит под градом проклятий. Во что бы то ни стало, я решил без телохранителя сегодня на улице не появляться, прекрасно понимая, что от тумаков и – не дай Бог! – ножей меня никакое щупленькое биополе не спасет.

– Да, мистер Хэммингуэй. Эдвард Гризли, главный редактор журнала "People". – Хотелось сказать что-то еще... Такое, отвлеченное, вроде: Как жизнь?

Режиссер дружелюбно улыбнулся, отмечая про себя, что память на старости лет пока не собирается его подводить. Схватил протянутую руку и, вкладывая весь "порох" которого "в пороховницах" оказалось совсем не так мало, потряс ее.

– Черт побери, Эд, какими судьбами! – почти кричал Хэммингуэй.

Фэны отчаялись окончательно.

Я туповато пожал плечами и так же туповато улыбнулся. Дэвид профессиональным взглядом отметил мое замешательство и сразу же предложил:

– Пойдем в более тихое место. Поговорим.

В бок врезалось что-то твердое, похожее на материализовавшийся крик отчаяния обделенной толпы.

Вслед за Дэвидом я вышел из холла.

...Так я стал свидетелем собственного знакомства с человеком, которого двадцать лет назад имел удовольствие созерцать по пять – восемь часов в день.

*** *** ***

Лицо Дэвида мрачнело на глазах, когда он взвешивал мое, должно быть, дерзкое и больно преждевременное заявление. Наверное, я поступил неправильно: слишком непоследовательным казался переход от красочных воспоминаний к суровой действительности. Но, как бы то ни было, кто-то обязан был написать критическую статью на столь грандиозный фильм.

Хэммингуэй отрицательно покачал головой.

– Спецэффекты не убивают людей, – уверенно заявил он.

– В прямом смысле, – конечно, нет, – отчасти согласился я. – Но если оценить проблему со тороны психологического критерия...

– И с психоло... – он запнулся, – не убивают. Рассудите сами: люди и спецэффекты – две разные субстанции, которые просто не могут контактно взаимодействовать. Тем более, убивать. Совсем другое дело – игра актеров...

– Вот именно! Главная ваша ошибка в том, что вы считаете людей субстанцией!

– Господин Гризли, не придерайтесь к словам. За это я терпеть не могу прессу.

Не делайте так, чтобы и к вам я относился с такой же "симпатией".

Обращение "господин" свидетельствовало о широченной пропасти, разъерзшейся между нами.

– Прошу прощения, но таковы ваши истые взгляды на вещи. А качества актерской игры ухудшились только по той причине, что люди стали играть, а не жить в роли.

– Что поделаешь, таллантливый режиссер принимает все беды на себя. Отсюда у актеров четко расписанные "режимы": они знают, что здесь нужно пустить слезу, здесь – улыбнуться...

– "Режимы"? – не ожидал, что бывший профессор Техасского гуманитарного универитета меня так разочарует. – Согласитесь, это ведь компьютерные слезы, это ведь "голливудская улыбка"! Они перестали жить, скрываясь за маской компьютера. Может, в таком случае, вы вообще замените человека на 3D-модель, каждое движение которой будет расчитыватья по этим самым "режимам"?

Хэммингуэй покачал головой, опуская в бокал с мартини очередной кубик льда.

– Прогресс на определенной стадии обходит искусство стороной – пути разделяются, поскольку искусство угрожает потерять свой истинный облик. Вот почему мы вынуждены сохранять накатанные десятилетиями традиции: платить актерам-пустомелям запредельные гонорары, выслушивать критиков, вроде вас, вечно недовольных актерской игрой...

– Нет дыма без огня, – резюмировал я. Пригубил напитка, – И если бы не критики, вроде меня, кто бы тогда остановил вашу тенденцию к двоичной примитивизации?

Я разошелся настолько, что уже не отдавал себе отчета в том, что спустился до уровня обыкновенной грубости.

– Вы ставите амбиции выше обьективного мнения масс, – заметил Дэвид.

– Возможно. Но мне вдруг стало интересно: с каких пор мнение масс стало обьективным. Вы ориентируетесь на безмозглое большинство?

– Это Штаты, Эд. Здесь ценится тот, на кого есть спрос.

