Текст книги "Скользящие в рай (сборник)"

Автор книги: Дмитрий Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Никто, кроме разрозненных групп, слонявшихся с краю, не успел осознать, что происходит, но через всю человеческую массу, как через одно огромное живое тело, электрическим разрядом прокатилась дрожь, сменившаяся испугом попавшего в ловушку зверя.

Парни молча набросились на зевак, выбирая мужчин покрепче, и стали натасканно избивать. Воздух прорезали женские визги и плач детей. Люди ошалело заметались на месте, не понимая, что происходит, куда бежать, что делать. Пожилой человек с рассеченной головой вырвался из толпы и, пройдя пару шагов, упал на мостовую. Первая кровь распалила нападавших. Толпа опасно заколыхалась, послышались задыхающиеся крики, переходящие в мощный, нарастающий рев. Те, кто находился внутри толпы, не могли знать, чем вызвано общее волнение, но каким-то неведомым чувством они догадывались, что это не милиция, не военные, а что-то другое, более жестокое и бескомпромиссное – нечто, сеющее первобытный ужас.

– Бандиты! – пронеслось над головами, и это страшное слово мигом достигло слуха каждого, вызвав всеобщий ужас. «Почему? Почему? Откуда?»

Ужас охватывал все существо человека, стиснутого по рукам и ногам и не способного предпринять усилий к своему спасению. Началось какое-то овечье смятение: так судорожными рывками животное пытается определить общее движение отары, чтобы совпасть с ним и так спастись. А мускулистые парни в темных куртках хладнокровно ломали челюсти, били под дых, в пах, топтали упавших, все более пьянея от безбрежности свободы и собственной власти над стадом, отданным им на заклание.

Отовсюду несся стон и вой. Люди спотыкались, падали и сразу оказывались затоптанными под ногами своих соратников. Где-то толпа, подобно гидре, сжималась до такого предела, что из пор на лицах задыхающихся людей проступала розовая влага; где-то толпа распадалась, открывая распластанные в противоестественных позах измятые человеческие тела. Случилось худшее из всего, что могло случиться: зажатые по основным магистралям массы людей, охваченные пламенем паники, в слепом озверении давили друг друга, как насекомых, не отдавая себе отчета в том, что происходит и почему. Животный ужас разбегался во все стороны, подобно пламени пожара на ветру.

В нескольких местах наверх выбросили детей, которые ползали по головам в поисках родителей. Где-то лопнули пивные бутылки, их осколки не смогли упасть наземь, застряв между телами, и теперь медленно рвали одежду и плоть. Крыши домов, балконы, даже деревья были облеплены зеваками, которые бурно комментировали происходящее. То там, то тут кто-то из них срывался и падал в поток раскаленной людской лавы.

Какой-то репортер с зажатой над головой камерой был подхвачен бушующей толпой и отброшен на вогнутую внутрь садовую ограду, концы которой прошили его насквозь. Оказавшихся с краю людей практически размазывало по стенам домов. При этом стационарные камеры ведущих телекомпаний, закрепленные на уровне второго этажа, вели бесперебойный репортаж с человеческой бойни, который транслировался на всех телеканалах мира.

В полном соответствии с тем, как волки, влетая в стадо, бессмысленно режут скот, опьяненные кровью и безнаказанностью парни молотили кулаками уже без разбору. Их загорелые лица и руки покрылись чужой кровью, их сердца возбужденно трепетали из-за отсутствия сопротивления. Им было легко, как в свободном полете, пока то в одном месте, то в другом, кто концом сломанного флагштока, кто ловким ударом локтя, кто вырванной арматурой не сумел повалить на асфальт пару-другую нападавших. Те не успевали подняться на ноги, мгновенно забиваемые до смерти ботинками манифестантов. Поначалу отхлынув, людское море вернулось неудержимым цунами, затопив собою все улицы и переулки.

Незаметно для себя нападавшие увлеклись и увязли в человеческой массе, которая быстро и безнадежно обволакивала их, затягивая, точно трясина. На свою беду, они заметно выделялись кожаными куртками, короткими стрижками, хищными повадками – и не овцы уже, а предельно озверевшие мужчины и женщины со всех сторон били, резали, рвали, царапали их тела руками, ногами, зубами, ножами, бутылками, все более ожесточаясь от прибывающей силы. И когда из джипов прозвучала команда уходить, вдруг обнаружилось, что ее не так-то легко выполнить, поскольку значительная часть братвы к тому моменту уже наглухо втянулась в неравную драку.

