Текст книги "Булкинъ и сынъ"

Автор книги: Дмитрий Стрешнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Фундуклиди сделал укоризненное лицо, как бы желая сказать:

"Конечно, я понимаю, я такой добродушный и толстый, поэтому надо мной можно смеяться". Он стал долго мять в хряповской пепельнице окурок сигары, а потом проворчал:

– Вы вот всё смеетесь господа, а между тем дело серьезное и в нем есть важный момент...

– Какой же? – почти хором спросили мы с Савватием Елисеевичем с лицами, еще радостными после шутейства.

– Почему мы... вы, – Фундуклиди поправился, – вы Савватий Елисеевич, решили, что злодеев непременно двое?

– То есть – как? – спросил Хряпов.

– А если – больше?

– Гм... – сказал Хряпов. – Как?... Почему? – и посмотрел на меня.

Я пожал плечом:

– Не думаю. Ведь написано же в письме...

– Да-да, в письме, – спохватился Хряпов. – Где оно?... Вот, нуте-ка... – он шуршал и хрустел листком. – Ага: "В конце концов... я пришел к решению... я приду отомстить...". Вот видите: двое.

– Почему двое? Где написано? – тревожно спросил Фундуклиди.– Я не слышал...

– Так ведь дело называлось: "Булкин и сын", – сказал я. -Ежели есть сын, то неужели он не поможет папаше?

– Ладно, – сказал Фундуклиди. – Сын. Но вопрос: нету ли третьего и четвертого?

Хряпов откинулся на кресле так, что пискнула спинка.

– Я думаю, что мой план предусматривает и это, – сказал он.– Дело, конечно, необычное, господа... Давайте на минуту представим себя на месте злодеев... Что бы вы делали, Михаил Ксантиевич?

– Я? – спросил Фундуклиди.

Ему понравилась идея. Он извлек из коробки еще сигару, вставил ее в рот, и, забывши зажечь, торжественно изрек:

– Я напал бы внезапно!

Хряпов поморщился.

– Вы должны вообразить себя злодеем Булкиным, я не злодеем Фундуклиди... Ну-ну, больше фантазии! Влезьте в шкуру коварного и умного (в определенной степени, конечно) человека!

Фундуклиди покрутил головой, показывая, что усиленно размышляет. Я готов был спорить на любую сумму, что он так и не понял, что от него требуется.

– Э... – сказал он. – Я бы установил за домом строгое наблюдение...

– Так! – оживился Хряпов.

Фундуклиди принялся раскуривать черный палец сигары.

– Потом... я выяснил бы, нет ли поблизости засады.

– Ну-ну!

– И... внезапно напал бы!

– А вы, Петр Владимирович? – обратился Хряпов ко мне.

– Я кажется догадался, – сказал я. – Вы полагаете, Савватий Елисеевич: зная, что в доме находятся всего два-три человека, злодеи, исходя из расчета делать меньше шума и оставить меньше следов, тоже будут действовать малым количеством... Но, даже если со стороны злодеев будет перевес в один или два человека, он сгладится тем обстоятельством, что нападающие – они, а не мы.

–Идеально! – воскликнул Хряпов. – Итак, наша задача – ждать. Спокойно готовиться, так сказать, к Страшному суду... Хе-хе!

– А все-таки я бы известил полицию, – сказал Фундуклиди.-Так... для порядка.

– Нет-нет! – замахал руками Хряпов. – Эти господа из полиции, как всегда, будут излишне суетиться, наделают массу глупостей (извините, что я так сурово отзываюсь о ваших коллегах, Михаил Ксантиевич), и в конце концов подставят нас же под пули... Нет-нет, увольте, без полиции!

– Ну что ж... – поспешно сказал Фундуклиди. – Не хотите... Если вы так считаете... Я ведь ради вашей безопасности...

"Харчи оправдывает", – подумал я.

– Так... Что еще? – сказал сам себе Хряпов, взял со стола карандашик и покрутил его в пальцах, оживляя память. – Вроде бы всё о нашем деле... Жить будете каждый в отдельной комнате. Надеюсь, жаловаться будет не на что.

Он обвел нас взглядом. Я наклонил голову; детектив молчал и сопел сигарой.

