Текст книги "Школяр"

Автор книги: Дмитрий Таланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– 2 —

«Флав считал, что обязанности должны распределяться в соответствии со способностями. Например, у кого-то есть способности к обучению – он учит. Другой имеет способности к копанию – копает. Если их поменять местами, ничего хорошего не выйдет…»

Янус Хозек, «Как это было», 57-е издание,

Анастасийская Центральная Библиотека

За завтраком профессор Фабрициус, как обычно, восседал за учительским столом. Но едва Филь и трое Хозеков вбежали на занятия в Первую Медицинскую, стало ясно, что с профессором что-то не так. Складывалось впечатление, что Схизматик ничего не упускает, всё подмечает и вообще ведет себя странно, то и дело бросая вокруг себя настороженные взгляды.

– Его как будто подменили, – прошептала Мета.

Профессор живо обернулся, что при его размерах вышло угрожающе, и недовольно бросил:

– Я ничуть не изменился, а вот вы, барышня, изменяете своему обыкновению не болтать бессодержательно на уроках!

Присутствующая на занятии Габриэль, чьей главной дисциплиной была медицина, наградила Мету красноречивым взглядом, говорящим «Так тебе!». Профессор, однако, не закончил.

– Если мне понадобится говорящая голова для умных бесед и совещаний, я обращусь за помощью к описаниям экспериментов Альберта Великого, труды которого мы как раз сейчас изучаем. Ваша же голова пока еще довольно пустая!

Филь насторожился: отпускать подобные реплики было не в характере Схизматика. «Может, его впрямь подменили?» – подумал он.

Ян, сидя рядом на табурете, коротко рассмеялся:

– Альбертус Магнус, – проговорил он имя на латыни, копируя интонацию профессора, – скорее, обычный мошенник, распускавший сам про себя небылицы, потому что не в человеческих силах столько знать и уметь, сколько ему приписывают!

Класс притих. Альберт Великий, врач, философ и алхимик из Старого Света, был любимым ученым Схизматика, на которого тот постоянно ссылался. Филь испугался, что его друг решил подергать волка за хвост – за ним это водилось. Сам Филь предпочитал кулаки словесной перепалке.

Розовощекий профессор побледнел.

– Что ж, Хозек, возможно, и так, – сказал он, перебегая взглядом на Анну и Мету, – но кто вы, чтобы заявлять здесь об этом? Не ваша ли мать поверила сердарам и отдалась им в руки, чтобы они вылечили её бесплодие? Тем самым сердарам, которым молва приписывает столько, сколько не в человеческих силах знать и уметь.

Трое близнецов неприятно уставились на него.

– Вы суете нос не в свое дело, профессор, – угрожающе произнесла Анна, и Схизматик будто очнулся.

– М-да, действительно, что это я? – сказал он, потерянно хлопая ресницами и зачем-то оглядываясь. – Прошу прощения… Продолжаем урок!

Выйдя на улицу, где со вчерашнего вечера подморозило, Филь, растирая скукожившиеся от холода уши, заметил:

– Как хотите, но он сегодня был сам не свой! С этим нужно что-то делать.

– У него слух стал, как у демона, – сказала Мета, плотнее заматываясь в шарф.

– А язычок как у Патиосоца, – хмыкнула Анна, уткнувшись носом в свой.

Ян заключил:

– Имеет смысл стащить у него те записи. Ставлю один аспр против империала, что ответ в них. Когда он последний раз посещал Кейплиг?

– Две недели назад, – сказала Мета.

– Дня через три снова поедет, – сказала Анна. – Он оттуда не вылазит. Было бы любопытно узнать, кто платит за эти поездки.

– Тогда у нас будет минимум два дня, – кивнул Ян. – Даже если он, как обычно, поедет Почтовыми.

Припомнив собственный опыт передвижения кибиткой Почтовой гильдии, Филь пробормотал:

– А мне интересно, как он еще жив с этими поездками.

Дорога от Алексы до Кейплига занимала пять дней неторопливой езды каретой или примерно день пути Почтовыми. Эту разницу во времени было трудно понять тем, кто никогда не пользовался услугами гильдии. Но Филь хорошо знал, с какой скоростью летают их всадники на своих огромных лошадях. Любой, путешествующий в их двухколесной кибитке, грозил сломать себе шею. Филь проехался в ней однажды и до сих пор не любил вспоминать об этом. А цены у гильдии были просто чудовищные: за два часа пути от столицы до поворота на Менону, недалеко от которой располагалось родовое поместье госпожи Фе, Филь заплатил восемнадцать золотых империалов, в то время как на десять золотых можно три года питаться с рынка.

