Текст книги "Разведение роз вдали от цивилизации (Солдаты истины)"

Автор книги: Дмитрий Поляшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Разгадать иероглиф прошлого – можем. Предвосхитить событие близкого будущего – тоже можем. С очень большой точностью. Дальнее будущее для Кристалла как бы расплывается в тумане. Из будущего ведь не поступают данные для реконструкции. Историю надо знать, чтобы понять самих себя. Знать будущее – чтобы понять настоящее. Но управлять будущим, конструировать историю… Зачем это нужно? Хорошо, спросим так: разве ктото знает, куда нам идти? Я – не знаю. И мои друзья – не знают. А судя по состоянию человечества – это никому не известно. Более того – похоже, человечество и не хочет этого знать. Конечно, в хаосе легче найти день, когда «вчера рано, а завтра поздно», а потом всем вместе расхлебывать кашу… И все же пусть все остается как есть. Пусть история будет живым существом, но не смышленой обезьяной на поводке. История людей должна быть похожа на самих людей. Она знакома, но она всегда непредсказуема. Она великодушна, и в то же время подла. Победителей не судят, проигравший никому не интересен – не важно, кто из них был прав. Не все в этом мире справедливо, но не зачем из самых лучших побуждений рисковать получить в рулевые очередного – теперь уже абсолютного – отца народов.

Интересно, кто в самом начале засекретил тему? Дальновидный человек. Слишком. Это как в XIX веке засекречивать урановые рудники. Вот стоишь ты на карауле у заколоченной шахты, мимо прогуливаются барышни с зонтиками от солнца, щеголи в канотье, с тросточками, и даже взгляда не бросят в твою сторону – нет для них ни тебя, ни спящего под ногами у всех ужасного будущего. Физики в расчетах уверенно доказали, что полет аппарата тяжелее воздуха не возможен. Телефон изобретен, но не вышел за стены лабораторий, и мир прекрасно без него обходится. В радиодиапазоне полная тишина, лишь шорох дальней грозы долетит иногда. Электрическое освещение ввели недавно, да и то лишь в столице. Лошади пока еще пугаются первых автомобилей; еще никто не погиб под колесами. А ты стоишь на своей вахте и понимаешь – все уже решено. Никуда не уйти от этого. Будущему тоже нет дела до нас. Оно никогда не спрашивает у людей: «можно войти?» Ключ и соли радия уже положены на фотобумагу – радиация открыта. Эйнштейн уже поступил в патентное бюро. Братья Райт уже строят свой первый самолет в велосипедной мастерской. Циолковский уже размышляет об иных мирах посреди провинциального болота. Военные присматриваются к новым видам оружия – пулемета «максим», хлора и пушек уже маловато будет, но установка по производству лучей смерти почему-то пока не вызывает у них доверия… Будущее как всегда где-то далеко, и никогда не кончится славный XIX-й век, и так бесконечен и хорош каждый летний день… Но уже очень скоро странная всепроникающая сила заставит людей поднять из забоя невзрачную руду… Что-то организует физиков, инженеров, политиков и военных… И долго бессмысленную жестокость двух первых ядерных взрывов будут объяснять военно-политической ситуацией, в которой никто конкретно не виноват.

Все чаще в последнее время приходили Борису на ум эти невеселые мысли. Он не прогонял их, но обдумывал без энтузиазма. После симпозиума «Создание русла» Демиург был почти заморожен. С ним вяло возилась небольшая группа стажеров – разминались перед настоящей работой с Кристаллом. Но все больше рос и усложнялся сам Магический Кристалл, и тем больший потенциал неожиданности он нес. Борис понимал, что это – реальный повод к беспокойству, ибо он знал наверняка – ничто нельзя сделать тайным на Земле. Раскрытие любых тайн – лишь вопрос времени. Пока программа сырая – она никому не нужна, кроме кабинетных ученых, наслаждающихся лицезрением скрытого механизма истории. Когда программа готова – ей продолжают интересоваться почти исключительно ученые. Ну, может какой-нибудь неожиданный протест поступит по неофициальным каналам. Мол, не пришел еще срок давности, не надо копаться здесь и здесь… Но едва заходит речь о возможном прикладном использовании, да если еще это прикладное использование хоть краем затрагивает политику… Те же политики и военные, возможно, просто ждут, когда точность предсказания выборов, результатов локальных войн повысится, а там, глядишь, и Демиург сдвинется с мертвой точки, будут созданы эффекторы для воздействия на массы, и уж тут они своего точно не упустят. Что им до тайн прошлого. Им будущее нужно. Свежее, нетронутое, неизгаженное… Как нужны в бою господствующие высоты. А пока используют грубоватый, но надежный и старый как мир способ, следствием которого является ложное самоотождествление человека с большими и малыми идеями. Страх за свою семью и за свою шкуру. Просто Страх Неизвестности вообще. Незаметный маленький страх остаться одному, отстать от потока. Радость и мудрая уверенность от единения со всеми. Поворот потока – смена страхов. Политика и война… Грязь.