– Насчет еды – тоже не беспокойтесь. Надеюсь, что угожу вашим вкусам... (Хряпов говорил с легким оттенком превосходства и иронии; впрочем, вполне допустимым). Кстати, не желаете ли сейчас закусить? А то может, и выпьем за успех нашего дела?

Мы с Фундуклиди переглянулись.

– Не знаю, как Михаил Ксантиевич, а я не против.

–Я тоже не против, – сказал грек, как мне показалось, даже мечтательно.

Впрочем, к его фигуре гурманство даже шло.

– Отменно, – сказал Хряпов и поднялся (мы – следом). – Я заранее велел накрыть Степану а ля фуршет... Так сказать, в честь знакомства и прочее... Вы любите аи?

– Обожаю, -промолвил я.

Фундуклиди грыз сигару.

Перед сном ко мне в комнату постучали.

Вошел шикарный, готовый ко сну, Хряпов; в коленях у него болтались кисти халата.

– Разрешите?

– Забавно, – сказал я. – Хозяин спрашивает у гостя разрешения войти.

– Теперь вы хозяин в этих стенах, – церемонно сказал Хряпов. – Как устроились?

– Отменно.

Комната моя со второго этажа выходила окнами в кущу дерев, а дальше, за чугунной оградой, в рытвинах и колдобинах лежала Приречная улица.

– Я к вам, собственно, с просьбой, – сказал Хряпов.

– К вашим услугам.

Савватий Елисеевич прошествовал через всю комнату и глянул в окно, словно ожидал увидеть там нечто новое, кроме июльской тьмы и гнилого света трактира "Три богатыря", что пятнами ложился на листья.

– Я хотел вас просить... как бы это объяснить... Если вам не трудно не углубляйтесь в разговорах с Михаилом Ксантиевичем в подробности нашего с вами контракта... суммы и прочего.

Значит, бедного грека поймали совсем на гроши!

Хряпов вопросительно смотрел на меня.

– Мне не трудно будет выполнить вашу просьбу, – сказал я.

Каждый раз, когда я вспоминал фундуклидин нос, напоминающий отметку на географических картах: "столько-то метров над уровнем моря" – меня начинал распузыривать смех.

– Вот и славно, вот и славно! – сказал Хряпов. – А теперь – удаляюсь, не буду вам мешать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Хряпов вышел и осторожно прикрыл дверь.

5.

По привычке я проснулся рано.

По комнате отсветами сквозь листья бродило солнце, и я не сразу вспомнил, где нахожусь: шкаф тщательной работы, ковер, низкий столик... Но самым замечательным предметом была кровать – пышная и податливая, словно роскошная женщина. Приятно было думать, что еще целый месяц предстоит нежиться в этих перинах в почтительном окружении дорогих вещей.

Вслед за этой мыслью пришли и прочие – тоже приятные...

В редакции с солнцем уже началась муравейная суета. Буз из поднебесного кабинета увидел, как ползет из-за излуки старый копотун "Еруслан", и сразу же послал Ваську Беспрозванного на пристань – спасать колонку происшествий. А что, собственно, может Васька?.. Настрочит десяток сплетен для шапки: "Новости из столицы" и опишет слезными словами роман судового буфетчика и пассажирки из третьего класса.

По городу уже, наверное, разбежались мальчишки-газетчики,

пронзительно искушая обывателей скандалами, поджогами и опрокинувшейся в Киеве конкой (по вине социалистов, конечно). К обеду Никодимыч, горестно качая очками, подсчитает выручку. Буз уедет обедать мрачный; все начнут шептаться и кое-кто почувствует над головой занесенный меч увольнения... Екклесиастова суета! Разве это жизнь? Нет, любыми путями – ногтями, зубами – построить фундамент собственной независимости из самого прочного материала – из того самого, который лицемеры из суеверного опасения именуют презренным металлом. Как бога, его избегают называть прямо, поминать всуе: зовут бабками, барашками, финагами... Оно и есть бог!

Я заметил, что начал оправдываться сам перед собой за то, что пошел к купцу в услужение, да еще наймитом – охранять его особу! Однако, я тотчас оборвал такие мысли: это вынужденная мера. В самом деле: кто виноват, что одни рождаются с деньгами, а другие – нет?..

Мои размышления прервал стук в дверь. Так осторожно, наверное не стучатся даже министры в спальни королей.

Вошел слуга, он же камердинер, Степан.

– Здравствуй, Степан, – сказал я ему, представляя себя со стороны и наслаждаясь.