Будучи предприимчивого ума, с одним империалом в кармане нажив здесь год назад кучу денег, он понимал, что такие частые путешествия должны сулить адские барыши. И хорошо представляя, в какую ситуацию он загнал семью Фе покупкой Хальмстема, Филь тем сильней пытался разгадать загадку Схизматика. Он думал об этом в одиночку, не посвящая Хозеков в свои размышления. Его душа не могла вынести мысль, что тогда придется делиться.

Филь был сыном торговца и не любил попусту тратить деньги. Он тратил их только на полезные вещи вроде учебы ремеслу у хальмстемского кузнеца. Филь скучал по Ирению и думал время от времени, вот бы кого сюда, чтобы обсудить, на чем собрался заработать Схизматик.

Воспоминания о днях, проведенных в кузне, изгнали хмурь из его души, и он побежал быстрей. Обогнав всех, он первый влетел в лекционный зал, где профессор Роланд читал скучнейшие, но обязательные к изучению мораль и право.

Обязательность посещения лекций Патиосоца приводила к тому, что на его занятиях яблоку было негде упасть. Набранные со всех концов Империи школяры сгрудились в недостаточно большом для этой цели зале. Приходилось то и дело просить соседа убрать локоть от своей печени, а еще профессор боялся сквозняков, и потому тут было душно.

Духота влияла на Филя так, что он переставал соображать. А сбежать было нечего думать – в наказание полагалась учеба один на один с учителем. В общем, оставалось просто это пережить, как простуду.

Филь уселся на лавку в первом ряду перед открытым пространством, по которому любил вышагивать профессор. Если он вынужден мучиться, то почему бы не получить удовольствие от ужимок учителя, заодно избежав его вопросов. Патиосоц страдал близорукостью и неохотно спрашивал учеников с первых рядов.

Похожий на жердь профессор ворвался на лекцию в своей обычной манере. Взгляд его близко посаженных глаз пробежался по аудитории. Цвет лица его был бледно-прозрачный или, как любила говорить Анна, интересно-бледный. Анна полагала, что профессор ест на ночь толченый мел и запивает его уксусом для пущей загадочности.

Хозеков поблизости не было: они с трудом выносили Патиосоца, настроение которого менялось вместе со временем дня, года и с погодой. Сегодня он был бодр и сразу зашагал туда-сюда вдоль первого ряда. Не успев, однако, объявить тему лекции, он вдруг присел, потом привстал на цыпочки и вперился взглядом поверх головы Филя.

– Что ты там замер между рядами в позе шестимесячного эмбриона? – поинтересовался он громогласно. – Да, ты, там, за тринадцатым рядом, я тебя спрашиваю! Места не нашел? Иди сюда, постоишь у окна!

«Тринадцатым рядом» в Алексе называли выбеленную известкой скамью, которая в комнатах, где проходили лекции, служила границей между женской и мужской половинами. Дальняя половина была женской.

Не смущенный репликой профессора, из рядов поднялся белокурый кудрявый ученик и неторопливо направился к широкому окну. За тринадцатым рядом зашушукались.

Это был Курт Норман, выпускник одной из школ Детской Службы, куда попадали в основном полные сироты. Их тут было много, держались они своей компанией, и Филь не очень хорошо знал Курта.

– Что послужило причиной смерти Первой империи? – спросил тем временем профессор у аудитории. – Должна она была умереть, как говорят? Это нравственный вопрос, это не вопрос к истории. Кто мне ответит в двух словах?

В зале подняли руку и профессор тут же тыкнул пальцем:

– Говори!

– Должна была, – послышался ответ Бенни Тендеки, пухлой розовощекой девчонки с кафедры отца Бруно, чей голос был знаком Филю по её перепалкам с соседками по комнате, расположенной через площадь от дормитория, где жил он с Яном. – Первая империя была создана сердарами, а сердары – безжалостное жестокое племя! Они любят только себя и ненавидят всех остальных. Им нет прощения за то, что они здесь натворили, когда строили Первую империю. Придя сюда девятьсот лет назад из Северной Европы, они поработили уйму людей и еще больше убили. Они насаждали свои законы огнем и мечом, и, хотя мы живем теперь лучше, чем те несчастные, которые в Старом Свете, сердаров это нисколько не извиняет!

