Текст книги "Скользящие в рай (сборник)"

Автор книги: Дмитрий Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

6

Ужинали при свечах, под мягко покачивающимися белыми в редкую полоску тентами. Столы были выстроены в хитроумную фигуру, позволявшую гостям беспрепятственно общаться друг с другом. Ужин был обилен и прихотлив: подавали остендские устрицы с эльзасскими винами в пузатых мозельских кувшинах и хорошо прожаренную баранину на ребрах под водку с частного завода Кругеля. В саду погас свет; переодетые в серое официанты призрачно возникали из темноты с очередной сменой блюд на растопыренных пальцах и, сделав свое незаметное дело, так же незаметно исчезали; где-то поблизости, неведомо где, тихо путался блюз. Невольно возникало ощущение уютного острова, отрезанного от повседневности бездонным пространством летней ночи.

Феликс не занял определенного места за столом: держа в руке коньячный бокал, он переходил от одной группы к другой, обнимал за плечи, шутил, подсаживался, но ничего не ел, оправдываясь строгой восточной диетой, которой следовал последние три года. Впечатлительной супруге знаменитого ювелира он пообещал прислать содержание диеты и, кстати, отметил ее тонкий вкус – не надевать никаких украшений. Похвалил новый диск молодой, но уже популярной певицы, которая подавилась от нахлынувшей признательности и выронила содержимое устричной раковины на брюки прижавшегося к ней не то отца, не то любовника.

От нефтяного барона Хазуева Феликс не отходил минут десять. За непримечательными фразами проступала деловая симпатия двух опытных бизнесменов. Хазуев был обязан Феликсу спасением своей компании от банкротства путем наперсточных манипуляций с долями акционеров, а также своевременной продажей государственных облигаций. Теперь он мог отдыхать. В ответ на тост за счастливый финал Хазуев устало проворчал, разглаживая свои седины, едва прикрывающие пигментные пятна на лысине: «Ты, Феликс, женат на удаче. А тут… пока выбьешь место под солнцем – уже вечер».

То и дело к Феликсу подбегали его доги и старались протиснуть свои чудовищные морды между ним и гостями, чтобы выразить хозяину обожание. Гости вздрагивали, пугались, а Феликс весело отталкивал псов прямо на официантов, которые если не валились с ног, то роняли подносы и густо смущались. Доги обнюхивали то, что оказывалось на земле, и не ели.

Такое непринужденное фланирование между столами позволяло Кругелю время от времени тихо исчезать из поля зрения жаждущих с ним пить, есть и общаться. За время ужина ему не единожды приходилось удаляться внутрь дома, поскольку люди, с которыми он беседовал в своем кабинете, не могли встретиться друг с другом наедине ни при каких обстоятельствах. Делал он это по знаку неприметного человека, маячившего в дверях, которого следовало принимать за охранника.

Чья-то невидимая рука постоянно поддерживала жизнь в камине: всякий раз огонь горел ровно, ухоженно, с мягким потрескиванием, сонно вплетающимся в мерный ход часов. Плотно закрытые окна кабинета не пропускали уличного шума, толстый ковер скрадывал шаги. Феликс вынул из ведра сверкающую кочергу и поворошил ею угли, подняв каскад искр. Задумчиво понаблюдав за тем, как усмиряется пламя, он вернул кочергу на место, затем подошел к столу, взял бокал, поболтал в нем коньяк, понюхал и, не отпив, поставил на стол. Человек, плохо знающий Феликса, мог подумать, что тот в растерянности, но это было не так, – вереница бесцельных действий скорее указывала на то, что в нем зреет продуманное и, скорее всего, жесткое решение. В эбонитовой пепельнице тлела сигара. Феликс взял ее и, слегка откинув голову, глубоко затянулся.

– Ну как тут избавиться от вредных привычек? – Он повертел сигарой перед Книгой, который с монументальной невозмутимостью присутствовал в кресле и только что не спал, зажав в зубах дымящуюся папиросу.

Полковник сочувственно пожал плечами и опять замер в позе служивого сенбернара. Ему надлежало присутствовать, но это была уже третья встреча в кабинете Кругеля и, по ощущению Книги, не последняя, а в саду меж тем цвел, благоухая, ужин.

