Текст книги "Пробудись, железо!"

Автор книги: Дмитрий Овсянников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

«Беда не приходит одна, – говаривали на Острове, а пословица продолжалась: – Махо идёт следом». Городские бандиты внушали людям тревогу ещё большую, чем их горные и лесные собратья – те нападали лишь тогда, когда чуяли поживу. Иное дело – махос. Крепкие парни, народившиеся в городских трущобах, всю жизнь не знавшие ничего, кроме кривых полутёмных улочек, и не дорожившие ничем; с детских лет они изнывали от безделья и нерастраченной удали. Махос набрасывались на людей ради забавы, лишь бы жертва не нашла в себе мужества защищаться. Эти мерзавцы могли избить человека лишь за то, что не были знакомы с ним.

С хозяйским видом махос приблизились к столу, за которым сидели трое нездешних посетителей. Один, распахнув плащ, как будто невзначай мотнул перед ними тяжёлой чинкуэдой, притороченной к поясу, вытянул из складок одежды кожаную кружку на ремне и без приглашения налил себе вина. Двое других остановились чуть поодаль, недобро ухмыляясь. Четвёртый тяжело опустился на табурет рядом с доном Карлосом, вперив в него наглые глаза; кабальеро ответил презрительным взглядом, незаметно убрав правую руку за спину – поближе к даге. Пятый – страшный верзила, от груди до глаз покрытый чёрной шерстью, – сгрёб за шиворот и вытолкнул из-за стола Алонсо – тот и рта раскрыть не успел.

– Эй, парень, – повернулся к нему Вальехо. – Я беседую с этим молодым господином!

– Хочешь отправиться следом? – Махо зевнул в лицо Пабло; зубастая пасть широко распахнулась, исторгнув рычащий звук.

Однако захлопнуть рот бандиту не довелось – удар старого солдата своротил ему челюсть. Верзила не удержался на лавке и полетел на пол, растолкав в разные стороны двух своих приятелей и успевшего подняться Алонсо. Дон Карлос молниеносно выбросил руку вперёд, и ближайший махо захрипел, зажимая руками пронзённое горло. Кабальеро едва успел увернуться – возле него в столешницу глубоко врубилась чинкуэда третьего бандита.

«Драка!» – радостно завопили на другом конце зала. В следующие минуты все, кто был в таверне, вскочили с мест. Ужин обернулся побоищем.

Прав был Алонсо – недовольство уже давно заразило всех, прав был дон Карлос – не у него одного чесались руки. Половина посетителей таверны мгновенно нашла себе противников из числа другой половины, с улицы вбежало ещё с полдюжины махос, проходивших мимо. В орущем хаосе среди бьющейся посуды, летящих кувырком табуретов, опрокинутых столов и катающихся по полу тел кабальеро фехтовал на кинжалах с предводителем махос. Тот на удивление ловко управлялся со своей неуклюжей чинкуэдой. Рыцарю, десять лет проведшему в битвах, стоило немалого труда уклоняться от его частых размашистых ударов. К тому же бандит намотал плащ на левую руку и защищался им на манер щита, норовя ослепить противника, захлестнув ему голову.

В тот миг, когда дон Карлос сумел поймать уколом правое плечо своего врага и клинок даги упруго вздрогнул, упершись в кость, в дверном проёме засверкали шлемы альгвазилов. Что-то тяжёлое обрушилось на затылок кабальеро, и таверна «Пять пальцев» со всеми, кто решил в тот вечер сжать кулаки, перевернулась перед его глазами и рухнула в темноту.

3. Жизнь наперекор

– Карамба! – Дон Карлос разомкнул веки. Светлее от этого почти не сделалось – полумрак едва разгонял огонёк какого-то огарка.