«Гнали в шею по дороге прогресса», – вспомнил Филь слова Эши Фе, чей родной отец был сердаром.

– Всем, кто их не устраивал или кто с ними не соглашался, они рубили головы, – продолжала Бенни, – оставляя в живых только малых детей. А потом у людей лопнуло терпение и они подняли восстание, во главе которого встал юный Кретон I, и сердары трусливо бежали обратно в Старый Свет.

«А я не заметил в них трусости», – возразил было Филь, но прикусил язык. Сердаров в Империи ненавидели, и знакомство с ними не поощрялось. Однако именно отец Эши спас шкуру Филя прошлой весной, когда они с Ирением попали в лапы монахам Старого Света.

В одном Бенни права: теперь, когда Филь стал старше, разница между Новым и Старым Светом бросалась в глаза. И больше всего Филю нравилось, что толковые идеи со всех концов Старого Света – будь то из Поднебесной Империи, от арабов или из Европы – быстро находили сюда дорогу.

По кислому лицу профессора было видно, что ответ его не удовлетворил.

– Барышня, – обессилено проговорил он, – вы перепутали меня с отцом Бруно. Вы излагаете всем известные вещи с таким апломбом, будто открываете нам истину, но я-то просил взгляд со стороны морали… Эй, вы там! – вдруг рявкнул он и опять тыкнул пальцем в аудиторию. – Да, да, именно вы! Глаза большие, голубые, сросшиеся на переносице, я к вам обращаюсь! Девушка, вы сейчас окончательно уснете и падете в объятия сидящей рядом с вами такой же сомнамбулы… Что вы рыдаете, я цитировал вашу соседку! Не надо на меня рыдать, рыдайте на неё, это она не умеет выражать свои мысли!

За спиной Филя поднялся шум, который быстро утих, и только жалобные всхлипывания какой-то впечатлительной особы продолжались еще некоторое время. Курт, стоявший у окна, заметно напугался горячностью профессора. Он опустил голову, сверля взглядом пол под ногами. Все остальные замерли, не отводя глаз от Патиосоца; когда он выходил из себя, могло случиться что угодно, и лучше было сидеть тихо.

– Голдарн, трижды голдарн! – прорычал профессор новосветский аналог «тупого варвара», глядя на притихших учеников. На его лбу выступила испарина. – Непроходимые тупицы, где вас только понабрали! Я прошу еще р-раз…

– Профессор Роланд, – прозвучал в аудитории голос, – разрешите мне ответить?

Филь вывернул голову и увидел Мету, стоящую в ожидании разрешения. Все уставились на неё в изумлении: она ступала на тонкий лед. Если её ответ не устроит профессора, он может отлучить её от своих уроков, а это означало дорогу домой. С начала осени Патиосоц уже отправил туда двух учеников.

Разошедшиеся тучи в душе Филя снова закрыли собой небосклон: едва он подумал, что Мета может уехать, его сердце сжалось, как уши на морозе. В аудитории настала мертвая тишина.

– Слушаю! – пролаял Патиосоц.

– Создатели Первой империи, сердары, по их собственному заверению, не знают, откуда они родом, где их корни и родная земля, – проговорила Мета, заметно нервничая. – Отсутствие рода и племени подразумевает крайне шаткие моральные устои. Первая империя неизбежно должна была в какой-то момент зашататься, и её достаточно было подтолкнуть, чтобы она развалилась.

Профессор всплеснул руками:

– Браво! Браво еще раз, вы блестяще ответили, спасибо, дорогая! Вы вернули мне веру в человечество! Разрешаю вам со следующего занятия приступать к праву, можете больше не писать сочинения, ваши формулировки достаточно точны. Я сегодня подберу вам тему для изучения, напомните мне сразу после ужина!

Душа Филя наполнилась блаженством. Порозовев, Мета опустилась на скамью, довольная собой, ведь право было её главной дисциплиной.

Едва закончилась лекция, Филь с Яном влились в толпу, несущуюся на обед. Бежать им не хотелось, и они сбавили шаг.

– Наш профессор – просто алмаз невиданной огранки! – присоединясь к ним, выдохнула Анна. – Чем дольше здесь живу, тем больше убеждаюсь.

– Верно, он полоумный, – заявил Ян. – Мораль и право, кто бы подумал, что эти тривиальные вещи способны довести до такого. Теперь я их боюсь. Всерьез рассматриваю возможность выкрасть из библиотеки все книги по ним и сжечь их в лесу, пока в Алексе только один умалишенный.