Действительно, эта картина мне нравилась: длинная, богатая постель и застывший лакей.

– Желаю здравствовать, – сказал Степан. – Савватий Елисеич просили к завтраку через двадцать минут-с.

– Отменно, – сказал я, потянулся, но конца кровати не достал.

Я подумал: что же говорят в таких случаях литературные персонажи? – и

обронил:

– Передай: буду.

Молчаливый Степан удалился.

Я откинул одеяло и встал. Затем я долго тщательно одевался, стараясь выудить из своего костюма всю элегантность, на которую он еще был способен.

По дороге вниз (комнаты всех нас троих были на втором этаже

для безопасности) я заглянул к Фундуклиди. Он прыгал смешной,

растопыренный, укрощая штанину, и живот прыгал не в такт, словно

отдельное существо.

– Спустимся вместе? – дружелюбно спросил я.

– Подождите минуту, – сказал Михаил Ксантиевич и что-то страстно прибавил по-гречески – сердился на штаны, наверное.

Он натянул полосатые носки, вставил ноги в лакированные штиблеты.

– Готово.

Я растворил перед ним дверь.

– Прошу вас.

Мы вместе спустились по лестнице и оказались в библиотеке.

– Столовая – сюда, – отрывисто сказал Фундуклиди, указывая рукой.

Я взглянул на часы на стене: медное лицо циферблата показывало восемь.

– Еще рано, – сказал я, – подождем немного.

Грек выпятил карнизом губу, тоже посмотрел на часы и кивнул.

Делать было нечего, и я принялся осматриваться. Савватий Хряпов собрал в библиотеке славное общество. Стояли тут томики Бальзака, столь же пухлые, как и их автор; бумажный Куприн в приложении к "Ниве"; религиозная чепуха Погодина подпирала каких-то прогрессивных итальянцев, из которых, кроме хрестоматийного Кампанеллы, я никого никогда не мог запомнить.

– Доброе утро, господа! – раздалось сверху вместе со скрипом ступеней.

Свежий, как персик, в новом костюме и даже при галстуке ("Непременно от Пьера Галанта", – подумал я) наш хозяин сходил к нам с приятной улыбкой.

От хряповского глаза не укрылся мой интерес к литературе.

– Нравится?– спросил он, подходя. – А вот здесь, обратите внимание, есть еще шкаф на иностранных языках. Вы читаете на языках?

– Не очень, – сказал я.

Откровенно говоря, из всех иностранных языков я знал только тот французский, на котором говорят парикмахеры и крупье.

– Жаль... Ну да что ж! Наши русские писаки нам ближе. Не так ли, хе-хе?

Фундуклиди сзади достал сигару и начал ее сосать.

– А нет ли у вас подшивки "Нашего голоса"? – вдруг спросил он.

– Помилуйте, Михаил Ксантиевич! – воскликнул я. – Как сотрудник этой газеты, предостерегаю вас от ее чтения. В крайнем случае можете решить воскресный ребус.

– А мне как раз ребусы и нужны-с, – живо отозвался грек. – Для детектива ребусы – любимая литература-с... Это – как для боксера единоборство с грушей: держит форму.

– Вот вам... для формы– сказал Хряпов.

К моему удивлению, он и впрямь достал подшивку "Нашего голоса" и щелчком сбивал с нее пыль.

– Есть, конечно есть наша любимая газета! Знаете, я очень люблю город, откуда Хряповы начали расти. Иной раз, признаюсь, задумывался: не переехать ли в столицу... или хотя бы в Нижний? Не могу! И знаете, почему? Трудно расстаться с базаром, где твоему десятилетнему деду мастеровые драли уши...

Как вошел Степан, мы не увидели, потому что стояли спинами к двери.

– Завтракать подано.

– Ну, наконец-то, – сказал Хряпов. – Прошу, прошу...

В веселом возбуждении, которое всегда предшествует хорошей еде, мы прошли в столовую.

По столу плыли судки и судочки; свернутые конусом салфетки застыли, словно лакеи; хрусталь обнимал конфекты; груши и сливы сделали бы честь любому натюрморту.

– В первый раз присутствую на завтраке у Лукулла, – сказал я. – Какое великолепное зрелище!

– Обещаю вам, что на мой стол вы не будете жаловаться, -заговорил Хряпов. – Садитесь, садитесь, господа!

