Текст книги "Начало летоисчисления"

Автор книги: Дмитрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Дмитрий Гаврилович Сергеев
Начало летоисчисления

Тучи застлали снежные пики Чауда и клубились в верховьях Яман-Гола, вспыхивая и разрываясь от неистовой силы, заключенной в их черной, непроницаемой глубине. Впереди лежала широкая межгорная впадина и за ней – ослепительные зубцы Дагара. В той стороне еще светило солнце. Лагерь геологической партии находился в устье Яман-Гола на высоком яру среди сосен. До палаток оставалось шесть километров.

Косматый фронт тучи поглотил солнце. Застучали первые дождевые капли. Темные их рябины недолго пятнали серую поверхность глыб – скоро все стало одинаково мокрым и темным.

Минуту спустя ливень промочил одежду. Рубаха и куртка под тугим напором ветра облепили тело старшего геолога. Иван Николаевич Игумнов никогда не отличался тучностью, а в конце трехдневного маршрута по горам не располнеешь. Даже рюкзак за его спиной выглядел тощим и висел неподобранно. Игумнов на ходу свободной рукой подтягивал лямки. В другой руке он держал молоток и по привычке опирался на него, как на трость. Двое других маршрутчиков, геофизик Моторин и оператор Ильин, вприпрыжку поспевали за своим длинноногим напарником.

Обычно ходили по двое – геолог и оператор, но в этот раз с ними увязался главный геофизик экспедиции. В партии он был наездом, и ему хотелось побывать хотя бы в одном маршруте. Сейчас все трое еле держались на ногах и сильно продрогли: шквальный ветер на выходе из ущелья пронизывал до костей.

– Переждем.

У самой скалы было сухо. Слой кремнистой породы посреди известковой толщи высовывался из обнажения. Под ним можно было укрыться от ветра и.ливня. У подножия отвеса потоки дождя в давнее время выстегали каменистый желоб. По нему катился времен* ный ручей, несло хвою, ошепкн лиственничной коры да проплывали дождевые пузыри.

– Надолго занепогодило, – предрек старший геолог.

– Перезимуем. Добрый бы кус хлеба да бифштекс в зубы вот этакий. – Оператор ребром ладони отмерил на своей руке невиданную порцию бифштекса.

– А потом в спальный мешок, – подытожил геофизик. Втайне он гордился собою: трехдневный маршрут выдюжил наравне с тренированными полевиками, которые к тому же были помоложе его. Правда, Игумнов всего на три года.

Все трое спинами прижались к шершавой каменистой стенке. От нее пахло плесневелым мохом и раскрошенным нутром древних осадочных пород.

– Костер бы изобрести, – вслух подумал геолог, прицеливаясь взглядом к кривоствольной березе. – Береста для растопки есть. А вот и дрова!

В самом деле, почти над ними с уступа свешивалась оголенная верхушка поваленной сушины. Степан Ильин подпрыгнул и ухватился за ветку, но мертвое дерево не шелохнулось, распластав по трещинам цепкие корни, оно, даже рухнувшее, крепко держалось на скале. Степан выпрягся из приборных лямок, поставил радиометр на сухой камень под навес.

В залпе грозового разряда не слышно было, как Ильин возился наверху, пытаясь спихнуть с уступа лиственничную валежину. Моторин с Игумновым перочинными ножами отдирали бересту. Деревце было гнутое и чахлое: вырасти высоким и стройным ему не хватало почвенных соков на скудной каменистой земле. Береста отслаивалась небольшими лафтаками.

– Алло, начальники, – послышался сверху голос оператора. Ухмыляющееся лицо Степана в чистых дождевых каплях свесилось с карниза. – Обнаружена неандертальская гостиница, – сообщил он. – Есть свободный номер на одно маленькое племя.

Забраться на уступ было несложно. Вход в пещеру маскировали колючие кусты шиповника – издали не разглядеть. Изнутри веяло влажным теплом и пустотою. Свод был достаточно высок, чтобы стать в рост. Дальняя стенка смутно различалась в полумраке.

Костер разложили у входа. Сухая плотная древесина не успела еще пропитаться дождем, разгорелась быстро. Стало уютно, можно было раздеться и просушить одежду. Блики пламени елозили по своду и стенкам известкового грота. Снаружи шумел ливень, испепеляюще резко вспыхивала молния, просторное подземелье содрогалось от грохота. Затуманенные ливнем горы на той стороне долины не проглядывались, молнии высвечивали только макушки лиственниц в пойме реки. Они озарялись ненадолго и опять пропадали в грозовом мраке. Сидя в гроте у жаркого костра, можно было спокойно любоваться грозой.