– И вы думаете, это надолго?

Хэммингуэй покачал головой, сделал еще глоток.

– Вы неисправимы, Эдвард. Но, как всегда, в ваших словах есть доля правды...

И, все же, я с вами не соглашусь.

– Что ж, – я поднялся с кресла и пожал Дэву руку. – Отаемся при своих мнениях.

Он улыбнулся и подозвал по телекому охранников, чтобы те проводили меня к машине. Возле самой двери я обернулся и спросил:

– Не будете возражать, если я назову статью "Убитые спецэффектами"?

– Ни сколечки! Кто знает, возможно, ваше "обвинение" поможет рекламной кампании... – Хэммингуэй пожал плечами.

– Ваш фильм в рекламе не нуждается: Америка и так бурлит. Гляди, закипит и остальной мир. Всего хорошего.

...Так я стал свидетелем собственной ссоры с одной из легенд современного тривидения, которая, впрочем, впоследствии стала роковой ссорой, изменившей русло моей карьеры и жизни в частности.

*** *** ***

Статья моя благополучно увидела свет. Следует, наверное, отметить, что шумихи от нее было не меньше, нежели от фильма. Почти сразу после ее выхода появились родственные или безоснованно опровергающие очерки в мелких газетках и журналах, что уже было приятно: тема, затронутая мной, нашла своего почитателя.

Хэммингуэй как-то избегал "поднятой целины", отказываясь комментировать личное к статье отношение, и вообще исчез с экранов тривизоров. О замолкнувшем гении напоминали лишь скромные надписи под рекламными афишами кинопроката.

Примерно через три месяца спустя, считая от нашей последней встречи, я получил от него бандероль. Честно говоря, я был слегка шокирован, поскольку не привык получать почту в гостиничный номер, адрес которого не разглашался. Признаю, Пентагону могло быть известно место моей дислокации, но чтобы гражданские лица... Значит, содержание бандероли стоило того, чтобы изучить его не откладывая.

Осторожно надорвав краюшек пластикового пакета, открыл пломбы, потряс и в руку мне выскользнул диск. Обычный диск, на субмолекулярно-гранульной основе, напоминающий по формату бабушку-CD. Тот не отличался яркой голо-обложкой, в отличие от бестселлеров Хэммингуэя, что по-началу показалось мне весьма подозрительным моментом. Потом я сообразил, что диск – дружеское послание в виде 3D-фильма. Сознаю, это самое настоящее кощунство, но люди, постоянно находящиеся в дружбе с деньгами, могли себе такое позволить, занося в список "небольших шалостей по безналичному расчету".

Платформа мини-тривизора размещалась на столе в гостинной, занимая совсем небольшую площадь – квадратный метр от силы. Опустив диск в коретку дисковвода, я утопил кнопку воспроизведения и плюхнулся в кресло напротив.

Фильм начался на удивление просто. Над платформой проектора материализовалась самая обыкновенная площадка для игры в баскетбол, обрамленная двумя рядами сидений для балельщиков. В зале, лишенном стен и потолка, не было ни души.

Только через несколько минут в поле зрения попала открывающаяся дверь. В помещение осторожно, чуть ли не на цыпочках, прокрался бритый налысо мужчина в тюремной робе. Воровато оглянувшись, он подошел к центру зала, обозначенному разделительной полосой, сел на присядки, вывернул из кармана кучу разнообразного хлама, из которого он выбрал кусочек мела, и принялся ползать, выводя большие неуклюжие буквы. Мел в его руках рассыпался, отказываясь служить цели "хозяина". Из-под импровизированного пера успело выйти: "Умрем за спе...", когда в зал влетел охранник и, ругаясь на чем свет стоит, заставил заключенного вытереть все им начертанное. Без пинков, разумеется, не обошлось.

Графоман широкого профиля принялся ползать на животе, размазывая одеждой неровные белые линии и, закончив бесполезное занятие, убежал, стряхивая с тела мучную пыль. Охранник сплюнул ему вслед и, лениво перемещаясь, покинул помещение.

Эхом разнесся хлопок закрывающейся двери. Следующие десять минут зал пустовал.

