Текст книги "Тайна трех: Египет и Вавилон"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

БОЖЕСТВЕННЫЙ ТРИЛИСТНИК

I

Плыл архиерей в корабле по Белому морю и услыхал, что живут на пустынном островке три старца, спасаются, а сами так просты, что и молиться не умеют как следует. Захотел увидеть их, подплыл к островку, вышел на берег и видит: стоят рядом три старца древних, сединой обросших – большой, средний и малый, – за руки держатся.

– Как вы Богу молитесь? – спросил архиерей.

И самый древний старец сказал: «Молимся мы так: трое нас, Трое Вас, помилуй нас». И как только сказал это, подняли все трое глаза к небу и сказали: «Трое Вас, трое нас, помилуй нас!»

Усмехнулся архиерей: «Это вы про Святую Троицу слышали, да не так вы молитесь».

И начал их учить молитве Господней. Долго учил, весь день до ночи: старцы были очень беспамятны. Наконец кое-как выучил, сел на корабль и отплыл. Взошел месяц. Сидит архиерей на корме, глядит в море, туда, где островок скрылся. Вдруг видит: блестит, белеет что-то в столбе месячном. Вгляделся – бегут по морю старцы, корабль догоняют, белеют и блестят их седые бороды. Бегут, рука с рукой держатся; крайние руками машут, остановиться велят. Поравнялись с кораблем и заговорили в один голос:

– Забыли, раб Божий, забыли твое учение… Ничего не помним, научи опять!

Перекрестился архиерей и сказал:

– Доходна до Бога и ваша молитва. Не мне вас учить.

И поклонился в ноги старцам.

(Л. Толстой. «Три старца»)

II

Нелюдим священный остров Самофракия: отвесные кручи его оглашаются только криками чаек да шумом седых бурунов, гонимых ветром от Пропондиты. В незапамятной древности, со стен Илиона, еще неразрушенных, можно было видеть, как возносится жертвенный дым с острова. Там, на высях гор, совершались таинства Великим Богам, Кабирам.

Их было трое: Большой, Средний и Малый – Отец, Мать и Сын.

«И было ночью видение Павлу: предстал некий муж, Македонян, прося его и говоря: приди в Македонию и помоги нам. После сего видения тотчас мы положили отправиться в Македонию, заключая, что призывал нас Господь благовествовать там. Итак, отправившись из Троады, мы прямо прибыли в Самофракию» (Деян. XVI, 9 – 11).

Может быть, расспрашивая о Самофракийских таинствах, апостол Павел с удивлением узнал кое-что о Трех в Одном Боге неведомом. Орфики называли Кабиров тремя именами или одним в трех: Аксиер, Аксиокерса, Аксиокерс: Отец Небесный Зевс, Мать Земля Деметра, и Сын Земли и Неба Дионис. И в Елевзинских таинствах те же Трое, только в ином сочетании: Отец Дионис, Мать Деметра и Сын Иакх.

Но уже и орфики (V–VI века) их древних имен не помнили. Может быть, впрочем, у них и не было имени, ни даже образа. Ничего о них люди не знали – знали только, что их Три, что эти Три – Одно.

III

На о. Крите, в Кносском дворце-лабиринте баснословного царя-бога Миноса, найдены три глиняных столбика, соединенных в подножии; три голубя сидят на них, по одному на каждом, знаменуя сошествие Трех (Art., Evans. The palace of Minos at Knossos, 222). Второй дворец Кносса, где найдены столбики, построен за пять веков до Троянской войны (около 1600 г.). Вот когда уже люди поклонялись Трем. Просты были, не умели молиться, как следует, и молились, глядя на три столбика: «Трое Вас, трое нас, помилуй нас!

И погибая в бурных волнах широко шумящего моря, видели, как блестят в блеске молний тремя белыми чайками над черною бездною, бегут к ним на помощь три Великих Кабира – три Старца.

IV

В Ханаане, у дуба Мамрийского, явился Господь Аврааму. „Он возвел очи свои, и взглянул, и вот, три Мужа стоят против него“ (Быт. XVIII, 2). И тотчас узнал он Господа, чье имя Elohim – Боги – Три Бога в Одном.