Ты давал себе слово не думать об этом.

Да.

Тогда почему ты думаешь об этом?

Борис сидел, уронив руки, смотрел мимо дисплея.

Почему? Потому что я не могу уже ничего изменить.

Не логично.

Логично! Меня бесит это бессилие. Как была красиво сформулирована тема – семь лет назад, в самом начале… Магический Кристалл! История как книга, которую можно перелистывать в любую сторону. И изучив свой путь, человечество может быть поймет наконец «кто мы, куда и откуда». Как-то сразу нашлись деньги на проект, институт предоставил площади, набралась уникальная команда, все получалось. Казалось, нам просто везло. А может быть пришло время для таких проблем… Как легко мы отвечали редким – теперь признаю, прозорливым – оппонентам – мол, и без Магического Кристалла до нас развязывались войны и совершались перевороты. Мы лишь хотим понять историю. Мне казалось, что гораздо опаснее копание в недрах материи. Или в ДНК.

Да, все и всегда начинается с романтического взлета, но приходит время приземляться.

Мы действительно хотели только понять механизм движущей силы, больше ничего!..

Хорошая успеваемость по физике привела к взрыву атомной бомбы.

Это софистика. Нельзя винить человека во всем! Он живет только свою жизнь! Он не может предвидеть все последствия своих поступков, а тем более не может отвечать за свою роль в истории! За свою косвенную роль, заметь – за начало цепочки последующих событий. Ни у кого из них, повлиявших на человечество своими делами, не было Магического Кристалла, чтобы предвидеть и предотвратить. От каждого человека расходятся круги – большие или малые. Иногда это приводит к негативному результату. И что же этому человеку делать? Тогда лучше вообще не жить, чтобы ничего не совершать и не ошибаться.

Зачем так мрачно? Небезызвестный тебе Тесла лично прекратил невероятно перспективные разработки, кажущиеся фантастикой по сей день, уничтожил оборудование и результаты экспериментов. И заметь, никакого Кристалла у него не было…

Отстань. Все! Не хочу я об этом думать и портить себе настроение.

Борис отключился от Сети и вошел в программу. В ту ее часть, которую разрабатывал сам, со своим отделом. Доступ ко всей Программе был возможен только в бункере лаборатории при одновременном запуске остальных сегментов. А их было около полу-сотни.

Борис посмотрел на часы. Кто говорил, что сегодня не работается? Это не я!

Сердце билось ровнее, он успокаивался. Люди в хаки и люди в строгих безликих костюмах, безуспешно пытавшиеся привлечь его внимание отчаянными жестами, становились призрачными, таяли.

Да идите вы все!

Он снова видел перед собой широкую мощеную дорогу, земля под которой была изъедена тайными ходами, по бокам дороги то распахивались луга до горизонта, то подступали вплотную, нависали мрачные горные кряжи, с вершин срывались лавины… В небе мирно уживалось звездное небо и пылающее солнце… Поток людей в звериных шкурах, блестящих доспехах, в строгих костюмах с кейсами, женщины, дети, животные, деревянные повозки, различные механизмы, сошедшие с экранов фантастических фильмов и сбежавшие из музеев истории техники, под какофонию разноязыкой речи, разностильной музыки – шли, двигались, катились, ползли в одном направлении – к дымному горизонту. Было не разобрать, куда устремляется дорога…

К шести часам Солонников возвращался с пляжа. На нем были шорты, растрепанная соломенная шляпа, на плече болталась пляжная сумка, в которой лежал карманный компьютер.