– Отходим!! – вопили вожаки, вываливаясь из джипов.

Но толпа железной махиной неотвратимо надвигалась на них…

– Почему они не уезжают? – спросил Книга.

Молодой политтехнолог вытер пот с лица и кинулся к телефону.

– Заминка, господин полковник! – хрипло крикнул он, повернув к нему белое, как простыня, лицо. – Какая-то заминка! Эти дураки по телевизору уже зовут милицию спасать народ от бандитов! В парламент срочно вызван министр внутренних дел! Но он не приедет! Остановить ничего невозможно! Это каток!

– Кой черт остановить, – угрюмо промычал Книга. – Прав был Кругель, ох и прав. Теперь каша будет. Мудаки! – Он с ненавистью зыркнул на политтехнолога и, согнувшись пополам, багрово проорал: – Включить сейчас телевизор, мать твою! Сей момент включить!

На Лизе были белая, высоко открывающая загорелые, опушенные редкими светлыми волосками стройные ноги юбка и короткая на бретельках майка. Для человека с воображением на ней, в сущности, ничего не было. Глеб ощутил у себя на шее теплое дыхание.

– Как я хочу тебя, милый, – чуть слышно сказала она, хихихнув.

Он бросил на нее быстрый взгляд и постарался улыбнуться. Сердце билось ровно, незаметно, но печаль, беспричинная и оттого как-то особенно жгучая, тихой отравой расплывалась в груди. Это депрессия, подумал он, задыхаясь. Это пройдет. Лиза сладострастно запустила пальцы в его волосы.

– Давай помечтаем, – предложила она.

– О чем?

– О том, как нам будет хорошо вместе. Представь себе: синее небо, голубое море…

– …желтый песок.

– Да, – обрадовалась Лиза, – и желтый песок. Мы станем купаться, валяться на пляже с утра до вечера. А с вечера до утра будем заниматься любовью… А море, куда мы едем, оно не очень холодное?

– Не очень. В дневные часы даже теплое.

– Я не боюсь холодной воды. Это даже приятно. Это даже освежает.

– Угу.

– Когда ты щуришься на солнце, у тебя морщинки возле глаз. Кстати, это легко убирать. В Лондоне есть такой курс. Три укола – никаких морщин. Маленькой дозой. Это не опасно. Просто убирает лишние складки на лице. Но ты нравишься мне и с морщинками. Это мужественно. Как у Бельмондо.

– Бельмондо, говоришь? А если, – Глеб резко обогнал автобус, – Бельмондо этого да пополам с водкой?

– Дурак, – надулась девушка.

Он привлек ее к себе:

– Нет, просто шутка дурацкая.

Лиза охотно придвинулась к нему и мечтательно улыбнулась:

– Вот, еще несколько часов – и мы на море.

Он представил себе это холодное море с долгим, далеким отливом, унылое в своей экзотической неполноценности, слишком мелкое для плавания, слишком тесное для радостного ощущения простора; берег усеян сохнущими на песке водорослями и дохлыми мидиями; утренняя скука плавно перетекает в вечернюю, дневная жара сменяется ночным холодом. По забитому пляжу сомнамбулически фланируют бесформенные мамаши с визжащими детьми, так и норовящими заехать тебе по башке пикирующими воздушными змеями. Старики и старухи в болтающихся на дряблых мослах купальниках, с рыбьими глазами до одури умиротворенных жителей мира порядка и сытости. Перекормленная удовольствиями молодежь. Игры в тарелочку или в мяч. Endschuldigung… Pardon… Селедка без костей. Арбузы без косточек. Все мило, удобно, безжизненно, пестро. И безжизненное солнце болтается в небесах, навевая мысли о бренности существования. Уже с утра не знаешь, чем занять себя вечером, потому что вечером город попросту подыхает. И ты подыхаешь вместе с ним на фоне закрытых лавок и опущенных жалюзей. О боже, куда? Зачем?