Оттуда, из Ханаана, и произошло имя Кабиров: רלל. Kabru, Kuburu – Великие. Их трое: Ваал Отец, Астарта Мать и Адонис-Эшмун Сын.

А имя вавилонское: Ka-ab-rat: Отец Эа, Мать Иштар и Сын Таммуз. Но люди Сенаара знали их уже в довавилонской, шумерийской, для нас почти невообразимой, как бы допотопной, древности (Th. Friedrich. Kabiren und Keilenschriften, 91).

Им же поклонялись и предки египтян в столь же бездонной древности додинастической (VIII–VII тысячелетие): Отец Озирис, Мать Изида, Сын Гор.

V

Самофракийские и Елевзинские таинства совершались еще накануне Никейского собора, где исповедан был догмат о Пресвятой Троице.

И до наших дней в каждой христианской церкви исповедуется в Символе веры открытая людям от начала времен и все еще сокровенная Тайна Трех.

VI

„Нет, никогда не будет три одно!“ – смеется, кощунствует Гете (Разговоры с Эккерманом).

„Трижды светящим Светом, das dreimal glühende Licht“, – заклинает беса Фауст. И старая ведьма, готовя для него эликсир юности, бормочет что-то об Одном, Двух и Трех:

 
Mein Freund, die Kunst ist alt und neu.
Es war die Art zu allen Zeiten,
Durch Drei und Eins, und Eins und Drei
Irrtum statt Warheit zu verbreiten.
Увы, мой друг, старо и ново,
Веками лжи освещено
Всех одурачившее слово:
Одно есть Три, и Три – Одно.
(Faust, I Hexenküche)
 

Уж если глаз Гете, самый „солнечный глаз“ наших дней, потускнел, как оловянная пуговица, перед Тайною Трех, то чего ждать от других?

VII

Тайны Божии для человека слишком просты: открыты, как небо, и так же недосягаемы. Самая простая, открытая и тайная тайна – Три.

VIII

„Страшусь писать о том, о чем и говорить почти не смею“ (Clemens Alexandr. Stromata). He смеет говорить об этом св. Климент, „человек, познавший все таинства“ (Euseb. Prepar. evang., II, 2). Как же нам сметь?

По учению св. Климента, ангелы пали до начала мира, потому что изрекли тайну Божию. От слова изреченного погибает мир, но и спасается Словом. Никогда еще так не погибал, как сейчас, и никогда еще не было ему так нужно Слово. Но немотой уста наши замкнуты, как врата адовы замками железными, и сокрушит их только Сошедший в ад.

IX

Можно говорить о Тайне Трех или огненно-пророчески – но кто сейчас пророк? – или алгебраически-холодно, помня, что алгебра в религии – то же, что сухой колос для умирающих от голода или спектральный анализ для потухшей звезды – погибшего мира.

Вот алгебраическая формула Шеллинга.

В Боге три начала: первое, отрицающее или замыкающее – „огнь закона“, гнев; второе, утверждающее или расширяющее – „веяние тихого ветра“, любовь; и третье, соединяющее два первых. Нет, Да, Да и Нет.

– А = Отец.

+ А = Сын.

± А = Дух.

Это просто, как небо, и этим очерчен круг нашего знания, как круг земли – чертою неба. Это люди знали от начала и больше не узнают до конца.

Х

„Философия Откровения“ Шеллинга прошла бесследно», – замечает Куно Фишер (Ист. нов. филос., VIII, 768). Эд. Целлер видит в ней только «неуклюжую схоластику» (Ист. нем. филос.), а Ферд. Хр. Баур, один из первых христоубийц, – «галиматью» (К. Фишер, op. cit., 268).

«Галиматьею», впрочем, кажется нам не только «Философия Откровения», но и само оно. Пусть старушки в церквах читают символ веры; мы с Мефистофелем знаем, что о таких вещах не говорят в приличном обществе.

Как рассмеялись бы философы тогда и теперь, если бы кто-нибудь сказал им, что Шеллинг заглянул в тайну мира глубже, чем Кант!