Полковник устал, хотелось жрать, ослабить галстук, в туалет хотелось или, на худой конец, домой, поэтому красноречивое описание политического тупика, в который уперся придворный политконсультант мэра города, Книга слушал вполуха. Политконсультант волновался, поддакивал сам себе, как бы приглашая к согласию с его выводами, и то и дело оглядывался на человека в серийном карденовском костюме, который молчал, как Книга, застыв в вольной позе на равных (было в нем что-то от избалованного бульдога), и только обильный пот на лбу выдавал в нем внутреннюю напряженность. Человек был представлен как ближайший помощник мэра и доверенное лицо лояльных градоначальнику видных бизнесменов. Звали его Чен Кимович, по национальности он был кореец.

– Продолжайте же, прошу вас, – ободрил Феликс политконсультанта, сел в кресло напротив, положив ногу на ногу, и, охватив колено руками, уставил на него свои полные интереса светло-зеленые глаза.

– Собственно говоря, – тот метнул тревожный взгляд в корейца, – собственно говоря, я уже представил ситуацию в контексте нашего общего, надеюсь, интереса. Видно, что им удалось взять улицу, оседлать, так сказать, толпу, которая навязывает личности некую общую сущность, подавляя ее собственную, да? Речь идет о своего рода воздействии на массовое сознание, подмене интересов отдельного человека интересами толпы, которые, в конечном итоге, являются не очень искусно скрытыми интересами оппозиции. Разум подменяется страстью, которая вливает личность в массу, всегда состоящую из людей-массы. Страсть – понятие иррациональное. – Консультант вынул платок и протер лицо и шею. – Я хочу сказать, что сейчас они могут делать с толпой все, что угодно, поскольку политика – это рациональная форма использования иррациональной сущности масс. Если чернь просит луну, надо ей ее пообещать, да? Ведь толпа – как женщина. – Он опять взглянул на корейца и неуверенно продолжил: – Она капризна, своенравна, эмоциональна, но вместе с тем готова к внушению и подчинению, да?

– Не знаю, – вставил Феликс, жестом, впрочем, предлагая продолжать.

– Конечно, я уже говорил, но могу повторить то, что я уже говорил, что массами управляют идеи. Однако идеи, по большей части, химерические, поскольку управлять толпой можно только на уровне веры. Так вот, боюсь, что наши противники, – он сделал порывистый вдох, – сумели оформить свои политические интересы в идеи, способные импонировать массам, управлять ими. Если это так, то вопрос вождя становится неактуален. Более того, вождь может быть – и обязательно будет – размыт, распределен внутри небольшого круга элиты, чтобы решительные действия властей не нанесли заметного ущерба движению.

– Все, молодой человек. – Феликс резко поднялся с места. – Вы исчерпаны. Благодарю вас за популярное изложение идей Ле Бона, Ортеги-и-Гассета и Адольфа Шикльгрубера, все было весьма познавательно, но вы – исчерпаны. У вас хорошая база.

– Я доктор политологии, – пискнул консультант, как бы обороняясь.

– И все же. – Феликс отошел к окну, повернувшись к присутствовавшим спиной. – Как доктор политологии – коротко и ясно – изложите ваше понимание происходящего. В начале нашей беседы Чен Кимович обещал быть реалистом.

Консультанат протер очки и, не оглядываясь больше на корейца, будничным голосом доложил:

– Положение очень тяжелое. С каждым днем оппозиция крепнет, набирает очки. Это не наша оппозиция. Она не хочет договариваться, поскольку мы связаны выборами, ей не выгодно. Активное вмешательство подразделений внутренних войск либо взорвет ситуацию, либо толкнет к единению с толпой. В милиции, особенно среди рядового состава, очень много недовольных. По известным вам причинам. Времени у нас нет. Решения тоже нет. Есть варианты решения, но они либо нереалистичны, либо корыстны. А мы должны быть святее римского папы. Мы не можем действовать адекватно. По крайней мере, сейчас.

Консультант умолк, похоже, с облегчением. Образовалась быстро накаляющаяся тишина. По скулам Феликса прокатились желваки. Он развернулся, сцепив руки за спиной, неспешно подошел к корейцу, слегка нагнулся, чтобы приблизить к нему свое ставшее вдруг бесцветным лицо, и тихо, почти вкрадчиво спросил:

– Что же делать?

– Не знаю, – выдохнул кореец.

– Знаете! – отрезал Феликс и испытующе уставился в мелко мигающие раскосые глаза. – Иначе бы вы не были здесь.

Медленно, в каком-то отрезвляющем гипнозе, кореец сполз с дивана и выпрямился перед Кругелем. На кривых жокейских ногах пузырились мятые карденовские брюки.