– Может быть, лет тысяч десять-двадцать тому назад на этом самом месте у костра собирались после охоты наши предки, – предположил Моторин. – В самом деле, почему бы им не жить здесь? Пещера подходящая.

– Пещера-то подходящая, да межгорье Чауда мало пригодное место для жизни, – не согласился Игумнов. – Разве какое-нибудь малочисленное племя, если его загнали сюда сильные конкуренты…

– А все-таки здесь кто-то был! – прервал его рассуждения Степан. – Смотрите!

Глава первая

Рокот водопада в пустом ущелье разносился гулко и повторялся эхом. Неутомимый До изредка лаял, давая знать Пиру, что он впереди и держит след.

Погоня началась с рассвета. Охотник и собака подняли оленя с ночной лежки и теперь старались не дать ему передышки, чтобы животное не могло утолить голод. По едкому запаху, который держался на кустах, человек знал, что зверь уже запалился и развязка наступит скоро. Да и уйти олень никуда не мог: выхода из теснины не было – верховье ключа замыкали отвесные скалы, полукружием обступившие крохотное озеро. Олень был в ловушке.

Пир хорошо изучил эти места. Там, где долину перегородил недавний обвал, а большую часть поймы сделал непроходимым залом из смытых рекою деревьев, охотник добавил немного стволов. Зверю, который хотел спастись от преследователей в верховье, ничего не оставалось, как повернуть в ущелье-тупик.

Теперь, когда добыча была уже близка, Пир мог спокойно думать обо всем, что попадалось на пути. Это нисколько не мешало его ногам – сильные и быстрые, они работали сами по себе в одном и том же ритме. Человек без малейшего напряжения ощущал каждый мускул своего легкого тела: он мог бы и еще столько пробежать без отдыха. А в памяти само собою удерживалось все, что попадалось на глаза: мшистая в. тени каменная стена, корни кустарников, свисающие с нее, гладкий бок валуна в сыпучем борту ручья, дерево с расщепленной и оголенной вершиной…

Странно было не это, другое: находясь вдалеке от пещеры, где жило племя, Пир отчетливо представлял себе ее каменистую полость, старого У, сидящего у костра, его тяжелое скуластое лицо с опавшими щеками, костлявый излом старческого тела… Прежде У был вождем племени, но теперь уже не годился на это и досиживал свой век в пещере, охраняя и поддерживая огонь, когда женщины разбредались в поисках грибов и кореньев, а мужчины уходили на охоту.

Удивительные вопросы приходили в голову Пира. Он донимал ими старика:

– Отчего запах пищи, которую ели накануне или еще раньше, заставлял трепетать мои ноздри? Как я могу улавливать запах, которого давно нет?

– Ты задаешь много ненужных вопросов. Откуда такой порченый взялся среди нас? Вроде все у тебя, как у других: крепкие ноги и руки, сильное тело и меткий глаз – но отчего твой ум занят пустыми, никчемными мыслями? Не думай больше про это, – наставлял У.

Пир старался выкинуть из головы пустое, но у него не получалось: мысли приходили к нему сами.

Следы оленя привели на каменистое дно ущелья. Между глыбами тихо журчала вода. Впереди на скаль' ном отвесе увиделся вывороченный с корнем мертвый куст и сухие ветви, распластанные на каменной стенке.

И опять – как уже было до этого – в извивах корневища и трещинах глыб Пиру почудились рога живого оленя. Только это был невиданно громадный олень, застывший на одном месте в стремительном полете-прыжке: отростки корня и ветки – рога, выпяченный бок валуна – напружиненное, залосненное от пота тело, трещина – выброшенные вперед ноги…

Пир продолжал бежать по следу, не отводя глаз от этого чуда. Потом увидел все как есть: корни, скалу, трещины – и оленя не стало. Но, если напрячься, он снова мог бы увидеть животное, которого на самом деле не было.

Вот это-то необъяснимое и странное свойство молодого охотника и вызывало тревогу.

– Видимо, у Пира порченые глаза, – решил У. – Болезнь удивительная и до сих пор неизвестная племени. Насколько она опасна? Чем и как лечить ее? Не поразит ли хворь других охотников?

Знахарка Эг приготовила отвар из кореньев и трав, Пиру промыли глаза. После этого их долго нестерпимо щипало, и без боли невозможно было разнять веки. Пир притворился выздоровевшим. Но он мог провести кого угодно, только не старика – У видел, что с юношей творится неладное…

Голос До стал отчетливей и раздавался с одного места. Видимо, пес загнал оленя на отстой.