XI

Мы читаем книгу мира, как малограмотные люди, не отрывая глаз от страницы и водя пальцем по строкам; и только тогда, когда чья-то быстрая как молния рука перевертывает страницу, мы видим, что мелькает что-то «написанное сбоку, на полях» (Бергсон), может быть, самое важное, но мы не успеваем прочесть: чтобы успеть, нужны другие глаза, те «вещие зеницы», что бывают только у пророков.

Мы верим на слово Лобачевскому и Эйнштейну, что где-то в «четвертом измерении», в метагеометрии, «перчатка с левой руки надевается на правую». Но для того чтобы это понять – увидеть, нужен метафизический вывих, выверт ума наизнанку, как бы сумасшествие, или то «исступление», «выхождение из себя», которому учили древние мистагоги и апостол Павел: «Премудрость Божия – безумие для мира сего».

О четвертом измерении кое-что знает Эйнштейн, но, может быть, больше знают Орфей и Пифагор, иерофант «Четверицы Божественной», которую воспевает он, как «число чисел и вечной природы родник», παγάν άεννάου φύσεως (Carm. Aur., V, 47).

Пифагора и Орфея объясняет Шеллинг: над тремя началами в Боге, Отцом, Сыном и Духом, возвышается сам Бог в единстве Своем, так что тайна Бога и мира выражается алгебраически: 3+1=4 (Philos. d. Offenbar.). Это и значит: в Боге Три – Четыре в мире; Троица в метафизике есть «четвертое измерение» в метагеометрии.

Не эту ли игру божественных чисел кристаллизируют и египтяне в пирамиде, соединяя в одной точке неба четыре исходящих из земли треугольника, и вавилоняне – в башне Zikkurat, семиярусной: 3+4=7?

XII

Зодчество, Музыка, Математика – во всех трех один и тот же лад божественных чисел, один порыв из трех измерений в четвертое: в ледяных гранях Аполлоновых чисел – огненное вино исступлений Дионисовых.

Пифагор считает и поет, считает и молится, потому что в числах не только земная, но и небесная музыка – «музыка сфер». И Пифагору, геометру, отвечает св. Августин, богослов: «Pulchra numero plecent. Числом пленяет красота» (De ordine).

«Что такое серафим? Может быть, целое созвездие», – бредит Иван Карамазов. Серафимы и херувимы, Созвездия, вопиют у престола Единого в Трех: «Свят! Свят! Свят!»

А мы из преисподней хохочем с Мефистофелем:

– Галиматья! Никогда не будут три одно!

XIII

Древние были учтивее нас: не посмели назвать «галиматьею» мудрость Гераклита, а назвали его только «Темным». Темны и тяжки, как первозданные глыбы гранита, дошедшие до нас обломки Гераклитовой мудрости.

Был ли он посвящен в мистерии, мы не знаем; но, во всяком случае, говорит, как посвященный, и книгу свою «О природе», Περί φύσεως, приносит в дар Артемиды Ефесской, которая в Азийских таинствах – то же, что Деметра в Елевзинских и Аксиокерса в Самофракийских: третье лицо Троицы – Мать-Дух. И все учение Гераклита – о Тайне Трех.

«…Противоборствующее-соединяющее. – Из противоположного – прекраснейшая гармония. Бог есть день-ночь, зима-лето, война-мир, сытость-голод: все противоположности в Боге» (Heraclyt. Fragm., 8, 64).

Это и значит: два противоположных начала соединяются в третьем: – А + А ± А, алгебраическая формула Шеллинга.

XIV

От Гераклита до Шеллинга – Слово Божие и немота человеческая о Троице. Но в наши дни Слово страшно умаляется, а немота растет. Еще только старушки в церквах да три старца на пустынном острове молятся: «Трое нас, Трое Вас, помилуй нас!»

XV

Все, что мы называем «цивилизацией», зиждется на христианстве; христианство есть откровение Сына; Сын – Второе Лицо Троицы. Но вот о Ней самой – ни слова. Немотой уста наши замкнуты, как врата адовы замками железными.

От начала мира люди знали об этом, помнили – и вдруг забыли.

Да, именно вдруг, потому что это произошло окончательно только за последние триста – четыреста лет, или еще быстрее, острее за последние тридцать – сорок лет, или еще острее, быстрее за самые последние, самые страшные годы в жизни человечества.

