Текст книги "Пациент профессора Бравина"
Автор книги: Дмитрий Сергеев
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Сергеев Дмитрий
Пациент профессора Бравина
ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВ
ПАЦИЕНТ ПРОФЕССОРА БРАВИНА
1
Стив Бравин занимался в кабинете, больше похожем на спортивный зал, чем на лабораторию ученого, – громадная комната с чисто побеленными стенами. В кабинете ничего лишнего: стол, высокое кресло, два больничных стула да небольшой шкаф.
Бравин сидел в кресле. В шкафу за спиной доктора на стеклянных полках хранились зеленые и синие ампулы. Ампулы эти гордость профессора, итог многих лет работы.
На лечение в клинику Бравина принимали только состоятельных пациентов. Стив назначал баснословную плату за лечение и обращался с сановными и знатными лицами пренебрежительно.
В окно профессор увидел подъехавший к ограде клиники двухцветный автомобиль, издали похожий на космическую ракету. В ворота машину не пустили. Это было причудой Бравина.
– Если даже сам Господь пожалует в клинику, от ворот до моего кабинета он будет идти пешком, – заявлял Стив.
Прямой, чопорный сенатор Лит Стен, его супруга и мальчик шагали по асфальтовой дорожке. Сенатор обладал почти миллиардным состоянием и безукоризненной родословной. Ходили, правда, слухи, что имена предков куплены Стеном. В этом нет ничего удивительного: многие больше заботятся о чистоте своей родословной, чем о собственной чести.
Дорожка, по которой шагали Стены, с боков обсажена колючими кактусами. Стив считал, что сразу за железной оградой клиники человек должен ощутить непривычность обстановки.
Спустя три минуты Бравин услышал голос сенатора в приемной.
На пороге кабинета появилась секретарша в белом халате.
– Сенатор Лит Стен, – звонкий голосок секретарши кощунственно нарушил тишину.
Стив милостиво кивнул.
Лит Стен уверенно шагнул в кабинет – и оторопел: пустота комнаты и ее беспредельность поразили его. Супруга сенатора, красивая и стройная женщина, заранее приготовила для Бравина одну из своих обворожительных улыбок – она уже слышала, как трудно добиться расположения профессора. Но улыбка на ее лице погасла, едва женщина ступила в пустую комнату. Лишь мальчик, вошедший вслед за родителями, не испытывал растерянности.
За белым столом, в белом халате и белом колпаке, на фоне белых стен Бравина трудно увидеть. Суровое его лицо в квадратных очках всегда замечали внезапно. Но юный Стен сразу направился в угол, как будто не раз бывал здесь прежде. Родители последовали за ним.
Бравин с изысканно любезной улыбкой сделал ложную попытку приподняться и указал посетителям на стулья. Сенатор и его супруга сели. Мальчик остался на ногах. Бравин молча переводил взгляд с одного лица на другое и ждал. Стекла очков поблескивали.
Лит Стен снял шляпу, но, не найдя места, куда можно было бы пристроить ее, положил себе на колени.
Мальчик, равнодушный ко всему, стоял между родителями и независимо поглядывал по сторонам. Он ничему не удивлялся, словно заранее знал, чем все должно кончиться. По лицу сена гора ползали красные пятна. Он мучительно искал подобающий тон разговора нужно не уронить свое достоинство и не обидеть профессора.
– Вероятно, вам известны причины, принудившие нас обратиться в вашу клинику, которая по справедливости пользуется заслуженной славой... – начал сенатор, слегка пощелкивая пальцами по своей шляпе. Он говорил, не глядя в лицо профессору.
– Известны, – прервал его Стив. – Но я хотел бы услышать все снова. Я вас слушаю. – Он удобнее сел в кресле, подпер подбородок рукой и уставился в окно.
Лит Стен помялся, нерешительно переглянулся с женой.
– Видите ли, это не совсем удобно при мальчике.
– Ребенок может подождать в соседней комнате, – решил Бравин и впервые посмотрел в лицо мальчику. Они встретились взглядами только на долю секунды. Тонкая усмешка скользнула по губам больного.
– Пати, выйди в ту комнату, мы должны остаться одни, – с подобострастием попросила мать.
Мальчик ушел, ничего не сказав. Лит Стен проводил его взглядом и стал говорить, только когда за сыном закрылась дверь.