Мы сели (за Хряповым Степан придвинул стул).

– Ну-с, что желаете пить? Вино? Водку? Михаил Ксантиевич! Петр Владимирович! Будь вы аристократы, я бы, конечно, не осмелился предложить с утра хмельное, но зная вас как людей простых... водки?.. или, может, вина?

– Отчего ж не водки! – сказали мы с Фундуклиди.

Степан вогнал штопор в горло бессмертной "Отборной" Смирнова. Фундуклиди раскатал салфетку, приладил ее себе на грудь и стал похож на большого ребенка. Чмокнула пробка. Степан – по этикету – из-за левого плеча наполнил каждому рюмку. В этот миг солнце поднялось над миром настолько, что смогло выстрелить лучом к нам в столовую. Луч влетел, заметался на начищенных гранях

серебра и разбился о хрусталь, рассыпав разноцветный трепет огней. Ослепленный, я ощутил чувство воздушного шара, отрывающегося от земли. Не во сне ли я раньше видал подобное? Солнце явилось, чтобы осветить трапезу миллионера! Давно-давно в детстве я воображал себе себя волшебником и принцем, но я рос, и сказки стали казаться ложью, ан – могущественные царевичи не исчезли, только время сменило им меч, сивку-бурку и золотой дворец на сигары, особняк и коньяк за хрустальной стенкой. А моя-то жизнь-индейка... и кусают ее, жуют, грызут – другие.

– Можно подавать? – спросил Степан.

Хряпов в ответ, не поворачивая головы:

– Конечно, голубчик.

Степан подал омлет, гусиные потроха, запеченные в каком-то соусе... черт его знает, из чего он был сделан, но славный соус!

– Что же, господа, ваше здоровье, – сказал Хряпов.

Мы с наслаждением выпили и вдохновенно взялись за вилки. Фундуклиди мурлыкал, как кот; пронзив кусок, он долго с удовольствием оглядывал его со всех сторон, приходил в невиданное возбуждение, бросался на пищу и глаза у него соловели от счастья. Хряпов ел равнодушно, не спеша.

"Привычная трапеза, – подумал я. – Погребок лучших вин от вдовы Клико, местная осетринка на пару, хороший табак, кредит, дебет, дивиденд... "Иной раз, признаюсь, задумывался: не переехать ли в столицу? Не могу!..." – мысленно повторил я слова Хряпова. Отчего ж не пожить в нашем закомарье первым парнем на деревне! А надоест – долго ли: салон 1-го класса, и – куда душеньке угодно!..."

Степан проворно убрал тарелки, подал кофей. Хряпов взял чашку и откинулся на стуле.

– Как комнаты? Понравились?

Вопрос был обращен вроде бы к обоим, но я почувствовал, что главное внимание обращено ко мне, в сторону Фундуклиди откатился лишь хилый ручеек. Оно и понятно: я был новый человек, те панегирики, что пел богатству грек, должно быть, уже приелись.

– Все прекрасно. Отменно. Даже не ожидал такой роскоши, – сообщил я.

– Что ж, я рад, – с улыбочкой, замешенной на доброжелательстве и самодовольстве, ответил Хряпов.

"Рад... Оне рады! Барин... чертов!"

Я кашлянул, отодвинул чашку и воздушно пощекотал губы твердой плотью накрахмаленной салфетки, показывая, что сыт. Однако хозяин из-за стола еще не собирался.

– Господа, хочу попросить внимания.

Мы с Фундуклиди с готовностью его изобразили.

– Михаил Ксантиевич, прошу.

Ах, вот в чем дело. Обход со стороны грека.

Фундуклиди шумно, как кит, задвигался, достал из огромного кармана лист бумаги и начал раскладывать.

– Я тут план, господа... Изучим план дома...

"Детектив вошел в роль, – желчно подумал я. – Почувствовал раздолье..."

Фундуклиди расправлял лист, тесня посуду. Пока лист совсем расправился, грек зримо успел пропитаться вдохновением следопыта.

– Секунду, господа... Так! – он очертил ногтем нужный рисунок. Начнем с первого этажа. Первый этаж имеет три хода с улицы: парадный (палец указал на плане, где именно), черный и кухонный. А также окна: два в библиотеке, два в кабинете, одно в понтерной...

"Надоест нам еще этот экземпляр!" – подумал я.