Это похоже на то, как если бы люди вдруг забыли об основном законе логики, законе тождества, – и сошли с ума.

XVI

Человек, даже не знающий, что такое Троица, все-таки живет в Ней, как рыба в воде и птица в воздухе.

Как ни ломает он логику, а подчиняется ей, пока не сошел с ума окончательно: пока мыслит – мыслит троично, ибо троичны основные категории человеческого мышления – пространство и время. Три измерения пространственных: линия, плоскость, тело; три измерения временных: настоящее, прошлое, будущее.

Троичны и все предпосылки нашего опыта. Уже с Демокрита и Лукреция понятие вещества, включает в себя понятие атомов с их взаимным притяжением (+а) и отталкиванием (– а); двумя противоположными началами, соединяющимися в третьем (± а), именно в том, что мы называем «материей».

Троичен и закон физической полярности: два полюса, анод и катод, замыкаются в электрический ток. По слову Гераклита: «Кормчий всего – Молния». (Fragm., 64). Соединяющая Молния Трех.

Троичен и закон химической реакции, то, что Гете называл «избирательным сродством» химических тел, Wahlverwandschaft: два «противоположно-согласных» тела соединяются в третьем.

Троичен и закон жизни органической: внешняя симметричность, двойственность органов (два уха, два глаза, два полушария мозга) и внутреннее единство биологической функции. Или еще глубже: два пола, два полюса и между ними – вечная искра жизни – Гераклитова Молния.

Троична, наконец, и вся мировая Эволюция: два противоположных процесса – Интеграция и Дифференциация – соединяются в единый процесс Эволюции.

XVII

Так «трижды светящий Свет» колет, слепит человеку глаза, а он закрывает их, не хочет видеть. Все толкает его в Троицу, как погонщик толкает осла острою палкой-рожном, а человек упирается, прет против рожна.

Хочет остаться сухим в воде и задыхается в воздухе. Рыба забыла, что такое вода, и птица, что такое воздух. Как же им напомнить?

Напоминать о разуме в сумасшедшем доме опасно. Все сумасшедшие в один голос кричат: «Монизм! монизм!» Но что такое монизм – единство без Триединства, часть без целого? Начинают монизмом, а кончают нигилизмом, потому что троичностью утверждается Дух и Материя, а единичностью, монизмом – только материя: все едино, все бездушно, все – смерть, все – ничто. Воля наша к монизму есть скрытая – теперь уже, впрочем, почти не скрытая – воля к ничтожеству.

XVIII

За двадцать пять веков философии, от Гераклита до нас, никогда никому, кроме нескольких «безумцев», не приходило в голову то, о чем я сейчас говорю. Разве это не чудо из чудес дьявольских? Сколько философских систем – и ни одной троичной! Монизм, дуализм, плюрализм – все, что угодно, только не это. Как будто мысль наша отвращается от этого так же неодолимо, как наша евклидова геометрия – от четвертого измерения, и тело наше – от смерти.

Три – число заклятое. Кто произносит его, хотя бы шепотом, тот ополчает на себя все силы ада, и каменные глыбы наваливаются на него, как подушки, чтобы задушить шепот.

XIX

Под «трижды светящим Светом» рычит, скалит зубы, корчится древний Пес, Мефистофель: помнит, что уже раз опалил его этот Свет, и знает, что опалит снова.

И все мы, песьей шерстью обросшие, дети Мефистофеля, корчимся: знаем и мы, что испепелит нас Молния Трех.

ОДИН, ДВА И ТРИ

I

«Три свидетельствуют на небе, Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино. И три свидетельствуют на земле, дух, вода и кровь; и сии три об одном» (I Иоан. V, 7–8).

Это и значит: божественная Троица на небе, а на земле – человеческая. Но что такое Троица, Три, нельзя понять, не поняв, что такое Один.

II

Тайна Одного есть тайна божественного Я. «Я есмь Сущий», – говорит Бог, и человек, образ и подобие Божие, повторяет: «Я есмь».

Бог един и личен, и человек тоже: никогда еще такого не было и никогда уже не будет. Единственность есть божественность человеческой личности.

Кто этого не знает, тот ничего не знает о Боге; кто не сказал: «Я есмь», тот никогда не скажет: «Есть Бог».