– А я его боюсь, – сказала Мета. – Вот увидите, с таким подходом он угодит когда-нибудь в большую неприятность.

– Мы должны подыскать ему успокоительное, – предложил Филь.

Мета возразила:

– Замечательная идея, только я не могу давать блестящие ответы каждый раз, когда он выходит из себя.

– Нет, – засмеялся Филь, – я подумал про зелье! У Схизматика полно всяких, надо порыться, когда полезем за… той книгой. Да, Ян, скажи в двух словах, а о чем там?

Филь не мог произнести «пыточные записи», больно свеж был в его памяти день, когда он сам чуть не угодил под пытки на пару с Ирением.

– Потом, а то сейчас испорчу тебе аппетит, – сказал Ян, открывая дверь в трапезную, откуда тянуло густым духом свежеиспеченных пирогов.

После обеда они как обычно побежали, торопясь к началу занятий по естествознанию, до которых оставалось мало времени, разбрызгивая во все стороны подтаявший на солнце снежок. Профессор Лонерган был уже в лаборатории и копался в большом ящике, стоявшем на подоконнике, подкручивая в нем что-то.

Вторая по размеру после Первой Медицинской, лаборатория была набита разнообразными устройствами. Те, которые поменьше, были собраны в шкафах, покрупнее – на широком столе. Вокруг стола, вразнобой, стояли старые табуреты, такие же, что в остальных лабораториях. У окна, в свободном углу, приютилось кресло, в котором часто восседал профессор во время занятий.

– Хозек, – сказал он, завидев двух друзей, – я до сих пор не получил от вас работу по перспективе. Даю еще неделю, после чего ставлю «ноль».

Ян, в отличие от Филя, не любил ничего делать сразу, а копил задания до последнего и потом разделывался с ними одним махом, на что у него обычно уходила целая ночь.

– Профессор, но в библиотеке только три копии учения Анаксагора и их все разобрали, – сказал Ян.

Одна копия лежала в их комнате на тумбочке Филя, однако Ян предпочел об этом не упоминать.

– Тогда возьмите Роджера Бэкона… Допускаю, что язык сложный, зато охват шире. Он всё равно понадобится вам в ближайшее время.

Профессор Лонерган захлопнул крышку ящика и глянул на Филя. Широкий, резко очерченный рот его скривился.

– Твою я принял, – сказал профессор, – но мог бы лучше. Видно, что отписался, нет полета мысли.

Пользуясь собственными критериями, он одним ученикам говорил «вы», другим – «ты». Филь подумал, что скука смертная эта перспектива, какой там полет. Вот если бы собрать какую-нибудь машину вроде парового молота, что построили они с Ирением в прошлом году!

Тут в лабораторию вломились остальные члены группы, коих с Филем и Яном насчитывалось шестнадцать человек. Все быстро расселись по свободным местам.

– А почему я не вижу Нормана? – поинтересовался профессор.

Долговязый Том Рафтер, видом напоминавший Филю стропило, ответил:

– Он передал, что будет ходить только на обязательные занятия, ему интересней с ректором.

Профессор Лонерган сдвинул густые брови, затем многозначительно улыбнулся:

– Другими словами, ему интересней общество девиц, ибо сюда им ход запрещен. Что ж, продолжим без Нормана! Он юноша красивый, пусть оделит их мужским вниманием, оно для женской души как топливо. Глядишь, кто-нибудь из них выучит что-нибудь в попытке выделиться из общей массы, а нет – так потеря невелика!

– Могли бы допустить некоторых девушек на свои занятия, – негромко проговорил Ральф Фэйрмон, с надменно вздернутым подбородком и единственный, кому здесь исполнилось шестнадцать.

Профессор дернул головой, перенацелившись на него.

– Вы что-то сказали, простите? – Он нехорошо прищурился. – Я уже объяснял свою позицию: от вас мне нужен чистый научный интерес. Стоит появиться здесь хоть одной девице, как вместо обучения начнется выпячивание статусов, это неизбежно, так устроены люди.

Фрисл Бристо предложил:

– Профессор, это решается элементарно: откройте набор во вторую группу, только для девушек!

Профессор Лонерган лишь махнул рукой:

– А кто их будет учить? Мне нельзя, это будет не учеба, а сплошное несчастье.

Отказываясь поверить, что старый профессор не способен кого-то чему-то научить, Филь сообразил, что тот считает себя неотразимым сердцеедом, и гыкнул, еле сдержав смех.