– Почему же мы не поехали поездом? – спросил он, чтобы что-то спросить.

– Поездом – это так скучно. Я не могу. Жидкий чай, закрытые туалеты, запахи. О-о, запахи ваших поездов! Холодные котлеты пополам с грязными носками. – Лиза скорчила забавную гримасу. – Нет уж, уволь, пожалуйста. В ваших поездах даже нет классов! Все едут вместе, как жители одной деревни.

– Ты преувеличиваешь. Ехать можно днем, в вагоне-ресторане.

– Ресторан, любимый, не может быть вагоном.

– Пожалуй, ты права, – вяло согласился Глеб. – На машине удобнее.

– Может быть, займемся в ней любовью? – предложила Лиза лукаво. – Я никогда не занималась любовью в машине на полном ходу. Все мои подруги вслед за celebrity только и твердят: я потеряла девственность на заднем сиденье автомобиля. Наверное, это тесно.

– Заднее сиденье нашего автомобиля предназначено для детей. Мы не поместимся.

– Ах, как жаль. Тогда в лесу. За ланчем.

– Хочешь полные трусы муравьев? Лучшие ощущения испытываешь в чистой постели.

– Но так долго ждать!

– Всего несколько часов.

– Ты медведь. Грубый. Говоришь, что думаешь. Медведь. Хорошо хоть, ты пользуешься тормозами.

Глеб посмотрел на нее и сказал серьезно:

– Не всегда.

– Вот как?

– Иногда хочется насладиться полетом. Хоть несколько секунд. Допустим, с какого-нибудь высокого обрыва.

– Я согласна. – Лиза выпрямилась, как школьница, и положила ладони на колени. – Но здесь нет обрывов. Равнина.

– Поэтому я и пользуюсь тормозами.

– Ты мне нравишься, медведь. Таких не бывает в Лондоне. Нигде не бывает в Европе. Скучные обладатели больших и маленьких банковских счетов. Вот и вся характеристика, в сущности. Но ты… Ты особенный. Совсем не старый.

– Спасибо.

– Рядом с тобой я чувствую себя… э-э… покорной. – Лиза подумала и добавила: – Покорной и, как ни странно, свободной.

– От чего?

– От обязательств. Человек опутан обязательствами, как Лаокоон. Куда ни посмотри, ты всюду и всем должна. И когда только успела одолжиться?

– Забавная мысль.

– Ну, правда. Посмотри, сколько условностей, которые определяют все, каждый день. Тебе только кажется, что ты принадлежишь себе. На самом деле ты принадлежишь обществу, морали. Это как езда по автобану: можно гнать на любой скорости, но только в направлении, которое предусмотрено. Иначе шею свернешь.

– Да ты бунтарка.

– Совсем нет. Я не феминистка. Женщине по природе нравится быть покорной мужчине. Но она не хочет отказываться от свободы. В этом противоречии разрывы, разводы, неудовлетворенность.

– Господи, чему вас там в вашем колледже учат?

– Тебе не нравятся умные женщины?

– Разные нравятся.

– Я надоела тебе своей болтовней?

– Нет, конечно. Иначе я бы тебя высадил.

По радио завели «Болеро» Равеля. Глеб сделал звук погромче. На огромной скорости их обогнал вишневого цвета «рено».

– Догоним! – взвизгнула Лиза.

Глеб послушно прибавил газу, машина устремилась в погоню. Дважды они едва не влепились во встречные грузовики, но на крутом повороте все-таки обошли «рено», прижав его к обочине. В зеркале заднего вида Глеб заметил, как водитель «рено» выразительно стучит пальцем по виску.

– Вот, – сказал Глеб, – догнали. Теперь будем ехать на этой скорости.

Побледневшая Лиза порывисто кивнула. Ее пальцы судорожно вцепились в кресло.

– Ты что, испугалась? – спросил Глеб.

Она отрицательно мотнула головой.

– А говорил, что пользуешься тормозами.

– Я ими пользовался, – заверил Глеб. – Только незаметно. Притормаживал, чтобы ты не испугалась.

– Ну, тогда ладно. Тогда хорошо. На такой скорости мы скоро уже приедем.