III

«Если нет Бога, то исчезает и проблема ценности для моей жизни: тогда я – ничто. И у меня даже нет поводов к отчаянию, потому что и отчаяние указывало бы на мое ничтожество ввиду ценности (личности). Бог должен быть, чтобы я был. Я есмь лишь постольку, поскольку я – Бог» (Weininger. Über die letzten Dinge, рус. перевод, 154).

Но в том и беда, что весь этот ход мысли непонятен современным безличным и безбожным людям; непонятен, потому что нельзя перейти ни от личности к Богу, ни от Бога к личности: личность и Бог вместе даны или вместе отняты.

Как, в самом деле, говорить о Троице, когда нет Единицы? Если нет Одного – божественной Личности в Отце, то нет ни Двух – божественного Пола в Сыне, ни Трех – божественного Общества-Церкви, Царства Божьего, в Духе.

Провал личности – провал всего в религии.

IV

 
Höchstes Glück der Erdekinder
Sei nur die Persönlichkeit.
Пусть же будет только личность
Высшим счастьем на земле, —
 

говорит Гете, как бы предчувствуя, что скоро личность уже не будет счастием.

И еще:

 
Alles könne man verlieren
Wenn man bleibe, was man ist!
He беда всего лишиться,
Только б вечно быть собой!
 

А мы готовы всего лишиться, только бы не быть собою.

V

Может ли человек потерять лицо свое? Может, если лицо его – пустая личина. Могу ли я забыть, что я – я? Могу, если «я – простой узел элементов» (Эрн. Мах). Я не я, а что-то другое, безличное, бездушное – материя, механика, атом физических или человеческих «масс» – вот наше главное чувство. Воля к безличности – не быть собою – вот наша главная воля. Безумно любим себя и безумно ненавидим. Бежим от себя, как от ужаса, от пустоты, бездонно зияющей.

VI

«Меня не было, меня нет», – сказано в надгробной надписи одного древнего эллина-безбожника. Ничего лучше и мы для себя не придумаем.

«Умрем и будем, как вода, пролитая на землю, которую нельзя собрать» (Вт. Цар. XIV, 14). Нет, не будем – мы уже и сейчас, как пролитая на землю вода.

«Коммунисты шли умирать с хохотом», – сказано в одной советской военной реляции. Еще бы! Смерть не страшна тому, кто умер заживо.

Имя наше – злая шутка Одиссея над Полифемом: «Я – Никто».

Люди умирают – пустые личины сыплются с человечества, как сухие листья с дерева, и обнажается черный, страшный ствол – Никто.

VII

К умирающему Пэру Гюнту приходит Пуговичник с плавильною ложкою для неудачно вылитых, без ушка, оловянных пуговиц: «Видишь ложку? Пора тебе в нее!»

Пэр Гюнт ужасается:

 
Расплавиться, войти частицей,
Ничтожным атомом в чужое тело,
Утратить «я» свое, свой Гюнтский облик,
И перестать самим собою быть?..
Нет, против этого готов я спорить,
Бороться всеми силами души!
 

А Пуговичник смеется:

 
Но, милый Пэр, зачем же по-пустому
Так волноваться9 Никогда ты не был
«Самим собой»; так что же за беда,
Коль «я» твое и вовсе распадется?..
He трать же времени, иди добром!
 

Так приглашает всех нас Пуговичник в ложку свою. И приглашать нечего: сами лезем.

VIII

Может быть, и вся наша планета – только неудачно отлитая, без ушка, оловянная пуговица, и огонь уже разведен, чтобы расплавить и отлить старое олово в новую форму? Об этом кое-что знает Апокалипсис, и Достоевский, «человек из Апокалипсиса». Для нас, впрочем, это лишь «бред бесноватых».

Но планета удалась, по крайней мере, в одном – в Личности. Тут уже нам нет никаких отговорок: божественная Личность, тайна Одного, открыта людям, явлена воочию. И сколько бы ни старались христоубийцы, никогда не забудет человечество, что был на земле Человек, о Котором нельзя не сказать: такого, как Он, никогда еще не было и никогда уже не будет.

IX

Тайна Отца Единого – в Сыне Единородном, тайна Одного – в Я единственном, в личности. А тайна Двух в чем?