– Фе, что ты гыкаешь так радостно? – поинтересовался у него профессор. – Ты уже готов дать мне ответ на вопрос, из чего состоит граница между черной и белой плоскостями?

Вопрос был задан на прошлом занятии в ответ на реплику Филя, что изучать свет – это неинтересно.

– Еще нет, – признался Филь.

Эта граница оказалась не такой простой, как он поначалу считал, и пока все предложенные ответы Лонерган на лету разбивал в пух и прах.

– Дайте сначала выбраться из того леса, куда вы нас уже загнали, – пробормотал он.

– Тогда уж сначала забраться в него, – кивнув, сказал профессор.

Он прошелся по лаборатории и положил ладонь на черный ящик.

– Сегодня этой камерой-обскурой, демонстрацию которой я обещал в прошлый раз, мы заканчиваем с учением о тенях и углубляемся дальше в свет. Для выполнения домашнего задания вам понадобится книга Роджера Бэкона. В библиотеке есть пять копий, но предупреждаю: эта книга невероятной ценности, и за варварское обращение с ней я без малейших раздумий подпишу секулярный лист. Повторите, какое наказание ждет виновника?

– Кнут по числу испорченных листов, – раздался в ответ хор мрачных голосов. – И переписывание испорченного.

– А при повторении?

– Опять кнут и переписывание всей книги в личное время, – ответил хор еще более мрачно.

– А если в третий раз?

– Отлучение от Алексы…

Филь содрогнулся при мысли, что тогда придется уехать отсюда. Кто-то, похоже, что Лофтус-Ляпсус, тихо сплюнул через левое плечо.

– Что ж, граничные условия пользования книгами вы усвоили, – удовлетворенно сказал профессор. – Тогда запишите домашнее задание!

Все зашуршали тетрадями из грубой бумаги с листами, прошитыми дешевой бечевкой. Император Флав не хотел тратить деньги на хорошую бумагу и заказал тетради Бумажной гильдии за смехотворную цену. Писали на них обломками плотного графита, который каждый затачивал для себя и которого была навалена целая груда у кузни. Только контрольные работы писались здесь на нормальной бумаге перьями и чернилами.

– В лесах с густой листвой, – начал профессор Лонерган, – в ясные дни можно наблюдать удлиненные светлые пятна на земле. К следующей среде, то есть через пять дней, я жду от вас письменную работу с ответом на вопрос, почему эти пятна всегда овальные, а также короткое эссе на тему, как мы можем сравнить между собой силу двух источников света, к примеру свечи и масляной лампы. Задание понятно?

Разочарованный тем, что опять ничего интересного не предстоит, Филь буркнул в сердцах:

– Понятно… Понятно, что скука смертная!

Профессор остановил на нем взгляд.

– А специально для Фе, – вкрадчиво продолжил он, – я предлагаю ему разработать прибор, при помощи которого можно смотреть сквозь человека. Обещаю зачет за весь раздел света, если он принесет мне хотя бы эскиз.

Филь оторвался от писанины и вытаращился на профессора.

– Это ахинея, таких приборов не бывает! – воскликнул он.

– Бывают, – ласково улыбаясь, сказал профессор, – и когда я покажу, как его сделать, тебе станет горько и обидно, что ты сам до этого не додумался. Тогда, может, ты перестанешь, наконец, относиться к теории с пренебрежением.

Филь растерянно заморгал – профессор, казалось, не врал. Но сколько Филь ни копался в памяти, он не мог вспомнить ничего, что позволило бы построить такой прибор. Судя по лицам остальных, они ломали голову над тем же: еще бы, так можно разом сдать весь скучный раздел!

– А может, есть желающие зачесть сразу и раздел воздуха? – предложил профессор погруженным в размышления ученикам. – Предлагаю сделку: я получаю развернутый ответ, почему это так, и ставлю зачет без экзамена!

Это была уже цена, Филь аж привстал от предвкушения. Сидящий рядом Ян тоже заинтересовался, буравя профессора взглядом. Свет и воздух, эти разделы должны были изучаться до самых летних каникул. Все обратились в слух.

Гарантировав себе внимание, профессор Лонерган наполнил стоявший на столе стакан водой из кувшина, положил сверху лист чистой бумаги и перевернул стакан. Филь ожидал, что вода выльется, но бумага непостижимым образом не позволяла ей хлынуть на пол.