Пир выкарабкался на верхнюю ступень долины. Перед ним лежало спокойное и мертвенно гладкое, без зыби, озеро в охвате скалистых вершин, которые громоздились высоко в прозрачную синеву. Вблизи берега на одном утесе, поместясь всеми четырьмя копытами на крохотной площадке, стоял загнанный олень. Собака не могла достать его и неистовствовала внизу, задыхаясь от лая.

Олень и пес одновременно услыхали приближение человека. Пир не мог оторвать глаз от напряженно мускулистого т^ла взмокшего от пота оленя. Его бока раздувались и опадали. Большими и печальными глазами олень смотрел на охотника, покорно ожидая своей участи. Пир сам сейчас чувствовал себя в его шкуре и, внутренне содрогаясь, готовился принять смерть от руки охотника. Свое родство с ним Пир сознавал постоянно: когда сам бежал и карабкался по кручам, мысленно представлял себя таким же ловким и стройным, как олень. Но вметсе с тем Пир опытным взглядом оценивал будущую тушу свежего мяса и радовался, что олень успел вылинять, густой новый мех будет хорошо держаться. В голосе До появились жалобные нотки: ему не терпелось отведать свежениныон честно заслужил свою долю.

За спиною у Пира на ременной бечеве закреплена сухая рогулина с расщепом на конце – праща. Пир неторопливо снял ее и огляделся, выбирая пригодный камень.

Острый осколок тяжело и глухо ударил оленя в голову, слышно было, как хрустнула кость. Из глубины оленьей утробы последней жалобой выдавился непродолжительный стон. Ноги сделали судорожную попытку удержаться на вершине утеса. Сразу ставшая грузной, туша оленя с высоты рухнула на глыбы. Большие копыта в предсмертных конвульсиях молотили воздух. До, избегая их смертоносных ударов, бросился терзать поверженного зверя.

Пир отогнал пса. Костяным ножом пропорол глотку, чтобы вытекла кровь. Припал к ране, взахлеб глотая горячую и пахучую пульсирующую струю. Он не мог выпить всю кровь, густая темная жижа хлестала на землю. До, ворча и озираясь, сглатывал и вылизывал ее, прежде чем она просачивалась в песок.

Теперь нужно было освежевать и разделать тушу.

Над поймой сквозь редколесье виднелся глиняный отвес. Тропа к пещере, где жило племя, проходила под самой кручей. Наверх тоже карабкалась по каменистой ложбине. Никто не смог бы здесь подкрасться незамеченным. Удачливые охотники издали оповещали соплеменников победным криком, и все, кто был в пещере, выбегали встречать.

Пир готовился крикнуть, когда неожиданно отвлекся.

На самом верху глиняного борта после недавнего ливня обнажилась изгибистая плеть корня. Случайный расхлест ветки напомнил Пиру очерк выгнутой спины и опущенной шеи оленя, бегущего сквозь чащу. Пир скинул с себя шкуру убитого животного и половину туши – все, что смог принести за один раз. Высоко подпрыгнул и палкой зацепил свисающий корень. Выдрал его из глины. Гибкая ветвь безжизненно поникла в его рук^х – обыкновенное корневище.

Внезапная мысль подстегнула Пира. Он приволок из лесу валежину, взобрался на нее, чтобы можно было дотянуться, и острием обломленного сучка стал чертить по глине. Он повторил почти тот же контур, который остался на месте выдранного корня. Добавил всего две линии спереди и сзади – получились ноги. Пририсовал еще наклоненные рога.

Вычерченный в глине олень стал похож на живого – гораздо больше похож, чем туша убитого животного, лежавшая на камнях неподалеку. Это было необъяснимо: Пир хорошо знал, что на самом деле никакого оленя на обрыве нет – всего несколько продавленных борозд. Ни копыт, ни рогов, ни шерсти, ни запаха – всего, без чего не может быть оленя, ни живого, ни убитого. От шкуры и оленьей туши пахло кровью, мясом, потом,– и все же они не могли соперничать с несколькими кривыми бороздами в борту глиняной террасы. А ведь из шкуры еще очень долго не выветрится запах оленя, глина же всегда будет пахнуть только глиной.

До лежал в стороне и внимательными глазами наблюдал за странным поведением хозяина.

Пир набрал воздуху в легкие.

– То-тэ-то е-э!!!