Я знаю первичным, прежде всякого внешнего опыта, внутренним знанием, что я – я; знаю также, что есть еще что-то – не-я. И все, что не я, отрицает, исключает меня, или мной исключается, отрицается. Всякое чужое тело, входя в мое, разрушает, пожирает, убивает его или же им убивается. И так всегда, везде, кроме одной точки – Пола. Здесь, и только здесь, в половой любви, чужое тело входит в мое, и мое в чужое, не для того, чтобы разрушить, убить, а чтобы познать друг друга, как «Адам познал Еву» (Быт. IV, I).

Изнутри я знаю только свое тело, а все чужие тела – извне. Но здесь, и только здесь, в половой любви, я познаю чужое тело, как свое, как «вещь в себе», говоря языком Канта или языком Шопенгауэра: везде познается мною «мир, как представление», die Welt als Vorstellung, и только в точке Пола – «как воля», die Welt als Wille.

Пол есть единственно возможное для человека, кровнотелесное «касание к мирам иным», к трансцендентным сущностям. Тут, в половой любви, – рождение, и тут же – смерть, потому что умирает все, что рождается; смерть и рождение – два пути в одно место, или один путь туда и оттуда.

«Пол есть второе, темное лицо человека… Пол выходит из границ естества; он внеестествен и сверхъестествен… Это – пропасть, уходящая в антипод бытия, образ того света, здесь, и единственно здесь, выглянувший в наш свет» (Розанов).

Тело мое отовсюду закрыто, замкнуто, непроницаемо, – отовсюду, кроме Пола. Пол есть полость, открытость, зияние в теле моем, выход из этого мира в тот, как бы окно темничное. Все тело имманентно, а Пол трансцендентен; все тело в трех измерениях, а Пол – в четвертом. Здесь-то и «соединяются противоположности», мужское и женское (по Гераклиту). «Перчатка с правой руки надевается на левую»: чужое тело становится моим, так что я уже не знаю, где я и где не-я.

Х

Не-я – Ты, это впервые познано в тайне Двух; впервые прошептано «Ты», устами любящих в лобзании любви.

Вся природа хочет и не может сказать: «Ты». Но уже и звери, укрощенные Эросом, перестают ненавидеть и начинают любить; уже и в рыкании львов, а может быть, и раньше, в довременном хаосе, в «избирательном сродстве» химических тел, слышится не сказанное Ты. Только человек сказал его – и стал, как Бог. Я и Ты – это откровение Пола так же изначально, трансцендентно, божественно, как откровение Личности: я – Я.

«В начале Бог сотворил человека по образу своему». Но уже и в одном было два: «Мужчину и женщину сотворил их – да будут два одна плоть».

Так уже в начале открывается в тайне Одного – Личности, тайна Двух – Пол.

XI

«Пол» – грубое, узкое, или огрубленное, суженное слово, религиозно-пустое, или опустошенное. Когда мы соединяем его со словом «любовь», то нам кажется, что мы не освящаем пол, а оскверняем любовь. Но у нас нет другого слова. И, конечно, недаром весь язык наш безбожен или беспол: как в нем, так и в нас самих пол против Бога, и Бог против пола.

А в начале не было так. Все, что мы называем «язычеством» – Египет, Вавилон, Ханаан, Хеттея, Эгея, Эллада, Рим – весь Отчий Завет «струится от пола» (Розанов); ожидает Богозачатия, Богорождения.

И вот, Бог родился. Казалось бы, пол в Боге, тайна Двух должна исполниться? Нет, не исполнилась.

Христианство, исключив из себя непреображенный в язычестве пол, само не преобразило его и не заменило ничем: там, где пол – в язычестве, в христианстве – нуль.

В Троице языческой – Отец, Сын и Мать; в христианской – вместо Матери Дух. Сын рождается без Матери, как бы вовсе не рождается. Вместо живого откровения мертвый и умерщвляющий догмат. Половая символика в Боге принята лишь концом уст, а сердцем отвергнута. Христос – Жених, царство Его – вечеря брачная: это сказано, но не сделано; это невоплощенный и невоплотимый символ, неисполненное и неисполнимое пророчество.