– ...представляют врагу возможность для проникновения, и посему предлагаю сказать Степану сделать для них надежные запоры и крепко запереть. Насовсем... То есть временно, до той поры... (Фундуклиди понял, что сбивается и оборвал лирическое отступление). Ну, вы понимаете... Незапертым останется только кухонный ход, через который мы будем получать пищу и новости. Но здесь я настаиваю на том, чтобы с наружной стороны дверная ручка была свинчена и сделан новый запор.

– Эк вы, Михаил Ксантиевич... прямо за рога быка берете, – сказал Хряпов, несколько озадаченный.

– Я забочусь об успехе дела, – важно ответил грек и вытянул ноги, качнув стол.

– Хорошо, хорошо... – согласился Хряпов.

– Далее – второй этаж, – продолжил неугомонный Фундуклиди. – Здесь я предлагаю только укрепить задвижки на окнах и Петра Владимировича переселить в комнату напротив моей.

Я посмотрел на Хряпова и увидел, что он изумлен не меньше моего.

– Простите, Михаил Ксантиевич...

– Переселить напротив, – повторил Фундуклиди.

– Но зачем же?

– Объясняю. Если злодеям удастся проникнуть в дом и угрожать господину Мацедонскому, то может случится – я не услышу шум борьбы. Будучи же напротив друг друга, мы сможем гарантировать обоюдную безопасность.

Хряпов иронически сморщился.

– А куда вы, в таком случае, собираетесь переселить меня?

Но Фундуклиди не так просто было подцепить на насмешку: под его генеалогическим древом, должно быть, приютились все философы Эллады.

– С вашей комнатой, Савватий Елисеевич, у меня имеется общая стена, и проникающих сквозь нее звуков мне вполне достаточно, чтобы определить, требуется вам помощь или нет. Вчера перед сном, например, вы уронили металлический гулкий предмет и сказали: "Черт разнеси меня, остолопа".

– Правда, у меня свалился со стола портсигар, – сказал изумленный Хряпов и замолк.

Но я не мог оставить этого разговора на полпути.

– Помилуйте, Михаил Ксантиевич, ведь там, куда вы меня хотите переселить, находится бильярдная!

– Ну и что? – сказал Фундуклиди. – Задвинуть бильярд в угол, да поставить кровать...

Я ненавидел его в эту минуту.

– Ну уж... увольте!

– Да-да, – поддержал Хряпов. – В бильярдную – это жестоко.

Фундуклиди пожал плечами: как знаете, хозяин, он, конечно – барин, но в таком случае ответственность я с себя снимаю; во всяком случае, деньги я зарабатываю честно.

Хряпов пошарил за щекой языком, вытолкнул застрявшую крошку.

– Ну, что же... – начал он, но вдруг вспомнил. – Да... насчет оружия... Михаил Ксантиевич, вы вооружены?

Фундуклиди важно кивнул.

– Всегда.

– А вы, Петр Владимирович, какую систему предпочитаете?

Смита и Вессона, конечно?

– Можно Смита и Вессона.

Хряпов махнул сдернутой с груди салфеткой.

– Степан, револьверы!

Степан поднес полированный ящик, Савватий Елисеевич открыл крышку. Внутри в красной бархатной пасти валетом лежали грозные произведения Смита и Вессона. Хряпов предложил мне выбирать. Я взял который ближе.

– Он заряжен, надеюсь?

Хряпов взглядом передал мой вопрос Степану; тот кивнул.

– Может, желаете еще пяток пулек в жилетный карман?.. На всякий случай.

– Спасибо, для одной перепалки хватит, – небрежно сказал я и со стуком поместил револьвер в компании чашек и блюдец.

– Что ж, как желаете... как желаете, – повторил Хряпов.

Завтрак был окончен.

– Что теперь, господа? – предложил хозяин. – Желаете отдохнуть или развлечемся чем-нибудь сообща? Картишки? Бильярд?

Я невольно посмотрел в окно, где набирал силу летний день.

– Сейчас бы променад... часок по набережной.

Хряпов покачал головой с улыбочкой, но лицо его выразило серьезный укор.

– Петр Владимирович, попрошу вас – без провокационных предложений... Пожалуйста!

– Извините, господа, – сказал я, тоже растянув губы, хотя в глубине вдруг зашевелилось раздражение зверя, забежавшего в западню.-Рецидив свободной жизни-с...