Музыка по радио прервалась для экстренного выпуска новостей. Голос комментатора был на удивление сух и даже официален:

«По сообщениям наших корреспондентов, на улицах и площадях правительственного квартала разгорелись настоящие бои. Мирные демонстранты противостоят разбушевавшимся молодчикам, вооруженным железными прутьями и цепями. По некоторым сведениям, они относятся к крупным криминальным группировкам, которые понесли убытки из-за нескольких сгоревших торговых точек и казино.

Представители профсоюзов, ответственные за организацию демонстраций и митингов, и лидеры ведущих политических партий уже обратились к руководству страны с призывом вмешаться в конфликт и привлечь к его разрешению дополнительные силы внутренних войск, а если понадобится, то и армии. Напомним, что во избежание столкновений с милицией высшее руководство под нажимом оппозиции и профсоюзов приняло решение дать возможность людям беспрепятственно выразить свою точку зрения на последние события.

По требованию президента и правительства внутренние войска уже приведены в боевую готовность и стягиваются к центру города, чтобы прекратить кровавые столкновения народа с распоясавшимся криминалом. Защитить мирных людей от бандитов – главное требование к власти сегодня».

После того как диктор сообщил, что примерно через час ожидается обращение главы государства к народу, наступила долгая пауза. Потом прямо в радиоэфире кто-то смачно выругался, послышался вздох, скрежет, и все смолкло.

– Переключить программу? – спросила Лиза.

Глеб покачал головой:

– Какой смысл? Сейчас будет музыка.

16

То, что услышал по радио Глеб, неслось над городом из всех динамиков гражданской обороны. Это была официальная информация, состряпанная в недрах срочно созданного штаба по разрешению чрезвычайной ситуации. За скобками осталось, что в ста километрах от города формируются повстанческие бригады, что ряд армейских генералов не восприняли приказ командования двинуться в сторону мирных объектов и отказались вывести из казарм подчиненные им подразделения, в первую очередь танковые, что в коридорах власти нарастает паника, главным образом из-за отсутствия сколь-нибудь внятной идеологии, способной повлиять на разум разъяренного населения, что, наконец, происходящее на улицах и площадях окончательно вышло из-под контроля.

Впрочем, наблюдавшие за происходящим вертолетчики едва бы согласились, что у гигантской человеческой массы, плывущей внизу, осталась хоть капля разума, к которой стоило апеллировать. Сверху было видно, как превратившаяся в многоголовую гидру толпа с каким-то дробным стоном, пробивавшимся даже сквозь рокот винтов, расползается во все стороны, подобно лаве, сметая на своем пути любое препятствие, как она подминает и давит самое себя, упрямо продвигаясь к какой-то теперь уже никому не ведомой развязке.

Черными факелами пылали автомобили. На редкие свободные от толпы пространства ссыпались люди, забивались в подъезды, вламывались в квартиры, магазины, учреждения, продавливали витрины. Издали было видно приближение жалких милицейских подразделений в касках, с дюралевыми щитами, но от каких бандитов намеревались они защищать население, уже было совершенно неясно, поскольку развязавшие бойню молодчики в большинстве своем были растоптаны тысячами ног или заживо горели в своих автобусах и джипах.

Внезапно обломился забитый людьми козырек перед входом в какое-то учреждение, и гора из бетона и человеческой плоти рухнула в текущую под нею массу, превратив все, что было внизу, в кровоточащую рану. Толпа мгновенно смыла эту рану собой, не останавливаясь ни на мгновение. Охваченная ужасом и ненавистью, она слепо рвалась куда-то вперед, сгорая от ужаса и жажды мести.

Полковник Книга полулежал в кресле, пьяный вдрызг, и, отирая со лба пот, пялился в телевизор. Политтехнолога он вышвырнул, залепив ему напоследок крепкую затрещину. Если бы он мог понимать, к чему ведет эта Ходынка, чем она завершится, какими жертвами, он ощутил бы себя Феликсом. Если каким-то мудрым приказом или, наоборот, непослушанием какой-то высшей команде он мог бы остановить это безликое чудовище, пожирающее у него на глазах человеческие жизни сотнями, он бы протрезвел и сделал это, даже если потом ему пришлось выпрыгнуть из окна. Но он не знал таких приказов; больше того, вот уже час никто не давал ему вообще никаких указаний.