Сдвинув черные очки на кончик носа, он посматривал на хихикающих девиц, с которыми ждал автобус. Солонникова разморило и лень ему было тащиться два квартала по тротуару душному и раскаленному как сковорода. Девицы покатывались со смеху, косились в его сторону и, прикрывшись ладошками, обменивались мнениями. Впрочем, заигрывать всерьез на такой жаре ему тоже было лень.

В ванной он встал под прохладные тугие струи, испустив длинный вздох человека, без остатка отдавшегося этому высшему из наслаждений.

Наспех обтеревшись, прошел в кабинет и скинул с карманной машинки на большую кое-какие мысли, пришедшие в голову на пляже, где он, лежа на травке, задумчиво следил за яркими радужными перьями виндсерфенгов в заливе Москва-реки.

Спохватился он за пятнадцать минут до назначенного гостям срока. С сожалением выключил компьютер.

Откатил дверцу шкафа, обозрел. Все было выглажено, аккуратно висело на плечиках и едва заметно пахло наташкиными духами. Он глубоко втянул в себя воздух. Да нет, просто чистое белье. Он выбрал кремовую пару тонкого хлопка, вызывавшую неясные колониальные ассоциации. К этому костюму хорошо бы пошел белый пробковый шлем. Трубка. Винчестер. Сафари. Отпуск… Поколебавшись, он все же одел рубашку и галстук. Распад личности начинается с нечищенных зубов и неопрятного вида. Но рубашку выбрал по-тоньше, а галстук – по-уже.

Первыми пришли Борбылев Николай Николаевич и Шумаков Валерий Павлович.

Высокий плотный Борбылев, в безукоризненном костюме с белоснежным платочком в кармане, в алом галстуке, сиял как запотевшая кинозвезда в свете софитов. Он обеими руками прижимал к груди набитый до бочкообразности, расползающийся по шву пластиковый пакет и агрессивновесело жевал жвачку.

– Ну, встречайте! – объявил он.

Солонников встретил его как мог, в результате чего пакет окончательно лопнул и несколько секунд Солонников ловил и подхватывал упорно выпадавшие баночки и свертки. Сложив выпавшее горкой на груди прогнувшегося назад Борбылева, Борис сказал:

– Идите-ка вы на кухню.

Борбылев, устремился мимо Солонникова, жизнерадостно напевая сквозь жевание.

Шумаков, стоявший за Борбылевым с мрачным безучастным видом провинившегося адьютанта, в джинсах и черной расстегнутой до пояса рубашке с закатанными рукавами, шагнул через порог. Руки ему оттягивали две огромные сумки.

– Валерий Палыч, здравствуй! – распростер руки Солонников. – Что пасмурен?

– Напьюсь я у тебя сегодня, – вздохнул Шумаков, – это факт. Держи сумку, ручка рвется.

– Давай. Ух!.. Тут что, стратегические запасы на случай осады?

– Угу, – Шумаков пяткой захлопнул за собой дверь. – У Николаича НЗ, а у меня – бутылки с зажигательной смесью.

Одна из сумок характерно позвякивала.

– Ну что ж, – сказал Борис, – вы первые, а потому мы сейчас с вами займемся гастро-сизифическим творчеством. Не отвертеться, гастросизифики!

– Эх, жизнь! – гремел на кухне Борбылев. Он был уже без пиджака, сверкал золотыми запонками в накрахмаленных манжетах, со звоном и лязгом выставлял из шкафов посуду, включал духовку и заглядывал в кастрюли.

– Чем помочь? – спросил Солонников, в две руки выкладывая снедь на стол.

– Сидите! – сказал Борбылев. – А я буду творить. А вы будете наносить отдельные штрихи и поддерживать мои благодарственные речи.

– Кому? – не понял Солонников. – Сыну?

– Жизни, Боря, жизни! – Борбылев, словно положил на лопатки, шлепнул на стол здоровенную ощипанную утку.

– Давайте я картошку, что ли, почищу, – бесцветным голосом предложил Шумаков. Не дожидаясь ответа, он отволок табурет к раковине, отворил дверку и сгорбился над мусорным ведром.