Вскоре в него стали заходить первые посетители, – все без исключения заключенные, – занимая зрительские места. Судя по одноликости толпы, спорт-зал находился на территории какой-то тюремной колонии. Он заполнялся долго – минут двадцать. За это время я успел сбегать на кухню, приготовить себе бутерброд и вернуться обратно.

Прокуренный и до боли писклявый голос диктора с полным отсутствием энтузиазма вещал "великолепие" предстоящей игры между двумя тюремными коммандами. Под карикатурную смесь жиденьких апплодисментов и концентрированных возгласов на уголовной лексике на площадку выбежали две коммады. Головорезы – одна из команд носила одноименное название – зажали в круг щупленького охранника-тренера, и по свистку в воздух взметнулись десятки рук.

Скажем сразу, я не поклонник баскетбола, в особенности – тюремного, со всеми ему пресущими жестокостями и пошлостями, но некое чувство, смежное с уважением, заставляло меня смотреть фильм (в определении этого "детища"

я уже не сомневался). Или даже, смотреть н_а_ фильм.

Недоеденный бутерброд выскользнул из моих рук, когда над рядами зрителей прокатились возгласы. Осколки раскрошенного стекла с оглушительным "цок-к-к!"

и "дзынь!" градом посыпались на головы баскетболистов, все как один машинально пригнувшихся. Воздух над площадкой странно сгустился, принимая вполне осязаемые формы. Люди, созерцавшие происходящее тревожно притихли; некоторые спешно попятились назад. Нечто, – назвать сущетво-вещество по-другому просто язык не поворачивался, – походило на сгусток жидкого хрусталя, который отменно пропускал сквозь себя лучи и, естественно, преламлял их.

В тот момент я понял, что фильм – очередная научная фантастика, обличенная в форму "а ля Тарантино". Дальше, по моим расчетам следовал "контакт третьего уровня" или же прото кровавая бойня.

Я устроулся в кресле поудобней, предоставив огрызок упавшего бутерброда пневмо-уборщику, и стал наблюдать, как существа (или субстанции, как выразился сам режиссер) различных миров разглядывают друг-друга.

– Да иди ты, Срань Господня! – выкрикнул высокий, под два метра ростом, негр и, обняв пальцами одной руки мяч, что было силы метнул его в самый центр Нечто.

Казалось, мяч разобьет существо в дребезги, но... Тот завяз в желеобразной массе, останавливая свое перемещение по мере продвижения вглубь. Дерзкая улыбка медленно сошла с губ отважного игрока. Со звуком, отдаленно напоминающим плевок, мяч вылетел из прозрачного чрева – и снес негру голову.

Обезглавленное тело с глухим неприятным звуком осело, повалившись на пол.

Еще секунду молчали все – потом, словно по команде "Выпускают!!!", зрители вскочили и, опережая один другого, ринулись к выходу. Упавшие по неосторожности попадали под пресс ботинок бегущих, и больше не поднимались, что могло свидетельствовать в принципе только об одном. Существо, тем временем сгруппировавшись, метнулось в направлении выхода. Так, видимо, общение с людьми проводить было проще.

Очередная жертва, подвернувшаяся под "руку", взвилась в воздух и, завертевшись, как в кухонном комбайне, в чреве Ничто, превратилаь в фарш, распыленный по залу посредством сотней дырочек прозрачного пулевелизатора.

Кровь и ошметки внутренностей товарищей по несчастью налипали на стены, тела, перекошенные паникой ряды. Некоторые останавливались и блевали, другие блевали на бегу, прорываясь к выходу и не понимая, что этого тварь от них и добивается. Я аж привстал от напряжения, отказываясь верить, что все происходящее передо мной – иллюзия. Фантазия группки машин. Больно реальным было поведение массы. Хотя я и не знал, – и не мог знать, – мне казалось, что в действительности э_т_о_ будет происходить точно по такой схеме. Точнее, без схемы вообще.

Выжившие, или, вернее, не успевшие отойти на тот свет, с трудом пробирались в море крови и мяса, по щиколотку заполнившему зал. Оскальзывались, падали, и Ничто этим пользовалось, довершая начатое. Исключений, являющих собой жалкое зрелище, становилось все меньше, когда и те наконец исчезли. Приятно порозовевший хрусталь чудища удовлетворенно потянулся-расплылся, потом "принюхался" и пополз по воздуху к противоположному концу площадки.