– Тише, тише, сеньор. – Пабло присел рядом, поднёс ко рту кабальеро плошку с водой. Тот, приподнявшись, поднял руку, взял посуду и одним духом влил в себя. Затем повёл по сторонам тяжёлым взглядом в поисках добавки. Старого солдата не удивил вид дворянина, хлещущего простую воду, – «Пламя Юга», с вечера разгоревшееся в нутре у человека, за ночь поднимается до самого горла. А заливать пламя лучше водой, будь ты хоть трижды благородным сеньором.

– Карамба! – повторил дон Карлос.

Вторую плошку он выпил наполовину, остаток вылил себе на голову. Струйки, бегущие по лицу, не уняли тупой боли, но дали понять, что человек все ещё на земле. Значит, блаженные владения Отца Небесного по-прежнему не спешат принимать его. На макушке идальго нащупал внушительных размеров шишку.

– Где мы? – спросил рыцарь.

– В городской тюрьме, – угрюмо ответил Пабло. – Тут и ночевали.

– Чем обязаны их гостеприимству?

– Не помнишь?

– Признаюсь, не всё!

– Да ты ничего не пропустил. – Пабло выгреб из волос застрявшую солому. – Ты упал, а в таверну ввалилось столько альгвазилов, словно вся местная стража заявилась. И принялись хватать всех подряд. Нас с тобой волокли вшестером. Вот мы и здесь.

Усевшись, идальго оглядел камеру – тесную, едва вместившую двоих заключённых, с кое-как укрытым соломой полом. Тусклый свет масляной лампы не доставал до окна – неровной серой щели, рассечённой чёрными тенями. С вбитых в шершавый камень колец свисали ржавые кандалы – узников не стали заковывать. Не сочли нужным.

– Как долго?

– Я, сеньор, потерял счёт времени. Тут глухо, как в ведре, и в чёртово окно видно не больше! Небо за окном мне по душе, но железные прутья поперёк него – это уже лишнее, клянусь Отцом Небесным! Судить будут утром?

– Как соберутся – так будут. У суда могут найтись дела поважнее, тогда и неделю гостить можно.

– Ихос де путас![1]1
  Грязное испанское ругательство.


[Закрыть] Как будто есть в этом толк! – Пабло сердито хлопнул рукой по стене. – Пожрать бы чего.

– За это не тревожься, – усмехнулся дон Карлос. – Кормить будут как дворян.

– Вкусно? – весело удивился Вальехо.

– Дорого! – подкрутил усы кабальеро. – В тюрьмах королевства плату за еду вычитают из кармана заключённых. А цены у них изрядные.

Старый пикинёр вопросительно уставился на своего товарища.

– Знаю по себе, – кивнул тот. – Ведь не ради забавы я десять лет назад отправился на Дальние земли.

– Ну так расскажи, – попросил Вальехо. – Тебе нечего стыдиться – мне плевать на прошлое человека, который трудится, пьёт и дружит со мной в настоящем.

– Успею. – Дон Карлос снова потянулся к плошке с водой, но, передумав, приложился сразу к кувшину. – Когда тебя схватили – ты дрался с альгвазилами?

– Не успел бы, – мотнул головой Пабло. – Бросился к тебе, а попал в объятья к ним – к четверым за раз. А к чему тебе?

– Скажешь на суде, что не дрался. Я возьму всю вину на себя.

– Это ещё зачем?

– Простолюдина за драку выпорют, за поножовщину могут и повесить. Лучше им думать, что ты в драке не замешан. Я же дворянин, мне за драку не сделают вообще ничего. Даже судить меня может лишь дворянский суд. Его нет в этом негодном городке. Не станут они утруждаться ради подобных пустяков.

Пабло лишь покачал головой в ответ – было видно, что он сомневается.

– Так и скажем, – повторил дон Карлос. – Мне опасаться нечего. Я ничей. А у тебя семья.

Ход времени – большая загадка. Стоит лишь подумать, что времени мало, как оно разгоняется до невероятной быстроты и истекает быстрее, чем вода успевает уйти в песок. Но если не знать, сколько его… Казалось, небо за окном даже не думает становиться светлее.