– С ребенком творится совершенно необъяснимое и непонятное для рассудка, – начал он так, словно намеревался рассказывать целую повесть. Бравин смотрел в окно. – Вначале мы не замечали за ним ничего особенного. Просто рос очень способный ребенок, я бы сказал, изумительно способный-одаренный. Но в этом нет ничего удивительного: в детстве я тоже был привержен к математике и другим наукам.
Стив забарабанил по столу пальцами, и сенатор смутился.
– Да, конечно, это не имеет отношения к делу. Я только в том смысле, что вас может заинтересовать наследственность.
Бравин не слушал сенатора. Он уже все знал. Накануне он беседовал с домашним врачом Стенов. В последнее время мальчик стал угнетенным, подавленным и раздражительным. У него обнаружились чудесные, можно сказать, сверхъестественные способности: он мог видеть то, что не видно другим, и даже то, что происходило много дней назад. Однажды он наговорил родителям такого, что они чуть не поссорились между собой. Сказал, что отец и мать неверны друг другу. Он говорил о таких подробностях, какие детям его возраста неизвестны. Заявил, что жить с такими подлыми родителями не хочет.
Домашний врач Стенов, рассчитывая на профессиональную честность Бравина, признался:
– Самое удивительное, что ребенок прав: у супругов действительно есть любовники. Но внешне в семье соблюдаются необходимые приличия и мальчик решительно ничего не мог подозревать.
Сейчас профессор не слушал сенатора. Он вспоминал лицо больного. Оно поразило его, хотя Бравин видел мальчика несколько минут. Невозможно поверить, что этот проницательный взгляд принадлежал тринадцатилетнему ребенку. Это не был взгляд человека, страдающего манией величия. Бравин привык иметь дело с разными маньяками. Одни из них, с бедным взлетом фантазии, изображали из себя королей, полководцев, политических вождей, другие называли себя великими учеными, изобретателями, адмиралами космических флотилий... Но всех их изобличало одно – общее выражение полного благодушия, им довольно было своей придуманной роли. Взгляд таких больных не смущал Стива Бравина. Но этот мальчик... Пати Стен посмотрел на него так, словно знал все тайные мысли профессора. Ребенок сразил его одной своей улыбкой, недетски мудрой и грустной.
Вопрос, принимать или не принимать больного в клинику, Стив уже решил. Пати Стен мог оказаться истинным кладом для профессора. Бравин просто ради собственного удовольствия заставил сенатора потратить целых два часа на уговоры и упрашивания и затребовал такую плату за содержание больного, что Лит Стен в растерянности уронил шляпу с колен.
Уже за дверью кабинета профессора Лит Стен вытер с лица пот и облегченно вздохнул.
В окно Бравин видел, как супруги вышли за железную ограду, и сенатор распрямил плечи, обретая наконец привычную величественную осанку.
Стив нажал кнопку звонка. Вошла сестра, долговязая и сухопарая Анна Полон. Бравин велел привести больного Пати Стена.
2
Хирург Глоб Диман пользовался правом входить в кабинет Бравина в любое время без предупреждения. Глоб – школьный товарищ Стива. Позднее они учились в одном колледже. Диман не проявлял особых способностей. Стив с первых своих шагов блистал славой лучшего ученика. Это давало ему повод относиться к приятелю с оттенком покровительства.
– Ума у тебя ровно столько, сколько нужно, чтобы стать хорошим хирургом, – едко шутил он.
Диман не обижался, принимал все как должное. В отличие от Бравина он, казалось, вовсе был лишен самолюбия.
И все же втайне Стив завидовал ему. Глоб на шесть дюймов выше Стива. Бравину всегда казалось, что ему недостает до нормы именно этих шести дюймов. А Диман, будь он хоть на десять дюймов ниже, и тогда чувствовал бы себя превосходно.
Диман застал в кабинете Бравина мальчика. Худенький, щуплый ребенок с недетским выражением лица мельком окинул Глоба пронзительным взглядом. Хирургу сразу стало не по себе. Он удивленно посмотрел на Бравина и снова перевел взгляд на мальчика. Тот сидел, положив безжизненные тонкие руки на колени. В согнутой его спине окостенела старческая мука. Казалось, ему безразлично все на свете.
– Принес? – спросил Стив нетерпеливо.
– Не могу найти, – развел руками хирург.