6.

Так потянулись дни заточения.

Конечно, ядро контракта, заключенного с Хряповым, было легче, чем настоящее ядро каторжника, а банный халат, оказавшийся в шкафу моей комнаты, хоть и был полосатым, не походил на казенную робу Александровского Централа. Но все же перемена образа жизни давала себя знать.

Слуга Степан остался единственным представителем компании "Земной шар" в нашем обществе самообороны. Он приносил всю корреспонденцию, газеты и журналы (Хряпов специально выписал еще "Искру" и "Ниву" – разгонять скуку); он готовил нам стол, носил с кухни от повара еду (самого повара мы так и не увидели ни разу – было похоже, что нас, словно святого Илью, питают вороны); он убирал; приносил городские слухи. Порой сердце в злые коготки брала безотчетная досада при виде того, как он запросто приходит и уходит в огромный мир, в то время, как для нас самым смелым было постоять у окна перед скромной прорехой форточки. Появлялась недоуменная мысль: как же так – холуй, лакей и вдруг оказался свободнее нас! Парадокс!..

Вольное передвижение Степана рисковало навлечь на него вполне понятное раздражение. Чтобы избежать этого, мы с Хряповым, словно сговорившись, старались меньше общаться со слугой, не замечали его. Фундуклиди же часто допрашивал молчаливого Степана, вытягивая – нитка за ниткой – весь клубок уличных сплетен и врак. Часть из них Михаил Ксантиевич записывал во взъерошенный блокнот, после чего, подъявши перст, говорил со Степаном о "важности рекогносцировки" и туманно намекал на какие-то грозные опасности.

Но Степан снова уходил, и мы невольно смотрели ему в спину. Дверь закрывалась, и нервически-чувствительному от затворничества уху чудился чавкающий лязг тюремного замка...

Да, надобно упомянуть, что бедного Фундуклиди опять обманули. Будучи не в восторге от тонкого слуха детектива, Хряпов денька через два уговорил меня перебраться в его комнату – под крылышко к греку, а сам отбыл в апартаменты, первоначально отведенные мне (Степан полдня таскал вороха галстуков и рубашек и дюжины безделушек). Правда, к ужину обида детектива прошла (очевидно, ее сломал аппетит), и, таким образом, бильярдный стол остался в бильярдной, под низким пыльно-зеленым абажуром.

7.

– Надобно осмотреть дом, – сказа Фундуклиди.

Он сказал это после того, как долго мерял ногами пол в библиотеке, где мы трудно привыкали к монашеству.

Ко мне привычка всё не приходила. Судите сами: целыми днями охотиться по городу ("Газетчик – что волк: его ноги кормят", – говаривал Буз) – и вдруг оборвать разом всяческое движение, оставив за собой лишь тридцать шагов от столовой до гостиной. Ей-богу, если бы Хряпов предложил мне поставить в комнате колесо, наподобие тех, что помещают в клетки белкам, я согласился бы.

Угнетала, кроме того, узость круга присутствующих лиц. Привычки Фундуклиди и Хряпова быстро прояснились и не сулили особенно приятного. Хряпов перебивал и любил рассказывать только о себе. Грек чавкал за столом и занудствовал. Мой нрав, думаю, тоже не попал в резонанс с сердцами обоих компаньонов. Поэтому мы всё чаще занимались каждый своим делом. Фундуклиди курил хозяйские сигары и листал с конца иллюстрированные журналы, рассматривая рекламы бюстгальтеров, ребусы и натужные юморески. Хряпов разбирал письма от управляющих предприятиями и на счетах множил свои капиталы. Я же отдал заслуженную дань хряповским книжным полкам и читал все подряд, по привычке выдергивая из строк чужие ловкие мысли для грядущих корреспонденций.

Сближал нас вечер, когда дом быстро заливала тьма и в свете ламп ярче обнажался профиль одиночества. Тогда мы бросали книги, счеты и журналы и садились играть в карты, жуя бессмертные изобретения графа Джона Сэндвича. Иногда Фундуклиди готовил всем крамбабулий – вдохновенный и прекрасный напиток бедных студентов...

Итак, Фундуклиди долго шагал, напевая под нос что-то про "агапас" – я знал уже, что по-гречески это означает любовное, и сказал:

– Надобно осмотреть дом!