У Солонникова согнулась бровь:

– Валера, что случилось? На тебе лица нет.

– Фу, черт… – с отвращением сказал Шумаков и залез по локоть в помойное ведро. – Нож уронил. Да ничего, Солоныч, ничего… Все нормально.

– Значит мужик придет, примета такая, – сказал Солонников. Посмотрел на сгорбленную спину Шумакова. – Может, коньячку, а? Мужики! Апперитив, так сказать.

Шумаков не прореагировал. Картофельная шелуха аккуратной спиралью медленно спускалась из-под его ножа.

– Смотри сам, хозяин, – сказал Борбылев, прицеливаясь ножом к обреченной тушке. – Сегодня коньяку будет трудная задача продержаться. Счет пойдет на капли. Я думаю, надо заначить пару емкостей, чтобы не бежать до палатки.

Он подмигнул Солонникову.

– Теперь это будет называться «сходить в библиотеку», – усмехнулся Солонников.

Борбылев творил стоя, засучив рукава рубашки. Быстро и ловко расправившись с уткой, он закрыл духовку.

– Сейчас делаем салаты. Так… – Борбылев, с видом главнокомандующего посмотрел на часы. – Утка будет готова через два часа. До тех пор селедка-картошечка. После, соответственно, чай-варенье. Ну, а в промежутках – по-мелочи.

Он толкнул ногой дружно звякнувший пакет.

Борбылев вдруг замолчал и заулыбался, и принялся резать помидоры. Солонников смотрел на снующий в красной мякоти гладкий нож, на ловкие пальцы Борбылева. Тот свалил нарезанное в салатницу, постучал тупой стороной ножа по разделочной доске и подмигнул Солонникову.

Борис уселся напротив Борбылева, выбрал себе яблочко, ритуально обтер его ладонью и откусил. Как все же приятно общаться с человеком, у которого все хорошо и которому, главное, ничего больше не надо.

– По-моему, Николай Николаевич, грех спрашивать, что вам еще нужно для полного счастья, – сказал Борис.

– Грех, это точно, – согласился Борбылев, вываливая в салатницу майонез из банки. – Лучку порежь.

С яблоком в зубах Солонников порезал лук.

– Эх! – сказал Борбылев. – Ждем еще одного – и покатимся.

Он вскрыл банку селедки и закатил глаза от пряного аромата. Солонников, тряся головой и промаргиваясь после лука, порезал селедку, разложил ломтики в узкой селедочнице, полил маслом.

– А хлеб есть? – спросил Борбылев, озираясь.

– Сейчас, – Солонников вскочил.

– Валера, как у тебя дела? – спросил Борбылев. Он художественно обкладывал селедку зеленью. – И маслину в пасть…

– Я всю почистил, – Шумаков повернулся к нему. – Что еще?

– Еще? Ставь на огонь! – приказал Борбылев. – И следи. Так, – он крепко размял ладони, оглядывая кулинарный фронт.

– Можно я закурю? – спросил Шумаков.

– Кури, конечно! Почему ты спрашиваешь? – удивился Солонников. – Вот пепельница.

– Так у тебя вроде нельзя… Пардон, – Шумаков обогнул Солонникова и поставил кастрюлю на плиту. – Прошлый раз весь вечер промаялся. Все раскрыли рты, как пионеры, на колдуна уставились. Прикладываются исправно, но…

Он надорвал пачку, прислонился к холодильнику и замер, глядя в окно.

Солонников, вытирая стол, пожал плечами:

– Меня это тоже удивило. Я, например, просто не хотел. И это странно… Слушай, Валера! Ты в тот раз совсем другой был, прямо тигр, рта никому не давал открыть. Здорово ты с колдуном схлестнулся!

Шумаков слабо улыбнулся и наконец сунул в рот сигарету. Неожиданно лицо его исказилось – на его месте словно появился другой человек. Но через мгновение лицо Шумакова снова стало безучастным. Он сел на табурет и задымил, прикрыв глаза.

– Кошмар какой-то, – покачал головой Шумаков, не открывая глаз.

Борбылев сочувственно посмотрел на него, но ничего не сказал.

Солонников подсел к Шумакову.

– Валера, могу я чем-то тебе помочь?