– Это несносно. Больше я тебе ничего не дам из своей библиотеки. Потерять уникальную книгу! Знаю твою привычку: бросаешь все куда попало.
– Уверяю тебя, она никуда не денется. Я переверну весь дом.
– Вы говорите о маленькой желтой книжке? – тихим голосом спросил мальчик. – Еще на корочке чернильное пятно?
– Да, о ней, – удивился Глоб и снова взглянул на больного.
– Она в ванной комнате.
– В ванной комнате? Не может быть. Как она туда попала?
– Позавчера или еще раньше ваш сын фотографировал...
– Это было во вторник, три дня назад, – уточнил Диман.
– Может быть, – согласился мальчик. – Так вот, он подкладывал книжку под увеличитель, а потом швырнул ее за ванну. Она там.
– Чепуха. Я отлично помню: у Тома в тот день никого не было. Если даже он и брал книгу, никто этого не мог видеть.
Мальчик пожил костлявыми плечиками и ничего не ответил.
– Вот что, Глоб, раз Пати говорит, за ванной – можешь не сомневаться, она там.
...Глоб Диман с шумом влетел в кабинет Бравина, положил перед ним книгу на стол и, недоуменно разведя руки, посмотрел на стул, где полтора часа назад сидел Пати Стен.
– Представь себе: она была именно за ванной. Я выпорю Тома. Но объясни, что за мистификация, как твои пациент мог угадать? Точнее, где он встречал моего Тома? Ясно: тот рассказал ему все.
– Этот пациент, Пати Стен, содержится в клинике больше месяца и ни с кем не встречается, кроме меня и сестры Анны Полон.
– Ты просто решил поморочить меня?
– Нет. Этот мальчик может видеть то, чего никто не видит. Если захочет, он может увидеть то, что происходит в другом месте, или то, что происходило в прошлом: день назад, сто лет назад...
– Довольно, довольно, – рассмеялся Глоб. – Твой пациент может рассказать, как протекала битва при Аустерлице, раскроет тайны строительства первых пирамид, от него мы, наконец, узнаем, где искать Атлантиду... Это просто необычайное совпадение. Он сказал: за ванной – первое, что пришло ему в голову, а я вот теперь буду гадать, как он узнал.
– Можешь не утруждать напрасно свой ленивый мозг. Я сказал правду. Этот мальчик умеет видеть то, чего другие не видят.
– Он может предсказать мое будущее?
– Нет, – серьезно ответил Бравин. – Будущее он не видит, только прошедшее. Вероятно, в скором времени он научится читать мысли ни расстоянии -это возможно.
– Послушай, Стив, говорю по-дружески: не пора ли тебе самому пройти курс лечения "жидкостью Бравина"? – Диман резко оглянулся, словно ожидал увидеть кого-то позади себя. Черт, мне почудилось, будто на меня смотрят из-за спины. Это твой дурацкий кабинет виноват – конюшня, а не кабинет. Неудивительно, что ты начинаешь верить в сверхъестественное.
– Прибереги свое остроумие. Ты мне нужен для другого. Сядь спокойно и прекрати шутки. Лучше тебя никто не сделает этой операции.
– Операции?
– Да. Необходима операция.
Диман выразительно повел взглядом на дверь.
– Вот именно, ты угадал: операция этому мальчику. Ее сделаешь ты. Я сказал правду: он видит то, чего мы с тобой не видим. Мы можем отнести это к сверхъестественным явлениям. Вначале я так и подумал, но потом стал искать объяснение и, мне думается, нашел.
– Ты научился объяснять сверхъестественное?
– Перестань. Сколько у человека чувств?
– Хм... В школе, помнится, речь шла о пяти.
– Обоняние, осязание, вкус, слух, – перечислял Бравин.
– Ну, и зрение, – раздраженно подсказал Днман. – Уверяю тебя, я помню все пять.
– Да. Не сомневаюсь. Когда учились, ты только и делал, что запоминал, ты никогда не размышлял. Тебе было наплевать, почему не четыре, не шесть, а именно пять.
– Что с тобой сегодня? Может, в самом деле ввести в кровь "жидкость Бравина"? Очень успокаивает.
– Прекрати свои шутки!
– Но шучу не я, а ты. Ну хорошо, молчу.
Диман умолк под требовательным взглядом Бравина.