К этому времени прежняя прихоть детектива уже была выполнена: Степан под строгим надзором Фундуклиди поставил на окнах новые задвижки, заложил засовами лишние двери, а у черного хода свинтил наружную ручку. Вот почему, когда мы с Савватием Елисеевичем поглядели на неугомонного грека, в глазах наших было удивление, отсвечивающее раздражением.

– Как, Михаил Ксантиевич! Мы же только что...

– Да, да! – жестикулируя и перебивая нас заговорил грек. – Мы приколотили несколько задвижек. Да-с... Ну и что? В конце-концов, эта операция совершенно бессмысленна.

Я почувствовал легкую дурноту. Хряпов, ручаюсь, тоже.

– Как? – воскликнули мы с ним в один голос, словно Бригитта с Лаурой в "Иоланте". – Стало быть, по вашему настоянию была проделана пустая работа?

– Вы цепляетесь к словам, – важно сказал Фундуклиди. – Позвольте, я возьму сигару – она помогает мне думать... Да-с, господа, вы не вникаете в суть моих мыслей. Укрепление задвижек необходимо, но это, с позволения сказать, азбука безопасности. Мы же должны смотреть глубже. Да-с!... Я подозреваю, господа, что в доме еще остались лазейки, через которые надеются проникнуть злодеи. Иначе, спрашиваю я, разве стали бы они так нагло назначать день нападения?

Мы с Савватием Елисеевичем ничего не ответили, подавленные добротной логикой детектива. Потом Хряпов промолвил:

– Но через какие же неведомые пути, вы полагаете, могут проникнуть в дом злодеи?

– О-о! – зарычал Фундуклиди, словно рассказывая страшную сказку. – Вы еще не знаете, какое коварство осеняет нарушителей гуманности и общественных законов! О!...

Мы в самом деле не знали. Михаил Ксантиевич охотно приоткрыл нам тяжкую дверцу таинственного арсенала злодейства. Тут были подземные ходы, слуховые окна, переодевания под слуг... Однажды преступник проник в дом, забравшись (представьте себе!) в шкап, купленный хозяином накануне. Так, в шкапу, он прямо из магазина и перекочевал в дом...

– Ну, это уж прямо из рассказов о Пинкертоне! – позволил я себе усомниться.

– Ну и что! Ну и что! – попался вдруг Фундуклиди. – А в настоящей жизни, господа, и не такое случается. Еще как-с!

– А если мы не собираемся покупать шкапов? – спросил Хряпов.

Фундуклиди ничего не сказал, лишь обиженно развел руками.

Наступила пауза. Словно для того, чтобы заполнить наше молчание, часы на стене проиграли полдень.

– Двенадцать... – зачем-то объявил я.

– Надобно осмотреть дом, – отозвался Фундуклиди.

– Ладно, – сказал Хряпов, чтобы кончить этот разговор. – Я скажу Степану... – начал он, но грек замахал сигарой так, что вычертил в воздухе огненный зигзаг.

– Нет, нет, нельзя! Это должны делать только мы! Потому что... потому... – он вдруг заморгал, нахмурился, посмотрел на свой подъятый перст и, понизив голос, закончил: – Этого требуют соображения безопасности!

Хряпов сморщился – боже, как вы мне надоели! – и сказал:

– Ладно, пусть будет по-вашему. В конце концов, устроим себе что-то вроде развлечения.

К своему стыду, я почувствовал, как кто-то маленький и трусливый повторил где-то под ложечкой: пускай!... на всякий случай... Я поспешил задавить это мерзкое, доселе неизвестное существо тем, что насмешливо выпалил:

– У вас, наверное, и планчик уже готов, Михаил Ксантиевич?

У грека, конечно, был готов и планчик. Хряпов должен осмотреть первый этаж и подвал (смелое решение, отметил я), я – второй, где расположены наши комнаты, а себе Фундуклиди отвел чердак. Когда Михаил Ксантиевич изложил все это, я почувствовал досаду: не хотелось слоняться по и без того надоевшему этажу. Коридор слишком напоминал о редакции "Нашего голоса". Меня привлекали места, доселе неизученные.

– Михаил Ксантиевич, – предложил я, – не уступите ли мне чердак?

– Нет-нет, – быстро сказал наш толстый Пинкертон. – Всё должно быть в соответствии с планом... Господа, я призываю вас к дисциплине! Господин Мацедонский, вы осматриваете второй этаж, господин Хряпов – низ и подвал, я – чердак. И – больше внимания, господа! От этого зависит...