Только теперь я заметил, что за трибуной, умело закамуфлированной мерзкой кашицей, все это время прятался зануда-диктор. Придвинувшись ближе к его фигурке, я отметил, что тот насмерть перепуган и порывается совершить попытку бежать, от страха позабыв неудачный опыт товарищей. Каково было ему, когда кровь вязкими теплыми каплями окропила его лысеющую голову с редкими кудрями волос; он взглянул вверх, задрожал всем телом, разрываясь бежать на все четыре стороны. Делему решило Нечто, оторвав бедняге голову и пустив в близжайшее кольцо. С координацией у существа были лады, поэтому "мяч" угодил точно в цель...

Возможно, решение показалось бы мне смешным и наезжанным, если бы оно не было так страшно.

Признаю, мне стало действительно не по себе. Такого напряжения, чтобы коленки дрожали, как в лихорадке, я еще не испытывал. Чувства смешались, но из общей массы я мог безошибочно выделить восторг, ужас и... неопределенность, что-ли?

Вполне.

Теперь существо в_з_г_л_я_н_у_л_о_ на меня. Уверен, мне не показалось. Мне просто не могло показаться! Оно смотрело без глаз, будто напоминая: "Жди!".

Казалось, еще секунда – и рубиновое Нечто выйдет за пределы тривизора и займется мной... Но мнимая опасность миновала, растворившись в воздухе вязкими нитями. Красный туман нехотя осел на пол.

В зал ворвались охранники, ужаснулись, убежали обратно... Через некоторое время пригнали местных ассенизаторов в герметических скафандрах, те без отлагательств принялись за работу, даже не пытаяь интересоваться, какая участь постигла бывших людей...

Я сидел, тяжело дыша и поддерживая руками голову, кажущуюся ненужным балластом. Время от времени меня пробирала дрожь, совсем не сочитающаяся с тропическим климатом за окном. Знобило меня именно от восторга.

Все то время, что уборщики проводили очистные работы, над проектором вертелась табличка, надпись на одной стороне которой гласила "Умрем за спецэффекты", на другой – сообщала координаты намечающейся встречи.

Битый час я сидел, не сдвигаясь с места и уткнувшись взглядом во флюгер-титры, и ломал голову над тем, как можно было снять фильм, состоящий из одного огромного дубля, с одним и тем же постоянным ракурсом и такой целостностью картины.

...Так я увидел лучший в своей жизни фильм, являющий собой один большой, но ужасно реальный спецэффект.

*** *** ***

В Техасскую государственную колонию приговоренных на смерть я прибыл спустя три дня под видом корреспондента, кем я впрочем и являлся. Встретили меня отнюдь не с распростертыми обьятиями и чуть было не вытолкнули взашей, когда в дело вмешался Хэммингуэй, подошедший в приемную, или, как называли ее местные ласково, "мертвый покой".

Я недовольно ухмыльнулся. Гостей великого режиссера, значит, пропускают, а корреспондентов – нет?

– Тебя увидел, подумал: посадили за статью, – поприветствовал меня Дэвид.

– КАК? – без предварительных "ласк" я приступил к сути дела.

Хэммингуэй нахмурился.

– А... Ты получил мой фильм. Отлично, – он удовлетворенно кивнул. Догадался, как тот делался?

– Честное слово, – я говорил вполне искренно, – теряюсь в догадках! Одно я могу сказать точно: твои художники – боги. Сколько лет вы работали над фильмом? Три? Пять? Десять?.. Ты извини за статью, я недооценил твоего потенциала... Беру свои слова назад...

– Нет, это я беру свои слова назад. Спецэффекты действительно убивают людей.

Но там нет ни одного спецэффекта! В привычном смысле... А фильм был снят на месте реальных событий за четыре с небольшим часа.

Что-то черное с красными вкраплениями всплыло в моем разуме, и я окрестил это что-то Догадкой.

– Как? – бессильно повторил я.

– Ты увидишь это собственными глазами. Диск с тобой?

– Я не рискнул оставить его без присмотра... – проговорил я, извлекая из внутреннего кармана пиджака конверт и протягивая его Дэйву.