– Позволь спросить, сеньор, – Пабло нарушил затянувшееся молчание, – как ты умудряешься так жить?

– Как? – не понял дон Карлос.

– Одиноко. Быть ничьим.

– А что такого? Сколько существ на белом свете живут именно так!

– Но не люди же! Люди живут ради чего-то или кого-то.

– Скорее бы к судье! – с невесёлым смехом воскликнул дон Карлос. – Его вынужденное любопытство не сравнится с твоим праздным! Я, право, не вижу, как одиночество может мешать иметь цель в жизни.

– Ну, я это… Я видел много людей, – виновато произнёс Пабло. – Ты не похож ни на кого из них. Сеньоры и вояки гоняются за властью и славой, купцы – за богатством, люди попроще держатся за жизнь – для них это семья и какой-никакой достаток… Все ради чего-то.

– Ради чего ты? – спросил кабальеро.

– Я спросил первым!

– И первым ответишь.

Пабло задумался.

– Пожалуй, ради своей семьи, – наконец ответил он.

– Но ты был солдатом!

– Был! После того как ты присягаешь королевству, берёшься за оружие во имя королевства и за королевство же люди короля тычут в тебя пиками, верить в королевство я перестал. Семья – это последнее, чёрт возьми, что по-настоящему есть у человека, что не предаст! Я нашёл своих людей и живу ради них.

Вальехо говорил с жаром. В памяти его встали события двадцатилетней давности – одна из войн, столь редких на Острове. Когда старый король умер, не оставив наследников-мужчин, внезапно явившийся с Материка герцог Фердинанд Молниеносный – дальний родственник покойного государя – заявил свои права на трон. Герцог подкрепил своё слово шестью тысячами наёмников, и наследование обрело скверное сходство с завоеванием.

Алькальд Западного удела не признал новоиспечённого короля, но что могла одна терция против шести тысяч? Непокорных разгромили в неравной битве, и рядовой пикинёр Пабло Вальехо чудом остался жив, хотя не вполне невредим.

– Теперь твой черёд, – сказал он.

– Что ж, изволь. – Дон Карлос поднялся и медленно обошёл камеру кругом, дёрнул решётку – та не поддалась. – Признаюсь, мне неизвестно, ради чего. Тут не ради чего-то. Скорее – наперекор всему.

– Это как?

– Очень просто. Когда тебе не нравится то, что творится вокруг, но ты даже не догадываешься, как это изменить. А хоть бы и знал – сил всё равно недостаточно. Тогда следует сопротивляться, чтобы после не винить себя в сдаче без боя!

– Точно как мы двадцать лет назад, – вздохнул Пабло.

– Я тогда был ребёнком, – проговорил дон Карлос. – В моём родном Северном уделе земли мало, зато каждый третий – идальго. Может, поэтому их устремления на поверку простонародны – когда достаток под сомнением, не до спеси. Даже родовое имение становится обузой, не принося ничего, кроме хлопот. Потому все стремятся на государеву службу в столицу или хотя бы в Срединный удел. Отец хотел бы видеть меня чиновником при дворе короля – не важно какого. Но я хотел быть воином и настоял на своём.

Стоит ли говорить, – продолжил рыцарь, – что нужда притащилась за мною в столицу. Жалованье гвардейца не покрывает его расходов, это знает каждый в Королевской Сотне. Тогда наперекор нужде да ещё безразличию короля – он ведь числится капитаном собственной гвардии… – Кабальеро умолк и закрыл глаза. От дурных воспоминаний словно вернулась утихшая боль в голове.