– Понимаете, – выдавил он сорванным голосом, – сюда едут уже из регионов. Шахтеры, еще какие-то. Информация очень противоречивая… Агрессия к власти нарастает… Это нельзя допустить… никак нельзя, п-понимаете?..

– Сядьте, пожалуйста. – Чтобы скрыть выражение брезгливости на лице, Феликс вернулся к окну и стал наблюдать за веселящимися гостями.

Чен Кимович сел, но теперь как покорная такса. Вытянулся и консультант. В навалившейся тишине все четче, вперегонки с камином, стучали часы, но кабинетный уют никого не обманывал, и даже Книга навострил слух, проснувшись. Левую руку Феликс просунул в карман брюк, небрежно откинув полу белоснежного пиджака, в правой зажал тлеющую сигару. Его голос, всегда мягкий, чарующий, зазвучал неожиданно жестко:

– Третий раз за сегодняшний вечер я слышу это слово – чернь. Им балуются разные люди. Откуда оно вам знакомо, уважаемый доктор политологии? Вы аристократ в третьем колене? Вам не дорог ваш садовник? Или дворецкий, в младенчестве носивший вас на руках, был неаккуратен?.. Это очень неосторожное слово. Ваши любимые авторы – за исключением одного – избегали его употреблять. Когда вы говорите – чернь, – Феликс раздавил недокуренную сигару в пепельнице, – вы рискуете оскорбить того, кого оскорблять не хотели. Мой отец умер учетчиком на войлочном складе, а мать всю жизнь ютилась в десятиметровой комнате при восьми соседских семьях по периметру общего коридора. И я их очень любил. Включая соседей.

– Простите, – вскочил консультант, – это вырвалось. Я имел в виду…

Великодушным жестом Феликс усадил его обратно.

– Эта чернь – а если употреблять политкорректные термины, то – толпа, о которой я сегодня так много слышал, – состоит из живых людей, которые никогда не позволили бы себе даже пикнуть в сторону власти, если бы этой властью не были доведены до полного и безысходного отчаяния. У каждого из них есть семья, угол, жизнь. Нет одного – надежды. Потому что вы, господин Доверенное Лицо Власти, обанкротили и закрыли их заводы, шахты, предприятия. Но нельзя забирать все! Когда вы это творили, вы думали о своем, близком вашему кругу интересе, а когда натворили, то увидели толпу перед своим подъездом, с которой надо разговаривать, потому что власть забыла даже о том, что у нее есть враги. Действительно, как обходиться с теми, кого вы загнали в угол и от кого теперь – вдруг! оказалось! – зависит ваше процветание? Впрочем, это меня уже не интересует. Проблема, как я понимаю, в том, что действующая власть исчерпала законные методы убеждения и накануне выборов не может позволить себе незаконные. Вот что! Заманчивые обещания, завтраки для бедных, прививки для бомжей, поливание друг друга грязью – никак! Вместо собеседника перед вами мурло, желающее лишь одного – вашей крови. А за мурлом те, с кем вы не захотели разговаривать, и в руках у них – ультиматум в виде приговора… И вот вы здесь!

Феликс резким движением распахнул окно. Тюлевые занавески парусами взлетели под напором прорвавшегося сквозняка. Комната наполнилась свежей прохладой и беззаботным человеческим гомоном. Феликс втянул в себя трепетный ночной воздух, и лицо его избавилось от выражения злой и брезгливой досады.

Поерзав и отерев тыльной стороной ладони мокрый лоб, кореец решился подать голос:

– Понимаете, я – функционер, я не могу отвечать за всех… Все виноваты, конечно, вы правы… Но нет времени исправлять, понимаете? Федералы жмут на регионы, те пытаются переложить ответственность на федералов… И никто ничего не делает. Одни распоряжения, которые невозможно исполнить. Закон бессилен.

– Закон бессилен только перед справедливостью, – перебил его Феликс и, выдержав паузу, добавил почти с сочувствием: – Видите, где вы оказались?

Готовому провалиться сквозь землю корейцу уже казалось, что аудиенция стремительно приближается к бесславному завершению, он уже молил своих богов, чтобы оно настало как можно скорее, когда Феликс неожиданно переменил тон.