Он с необычным остервенением выхватил диск из моих рук и, не распечатывая конверта, преломил надвое. Лицо его обреченно скривилось, словно старик ломал вовсе не диск, а чужую пластиковую карточку с парой-тройкой милиардов на счету, которой без особого труда мог воспользоваться.

– Это оригинал, – не дрогнувшим голосом сообщил он. – Копий нет.

У меня перехватило дыхание.

– Зачем? Это же величайшее за всю...

– Пойдем. Сам поймешь.

Я пытался возмущаться, следуя за коляской, но все мои возмущения оставались безответными. Наконец я более или менее утихомирился. Ветвистые, хорошо освещенные корридоры, дизайнеры которых не поскупились на растительное украшение, завели нас в просторное помещение с прозрачным стеклянным потолком, сквозь свод которого глядело вниз до безобразия голубое небо...

Протяжный скрип вывел меня из состояния умственной отвлеченности. Обернувшись, я заметил, как рука Дэвида пускает ключ по полу, и тот исчезает за нижней границей двери.

– Моя студия, – загадочно произнес режиссер и направил коляску к середине зала.

Я стоял, переваривая его слова. По потолку с наружной стороны прыгала серенькая птичка, радостно попискивая. Свет, просачивающийся через толщу стекол, разделял поле на освещенные квадраты. У стен розовели блестящим дермантином ряды кресел... Дрожь пронзила меня, когда я наконец осознал, г_д_е нахожусь.

Дернул за ручку двери. Та и не собиралась поддаваться.

– Подождите! – крикнул я догоняя Хэммингуэя. – Что это значит? Зачем я здесь?

Он развернул кресло по направлению ко мне. В руке плотно сжимал он какую-то вещь. По вине расстояния я не мог определить, что именно.

– Реальная игра требует реальных спецэффектов, – пафосно произнес он. Так же заявлял когда-то наш милый критик?

Вынужден признаться, в те секунды я готов был отказаться от своих слов. Но даже языком не повернул, чтобы сделать это. Понадеялся на благоразумность гения.

– Я уверен, ты горишь желанием попробовать себя в роли н_о_в_о_г_о_ актера. Не так ли?

Тогда я понял, что проиграл.

– Как? – в третий раз произнес я фразу, за которой привык скрываться все эти годы.

– Люди должны жить в роли, не возлагая глупых надежд на всесильные спецэффекты... – Он разжал кулак. На ладони его поблескивал цилиндрик, размером с пальчиковую батарейку. – Убедись, что они и умирают в своей роли.

Ибо только смерть – достойный венец настоящего кинофильма!

Хэммингуэй вдавил кнопку в торце "батарейки".

Я отпрянул назад, когда в воздухе материализовался прозрачный сгусток, разбивший в спектр яркие солнечные лучи. В плавных изгибах "хрусталя"

отражалось мое перекошенное ужасом лицо. Беспомощно пятясь назад, я оглядывался по сторонам, выискивая пути отхода, совсем как бедняга-диктор из кинофильма. Путей отхода не было.

– Дэвид, пожалуйста, одумайтесь! Это недоразумение, я возращаю свои слова назад. Но – ОДУМАЙТЕСЬ! – настаивал я.

Он улыбнулся.

– Просим прощения, но проданная продукция возврату не подлежит... – он замахнулся и метнул "батарейкой" в существо.

Развернувшись, я бросился обратно к двери. Вцепившись в ручку, я потянул что было силы... Ударил ногой, навалился бедром... Тщетно.

Мерзкий хлюпающий звук заставил меня обернуться. Режиссера видно уже не было, лишь с глухим звоном разлетелись по залу изувеченные обломки коляски, и окропили мое лицо теплые соленые капли.

Прижавшись спиной к двери, я замер в ожидании неизбежного. Кровь стучала в висках, а грудь подымалась и опускалась в частых дыхательных движениях.

Рубиновое гелеобразное создание приблизилось, обняло меня непривычной плотностью, и через мгновение я ощутил, как неведомая сила кинематографа возносит меня вверх, чтобы с размаху шмякнуть о пол...

...Так я стал свидетелем того, что был убит спецэффектом нового поколения.

22.10.2000г

Николаев