* * *

Солнечный свет изливается с полуденного неба; он отражается от белых стен домов, окруживших площадь, и кажется, что солнце светит отовсюду, и некуда спрятать глаза. Хочешь – подставь их нестерпимому свету, хочешь – опусти взгляд. И узри толпу, собравшуюся поглазеть на твою позорную казнь…

Альгвазилы хватают осуждённых под руки, одного за другим волокут на эшафот. Оттуда, точно из другого мира, доносится стук – падают на помост сорванные знаки рыцарского отличия, глашатай зычно выкрикивает один и тот же вопрос. Разнятся только имена:

– Дон Энрико дель Торо!.. Дон Рикардо де Айла!.. Узнаёт ли государь этого человека?

И всегда один и тот же ответ короля, короткий и жестокий, как удар клинка:

– Нет, не узнаю!

Грубая хватка двух альгвазилов – ноги вдруг перестают слушаться и тащатся по ступеням эшафота, словно тряпичные. Свет наверху ещё ярче – хочется зажмуриться, но и тут перед глазами останутся раскалённые белые круги. На колени ставят сильным тычком, словно хотят вбить ногами в доски.

– Дон Карлос де Альварадо!..

* * *

– Всё закончилось тем, что мы вдесятером оказались на Дальних землях Его Величества, – закончил свой рассказ кабальеро. – Впрочем, тамошние владыки не знают, что это его земли. Выжить там можно только наперекор всему. Не выжить куда легче. Наперекор опасностям я уцелел, наперекор унижениям вернул себе рыцарское звание. Сам маршал Ихо-де-Леон посвятил меня – это дорогого стоит.

– Неужто Ихо-де-Леон? – ахнул Пабло. – Ты, должно быть, великий воин!

– Были воины сильнее и отважнее меня, – отмахнулся дон Карлос. – Примером настоящей рыцарской доблести был для меня дон Рикардо – мой десятник в Королевской Сотне. Его единственного из нас не страшила Казнь чести. Просто он понимал, что честь казнить невозможно. Этот человек готов был постоять за каждого из нас и стоял до конца. В бою его не брало оружие – но от какой-то дрянной лихорадки дон Рикардо сгорел за несколько дней. Даже на смертном одре умудрился пошутить. Нас, кроме него, тогда оставалось четверо живых. Он собрал нас и сказал: «Встаньте в ряд у моей могилы, а Хосе пускай повернётся к вам спиной и бросит мою перчатку. Кто поймает – тот следующий!»

Идальго умолк. Казалось, стены темницы давят её обитателей, выгоняя из глубины памяти на поверхность самое неприятное, что только есть.

– Нас было десять, – глухо проговорил рыцарь. – Остался я один. Не знаю, ради чего. Стало быть, наперекор всему. О дальнейшем тебе известно.

Пабло слушал в глубокой задумчивости.

– Наперекор, стало быть. – Он пожевал соломинку, сплюнул. – Да-а… Вот, стало быть, почему в разгар сражения боевой клич «Святой Георгий!» превращается в «Де пута мадре!»[2]2
  Грязное испанское ругательство.


[Закрыть].

– Истинно так, – кивнул дон Карлос. – Сражаются тоже наперекор. Мне война уже опротивела, но ничего другого я не знаю. Вернувшись с Материка, я увидел, что среди дворян мне по-прежнему нет места, но и в шкуре грахеро я словно взаперти. Быть может, в поле с сохой я тоже чему-то противлюсь, но это незаметно мне самому! Слабое утешение.

– Попробуй жениться, – подсказал Пабло. – Заведёшь семью – угомонишься.

– Ну нет! – сердито обрубил дон Карлос. – Что лихорадка, что любовь – всё недуг. Всё точит человека. Только от лихорадки умирают наверняка, а от любви – разве что по глупости. Переболев единожды, станешь неуязвим на всю жизнь. Правда, многие болеют долго и счастливо, да так и умирают больными.

– Ты это сейчас наперекор кому?

– Никому. Сейчас я согласен с собственной жизнью.