– Мы знаем людей, у которых не пять чувств, а меньше, продолжал Стив, – слепых, глухих, людей с притупленным или потерянным обонянием, лишенных вкуса. Но нам и в голову не приходит, что может родиться человек не с пятью чувствами, а с шестью.
– Что же это за чувство – шестое?
Бравин нахмурился, ему не нравилась улыбка Глоба.
– Есть живые организмы, у которых чувств меньше, чем у нас. Есть даже с одним чувством – осязанием. А сколько живых организмов не видят и не слышат? Они познают мир всего только через три, два и даже через одно чувство. Познают относительно, они не могут анализировать и обобщать свои наблюдения. Чувства нужны им только затем, чтобы приспособиться к окружающей среде. А есть организмы, получающие из внешнего мира информацию, которую не улавливает человек. Летучие мыши слышат ультразвук. Однако летучие мыши не знают окружающий мир лучше человека. Причина та же: они не способны мыслить. Не натыкаться в темноте на препятствия – вот все, что смогли они извлечь из своей необычайной способности. А ты никогда не задумывался, почему у живых организмов нет органа чувств, принимающего сигналы электромагнитных колебаний?
Глоб неуверенно пожал плечами, удивленно посмотрел на Стива. Кажется, тот говорит серьезно.
– Так слушай. – Забывшись, Бравин выбежал из-за стола. Впрочем, сейчас никто, кроме Димана, не мог видеть его роста. – Слушай! Прежде это называли эфиром, сейчас – силовым полем. Вокруг звезд, планет поле сгущено, вдали от них разряжено. Мы не ощущаем его, хотя оно проходит и через нас. Наблюдая за больным, я пришел к выводу: силовое поле обладает памятью – способно "запоминать" электромагнитные колебания. Может быть, я говорю не так, с точки зрения физика несу абсурд, не те термины употребляю, но не в этом суть. В главном я прав. На силовом поле Земли есть запись явлений, которые происходили во все времена, начиная от дня ее рождения. Разумеется, записи накладываются одна на другую непрерывно, как и в человеческом мозгу. То, что происходило позднее, прочесть легче.
Диман хотел что-то спросить, но Стив предупредил его.
– Кстати, больной Пати Стен лучше "читает" то, что происходило совсем недавно, если он настраивается на нужную волну. Записи далекого прошлого мелькают у него отрывочными видениями. Он не может в них разобраться. Они похожи на галлюцинации.
Внезапно Бравин замолчал и долго глядел в окно. За оградой клиники усатый мужчина в синем комбинезоне большими ножницами подстригал кустарник. На аллее разгуливали сизые голуби.
– А ведь есть организмы, которые всегда чувствуют силовое поле, – сказал Стив так, словно эта мысль только что пришла ему на ум. – Мы всегда поражались необычайной способности перелетных птиц находить дорогу. Если даже летят одни птенцы без взрослых птиц, они и тогда не ошибаются. И прежде высказывались догадки об органе чувств, подобном компасу. Так что моя мысль не нова. Птицы "читают" записи, оставленные на силовом поле Земли.
– Чушь! По-твоему, какая-нибудь цапля может видеть то, что происходило во времена Римской империи?
– Да. Смогла бы, если бы у нее был мыслительный аппарат, такой, как человеческий мозг. Но у птиц нет способности мыслить. Они настраиваются на одно: узнать дорогу, по которой летели предки. Вероятно, у разных птиц это чувство неодинаково развито. У одних оно даже, за ненадобностью, атрофировано вовсе. Мы удивляемся способности птиц, а удивляться нечему. Представь на миг, что у нас нет обоняния. Каким загадочным покажется поведение собаки, отыскивающей следы. Не скоро пришло бы в голову, что у нее есть чувство, неизвестное нам. В мире много явлений, недоступных нашим пяти чувствам. Поэтому-то для регистрации их мы изобретаем приборы.
– Так этот мальчик...
– Да. Исключение, патологический случай, – подтвердил Бравин. – Возможно, даже не единичный и не первый. Известно много легенд и преданий о людях – их называли ясновидцами они могли видеть происходящее в другом месте.
Глоб Диман подозрительно оглянулся на пустые стены кабинета и, переходя на шепот, спросил:
– Значит никакие стены не спасают нас?
– Да, не спасают. – Стив тоже понизил голос. – Он если захочет, увидит нас. Но не бойся, слышать он не может. Это совсем другое явление.