– Впрочем, – сказал он с присущей ему элегантной беспечностью, – дело, разумеется, не в вас, уважаемый Чен Кимович. Ваша персональная роль мне понятна, и, поверьте, она не вызывает у меня тех эмоций, которые я себе тут позволил. – Он подошел к корейцу, который стал медленно выпрямляться, качнулся на каблуках и вдруг, присев на корточки, ободряюще похлопал его по квадратному колену. – Но должен же я к кому-то апеллировать? Представим, что вы – власть. Она, конечно, многолика, как показал сегодняшний вечер. Но пусть сейчас она будет в вашем лице. – Феликс сел в кресло напротив корейца. – Так вот. Вам требуется решение. Заметьте: вам, а не мне. Вам нужно, чтобы действующая власть была востребована массами. Причем срочно. Безотлагательно. Так?

Чен Кимович судорожно кивнул.

– Иначе говоря, вы хотите, чтобы люди, которые вас ненавидят, считая источником всех своих бед, вдруг увидели в вас своего защитника?

– Не знаю, как это можно сделать, – прохрипел кореец.

– Да-да. Войну развязать вы уже не успеете, сексуальные скандалы нашего президента, как, впрочем, и всей его свиты, вряд ли кого взволнуют, накормить пятью хлебами всех страждущих вы тоже не сможете. Это очевидно. Надеюсь, вы не думаете, что я стану отвечать на ваши вопросы, Чен Кимович? Давайте говорить как взрослые люди. Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что большому бизнесу все равно, кто выйдет победителем из схватки. Потому что требования тех, кто владеет толпой, вовсе не противоречат интересам солидных людей. Этот ваш раздрай – не что иное, как глупость администраторов, увязших во власти, как муха в варенье; это, душа моя, проблема отдельных политиков и отдельных бизнесменов, которые, впрочем, тоже никому не мешают. – Феликс взял из стоявшей на журнальном столе вазы самшитовые четки. – Полагаю, господина полковника интересует, к каким жертвам готова наша власть, чтобы выкарабкаться из комы?

Книга переместил в кресле затекший зад и сонно рапортовал:

– Совсем не интересует. Я работаю по приказу.

– А вы? – спросил Феликс у корейца.

– Я тоже, – ответил тот.

– А я – по вдохновению, – улыбнулся Феликс, поигрывая костяшками четок. – Послушайте, Чен Кимович, для чего вы взяли с собой этого образованного мальчика? Чтобы спрятаться за него?

– Он политолог, он входит в число выбранных политтехнологов, которые разрабатывают схемы…

– Да, вот еще что. – Феликс как-то особенно звонко щелкнул костяшками четок. – Господин мэр получил мое приглашение на сегодняшний вечер?

– Безусловно.

– ?

– Понимаете, мэр, конечно, получил… и очень благодарил… Но именно сегодня… именно сегодня у него… что-то со здоровьем… И он просил меня… с выражением глубокого уважения… понимаете?

– Нет, – сказал Феликс, – не понимаю.

Он резко поднялся. Следом вскочил кореец со своим консультантом.

– Я попрошу вас, – сухо отчеканил Феликс, – немедленно отправиться на дачу господина градоначальника и передать, что ужин, на который я его пригласил, закончится через два часа. Господин градоначальник – или мэр, как вам будет угодно, – успеет быть здесь через час, если поторопится. Надеюсь, вы правильно меня поняли.

Ошарашенные, Чен Кимович с помощником принялись поспешно собирать свои невостребованные бумаги, испещренные графиками и схемами, и двинулись было к выходу, но их остановил тихий бархатный голос, как будто бы ни к кому определенно не обращенный:

– Известно ли вам, как волки травят стадо?

В распахнутом окне на фоне звездного неба они увидели черный силуэт Кругеля с дымящейся сигарой в отведенных в сторону пальцах.

– Что вы сказали? – переспросил кореец вполголоса, чувствуя ползущие по спине мурашки.

Феликс не обратил внимания на вопрос.

– Как правило, волки числом от двух до восьми внедряются в стадо с нескольких сторон. Они предваряют свое появление коллективным воем, чтобы в стаде поселилась неуверенность и страх. Волки внедряются рысцой, как нож в масло, стараясь не привлекать к себе внимания. Чувство коллективизма сплачивает оленей и притупляет их волю к спасению. Между тем, продолжая трусить среди рассредоточенных групп, волки время от времени выходят из цепи и делают резкий бросок в сторону ближайшей жертвы. Поймал, не поймал – не важно. Постепенно нарастает паника. Она берет свое начало изнутри, словно бы из ниоткуда, и поэтому особенно губительна для стада, которое начинает быстро рассыпаться. Если волчья стая велика, а вожак умен, то разбегающиеся в разные стороны олени попадают в засаду.