За решёткой раздались тяжёлые шаги. Загремел ключ, скрипнули несмазанные петли. В тёмно-сером проёме мигнул неяркий фонарь, не давая глазам выбрать между светом и темнотой. Позади него виднелись неуклюжие тени четверых альгвазилов.

– Ну что, протрезвели, удальцы? – беззлобно бросил один из них. – Поднимайтесь, хватит валяться. Не злите судью, он и без вас как сам дьявол.

Зал суда отличался от камеры лишь тем, что на окнах не было решёток, на полу – прелой соломы да потолок терялся из виду в темноте выше окон. Но зал давил на людей ничуть не хуже темницы, даром что был намного просторнее. Даже на тех, кому в суде ничего не грозило. И даже на тех, кто грозил сам!

Впрочем, неудивительно – в зале царил душный полумрак, который, казалось, не пропускал лучики солнца, проскользнувшие в стрельчатые окна. На заваленном бумагами столе судьи стояли два подсвечника, с которых даже не пытались соскабливать оплывший воск, ещё один, такой же – на низеньком столике писаря. Слева на стене – кандалы, дыба и ржавый строй пыточных орудий. Правда, многие из них давно не были в деле и уже плотно укутались паутиной. Тяжёлое, потемневшее не то от времени, не то от копоти резное распятие над креслом судьи не внушало веры в божественную природу правосудия, зато с первого взгляда убеждало в его жестокости.

Четверо стражников вытянулись, дружно стукнув протазанами об пол, – в зале появился судья. Неприметный, дряхлый, облачённый в чёрную мантию, от которой сам он казался ещё более бесцветным, блюститель закона прошествовал к своему высокому креслу. Он привычно уселся и направил на двоих стоящих перед ним людей немигающий взгляд – столь тусклый и неподвижный, что дон Карлос готов был принять судью за слепого.

– Именем Господа нашего, государя Фердинанда I и Островного королевства, – чуть слышно прошелестел старик. – Слушается дело о нарушении вечернего покоя благопристойных горожан, выразившемся в драке числом более двух человек с обнажением оружия и пролитием крови в таверне «Пять пальцев».

Разобрать его речь, не обратившись в слух всем своим существом, было невозможно. Казалось, даже зловредные осенние мухи – и те перестали жужжать. Робкого вида писарь торопливо скрипел пером.

– Суд должен знать имена преступников, – продолжал судья.

– Мы не преступники, ваша честь, – выступил вперёд дон Карлос.

– Суд повторяет вопрос. – В голосе старика жизни было не больше, чем в шорохе прошлогодней травы.

– Я кабальеро дон Карлос Диего де Альварадо-и-Вальдес, – представился дворянин. – Мой товарищ – грахеро Пабло Вальехо.

– Преступник называет себя дворянином, – безо всякого выражения бубнил судья.

– Мы не преступники! – твёрдо повторил дон Карлос. – Вчера мы вдвоём прибыли в город на торг. Вечером мы остановились в таверне «Пять пальцев», где в общем зале подверглись злодейскому нападению махос. Законы рыцарской чести предписывают защищаться с оружием в руках.

– Чтобы задержать вас, альгвазилам пришлось применить силу. – Судья выдержал паузу. – Вас взяли в числе прочих махос. Все преступники понесут заслуженное наказание.

– Мы не махос, – стоял на своём кабальеро. – Кроме того, Пабло Вальехо в драке не замешан и суду не подлежит.

– Желает ли преступник сказать что-либо ещё?

– Так точно. Как посвящённый в рыцари, я пользуюсь привилегиями дворянства. Деяния мои подсудны суду высшего сословия при дворе короля. Лишь равные и старшие вправе судить меня.

– Преступник упорствует, приписывая себе дворянство. – Старик медленно поднял глаза. – Чем он готов доказать истинность своих слов? Опоясан ли он рыцарским мечом, в порядке ли жалованная грамота?

– Меча при нём не обнаружено, – подал голос стражник из-за спины дона Карлоса. – Резался дагой.