Человек тридцать мужчин, женщин и детей выбежали навстречу ему. Он представил себе, как все будут поражены, увидав нарисованного оленя. Но никто даже не посмотрел на глиняный отвес – всех интересовали только принесенные им мясо и шкура.

– Что ты разглядываешь там? – поинтересовался один.

– А разве вы ничего не видите? – спросил Пир.

Все долго, пристально смотрели на глиняный борт. По их лицам Пир понял: никто не видит оленя.

– Вот же – олень! – он палкой обвел контур.

– Здесь только глина. Ты опять болен.

Двое мужчин несли мясо, добытое Пиром. Он понуро брел позади всех по узкой тропе.

О несчастье, постигшем молодого охотника, рассказали У. Тот старческими, слезящимися глазами смотрел на Пира и скорбно качал головой. Люди вблизи Пира замолкали, женщины обращались к нему ласково; как к больному. Когда мясо было готово, Пиру вырезали лучшие куски.

Нужно было идти в обратный путь, к месту, где осталась другая половина туши, пока на нее не набрел медведь или волки. Внизу Пир ненадолго остановился взглянуть на своего оленя. Все-таки он был! Почему же никто не видит? Или он в самом деле болен?

До бежал впереди, обнюхивая кусты. Ему часто приходилось останавливаться, ждать хозяина. Обоим предстоял долгий путь.

Возвращались они на другой день.

Скалистый борт на выходе из теснины хорошо знаком Пиру. Ржавые полосы вдоль и поперек рассекали податливый камень. Из них на скатанную спину речного валуна насыпался желтый порошок. Иногда его накапливалось помногу, но после очередного ливня вода смывала его. Нынешним летом стояла продолжительная сушь, желтой пыли накопилось особенно много. Пир остановился передохнуть напротив скалы и долго смотрел на валун, обсыпанный сухой пылью.

"Нужно достать этого порошка!" – осенило его.

По выступающим из воды глыбам перебрался на другой берег. Охра, жирная на ощупь, пачкала руки.

Полосы, прочерченные в глине, замазал охрой. Теперь уже только слепой мог не увидеть нарисованного оленя.

Пир крикнул, и опять люди выбежали из пещеры навстречу ему. Он стоял на том же месте, где и тогда, и смотрел на стену. Люди сочувственно молчали.

Первым черты изображенного оленя разглядел подросток Эд.

– Вижу! Вижу! – радостно и испуганно прошептал он, тыча пальцем в сторону отвеса.

У Пира сдавило горло. Он потрепал жесткие и маслянистые космы на голове Эда.

– И я… тоже вижу, – недоуменно проговорила Ми и встала рядом с Пиром. – Это ты… сам сделал?

Остальные шарахались от глиняной стены, на которой ярко выделялись таинственные и опасные линии, прочерченные рукой больного Пира. Никто не решался притронуться к ним. Неизвестная и страшная порча угрожала племени – уже не один, а трое были поражены недугом.

Необходимо было принимать решительные меры. Вождь племени Ясу спустился к подножию террасы и долго смотрел на желтые полосы. Он был охотник и воин, и ему не подобало страшиться опасности и отвертывать голову от обрыва, как делали другие. Никакого оленя он не увидел. Да и как можно было увидеть то, чего нету! И пахло от стены глиной, а не мясом и потом животного.

"Наверно болезнь поражает только слабых, – подумал Ясу, – а к тому, кто крепок и здоров, не пристает. Не случайно, кроме Пира, пострадали подросток и женщина".

Решили выселить из пещеры одного Пира. Племя не могло лишиться сразу троих. Даже и одного Пира жаль было терять. Он хороший охотник, а самое главное, – искусный тесальщик камня. Лучшие топоры и наконечники для стрел изготовлены им. У него поразительно гибкие и чуткие пальцы и наметанный глаз: он будто насквозь видит неприметные, скрытые трещины, по которым проще всего расщепить камень на пригодные для обработки осколки.

Возможно, у Ми и Эда болезнь пройдет. Знахарка Эг и У будут врачевать их.

Пиру отделили запас пищи и отдали шкуру добытого им оленя. Топор и стрелы он изготовит. В последние дни охота была удачливой, на долю Пира пришлось немало – запасов должно хватить дня на три-четыре. Потом он будет заботиться о себе сам.

Пир в последний раз глядел на соплеменников, вышедших проститься с ним, и на своего оленя.

– Признайся, что там ничего нет. Скажи, что не видишь никакого оленя, – шепотом посоветовал Пиру его лучший друг Пум.

– Но я вижу. Он есть. Может, и ты скоро увидишь.

Пум испуганно отшатнулся от помешанного.