Диман характерным движением передернул плечами и покосился на дверь, ведущую в палаты.
– Это его я должен оперировать?
– Да, его. Я провел наблюдения над больным. Установил орган, принимающий колебания силового поля. Я назвал его центром магнетизма. Мне думается его легко удалить, он связан только со щитовидной железой.
– Со щитовидной железой? – удивился хирург.
– Да. Но сигналы, принятые им, поступают в мозг и могут быть преобразованы в световые или звуковые волны, когда он настраивается на радиопередачу. Обычную звуковую волну на расстоянии он не улавливает. То есть слышит он, как все. Впервые он настроился на коротковолновую передачу в эфире я смотрел фильм, который крутили по телевидению где-то чуть ли не в другом полушарии. Он по ходу действия рассказывал содержание фильма. Возможно, это был и не первый случай, когда он стал пользоваться своим необычным природным даром, но его родители заметили именно этот случай. Позднее он мало-помалу научился управлять сигналами, которые поступают к нему в мозг. Возможно, вскоре он научится читать чужие мысли. Мне кажется, иногда ему уже удается это. Далось это ему не без труда. Мозг его утомлен непривычной нагрузкой. Но его угнетает и другое. О своих родителях, например, он узнал такие вещи, которых дети обычно не прощают. Супруги Стены стали бояться мальчика. И они правы, скоро от него не будет тайн он будет знать все, что они делают и даже думают.
Диман снова болезненно дернул плечами.
– Ей-богу, – сказал он, – за мной не так уж много грехов, но мне жутко при одной мысли, что ктото может узнать мою интимную жизнь и даже то, что я думаю. Честное слово, мороз по спине. Представь себе: я знаю все, что делают мои близкие и что они думают обо мне. Черт, страшно подумать, сколько можно открыть неожиданного.
– Ну, довольно, – оборвал его Бравин. – Операция в четверг.
3
Глоб Диман, не подозревая того, своими словами затронул больное место Стива. Почти на всякого, кто видел профессора в клинике или дома, Бравин производил впечатление человека особенного, отрешенного от обыденных житейских сует И сам он умышленно старался поддерживать это распространенное заблуждение недалеких людей, для которых ученые, изобретатели и прочие избранные рисовались натурами, скроенными из другого материала. Сознание этого дает обывателю право считать таких людей великими, но позволяет относиться к ним с оттенком благодушного презрения. Все-таки в глазах обывателя они неполноценны.
На самом деле душа Стива Бравина была легко ранимой. В последнее время его постоянно мучила одна и та же мысль, вернее, подозрение – он не верил своей жене. Не может такая молодая и красивая женщина любить его – карлика, хотя и талантливого, но все равно карлика. Она изменяет ему, должна изменять, с этим писаным красавцем Викентом.
Викент Климон – богатый бездельник, похожим на рекламного воскового мужчину из магазина мод, – с недавних пор стал "другом" их дома. В то время как Бравин, запершись в своей клинике, проводил новые опыты, Климон приезжал за женой профессора в автомобиле нелепой конструкции, преимущество которой заключалось в одном: она не походила ни на что, ранее известное. Правда, Луиза каждый раз звонила Стиву, предупреждала, что едет развлечься. Стив неестественно любезным голосом просил передать привет Викенту, отпускал несколько легкомысленных шуточек, а после долго не мог сосредоточиться.
Глядя на розоватые и зеленые колбы с новой "жидкостью Бравина" под номером двенадцать – уже двенадцать! – он мысленно видел всегда одно и то жесчастливых любовников. Правда, потом Луиза рассказывала ему, где они были с Викентом, и жалела, что его, Стива, не было с ними. Но ведь это обычная уловка. Чаще всего измена кроется за внешними признаками искренности и доверия. Они нарочно приглашают его с собою, зная, что он откажется. Должна же понимать эта безумная женщина, как мучительно ему находиться рядом с нею на виду у людей, когда его до нелепости смешной рост будет выставлен на публичное обозрение. Она делает вид, будто не понимает этого.
Сомнения особенно сильно терзали Бравина сейчас. У него была возможность узнать правду. Стив каждый день боролся с искушением спросить у своего необыкновенного пациента про жену. Но не спрашивал – боялся правды. И не один только страх ред горькой истиной удерживал его. Жалким ничтожеством, вызывающим чувство омерзения, гадливости, представлялся он самому себе в минуту, когда его одолевал соблазн спросить мальчика о жене и любовнике. Это казалось так же подло, как если ему захотелось подсмотреть в чью-то замочную скважину.