Пьяный полковник растянулся в кресле и обессиленно плакал пьяными слезами.

В воздух были подняты все вертолеты ГАИ и зачем-то два боевых Ми-8, оснащенных к тому же ПТУРами: возможно, их попросту не подумали снять впопыхах. Динамики давали только одну команду: наблюдать и ждать.

– Чего ждать-то? – проорал усатый майор-штурман, мучимый похмельем.

– А хрен его знает, – отвечал пилот, тоже майор, но постарше возрастом. – Чего они нас-то сорвали, не понимаю? Гаишников им мало!

– Глянь, Сергеич, снайперы на крышах.

– Вижу.

– По ком стрелять будут, гады?

– По ком будут, не наше дело! Главное, чтоб не по нам.

– А мы по кому?

Сергеич отмахнулся и повел вертолет на новый круг.

Плотные милицейские кордоны с грохотом выстроились по главным магистралям, поскольку взять в кольцо бушующую толпу не представлялось возможным. Самое странное, что приказа по отсечению криминальных групп от массы протестантов никто не отменял, и задыхающиеся от жары милиционеры испытывали некоторую растерянность при виде несущихся прямо на них растерзанных, ошалевших людей явно не той масти.

Словно обнаружив наконец врага, за которым безуспешно велась охота, толпа с яростью голодного хищника кидалась на них. Большинство заградительных кордонов было смято в первые минуты. Никто – и в первую очередь сами милиционеры – не ожидал, что оружие может быть укомплектовано не холостыми, а боевыми патронами: обещаны были исключительно холостые. Началась рыхлая стрельба, сперва в воздух, потом по людям. Толпа взревела раненым зверем. Кто-то ринулся в подворотни, кто-то рухнул на асфальт, но основная часть под натиском все прибывающих масс девятым валом обрушилась на стрелявших, смяла их под себя и понеслась дальше, навстречу прибывающим грузовикам с подразделениями внутренних войск.

Потом началась бессмысленная бойня.

– Ты глянь, что они делают! – заорал штурман, приникнув к иллюминатору. – Ты только глянь! Снайперы на крышах! Глянь, по людям шмалят! По своим бьют, суки! Как волков, отстреливают!

– Заткнись, Леха! Наше дело – крутись! Приказ слышишь?! Заткнись!

– Приказ слышу, – сказал штурман и выпрямился. – Слышу приказ.

– Дурак, – не унимался пилот, – там теперь не поможешь! Там теперь баня кровавая! И кого в эту баню занесло, живым не выберется! Чего тебе, а? Какого рожна, пьяная твоя рожа? Черт меня дернул тебя с бодуна на борт взять! У тебя же мозги не варят!

– Варят, Сергеич, очень даже варят! – неожиданно спокойно ответил штурман. – Вчера майор пехотный глотку себе перерезал. В гостинице, возле части. Наши его выносили. Домой ехал. Ребята говорят – без копья денег. А у него на Северах – пара мальцов, жена безработная. Вот он бритвой себя… Не выдержал такой несправедливости! Слыхал?

– Чего тебе этот майор? Ну, слыхал! Ты что, его родственник?

– Ага, вроде того, – сказал штурман и хлебнул из плоской фляжки. – Я русский офицер, как он! И сижу в такой же жопе! У меня тоже – сын и жена! И мне им тоже в глаза смотреть стыдно! Я офицер – а чего я могу? Только пить или пулю в лоб? Там, – он треснул кулаком по стеклу, – там теперь не поможешь, это ты верно заметил, Сергеич! Там за нас гражданские пузо рвут, пока мы с тобой вокруг них крутимся!

– Прекрати истерику! – завопил Сергеич, тонко учуяв неладное. – Прекрати, пьяный дурак! Ты чего удумал, а? Откуда водка, мать твою? Я тебя, Леха, знаю! Мне ведь тоже жалко – и майора этого, и внизу этих! И денег тоже нет, и жилья! Но приказ – крутиться! Приказ! Пока керосин не выйдет! Крутиться – и баста! Чем мы поможем им, а? Ну чем, пьяная твоя морда?!