XII

И таинство брака не сердцем принято, а лишь концом уст. Сердце христианства – Евхаристия – с таинством брака не связано, не связуемо. «Будут два одна плоть», одна кровь в зачатии, в семени, – самая мысль об этом, в таинстве Плоти и Крови, кощунственна.

И опять, «в начале не было так». Именно здесь, в точке Пола, повернулось колесо мира на оси своей, так что верхнее сделалось нижним, святое – кощунственным. Таинство христианское – вне Пола, а языческое, ветхозаветное, от святыни Израильской – обрезания – до Елевзинских половых символов, «неизреченных святынь», насыщено Полом.

С посвящаемым в мистерию мистом Эрос делает то же, что Серафим – с пророком:

 
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверзтую водвинул.
 

В самом Боге пылает этот «неугасимый огонь», «разжигающий всякую жизнь» (Шеллинг).

«Бог твой, Израиль, есть огнь поядающий». И доныне, сколько бы мы ни заливали его слезами покаяния, горит в нашей крови божественный уголь Пола, и рдеет рдяным огнем его вся наша кровь. И доныне совершается мистерия Пола: завеса стыда над каждою четою любящих – завеса Елевзинского святилища.

XIII

Недаром Гераклит, единственный из древних философов, посвященный в мистерии, говорит на языке троичном и половом, половом и троичном вместе. Именно здесь, в божественной тайне Пола, Троице, и открывается Гераклиту тайна всех таинств:, «противоборствующее – соединяющее», противоположное – согласное. Соединение двух противоположных начал в третьем – «все противоположности в Боге», – Гераклитова Троица и есть не что иное, как соединение Двух Полов.

И это сам Гераклит знает: «Природа льнет к противоположному и из него извлекает некое созвучие (гармонию)… Так сочетала она мужское с женским» (Fragm., 10). Два противоположных начала, два пола, «соединяются в действии, как противоположные части лиры и лука» (J. Gérard. Le sentim. relig. en Gréce, 232).

Это и значит: все в природе натянуто, напряжено половым напряжением (Spannung Шеллинга), как тетива на луке и на лире струна. Так, гераклитовский антиномизм или, точнее, анантиизм (от слова άναντία, «противоборствующее», «противоположное») есть не что иное, как тринитаризм, троичность, а тринитаризм – не что иное, как преломленный в философском мышлении религиозный сексуализм – половая насыщенность, напряженность древней мистерии. В мире Пол – в Боге Троица.

XIV

Между двумя полами, или, как мы теперь сказали бы, электрическими полюсами, зажигается божественная искра любви – гераклитовская «молния – кормчий всего». «Как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого» (Мат. XXIV, 27). А по слову Гераклита: «Все огонь, когда придет, рассудит и возьмет себе. – Суд мира и всего, что в мире, через огонь» (Fragm., 63–65). – «Огонь пришел Я низвесть на землю», – говорит и Сын Человеческий (Лук. XII, 49).

Вот какая гроза любви собирается в мире и в Боге.

XV

Бог любит мир, как Отец – Сына? Да, но и как Жених – Невесту. Недаром первые слова любви на земле прошептаны четою любящих. И на небе огненные духи, Серафимы, «целые созвездия», горят любовью брачною, влюбленностью; и закон мирового тяготения, правящий солнцами, – та же любовь.

 
Amor che muove Sol e l’altre stelle.
(Dante)
 

Франциск Ассизский, Pater Seraphicus, и наш Серафим Саровский знают о рдеющих углях, огненных розах этой любви.

XVI

Пол есть божественная в человеческом теле Троичность, двуострый меч Господень в сердце нашем, Тайна Двух. Пол есть первое, изначальное, кровнотелесное осязание Бога Триединого.

Вот почему и в Завете Отчем, в язычестве, все начинается с Пола. Полом облечен, как девственною пленкою цветочной завязи, еще нераспустившийся цветок Божественного Трилистника.

XVII

Между Единицей-Личностью и Обществом-Множеством умножающий, рождающий Пол – как перекинутый над пропастью мост. Мост провалился, и пропасть зияет: на одном краю – безобщественная личность – индивидуализм, а на другом – безличная общественность – социализм.