Судья склонил голову набок и одним глазом воззрился на кабальеро – точно бык перед атакой.

– Истинно так, – подтвердил дворянин, не обращая внимания на стражника. – И меч, и грамота хранятся в моём доме.

– Где он находится?

Дон Карлос назвал имение. Судья перелистал бумаги в поисках нужной записи.

– Подсудимый называет своим домом потомственное владение графа де Лейва. – Шелестящему голосу старика вернулся безжизненный тон. – Вы состоите в родстве или свойстве?

– Никак нет. Я пользуюсь землёй графа за плату.

– С какой целью?

– Земледелие.

– Опоясанный мечом дворянин занимается земледелием. – Судья вздохнул с облегчением. Он уже не задавал вопросов, вместо этого снова уставился на дона Карлоса бычьим взглядом. – Это невозможно. Преступник лжёт. Весьма безыскусно.

– Ваша честь! – вступил до сих пор молчавший Вальехо. – Я свидетельствую, что этот человек – рыцарь!..

– Я не давал тебе слова! – повысил голос судья. – Подсудимый не может быть свидетелем! Суд завершён. Ожидайте оглашения приговора.

Старик поднялся, словно собираясь уйти, прошёлся взад-вперёд, затем встал подле стола, принял бумагу из рук писаря и забубнил ещё быстрее и тише обычного, лишь в конце замедлив речь, а последние слова отчеканил громко и чётко:

– …приговариваются: Вальехо – полсотни розог за участие в драке, Альварадо – сотня розог за участие в драке, поножовщине и незаконное присвоение дворянства. Приговор привести в исполнение сей же день на площади Трёх Сеньоров при стечении народа в назидание прочим.

4. Пламя разгорается

– Старый бес разошёлся! – ворчали альгвазилы между собой. – Перепороть принародно два десятка человек за день! Будто мало нам хлопот – в городе торг, приезжие!

– Людей в городе прибавилось, а стражников – нет!

– Ещё королевские посланцы из столицы!

– Какого беса им надо?

– Как всегда – свой кусок. Они тут вместо мавров!

– Эй, Санчо!

– Всё, молчу!

Понурым строем двигались осуждённые к площади Трёх Сеньоров. Там происходили все значимые для города события, торговые ряды и балаганные подмостки соседствовали с эшафотом.

В прежние времена для разных дел назначались разные дни – смех и музыка не мешались с криками боли. Но очередной алькальд соединил всё, чтобы не собирать народ Южного удела дважды. Люди шептались, что власти города то ли просто жалеют денег, то ли нашли способ присваивать больше при столь шумном и беспорядочном сборище. Как бы то ни было, шуму и правда прибавилось. Толпа тянулась к площади, уплотняясь уже на подходах, а на месте было просто не развернуться. Люди двигались плотным потоком, усталость и раздражение росли с каждым шагом. Наибольшей радостью для многих было покинуть праздник Осеннего торга, но вовсе не дойти до него люди не могли. Жаркое осеннее солнце, раскалявшее площадь к полудню, и резкие порывы холодного морского ветра, набирающие силу в узких улицах, довершали картину.

«Совсем как тогда, – подумал дон Карлос. – Толпа и солнце». Кабальеро вспомнил Казнь чести, пережитую им без малого десять лет назад. За долгие годы войны на Материке он встречал вещи и пострашнее, но забыть вид с эшафота на толпу зевак так и не смог.

А ведь скоро его снова выставят на позор! Старая мерзость со свистом розги вылетит из глубин памяти, мгновенно развернётся перед глазами, заполонит всё вокруг и станет явью. Казнь чести пугает гордых дворян, но она всё же не смертельна – истинно благородный человек не расстанется с честью и в смерти. Но сейчас кабальеро ожидала участь куда худшая – сотня розог снимет его кожу по лоскутку. Порка не считается смертной казнью, но часто несёт за собой гибель – долгую, мучительную. В лихорадке вроде той, что унесла доблестного десятника дона Рикардо.