– Только выпивкой, – буркнул Шумаков, открыл глаза и с ненавистью уставился на тлеющий кончик сигареты.

– Ну почему же… – сказал Солонников. – Говори, что случилось, и я подумаю. Вдруг все же чем-то смогу.

Шумаков раздавил окурок в пепельнице и с минуту молчал.

Солонников терпеливо ждал.

Шумаков поднял голову и хмуро-внимательно посмотрел на Солонникова.

Борис спокойно смотрел на него и едва заметно кивнул.

– Ну, хорошо, слушай. Жил я жил, тянул свою лямку, мужественно не замечая перемен вокруг, и вдруг стало мне скучно жить. Просто тошно, понимаешь, стало. Словно я шел-шел, и оказался перед запрещающим знаком, за которым ничего нет, пустота. Непонятно, что он запрещал. Понял я тогда, что дело не в знаке, а во мне самом. Глупо следовать правилам, если видишь, что они дурацкие. И появился у меня план… послать на фиг этот знак и все, что было до него, и просто пойти другой дорогой. Тем более, что нынешнее время как раз способствует крутым поворотам. Короче, бросил я диссертацию свою вконец замученную и ударился в бизнес. Не простой бизнес, понимаешь, не ящик сникерсов перепродать… Все организовал тщательно, с научным подходом, идиот… – Шумаков с отчаянием помотал головой. – Была сложная пирамида из посулов, долгов, взяток и обещаний. Высиживал я эту гору год. Опыта не было никакого, но словно кто-то нашептал мне. Короче, организовал. Наметил узел, осталось затянуть. Я должен был провести высокоатмосферный эксперимент, получить отличные результаты, зарекомендовать кое-какой приборчик, прорекламировать коечье оборудование… Общался я на уровне директоров институтов, западных производителей спецтехники. Все очень серьезно, сам видишь. Играл покрупному. Благо, что связей по прошлой научной работе много осталось. За этот удачный эксперимент, – монотонно говорил Шумаков, – я должен был получить кучу бабок – кредит на дальнейшее развитие, а так же патент – вещь в цивилизованном государстве весьма полезную. Ну, там, разумеется, статейки по умным журнальчикам тиснуть – тоже не последнее дело, участвовать в организации производства этого оборудования…

Солонников со смешанным чувством растущего удивления и уважения смотрел на Шумакова. А глаза того уже не смотрели, остекленев, голос перехватывало:

– Короче, все это вместе должно было сработать! А оно, черт бы его подрал, не сработало! И сейчас я сижу по уши в болоте такого дерьма!.. А все, с кем я пил водку и кто клялся мне в вечной дружбе, всем плевать, что сегодня ночью на полосе какой-то ублюдок зацепил наш самолет!!!

– Короче, тебе нужен самолет, – заключил Солонников.

– Смешно, – голос Шумакова сел. Он дрожащей рукой потянулся за сигаретой.

– Я не шучу. Но надо подождать… – Борис прикинул, -

…около недели. Он сейчас в рейсе, обеспечивает экспедицию. Прилетит порожняком – и он твой.

Шумаков вскинул голову, уставился на Солонникова, и – сник.

– Поздно.

– Они не могут подождать неделю?

Шумаков прислонился затылком к холодильнику, выпустил дым в потолок и прикрыл глаза. Лицо его стало равнодушным.

– Не знаю как у вас на фирме, Борис, – медленно, через силу проговорил он, – а у нас каждый за себя. Институт разваливается, все собачатся, кусок изо рта рвут…

– Заказ сразу ушел к другому?

– Ну… Почти что так.

– Давай поборемся, – предложил Солонников. – Скажи, с кем ты в договоре и кто задел самолет?

– Не бери грех на душу, – неуверенно сказал Шумаков.

Солонников помолчал.

– Что, так серьезно?

– Да нет… Просто, знаешь ли, я этого мерзавца убить могу. Не представляю, как можно случайно задеть такую махину… Ты его искать, что ли, собрался? Поздно уже, все, оставь! – он раздраженно отшвырнул сломанную сигарету. – Не успеть все равно. Мы одно оборудование на борт монтировали месяц.

Солонников что-то молча прикидывал про себя.