На свидание к мальчику Стив шел с мучительной болью в душе. Он не мог смотреть ему в глаза, страшные глаза. В них навеки застыли печаль и мука, и горькая ирония – ирония малолетнего циника, рано узнавшего скрытую подлость близких ему людей. Детское сердце еще не научилось прощать. Это был cтарец с легко уязвимой душой ребенка. И странно бы слышать от него такие, совсем детские слова:
– Дядя профессор, вылечите меня. Мне тяжело, дядя. Я не хочу так много знать.
– Скоро, скоро, мой малыш, мы поможем тебе, утешал мальчика Стив. Сердце профессора замирая от непривычной боли: Пати Стен был первым пациентом, которого Бравин полюбил просто по-человечески.
Операция прошла успешно. Пати медленно выздоравливал. Первое время Бравин ежедневно навещал его. На второй день после операции больной пришол в сознание. Профессор почти не узнал его: так привык он к пронизывающему, старчески печальному взгляду, что глаза ребенка, испытывающего одну только физическую боль, показались Стиву почти радостными. Это был обычный простодушный детский взгляд. Он молил только об одном: чтобы умные добрые дяди и тети в белых халатах облегчили его страдания, помогли ему. Острое жало привязанности кольнуло сердце профессора. Он отвел глаза, чтобы скрыть слезы. В клинике еще никто не видел его слез.
Здоровье мальчика быстро улучшалось. У него появились обычные детские желания: он любил сладости и фрукты, любил, когда ему читали вслух детские книжки. Хотел видеть папу и маму. А к дяде профессору – так он называл Стива – питал особую привязанность. Он начисто забыл все, что узнал, пользуясь своим шестым чувством. Словом, Пати стал обыкновенным, ничем не примечательным мальчиком, который перенес тяжелую болезнь и выздоравливал.
И Стив перестал навещать больного. Сестра Анна Полон, добродетельная старая дева, рискуя навлечь да себя немилость Бравина, ежедневно передавала емy просьбу мальчика видеть дядю профессора.
– Теперь это уже ни к чему, – холодно заявлял Бравин.
Древовидная сестра вызывающе сердито пожала плечами. Ее поражала черствость профессора.
Но дело было не в черствости. Стив боялся видеть маленького Пати, встреча с мальчиком могла поколебать его решимость.
Бугристый участок, удаленный из щитовидной железы больного, Стив растворял в сложной комбинации из открытых им ранее стимуляторов нервной деятельности – для краткости и из законного тщеславия он называл этот препарат "жидкостью Бравина", – полученную смесь вводил в кровь крысам, обезьянам и собакам. Через семь-десять дней у подопытных животных появлялась способность чувствовать силовое поле. По его указанию Глоб Диман делал операции, и у всех животных обнаруживался новый центр в форме небольшого вздутия, точно такой же, какой был удален у Пати Стена.
Перед Бравином открылись невиданные перепективы. Сделав себе прививку, он– возвысится над людьми: умение читать чужие мысли поставит его наравне с богом. Но решиться на этот шаг он не мог, он понимал, что тяжесть новых знаний должна будет поместиться в том же слабом его теле, подчиненной обычным человеческим страстям. Вынесет ли он это?
Ампулу со смесью он держал в сейфе. Мысленно он назначил срок прививки – день, когда будет выписан из клиники Пати Стен. Стив ждал этого дня и боялся его. На всех своих знакомых и служащих в клинике он стал смотреть другими глазами. Что-то он узнает о них! Даже преданная ему сестра Анна Полон, которая всегда пользовалась его особым доверием, стала внушать ему подозрения.
Он вспомнил случай пятилетней давности. Тогда он читал лекции в медицинском колледже. Одна из студенток особенно внимательно слушала его. Ему было лестно видеть, как загорались ее глаза, когда он произносил удачные и новые мысли. Собственно, ради нее он и старался. Он чувствовал: она почти влюблена в него. Это была очень симпатичная девушка. А умственные ее способности едва ли не равнялись красоте. И эта необыкновенная девушка влюблена в него.