Но смерть, грозящая издали, несколько лучше смерти внезапной. Хотя бы тем, что ей можно сопротивляться – а к этому дон Карлос давно привык. Он украдкой огляделся по сторонам. Узкая кривая улочка, с обеих сторон зажатая стенами домов без единого промежутка, балконы и надстройки вторых этажей нависают над головой, едва не превращая улицу в крытую галерею. Над ней извивается полоска бледно-голубого неба, где-то вверху то и дело завывает осенний ветер, но в коридор между домами он не проникает – здесь душно и смрадно.

В придачу руки, связанные за спиной. Пабло связан точно так же: вот он, с видом угрюмой покорности топает справа, молча кусает густые усы, сердито смотрит исподлобья. И со всех сторон – альгвазилы в полном вооружении. Бежать не получится.

Что остаётся? На площади первым делом зачитают приговор, затем начнут пороть. Не всех сразу, скорее попарно. Там будет капитан альгвазилов, городские старейшины, коррехидор и, может статься, сам алькальд Южного удела. Удастся ли докричаться до них, остановит ли множество важных сеньоров беззаконную казнь?

Ближе к площади улица становилась шире, и число встречных людей прибавилось. Они глазели на два десятка помятых и угрюмых мужчин в окружении стражи с любопытством, иные даже с состраданием. Дон Карлос, как ни старался, не разглядел в толпе глумливых взглядов, зато услышал немало бранных слов – те предназначались стражникам. Народу прибыло – теперь к месту казни пришлось пробиваться.

– Р-разойдись! – Лейтенант альгвазилов нахлобучил высокий шлем и первым вломился в толчею, именем короля ругая и расталкивая встречных.

И тут до слуха дона Карлоса донёсся шум с площади. Кабальеро готов был поклясться, что это не звук праздничной, разгулявшейся толпы. Во время войн на Материке ему не раз доводилось штурмовать крепости или самому сидеть в осаде. Дон Карлос видел падение городов и знал, как шумит многолюдный погром – точно так, как шумела сейчас приблизившаяся площадь Трёх Сеньоров. К крикам примешивался стук дерева и лязг металла, конское ржание, гул большого пламени. Порыв ветра швырнул в лицо горьким запахом дыма.

– Что там? – спросил дон Карлос у ближнего стражника.

– Бог его знает, – растерянно пробормотал тот и зачем-то полез в кошель, висящий на поясе. Взгляд дона Карлоса скользнул вслед за его рукой – и в то же мгновение зацепился за эфес даги, торчащей за поясом альгвазила.

Дага принадлежала дону Карлосу и досталась ему в подарок от отца, а тот некогда получил её от деда. Прямой клинок в полтора фута длиной чуть сужался к острию, мощное перекрестье надёжно защищало руку хозяина. Длинный кинжал или короткий меч, прекрасное оружие для боя в тесноте, где не разойтись эспадой. Откованный не меньше сотни лет назад, верой и правдой служивший своим хозяевам-рыцарям в схватках на суше и на море… Знал ли увалень-альгвазил, какое сокровище он столь пошло засунул за пояс и, верно, собрался пропить сегодня же вечером!

Между тем шум приближался – нет, он мчался навстречу, подобно знамени над головами толпы. И казалось, что тот самый шум воодушевлял толпу не хуже знамени, что в бою воодушевляет войско. Людское море вокруг подхватило его – и взъярилось в мгновение ока.

Впереди замелькали неяркие при свете дня, но заметные чёрными хвостами дыма факелы – их становилось всё больше. За ними в воздухе подскакивал, точно стараясь проткнуть небо, целый лес не самых праздничных орудий. Были там шесты и молотильные цепы, вилы и копья, топоры и алебарды. На длинной пике красовалась чья-то голова.