Шумаков потер лицо ладонями и продолжал спокойным голосом:

– Позвонили мне заказчики… Рвем договор, говорят. Я им – мужики, дурацкая случайность, я все улажу! Они мне – это ваши проблемы, у нас тоже дела, ждать не можем. И – все… Хорошо хоть в деньги влезть не успел. Ну, и я после всего этого…

– Что?!

– Расстроился, – Шумаков хихикнул. – Разве не видишь? Всю ночь…

Он вставил в зубы сигарету и замер, забыв закурить. Глаза его снова остекленели.

Солонников наклонился к Шумакову и сжал его холодную вялую ладонь.

– Мы сейчас с тобой выпьем коньяку, – твердо сказал Солонников. – Помоему, это как раз то, что тебе сейчас нужно. А потом решим, что делать. Хорошо? Выход всегда есть.

В прихожей затренькал звонок. Борбылев вытирая руки, устремился из кухни:

– Я открою.

Солонников прикрыл за ним дверь, поставил на стол бутылку и два стакана. С треском отвинтил крышку. С плеском налил до краев. Хрен с ней, с заначкой! Они посмотрели друг на друга и молча чокнулись. Шумаков тяжко вздохнул и, подперев щеку ладонью, уставился в пустую рюмку.

– Эх, Солоныч! Эх…

Борис похлопал его по плечу.

В прихожей бубнили возбужденные голоса.

Борис поднялся.

– Хозяин! – гулким басом мажордома позвал Борбылев. – Хозяин! Тут человек с коньяком.

Солонников выскочил в коридор.

– Где коньяк?

– Вот человек.

Держа ладного невысокого Данилевича за плечи, Борбылев как бы представлял его Солонникову, а Данилевич в свою очередь протягивал Борису бутылку «наполеона», и оба сияли лучезарными улыбками.

– Добрый вечер, – Солонников пожал протянутую руку и принял бутылку. Коньяк был настоящим. – Ого! Это в честь чего же мы так гуляем?

– Все расскажу! – сияя, казалось, всеми типами улыбок сразу, сказал Данилевич.

– Да что случилось-то, что за день такой? Двое веселяться, один с горя вянет…

– Пардон! – Борбылев поднял руки, удалился в гостиную и стал там шуршать скатертью и звенеть посудой.

Данилевич посмотрел на Бориса внимательно, настолько внимательно, что даже показалось будто не человека он в этот момент видел, а что-то важное вспомнил, связанное с этим человеком, и неслышно пошевелил губами, проговаривая то, что вспомнил.

– Леонид Иванович…

– Простите! – Данилевич подался к Солонникову и вполголоса с жаром спросил: – А кто с горя вянет? Кто еще пришел?

– Валера, – Солонников кивнул на кухонную дверь оранжевого стекла. В том, с каким проворством Данилевич направился к кухне, было что-то неприятное Борису.

Он остался стоять под вешалкой, сжимая в руках бутылку.

Данилевич заглянул на кухню:

– Валерий Павлович, мое почтение.

Шумаков поднялся, покачнувшись:

– И вам… Добрый вечер.

Данилевич пристально смотрел на него. Шумаков имел растерзанный вид и попытался спрятать за спину уполовиненную бутылку. У Солонникова нехорошо скребнуло по сердцу. Как бы повежливее его отсюда… Он шагнул к Данилевичу.

– Не скапливайтесь, не скапливайтесь, товарищи! – прогудел Борбылев, проходя на кухню с громадным блюдом под утку. Воспользовавшись теснотой коридора, он вытеснил Данилевича в прихожую. – Снедь уже доходит, поэтому прошу всех удалиться. Пока набирайте слюну и формулируйте тосты.

Он улыбнулся Данилевичу и закрыл за собой кухонную дверь.

Данилевич принялся сдирать ботинки, поглядывая на оранжевое стекло.

– Ну, Валера! – донеслось укоризненно из-за двери. – Нельзя же так! Сейчас за стол садимся…

– Леонид Иванович! – позвал из глубины квартиры Солонников. – Проходите, прошу вас.

Затихли бурные, хором поздравления Борбылеву, который историю рождения внука и все последувавшие за ним события описал очень живо и с увлечением. В лицах и с комментариями. Особенно удался у Борбылева образ самого Артема. Артема пускающего пузыри, Артема орущего. Все встали, чокнулись, дружно крякнули, потянули носами воздух и расселись по местам. Солонников – во главе стола в легком кресле, как капитан, Борбылев с Данилевичем – на диване, Шумаков – напротив них на стуле.