Ми-8ТВ, бортовой номер 17, завис над комплексом министерских зданий, осаждаемых обезумевшей толпой, которая с упорством носорога рвалась внутрь, невзирая на редкую пальбу из окон. И разбежались бы, да в такой давке уже не могли. Увидев в небе военный вертолет, многие решили, что власти ввели в конфликт армию, и пошла безобразная паника.

– А я покажу тебе, Сергеич, чем! – пьяно проорал штурман и положил ладонь на рычаг управления. – Я тебе сейчас покажу! – Большим пальцем он откинул крышку на рычаге. – Не все же нам горло резать да в сортирах на портупеях вешаться!

– Стой, дура!! – дернулся было пилот, но штурман отпихнул его локтем и вдавил кнопку пуска.

Вертолет сильно тряхнуло, хвосты выброшенных ракет полыхнули белым пламенем. Ракеты ударили в главный корпус правительственных офисов практически в упор. Два оглушительных взрыва, слившиеся в один, отбросили машину, развернули ее боком; мелькнуло прижатое к стеклу белое от ужаса лицо пилота, и вертолет медленно рухнул на головы окружавших государственное учреждение солдат. Спустя минуту он взорвался.

Именно в это время президент закончил свое обращение к нации словами: «…поэтому все, для кого свято процветание нашей Родины, должны знать: только единство государственной власти и народа способно вернуть порядок на наши улицы и надежду в наши сердца. Мы не позволим обнаглевшему криминалу диктовать условия стране. Для этого у нас есть милиция и армия, верные своему долгу, присяге и президенту».

Аэровокзал, казалось, разбух и трещал по швам от небывалого наплыва людей, желающих немедленно вылететь из страны, он производил впечатление налетевшего на айсберг «Титаника». Машину пришлось оставить за пределами стоянки и буквально пробиваться к входу: благо Глеб взял с собой лишь небольшую сумку через плечо, а вещи Лизы были доставлены на борт частного самолета накануне. Они прошли мимо телевизионной группы, берущей интервью у известного режиссера, который с видом человека, обманутого в лучших надеждах, информировал население о своем отъезде как об акте крайнего разочарования и страха за судьбу своего таланта и семьи. «Я не могу работать среди рабов», – с горькой улыбкой резюмировал он и покатил чемодан по направлению своей лос-анджелесской виллы.

В ожидании рейса люди сбивались вокруг телемониторов, которые транслировали происходящее в режиме реального времени. Многие попросту не могли поверить, что это подлинные события, происходящие здесь и сейчас, а не какой-то вымышленный фильм-катастрофа. «Смотрите, вон, в углу слева бежит, видите?.. О, упал!.. Подстрелили, наверно…» – вырывались удивленные возгласы. Когда боевой вертолет выпустил ракеты в правительственное здание, по всему аэропорту прокатился вопль глубокого потрясения и растерянности.

– Что это у вас такое творится, я не понимаю? – изумилась Лиза, крепко цепляясь за локоть Глеба.

– У нас? Вам и не снилось, – проворчал Глеб. – Давай-ка протиснемся к расписанию.

– Это совсем ни к чему, – заверила Лиза. – У нас частный самолет. Он полетит по собственному расписанию.

Глеб остановился:

– Тогда что будем делать?

То ли из-за переполненности помещений, то ли еще по какой причине, но в здании аэропорта вышла из строя система кондиционирования воздуха, и на всей его территории установилась удушающая влажная жара. Бригада из трех медиков с ног сбилась, приводя в чувство падающих в обморок пассажиров и откачивая грудных младенцев. Ко всему прочему среди отъезжающих, рейсы которых задерживались, пробежал слух, будто самолеты могут вообще не вылететь, что им не дадут. Люди в страхе кидались к справочным стойкам, надеясь получить хоть какую-то информацию, но стойки пустовали, и паника разрасталась сама собой.

– Нам нужно искать ВИП! – почти прокричала Лиза. – Где-то там, на втором ярусе, видишь?

Лестница, ведущая на второй этаж, была блокирована вооруженными охранниками с собаками.

– Туда? – переспросил Глеб.