– Итак, – сказал профессор, держа перевернутый стакан за донышко. – Я жду объяснений!

Филь не спускал глаз с бумаги – как это могло быть? Он зажмурился, но, открыв глаза, увидел прежнюю картину – бумага висела, будто приклеенная к граням стакана.

– Да это же фокус! – вскричал Николас Дафти, сидевший неподалеку от Ляпсуса. – Ребята, он нас дурит!

Николас был такой же скуластый, как Филь. Волосы он стриг ежиком.

– Значит, не будет объяснений, – резюмировал профессор и, опять перевернув стакан, снял с него лист мокрой бумаги. Отправив бумагу в помойное ведро, он залпом выпил воду. – Чтобы ни у кого не оставалось сомнений!

В классе сделалось шумно. Все принялись торопливо спрашивать друг друга в надежде, что кто-то знает ответ. От злости, что объяснения не находятся, Филь покраснел. Ян искоса глянул на него.

– У тебя ничего? – спросил он чуть слышно.

– Ни проблеска! – простонал Филь и, сжав голову в ладонях, уставился на свою тетрадь. Его толкнул в бок Ральф Фэйрмон.

– Слушай, Фе, – зашептал он. – Ты говорил, что путешествовал по морям, видел разные города. Неужели нигде не встречал такого? Вспомни! Если дадим ответ сейчас, можем забыть про Лонергана до конца года!

Филь удрученно помотал головой.

– Ну, так ты и кузнец, наверное, такой же, – недовольно бросил сосед, – а твоя больная рука только для отвода глаз!

Узнав, что Филь умеет ковать металл, Ральф как-то захотел помериться с ним силой. Но Филь не зря махал больше года кувалдой в Хальмстеме и прижал руку Ральфа к столешнице. Вот только его собственная рука взвыла. Филь повредил её, когда впервые встретился с Яном Хозеком и тот дал совет, как сделать раковину, открывающую путь между Новым и Старым Светом. Ян давно извинился за свой необдуманный совет, но его последствия еще преследовали Филя.

– Время вышло, – объявил профессор. – Вы упустили свой шанс перепрыгнуть через поджидающие вас препятствия. Теперь мы снова начнем перебираться через них медленно и печально. Возвращаемся к нашей камере-обскуре!

Успев отойти от разочарования и всласть развлекшись камерой, класс покидал лабораторию, оживленно галдя. Солнце уже скрылось, на улице мела поземка. Шагнув на лед, в который превратился подтаявший накануне снег, Филь взмахнул руками и растянулся на спине.

– С-сатана, – выругался он и пожаловался рассмеявшемуся Яну: – Я никогда не привыкну к этому, я и снега-то не видел до одиннадцати лет!

Ветер дул пронизывающий, руки быстро коченели без рукавиц. Но рукавицы им должны были выдать только через неделю, в соответствии с указаниями Флава. Император экономил здесь на чем только мог, исключая профессуру, которой он платил, по слухам, бешеные деньги, чтобы удержать их в Алексе.

Двое друзей надвинули поглубже капюшоны, сунули руки в карманы и поспешили к далекой трапезной. На полпути они наткнулись на Анну с Метой, торопившихся навстречу.

– Мальчики, у нас хорошие новости, – сказала Мета, разрумянившаяся на морозе. – Схизматика не будет до понедельника!

– Он завтра с утра отчаливает в столицу, – пояснила Анна, приплясывая и хлопая себя по бокам. – Тривиум проговорился на лекции.

Ян рассеянно спросил:

– А что у нас завтра?

– Суббота, – напомнил Филь. – Как раз два дня, чтобы успеть залезть в Первую…

Он оборвал себя на полуслове: по улице по направлению к своей лаборатории шагал профессор Фабрициус. На его голове красовалась шапка из собачьей шерсти, на руках – могучие рукавицы.

– Мерзнет, бедняга, – сказала Мета.

Ян задумчиво протянул, глядя вслед профессору:

– Мерзнет… А в ночь на воскресенье будет Ночь Демонов.

– Нас же это не коснется! – нахмурилась Мета.

– О-о! – понимающе сказала Анна.

Продолжая разглядывать профессора, Ян кивнул:

– Так что вы пришли с плохими новостями, не хорошими.

– Может, он простыл? – неуверенно сказала Мета.

– Нет, – проговорил Ян убежденно, – этим всего не объяснишь. Только одно объясняет всё разом: наш Схизматик, к сожалению, демон.