Отставив рюмку, Солонников атаковал полную тарелку.

– М-м! Николай Николаевич – божественно!

Борбылев, любовно накладывавший себе и Шумакову гарнир, поднял глаза:

– Ага?! Ешьте!.. Я вам потом еще кое-что расскажу. На десерт. Оч-чень интересное. А сейчас прошу следующего, по кругу…

Данилевич с видимым удовольствием принял эстафету:

– Позвольте, начну немного издалека. Я, мужики, встречался с колдуном.

– Когда?

– С тем самым?

– Да. Вчера. Вернее, он позвонил мне. Ночью.

– Сам?!

– Да, да… Теперь слушайте. Он позвонил мне и сообщил, чтобы я ждал счастливой перемены в жизни.

– В чьей? – хмуро спросил Шумаков. Ни на кого не глядя он наполнил рюмку до краев и опрокинул в рот. Посидел с выкаченными глазами – и содрогнулся. Борис с тревогой посмотрел на Шумакова. Борбылев тоже покосился на него, кротко вздохнул и придвинул к Шумакову маринованные огурчики.

– В моей, конечно, – пожал плечами Данилевич. – Потому, сказал он, что прежняя история закончила течение свое. Не История вообще, а просто история. Сегодня в ноль часов тридцать три минуты пересек плоскость эклиптики астероид. Странный астероид, заметьте! Колдун сказал, что это пришелец из другого мира. А ученые – в растерянности. Дело в том, что они не могут объяснить, почему эта гора – больше Цереры – не фиксировалась на подлете. Астрологи как сговорившись вещают о нулевом, невидимом конце света. И вот, сегодня ночью свершилась криптокатастрофа…

– Так, – сказал Солонников и положил вилку на скатерть.

Данилевич мельком взглянул на него.

– … Наконец стало понятно, что колдун имел в виду в тот раз. Криптокатастрофа. В материальном плане ничего не случилось, сказал он. Но была нарушена астрологическая картина местной области галактики. Галактика в целом и вселенная не пострадали. Произошел, так сказать, астральный сбой местного значения. У нас же перемены заметные – судьбы великого и малого отныне пошли по иным путям, в соответствии с новыми звездами, с которыми они образовали астральную связь.

Солонников посмотрел на Шумакова. Тот, не поднимая головы, задумался на секунду, наморщив лоб – и продолжал вяло отправлять в рот салат.

– Но это все присказка, – торжественно сказал Данилевич. – А вот сказка – мне предложили Брюссель!

– То есть?.. А где вы были до этого?

– Мотался по области спецкором. Давно мотался, правда. И давно мне обещали повышение… И вот ночью главный редактор звонит – заболел наш международник… Хотя по-моему с ним там какая-то вечная история – редакционные деньги, рестораны, женщины… Ну, устал человек! Вообще-то, – Данилевич хихикнул, – никогда ни у кого ничего не просил, не требовал, а тут вдруг – раз!.. – он засмеялся, потирая руки. – Сейчас радуюсь, как ребенок, ейбогу! – и пояснил: – Работа будет интересная.

– И как долго вы ждали счастливого случая? – через силу поинтересовался Шумаков. Из-под отяжелевших век он присматривался к непочатой бутылке.

– Валерий Павлович, я только хочу сказать, что действительно никогда ничего не требовал от судьбы.

– М-да?.. Тогда вам действительно повезло. А как вы узнали о Брюсселе?

– Я же говорю, ночью позвонил мой главный редактор…

Шумаков задрал одну бровь.

– Вот как! Значит, и у вас этой ночью… – сказал он таким тоном, что Солонникова словно пружиной подбросило.

– Давайте разберемся, – объявил Борис и постучал ножом по рюмке. – Леонид Иванович, колдун вам еще что-нибудь рассказал про криптокатастрофу?

– В общем, нет… – замялся Данилевич, подбирая слова. – Ну, сыпал заумными ненаучными терминами… Главное он в прошлый раз рассказал. По-просту говоря, товарищи, с этой ночи у каждого человека появился новый гороскоп взамен старого, новая судьба, если угодно. Новое предопределение, новое предназначение.