Лиза энергично закивала и принялась махать кому-то рукой, потянув его к лестнице. Потные плечи, животы, сумки, тюки, дети. «Боже мой, что теперь будет с нашей бедной Родиной?» – выдохнул полный гражданин в голубой панаме, вглядываясь в электронное табло на вылет. Дети, мокрые животы, сумки, тюки, локти. Где-то орал попугай. «С кем же в таком случае военные! Черт меня побери! Ничего не понимаю!» – в азарте вокзальной полемики вскрикивал отрывисто испитой голос, пока его не осадил злой бабий крик: «Ну чего тебе это, дурень ты эдакий! Наш самолет третий раз откладывают, а ты – военные». – «Это потому, что в Вену, – пояснил некий доброжелатель. – Туда еще с застоя неохотно пускают. Евреи-с. Слишком много хлопот».

– Так не бывает! – вырвался из общей суматохи знакомый голос, и прямо перед собой Глеб увидел заросшее двухдневной щетиной, осунувшееся, но безбрежно улыбающееся лицо своего однокурсника Сергея Верника.

– Глеб! – крикнуло лицо. – Ты ли это?

– Как видишь. – Глеб почувствовал себя котом, пойманным за хвост, и с трудом выдавил улыбку. – Здравствуй, Сергей.

– Сколько же мы не виделись, бродяга? В этакой толпище и не обняться!

– Ничего. Кажется, это твоя рука?

– Моя, кажется! – гаркнул радостно Верник и просиял еще лучистее. – Смотри, Маринка, – обратился он к своей кудрявой спутнице, вероятно жене, – это Глеб! Помнишь, я тебе рассказывал? Да ты все помнишь! Мы с ним в таких передрягах, эх!.. Афган помнишь?.. Мы там, Маришка, оросительные системы под пулями прокладывали!.. Мы с Глебом…

– Прости, Сергей, но сейчас мне надо спешить, – сказал Глеб сухо.

– Да? – смутился Верник и, пытаясь успеть сообщить старому приятелю хоть что-то о себе, торопливо прокричал поперек общего гвалта: – А мы с Маринкой из Самары прилетели! Специально! Чтобы помочь, поддержать вас тут, чем можем! У нас-то не лучше! Телевизор тоже смотрим! Знаем! Вот и подумали…

Последние слова Сергей адресовал неизвестно кому, поскольку Глеба уже и след простыл, и тогда, смущенный, хмурый, он потащил жену к выходу.

Присмотревшись, кому машет Лиза, Глеб увидел на втором этаже Феликса Кругеля. На нем был светлый костюм с черной рубашкой, открывающей покрытую седыми волосами бронзовую от загара грудь. Из нагрудного кармана пиджака выглядывал черный платок. Феликс стоял, как скала, положив руки на ограждение, и дымил сигарой. Глаза закрывали темные очки. Он не видел спешащую к нему дочь. В его фигуре читалось монолитное равнодушие ко всему происходящему под ним внизу.

– Папа! – звонко крикнула Лиза. – Эй, мы здесь!

Феликс увидел ее, коротко улыбнулся и подал знак охранникам пропустить. Те расступились. С какой-то необъяснимо пылкой нежностью он прижал к себе дочь, снял очки и некоторое время глядел ей в лицо. Поцеловал в лоб, дотронулся до щеки, затем ласково отстранил и протянул руку ее спутнику. Глеб принял рукопожатие – более крепкое, чем можно было ожидать, – и, слегка кривляясь, склонил голову по-гусарски. В глазах Феликса мелькнула и сразу погасла невеселая усмешка.

– Доехали без приключений? – спросил он.

– Да, папочка, – бойко ответила Лиза, – если не считать этого кошмарного аэропорта.

Феликс печально посмотрел вниз и понимающе кивнул.

– Теперь все, слава богу, позади.

– А впереди – только море, солнце и песок. Так говорит Глеб. – Лиза приподнялась на цыпочки и повисла на плечах отца. – Когда наш самолет?

– Я думаю, скоро… Впрочем… – Он сделал рассеянный жест и прижал два пальца к переносице, как человек, который пытается собраться с мыслями. – Впрочем… вот что, милая, ты пойди в ту дверь и сама все узнай. Номер самолета тебе известен. Кстати, надо заполнить кое-какие бумаги. Вот ты и заполни их пока.

– Что значит пока? А Глеб?

– Он тоже заполнит… После тебя.