Никто не произносил напутственных слов – и так все было ясно. Тяжелый ком прокатился по горлу Пира. Ему хотелось еще долго-долго смотреть на людей, но времени у него не было: потрескивающая головня в его руке торопила его.

В устье того самого притока Большой реки, где два дня назад Пир и До загнали оленя, была небольшая пещера. В ней и решил поселиться Пир. Нужно было добежать туда прежде, чем погаснет головня.

Удивительно было, почему раньше они не замечали их: на своде и боковых стенках грота рисунки были хорошо видны. Накрутив бересты на палки, соорудили самодельные факелы. В их свете озарились самые дальние углы пещеры. Всюду, где только нашлось место, в известняке был высечен один и тот же контур – бегущий олень. Кой-где слои известняка выкрошились от времени, рисунок был неполным, незаконченным. Но тогда недостающая часть прослеживалась контурно по сохранившимся вразброс линиям. Известняк был древним, окристаллизовался, стал почти мраморным. Можно было удивляться, сколько труда затрачено кем-то в этом заброшенном посреди пустынных ущелий гроте. Местами сохранилась черная и оранжевая краска, вмазанная в продолбленные линии.

Не разобрать было только, что изображено на дальней, самой просторной и ровной стене напротив входа. В беспорядке были разбросаны отдельные куски рисунка: оленья голова, круп, ноги – и все перечеркнуто. Как будто древний художник делал эскизы будущей картины, остался недоволен и хотел вымарать свою работу.

Дымная чернь от бересты тянулась кверху, оседая на своде пещеры. Погасили факелы, подложили в костер сушняка. От костра меньше было копоти, и дым уносился из грота, чуть-чуть только закапчивался пласт породы над входом. Пламя сильно колебалось, и фигуры оленей, черные точки их глаз выявлялись из мрака, словно живые.

Снаружи по-прежнему бушевал ливень. Молнии на мгновение высвечивали кулисы облаков, и казалось, что там, наверху, тоже есть свои ущелья и гроты.

В котелке над огнем клокотала вода, выплескиваясь на угли. Старший геолог обшарил все кармашки своего рюкзака. Отыскался завалявшийся кусок сахара, почти совсем размокший.

– На заварку годится.

Кипяток заправили жженым сахаром. Чай чуть-чуть сластил и главное стал запашистым – все-таки не вода. Нашлось немного и сухарей зубы поточить.

От того, что в пещере горел огонь, а за стенами полыхали молнии, казалось, наступила ночь, хотя на самом деле не было еще и четырех часов.

Остатки сахарного чая Игумнов допивал не торопясь, растягивая наслаждение. Правда, какое там наслаждение – обыкновенно он пил натуральный байховый чай, настоянный под цвет дегтя – по-сибирски. Ильин и Моторин быстро покончили с сухарями и кипятком и старались табачным дымом заглушить нисколько не утихший голод. В переменчивом свете костра фигуры высеченных оленей, казалось, передвигались, будто паслись невдалеке.

– Только дразнят, черти рогатые, – сказал Степан. – Лучше бы вместо этого стада один настоящийбыли бы у нас и бифштексы и шашлыки.

От этих слов Моторину вообразился сочный запах жареного мяса. Он сглотнул слюну и неодобрительно посмотрел на оператора. Старший геолог допил остатки чая.

– Раз уж мы все равно вынуждены отсиживаться, – сказал он, – займемся делом. Нужно составить план грота и хоть как-нибудь перерисовать фигуры

– Только роль старшего берите на себя. С этакой работой мне никогда не приходилось сталкиваться, – признался Моторин.

– Мне тоже. Но план-то, я думаю, составить в наших силах. Если находкой заинтересуются, сюда прибудут специалисты – им и карты в руки.

– Готов послужить для науки, хоть и не пойму, кому и какая польза от этих каракуль, – сказал Моторин. – Нет, нет, – поторопился прибавить он, – то, что эти рисунки наша история и прочее, это я понимаю и признаю. Но… – Он растопыренными пальцами показал в глубь пещеры, сразу на все стены. – Но меня больше всего поражает другое: почему этим дикарям не жаль было труда и времени. Думаю, им и без того хватало забот. Того же оленя загнать.

– Ну что ж. В затяжные ненастья от безделья о чем только не толкуем, – сказал геолог, доставая из полевой сумки рулетку, компас и листок миллиметровки. – Давайте и сейчас будем рисовать, обсудим своим умом: имеет ли наскальная живопись подлинную ценность.

– Принято, – согласился Моторин.