– Это еще почему? – ревниво спросил Борбылев.

Солонников задумчиво посмотрел на Борбылева. Это становилось интересным.

– Дело вот в чем, – увлеченно продолжал Данилевич, не замечая ничего вокруг. – Как я понимаю, катастрофа произошла в астрале. Так? Поэтому она и была названа криптокатастрофой, то есть скрытой. В результате этого катаклизма сместились точки соприкосновения надмирного и земного. Стало быть, все астрологические прогнозы, рассчитанные «до» – потеряли актуальность. Вот так, если коротко.

– Но гороскопы – это же баловство, – сказал Борбылев.

– Хренотень, – ухмыльнулся Шумаков.

Данилевич сдвинул брови:

– М-м… Я не получил никаких гарантий, конечно. В данной области их и невозможно получить, я полагаю. Однако вижу, что за последние сутки у каждого из нас что-то случилось, не только у меня. Не так ли?

И он воззрился на каждого по-очереди.

Солонников переглянулся с Борбылевым. Борбылев больше не улыбался. Было видно, что он пытается слету охватить какую-то большую сложную мысль, но ничего у него не получается, и отчасти потому, что не хочет он мириться с чем-то неприятным, но неизбежным. Шумаков, опустив глаза, с неопределенным выражением лица играл винной пробкой и принюхивался к налитому до краев фужеру. Борис уловил начало неприятной паузы и спросил:

– А вот, например, гороскоп Иисуса изменился?

– Хороший вопрос, – оживился Данилевич. – Помнится, Кардан рассчитывал гороскоп Христа… Думаю, что нет, не изменился, Борис Александрович. Тем более, что Иисус уже жил. Я хочу сказать, на Земле жил. И вообще гороскоп – это же очень человеческое… Надо смотреть шире. Наверняка есто что-то еще, неизвестное нам. У меня есть гипотеза насчет «скрытой катастрофы». Если угодно… Так вот. Жесткой зависимости от звезд, слава богу, нет. Они, как известно, склоняют, но не обязывают. У людей остались мощные пласты привычек и стереотипов. Инерция у человечества огромна. Оно просто не заметит никакой катастрофы! Все это канет, как кануло многое и многое, и лишь в пожелтевших газетах можно будет найти забавные апокалиптические прогнозы. Возможны были такие катастрофы над Землей не раз, да только никто их не заметил. Может быть, нечего было терять? Или разучились верить и надеяться? А вы дали интересную тему…

– Дарю, – сказал Борис.

Данилевич достал блокнот и теперь с непривычно сосредоточенным видом рылся по карманам.

Солонников молча протянул ему авторучку.

– Дарите? – Данилевич с сомнением повертел перед глазами паркер. – Шучу.

– С превеликим бы удовольствием, – Борис развел руками, – да самому подарили.

– Человечество, может, и не заметит, – вздохнул Борбылев. – А вы возьмите конкретного человека…

– Ну да! – сказал Шумаков. – Когда судьба швыряет тебя к черту на рога, ты летишь туда со всеми своими привычками.

– Николай Николаевич, – сказал Данилевич, не отрываясь от блокнота, строча в нем со скоростью телетайпа, – вы нам хотели что-то еще рассказать.

– Да, собирался, – усмехнулся Борбылев. – Но рассказывать, видимо, уже нечего. Я хотел рассказать вам про День гениальности. Но если я правильно все понял, он наверняка сместился по календарю и больше моего внука не касается. Короче, ладно, проехали…

– Елки-палки, – воскликнул Данилевич, подняв голову. – Я не знал! Простите… А что за день такой?

– Да чушь все это, – отрезал Шумаков. – Не огорчайтесь, Николай Николаевич. Все в руках человеческих. Только надо, хм, с умом все делать. Давайте лучше выпьем!

Никто не притронулся к рюмкам.

Шумаков поднял глаза к потолку, залпом осушая фужер.

– Что ты говоришь? – воскликнул Борбылев. – В каких руках? Да закуси ты, Валера! Мой внук… Что у него в руках? До этого момента ему еще лет пятнадцать-двадцать, не меньше…