– ...безопасность! – закончил я. – А может все-таки уступите, Михаил Ксантиевич, а?

– Господин Мацедонский, зачем вы так? зачем вы так? – Фундуклиди вдруг разобиделся на такой пустяк, подступил ко мне и размахивал руками. Я разрабатываю план! Ваш долг – помогать мне!... Какая вам разница чердак, не чердак!... Какая?

Грек пыхтел и сердился, но тут и я начал досадовать на то, что этот недалекий любитель шарад помыкает нами, как шестерками. Нет, теперь не следует отступать! В горячности я скатился на шантаж:

– Если вы такой пустяковины не желаете уступать, то я вообще отказываюсь от ваших пустых планов!

Хряпов тоже, видно, решил осадить Фундуклиди. К тому же, я подозреваю, ему не чуждо было купеческое удовольствие поиздеваться над людьми лакейской профессии.

– Действительно, – развел он руками. – Михаил Ксантиевич, отчего бы вам не уступить... Несолидно...

Фундуклиди от волнения вспотел; лоб его заблестел; он выпятил губу и смотрел на Хряпова, как баран на забойщика. Видно было – детективу очень не хочется уступать. Но тут получалась не та ситуация, когда можно изо всех сил упереться рогами в стену.

– Ну... э..., хорошо, – пробурчал он голосом, весьма далеким от той кривой улыбки, которую привело на его лицо нежелание перечить Хряпову. Конечно... как вы желаете, Петр Владимирович.

"То-то, хозяин – барин", – злорадно отметил я про себя – уже в который раз – эту привычную трусость дворовой собаки. Боже! До чего же славно, что, несмотря на все прочие шишки, меня миновала подобная участь: ходить под высокой рукой какого-нибудь чванливого кошелька. "Личный детектив"!... Звучит ничуть не лучше, нежели "личный стакан". Впрочем, я во-время спохватился и в мыслях отдал должное образованности и – всё-таки воспитанности Савватия Елисеевича...

Фундуклиди жалобно смотрел на меня – большая, глупая, обиженная собака.

– Вы уж извините...

– Да что вы, право, Михаил Ксантиевич, – уже кляня свое упрямство, я поймал его вялую руку и встряхнул ее. – Это вы извините... Это я вел себя, как мальчишка!

8.

Я ожидал, что дверь хряповского чердака будет под стать всему дому: в деревянных резных виноградах или с озерной гладью полировки. Но дверь была обычная – гладко обструганная и крашенная.

Хотя – нет, и на этой скромнице особняк оставил свою печать: бронзовую ручку с головой орла.

Здесь явно давно не убирали, рвение Степана достигало, оказывается, ограниченных высот. Подобранной с пола щепкой я стал брезгливо снимать паутину, выглядевшую весьма почтенно. Мохнатая от пыли паутина была похожа на истлевшую кисею. От кисеи, от полумрака, от бронзовой заплесневелой ручки возникло вдруг – черт знает что! – предчуствие какой-то старой волшебной истории. А может быть, так оно и есть на хряповском чердаке? Откроется дверь, а там – хрустальный огонь, принцесса-синие глаза...

На крушение паутины из неведомого убежища выскочил паук. Он злобно побежал по краю, загребая лапами (моё, моё, не тронь!).

– Что, колдун, не нравится? Вот твои чары! – я бросил щепку с намотанной паутиной и нажал на ручку, отворив незапертую дверь.

Конечно, ничего сказочного на чердаке у миллионера не было. Пыльный свет вычерчивал – и слава богу! – переплетение балок и стропил, так что можно было не опасаться за целость макушки. Душный и теплый воздух залег под крышей и сразу набился в ноздри.

"Сундуки с сокровищами здесь искать бесполезно", подумал я.

Осматриваясь, я прошел вглубь от того места, где вошел, и скоро достиг слухового окошка. Я поглядел в него и увидел небо. Простая вещь небо! Забрали синим ситцем с востока до запада – и готово. Но сердце мое упало. Вот уже несколько дней я не могу просто поднять голову и увидеть над собой эту крышу мира, за которой одним мнится Бог, другим – вечное движение Вселенной, а третьим – бессмертные души ушедших поэтов.