Альгвазилы вокруг растерялись, не зная, что предпринять, – а толпа уже нахлынула на них всей тяжестью. Стражникам даже не дали выставить копья – поток людей вмиг разнёс стражей и осуждённых в разные стороны, подхватил и повлёк за собой, не давая даже подумать о сопротивлении.

Огромной силы толчок слева – и дон Карлос, потеряв равновесие, полетел на бегущего рядом альгвазила – того самого, что присвоил рыцарскую дагу, сбил его с ног и вместе с ним провалился в неприметную калитку. Сверху грузно упал Вальехо, больно вдавив товарища в кирасу стражника. Все трое, кряхтя и бранясь, завозились на земле, пытаясь подняться, – двоим мешали связанные руки, третий хоть и был свободен, но опешил больше прочих.

За проёмом калитки с воплями и грохотом неслась толпа.

– Слава святому Георгию! – выдохнул Вальехо. – Вырвались! Хуже быков, разрази меня гром! Будет проход поуже – как есть задавят!

– Тут ещё слава тебе, – перевёл дух кабальеро. – Ты хоть и не святой, но спасти умеешь. Слышишь? – Он обернулся к запыхавшемуся, потерявшему копьё и шлем альгвазилу. – Этот сеньор спас тебя. Запомни его!

– Эммм, – только и промычал тот.

– Режь веревки. – В голосе дона Карлоса зазвенела рыцарская сталь. Он выпрямился и оказался на голову выше стражника.

– Эмм…

– Режь верёвки! – Дон Карлос сдобрил приказ полудюжиной слов, заменявших боевой клич в самых отчаянных делах.

Альгвазил, не переставая мычать, повиновался. Руки плохо слушались его, тряслись от волнения. «Не воин, сын лавочника», – догадался дон Карлос – и, освободившись, вырвал дагу из рук альгвазила.

– Заруби себе на носу, стражник, – назидательно сказал он, – чужое брать незаконно.

Парень отшатнулся, упершись спиной в стену, попытался схватиться за меч, но кабальеро опередил его – шагнул следом и сам вытянул оружие из ножен.

– Но без меча меня не признают рыцарем, – пояснил он. – Честь имею!

Разъярённая толпа уже пронеслась по улице, но тише не сделалось. Подобно тому, как осенний вихрь мчит по полю отжившие стебли трав, сгребая их в лохматые комья и разбрасывая повсюду семена и сухие обломки, так и летящий куда глаза глядят погром оставил за собой множество мелких стычек. В дома врывались мародёры, хлопали двери и ставни, кричали женщины. То тут, то там вспыхивали, прекращались и снова вспыхивали драки, звенело оружие.

Дон Карлос выглянул из калитки. Пабло нетерпеливо толкнул его в спину – просил подвинуться.

– Что будем делать, сеньор? – спросил грахеро, в свою очередь оглядев улицу.

– Воля твоя, амиго, а я уже по горло сыт этим городишком, – повернулся к нему дон Карлос. – Слишком много развлечений для трёх дней отлучки из дома.

– И то верно, – согласился Пабло. – По-хорошему, сеньор, нам бы найти наших лошадей и повозку. Мне повезло сохранить кошелёк, – он хлопнул себя по бедру, в ответ из-под штанины глухо звякнуло, – но без лошади пахать будет не на чем.

Вдвоём приятели шли по улице – спешно, избегая встречных толп и не ввязываясь в драки. Дон Карлос сжимал в правой руке отнятый у альгвазила меч, в левой – верную дагу. Вальехо подобрал на мостовой брошенный кем-то протазан. Никто не преграждал им дорогу – вид двух суровых вооружённых мужчин не сулил ничего, кроме решительного отпора. Быть может, их попытались бы задержать альгвазилы, но всю городскую стражу как ветром сдуло – навстречу попались лишь двое, уже убитые и обобранные. В одном из них идальго признал рябого лейтенанта, ещё утром возглавлявшего конвой.