Лиза нахмурилась и отступила на шаг:

– Я не понимаю, папа. Мы ведь с тобой обо всем договорились. Все решили. Вчера! Ты мне слово дал!

– Не волнуйся, – вмешался Глеб. – Я заполню после тебя. Вот только сигарету выкурю.

Феликс благодарно глянул на него и добавил с укором:

– Разве когда-нибудь я не выполнил своего обещания?

Секунду-другую она сопела, переводя взгляд с Глеба на отца, как рассерженный ребенок, которому нечего возразить, затем молча повернулась и с независимым видом двинулась в указанном направлении.

Глеб закурил и стал ждать, что скажет Феликс, который в странном замешательстве топтался на месте, попыхивая сигарой и пряча глаза. Потом он надел очки.

– Вы что-то хотели мне сказать? – помог Глеб, которому надоела эта драматическая неопределенность.

Феликс встрепенулся.

– Да, конечно, – сказал он. – Давайте пройдем сюда. – Он указал на приоткрытую дверь. – Ненадолго. Здесь слишком шумно, нельзя говорить. А Лизе, если она быстро освободится, покажут, где мы.

Они оказались в гулком пустом помещении, где, кроме пепельниц на высоких стойках, не было никакой обстановки. Внешнюю стену заменяло огромное стекло, за которым открывалась панорама летного поля. Аэропорт, судя по всему, работал на пределе возможного: самолеты поднимались и садились каждые десять минут.

– Завораживающее зрелище, не правда ли? – сказал Феликс. Стук его каблуков заполнил собой все пространство. Он замер перед окном, держа дымящуюся сигару между двух согнутых пальцев. Сигара описала полукруг в воздухе. – Все как на ладони. Игрушечные машины, игрушечные самолеты. Даже не верится, что внутри люди. Подобное чувство испытываешь в горах. Ты – и горы. Возникает впечатление, будто ты сопоставим с ними. Такой же большой и сильный. А на самом деле тебя из иллюминатора не видно.

– Вас это до сих пор удивляет? – спросил Глеб.

– Да.

– В таком случае вы – неутомимый романтик. – Он подошел к пепельнице, чтобы раздавить окурок. – Или очень опасный человек.

– Почему?

– Потому что каждое ваше изречение можно рассматривать как угрозу.

– Вы первый, кто говорит мне такое. Неутомимый романтик… Надо говорить – неисправимый. А впрочем… неутомимый романтик – еще хуже.

– Не хотел вас обидеть.

– Меня трудно обидеть, Глеб. – Феликс качнулся на каблуках. – Но вам это иногда удается. – Он задумался и, усмехнувшись, покачал головой. – Ну вот, кажется, опять получилась угроза.

Оба умолкли. Глеб достал новую сигарету и закурил. Глядя на него, можно было подумать, что время остановилось.

– Лизу я воспитывал усилиями нянек, гувернанток, элитных колледжей, иностранных преподавателей, – неожиданно глухо заговорил Кругель. – В этом моя неизбывная вина перед нею. Только сейчас я отчетливо понял, что девочка росла отдельно, как цветок в саду, которым любуешься, проходя мимо окна. Ей всегда не хватало тепла. Ее мать слишком рано оставила нас. Теперь об этом поздно говорить, но полнота чувства достигается посредством накопления. У меня не было сил, работа и увлечения сжигали все мое время, хотя я всегда любил Лизу больше жизни. Однажды она позвонила мне и сказала, что у нее депрессия. Я направил к ней бригаду лучших психологов, а сам не приехал, не смог. И вот она выросла. Сама по себе. Рядом со мной, но без меня. Поэтому у меня нет морального права решать что-то за нее. – Феликс повернулся к Глебу, снял очки и убрал их в карман пиджака. – Ее выбор – это ее выбор. Не знаю, чего в нем больше – каприза, любви или страсти, – но это недолговечно, я уверен. Возможно, вы – ее неосознанная месть за все мои спорадические попытки устроить ее жизнь чужими руками. Возможно, это не так. Но как бы там ни было, прошу вас, прошу: поймите ее, отнеситесь к ней с вниманием. – Он поднял руку с сигарой и бессильно уронил ее. – Ведь для вас она точно игрушка. – В его глазах блеснуло страдание. – Я знаю. Она – нет.