Феликс надолго затянулся сигарой, затем продолжил все тем же тихим, бесцветным голосом:

– С отарой дело обстоит несколько иначе, потому что овцы глупы и волки быстро теряют голову от легкодоступной крови. Важно одно: пробиться к вожаку, вокруг которого в панике жмется вся отара, и убить его. А дальше начинается резня, зачастую бессмысленная, потому что съесть все уничтоженное волки не могут… – Он помолчал и выразительно закончил: – И остановиться тоже не могут.

Отдернув в стороны занавески, Феликс закрыл окно и повернулся к застывшему в дверях корейцу.

– Идите, Чен Кимович, – сказал он с внезапной усталостью. – Жду вас не позже чем через час. И тогда я сам изложу то, что вы хотели мне сказать.

Когда за корейцем и его спутником закрылась дверь, Феликс тяжело опустился в кресло и, откинув голову, уставился в потолок. Книга, кряхтя, потянулся к пепельнице, чтобы загасить окурок.

– Ну что, Федор Егорович, – сказал Феликс, не пошевелившись, – проголодался?

– У нас говорят: хлеб за брюхом не ходит. – Книга принялся, натужно кряхтя, выбираться из глубокого кресла, в котором уже совершенно увял. – Теперь-то уж все, наверно, а?

– Это мы вместе решим, – сказал Кругель. – Потом.

– Не затягивайте, Феликс. Вот вам мой дружеский совет. Сами знаете, чем проще, тем труднее. – Книга поднялся наконец на ноги и шаткой геморроидальной походкой поспешил в направлении ужина, ворча под нос: – Семь раз поели, а за столом не сидели.

Спустя час к резиденции Кругеля, сопровождаемая кавалькадой мигающих «гелендвагенов», подкатила черная «Волга» мэра. Все оживленно насторожились. Навстречу низенькому, лысому, как валун, градоначальнику, бодро поправляющему на голове панамообразную белую кепку, вышел, раскинув жаждущие объятий руки, сияющий Феликс Кругель. Мэр ответил дружелюбным потряхиванием локтей и разрешил Кругелю на правах хозяина приобнять себя за плечо.

При виде мэра гости разразились радостными криками и почему-то аплодисментами. Феликс сделался тамадой и много говорил о достоинствах градоначальника, тонко подшучивая над его почти домашним внешним видом, из чего многие сделали вывод о неформальных взаимоотношениях этих двух людей.

Мэр много ел овощи, пил вино, перехватывал тосты, острил и вообще был приятен и легок в общении. Известная певица вызвалась спеть для него новую песню и спела. Феликс продемонстрировал свои угодья, дав понять, что понимает в урожае намного больше, чем простой дачник, и за весь вечер ни словом не обмолвился о причине полунасильственного привлечения градоначальника в свой дом, а тот, в свою очередь, ни о чем невеселом его не спрашивал.

К разомлевшему на устрицах и водке Книге, облюбовавшему незаметный уголок стола в глубине боярышниковых кустов, подсел Неверов, который только что был опознан мэром среди толпы и теперь сиял от удовольствия.

– Кажется, я знаю, в какие банки поплывет транш госзайма в сентябре, – торжествующе сообщил Неверов и поднял стопку.

– А знаешь, так молчи. – Книга взял свою рюмку.

Неверов кому-то помахал рукой и выпил.

– Добрую водку делает Феликс, – выдавил он с наслаждением. – Слеза. Где только ее продают?

– Скажи, Феликс подарит ящик.

– Подарит… Нет уж, я лучше сам куплю. – Неверов подцепил на кончик ножа масляный кусочек семги. – А все-таки, Федор Егорыч, кто оплачивает все эти народные волнения, весь этот бунт, как ты думаешь?

Книга сипло кашлянул и вынул сигарету из пачки Неверова.

– Боюсь, – сказал он, – мы все жрем из одного корыта.

– М-да-а… Прижали Феликса?

– Кто кого прижал, об этом мы с тобой, Костя, неизбежно узнаем первыми, – проворчал полковник и тяжело вздохнул. – К сожалению.

– Думаешь? – подытожил Неверов, сложил руки на животе и вытянул ноги, откинувшись на спинку кресла. – Однако Феликс, как всегда, на коне. Гляди! Аки меч разящий!

Книга остро глянул из-под мохнатой брови на Неверова, потом на Кругеля и еле слышно протянул то ли уважительно, то ли с иронией:

– Це-е-ензор…