Однако заблуждения его вскоре рассеялись. Однажды в зеркале он увидел, как она передразнивает его напыщенную походку. При этом она сгибала ноги в коленях, чтобы показать, какой у него ничтожный рост. Бравин вспыхнул. Студентка встретилась с ним глазами, испугалась и убежала.
Он отомстил ей по-своему. Завалить любого студента на экзаменах ничего не стоило. Он заставил ее прийти вторично. Она понимала: это месть, но вступить с ним в борьбу не смела. Он принял ее в кабинете одну. Она сидела покорная и напуганная, но такая же красивая, как и прежде. Ему было больно смотреть на ее красоту. Она приготовилась к самым каверзным вопросам и внутренне дрожала перед ним. Но ее страх не давал ему удовлетворения. Он предпочел бы, чтобы она восхищалась им. Он предложил ей вопросы. Пока она готовилась, наблюдал за нею. Лицо ее выдавало мучительные переживания. Наконец она решилась, подошла к столу. Но он не стал спрашивать, сказал, что ставит ей самый высший балл.
Она удивленно смотрела на него.
– Можете идти,– сказал он.
Изумленная, она направилась к двери. Она все еще не пришла в себя. Счастливый исход, видимо, не очень обрадовал ее он слишком легко достался. Она поняла: злобный профессор только забавлялся ею. У самой двери она остановилась и оглянулась. В глазах вспыхнул дерзкий вызов.
– Карлик, карлик!– по-детски обиженно выкрикнула она.
Что если и эта добродетельная ханжа Анна Полон в душе презирает его, смеется над ним.
Где бы Бравин ни слышал за своей спиной смех, он всегда принимал его на свой счет, но никогда не оглядывался. Напротив, походка его становилась еще более важной,
Теперь в его руках будет оружие, которым он смо жет сразить кого угодно. Он заставит бояться себя. Его мозг – это не мозг ребенка. Тяготы новых знани не придавят его натуру, а сделают ее крепче, неуязвимей. И все же сомнения не давали ему покоя...
Наступил решающий день. За мальчиком явились родители. Он уже совсем выздоровел. В клинике все привязались к нему и расставались с сожалением. Один Стив не навещал больше своего пациента.
Стены приехали на той же машине. В этот раз он оставили ее далеко от входа. Бравин стоял у окна. Левый рукав у него был засучен выше локтя. Ампула лежала на столе, шприц кипятился в стерилизатор. Все готово. Оставалось сделать только укол, легкий и совсем не болезненный. Но Стив медлил. Он отказался принять Стенов. Даже мальчика не пустил свой кабинет. Анна Полон с немым укором посмотрела на него, но промолчала. Должно быть, ее смутил странный блеск в глазах профессора.
По двору мимо скучных кактусов Стены вели мальчика за руки. Он шагал между ними вприпрыжку, сияющий, веселый. В открытую форточку доносился его звонкий голос. Не верилось, что два месяца назад этот мальчик походил на обремененного заботами согбенного старца с недетскнми печальными глазами.
Бравин разбил ампулу и наполнил шприц. Через неделю для него не будет тайн. Может, не через неделю, немного больше, пока научится он управлять новым чувством – это не важно. Он узнает, как развлекается его жена со своим любовником, красавцем Викентом, узнает все, что о нем думают близкие. От этой мысли по спине пробежали судороги.
Рассматривая на свет жидкость в шприце, он випел как мальчик вырвался от родителей и побежал вдоль забора, палкой ударяя по металлическим прутьям больничной ограды. Мелодичный звон долетал ло слуха Бравина. Мальчик возбужденно кричал:
– Папа, послушай, какая музыка! Слышишь, папа? – палка барабанила по стальной решетке – нехитрая музыка достигала окон клиники.
Бравин распахнул окошко и высунулся наружу, чтобы еще раз увидеть мальчика. Сейчас он пожалел, что не навещал его все эти дни. Он добровольно лишал себя простого человеческого счастья.
Бравин сдавил в кулаке шприц и ампулу. Неожиданно с размаху швырнул их на пол. Желтоватая жижа лаковым пятном растеклась по паркету.
Вбежала испуганная сестра.
– Боже, вы разбили ампулу!? – ужаснулась она. Анна Полон была уверена: произошло несчастье, ведь профессор так оберегал эту таинственную ампулу.
– Соберите осколки и вытрите пол, – приказал Стив, поправляя рукав халата.