Социализм и сексуализм: в нашей мнимохристианской современности – атеистический социализм, а в языческой древности – религиозный сексуализм – две равные силы; одна разрушает, другая творит.

XVIII

Существо социализма – безличное и бесполое, потому что безбожное. «Пролетарии», «плодущие» – от латинского слова proles, «потомство», «плод». Телом плодущие, а духом скопцы; не мужчины, не женщины, а страшные «товарищи», бесполые и безличные муравьи человеческого муравейника, сдавленные шарики «паюсной икры» (Герцен).

XIX

Как глубоко наше скопчество, видно из того, что в нем согласны все индивидуалисты и социалисты, буржуа и пролетарии, верующие в Бога и безбожники. Как нам понять, что такое божественный Эрос, когда вместо Афродиты Урании – у нас «Елена Прекрасная», а вместо Елевзинского храма – публичный дом?

Мы убили Пол и мертвое тело спрятали в подполье: вот почему у нас в доме такой тлетворный дух.

XX

Тайна Одного – в Личности, тайна Двух – в Поле, а тайна Трех в чем?

Три есть первый численный символ Множества – Общества. «Tres faciunt collegium. Трое составляют собор» – общество. «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я среди них». Он Один среди Двух – в Поле, среди Трех – в Обществе.

Или, говоря языком геометрии: человек в одном измерении, в линии – в движущейся точке личности; человек в двух измерениях, в плоскости – в движущейся линии пола, рода, размножения; и человек в трех измерениях, в теле человечества – в движущейся плоскости общества: Я, Ты и Он.

Как легко начертить, но как трудно понять эту схему Божественной Геометрии. Не отвлеченно-умственно, а религиозно-опытно понимается она только в «четвертом измерении», в метагеометрии.

XXI

От начала времен путь человечества есть путь к божественному Обществу, Царству Божьему. «Да приидет царствие Твое» – эта молитва была в сердце людей прежде, чем на устах.

От Египта и Вавилона до Рима, от Рима языческого до христианского, – всемирная монархия есть всемирная теократия. Царем может быть только Сын Божий – это уже знают и язычники. Но человек, не солгав, не может поверить сам и заставить верить других, что он – Сын Божий – Бог. Это значит, что во всемирной «теократии-монархии» – царство Божие, божественное Общество, зиждется на лжи человеческой. А где ложь, там и насилье, убийство, война. Всемирная монархия – война всемирная, – империализм.

«Все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники. – Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить, Я есмь Пастырь добрый и жизнь Мою полагаю за овец. – И будет одно стадо и один Пастырь» (Иоан. X, 8 – 16). Один Царь – Христос.

«И сказал Пилат Иудеям: се, Царь ваш! Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря. – И распяли Его. – Пилат же написал и надпись на кресте: Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Иоан. XIX, 14–21).

И доныне Царь висит на кресте, и люди говорят Ему: «Сойди с креста!»

XXII

Если вся языческая теократия – только тень без тела, то вся христианская – тень от тела Распятого. Слепые овцы в язычестве смешивали Пастыря с волком; но то же делают и в христианстве овцы зрячие. Пастырь Добрый мог бы сказать и сейчас: все, сколько их ни приходило после Меня, суть воры и разбойники.

Не исполнилось царство Божие и в христианстве, так же как в язычестве. Здесь, в христианстве, личность без пола; там, в язычестве, пол без личности. А только тогда, когда исполнится тайна Одного и тайна Двух – Личность и Пол, исполнится и тайна Трех – Общество.

XXIII

Царства Божьего искало человечество и не нашло. Но, если еще не до конца пусты опустошенные нами слова: «прогресс», «цивилизация», то все, что в них есть, найдено человечеством только в поисках Града Божьего, божественного Общества. Все земные цветы расцвели в этих двух тенях от тела Распятого, христианской и языческой.

XXIV

По смутным воспоминаниям христианским мы знаем, что такое личность; по воспоминаниям языческим, еще более смутным, мы знаем, что такое пол; но мы уже совсем не знаем, что такое Церковь – Царство Божие – божественное Общество.

XXV

Я чувствую себя в теле своем: это корни Личности; я чувствую себя в другом теле: это корни Пола; я чувствую себя во всех других телах: это корни Общества.